Свободный рынок: растущая индустриализация экономики

Всемирная выставка 1851 г. ознаменовала господство Соединенного Королевства на мировом рынке, хотя многие экспонаты, привезенные с континента, и особенно из германских государств, давали английским производителям серьезный повод задуматься об уровне своей технологии. Выставка, проходившая под патронатом Двора и организованная английской аристократией, отражала приверженность Британии экономическому прогрессу, а следовательно, идеям либерализма. В народе ее встретили с энтузиазмом. Для многих обывателей посещение выставки было сопряжено с первой в жизни поездкой на целый день в Лондон на специально организованных для этой цели поездах, доставлявших гостей из разных уголков страны, – утомительной, но такой восхитительной! Успех выставки поразил современников. Данные о количестве посетителей каждый день публиковались в прессе. К ее завершению число проданных билетов перевалило за 6 миллионов, а в один из дней «сверкающий свод прозрачного стекла» – так называли Хрустальный дворец, сооруженный для выставки Джозефом Пакстоном в Гайд-парке, – посетили более 109 тыс. человек. В результате была получена значительная прибыль, которая пошла на строительство музеев в Южном Кенсингтоне. Толпы посетителей вели себя весьма достойно и были настроены монархически. Представители правящего класса могли поздравить себя: нервозная, готовая взорваться атмосфера 40-х годов XIX в. уступала место более спокойным 50-м, а 60-е стали годами очевидного самодовольства. В уличной песенке, текст которой продавали на выставке, проглядывает довольно любопытная смесь уверенности в себе мастерового, интернационализма, свойственного свободному рынку, и монархического шовинизма, смесь, которая определила характер британской общественной жизни до конца столетия.

Верно, что величайшее достояние Англии

Есть честный работяга…

Как славно видеть тысячи людей

Из разных стран и разных убеждений,

Что дружески здесь встретились,

Как дети одного могущественного сюзерена.

Пусть будет их союз священен,

Пусть окровавленная сталь Войны уступит место

Оливковой ветви Мира.

Но, чу! Гремят фанфары,

К нам Виктория идет.

Пусть царствование ее продлится долго –

Вот наш первый тост!

Я верю, что всем сердцем его поддержит каждый,

И еще хочу я предложить –

Выпьем за радость и благоденствие всех ее друзей,

А недругам ее достанется позор.

Тональность баллад, подобных этой, как нельзя лучше объясняет причины популярности Генри Темпла, лорда Пальмерстона. Когда коалиционное правительство лорда Абердина (1852) сначала неосмотрительно ввязалось в Крымскую войну с Россией (1854-1856), а затем распалось, стало ясно, насколько неумело велась им эта военная кампания; вот тогда на руинах павшего правительства возник Пальмерстон в качестве премьер-министра. Возглавив либеральную коалицию, он занимал этот пост до самой смерти в октябре 1865 г. всего с одним небольшим перерывом. Пальмерстон был настоящим воплощением напыщенной самоуверенности Британии, единственной мировой державы того времени, умудряясь соединять в одном лице аристократа, реформатора, фритредера, интернационалиста и шовиниста.

Перепись 1851 г. дала более детальный статистический анализ общества, которое так наглядно выразило себя во время Всемирной выставки. Два главных факта привлекли внимание общественности. Впервые на основной территории Соединенного Королевства жителей городов, пусть зачастую совсем небольших, было больше, чем населения сельской местности. Это составило разительный контраст с ситуацией в прошлом и положением дел в любой другой стране. Движение за свободную торговлю не столько предшествовало, сколько сопровождало развитие британской экономики в области производства, транспорта и индустрии услуг, для которых необходима городская среда. Мечта либеральных тори 20-х годов XIX в. о равновесии в экономике между сельским хозяйством и промышленностью оказалась забытой вместе с наступлением фритреда (free trade). Сельское хозяйство оставалось самой большой отраслью экономики, причем в 50-60-х годах заметно выросли его уровень и производительность. Однако рост населения происходил в городах, и наемные работники переезжали туда, покидая деревню. Когда в 70-х годах XIX в. в связи с освоением североамериканских прерий разразился кризис в сельском хозяйстве, защитить его было уже практически некому. Так называемое «Восстание нивы» (Revolt of the Field) 70-x годов представляло собой разрозненные волнения среди батраков, пытавшихся протестовать против снижения оплаты их труда, в то время как фермеры и магистраты использовали солдат на уборке урожая. В 50-х годах XIX столетия Британия – особенно Северная и Центральная Англия, Южный Уэльс и Южная Шотландия, – управляемая, по выражению Адама Смита, «невидимой рукой» мирового рынка, а вовсе не разумными политическими решениями, была, таким образом, обречена нестись по крутым дорогам международного капитализма. На этом пути ездоки видели только подъемы и спуски, не ведая, что ждет их впереди как первопроходцев. Нация горожан не имела прецедентов в мировой истории; возможно, именно поэтому англичане так долго цеплялись за деревенский образ жизни и сельские традиции.

Второй факт, зарегистрированный переписью 1851 г. и привлекший всеобщее внимание, относился к религии. Впервые во время переписи была сделана попытка оценить религиозность британцев или ее отсутствие. Естественно, собрать такие данные было непросто, но основной акцент оказался очевидным и поразительным: отнюдь не все жители Англии и Уэльса ходили в церковь, причем англичане составляли лишь незначительное большинство среди верующих. Общее население Великобритании составляло тогда 17927609 человек, из них англичан было 5292551 человек, католиков – 383630, протестантов-диссентеров – 4536265 человек.

Из общего числа тех, кто мог бы посещать церковь, более 5,25 млн человек оставались дома. Результаты переписи стали настоящим триумфом для неангликан. Их требования о расширении прав на участие в политической жизни теперь получили поддержку со стороны самого мощного аргумента Викторианской эпохи, того самого, о котором говорил герой Чарлза Диккенса, ланкаширский фабрикант мистер Грэдгринд, – со стороны факта.

Англия середины XIX в. становилась, таким образом, все более городской, возможно, все более неверующей и наверняка все менее англиканской. Политика средневикторианского периода отражала эти тенденции, каждая из которых была ориентирована на либерализм.

Между 1847 и 1868 гг. тори (вернее, сторонники протекционизма, оставшиеся в партии после раскола 1846 г.) потерпели поражение в шести избирательных кампаниях подряд (в 1847, 1852, 1857, 1859, 1865 и 1868 гг.). Тори проиграли выборы, это понятно, однако труднее определить победителя. Правительства большинства опирались на поддержку четырех основных групп: вигов, радикалов, либералов и пилитов (последователей сэра Роберта Пиля, объединившихся в 1846 г.). Такая коалиция постоянно сталкивалась с угрозой распада. Классическая модель политических событий средневикторианского периода была следующей: сначала формировалось коалиционное правительство при участии представителей всех четырех или большинства упомянутых выше групп; после торга и компромиссов наступал момент, когда дальнейшая совместная работа становилась невозможной, и правительство уходило в отставку, не распуская Парламент. Затем тори формировали правительство меньшинства. Тем временем другие неторийские партии и группы разрешали свои разногласия, наносили поражение тори, инициировали роспуск Парламента, побеждали на всеобщих выборах и возвращались к власти. Представленная общая модель иллюстрирует приход правительств меньшинства (Дерби – Дизраэли) в 1852, 1858-1859 и 1866-1868 гг.

Политическая система, существовавшая с 1846 по 1868 г., отодвигала, таким образом, тори от вершин власти, хотя позволяла им время от времени формировать кабинеты меньшинства. В тот же период коалиция большинства, впервые созданная лордом Абердином в 1852 г., постепенно превращалась в либеральную партию. Ее начали так называть еще в 60-х годах, хотя даже тогда партия оставалась все еще фракционной и подверженной распаду. Руководящие посты в правительстве, как правило, занимали виги, пилиты и лорд Пальмерстон. В значительной степени они держались у власти благодаря общему молчаливому согласию. В 40-х годах XIX в. «Лига борьбы против хлебных законов» продемонстрировала бурный рост политических амбиций буржуазии, и стало ясно, что для сохранения прежней политической системы нужно, чтобы она соответствовала интересам среднего класса. Серия государственных бюджетов, внесенных канцлером казначейства пилитом Уильямом Юартом Гладстоном в 1853-1855 и 1859-1865 гг., серьезно учитывала эти интересы в фискальной области. Промышленный класс требовал свободной торговли, и Гладстон ее обеспечил.

Конечно, свободная торговля означает нечто гораздо большее, чем просто отмену протекционистских тарифов. «Фритредерство», или laissez-faire, представляли собой понятия, содержащие целую философию политической, социальной и экономической организации общественной жизни. В «Принципах политической экономии» Джона Стюарта Милля, впервые опубликованных в 1848 г. и ставших настоящим руководством по либерализму средневикторианского периода, так кратко излагался его смысл: «Laissez-faire должно стать общей практикой: всякое отступление от него является безусловным злом, если только не продиктовано стремлением к великому добру». Предполагалось, что государство должно оставаться в стороне. Разделение государства и общества, с точки зрения Милля и его последователей, основано на убеждении, что личность может и должна быть независимой. Индивидуализм, самоуважение, уверенность в своих силах и создание на добровольной основе обществ сотрудничества – вот главные принципы либерализма середины Викторианской эпохи. Таким образом, экономике следовало быть саморегулирующейся, а личности, будь она производителем или потребителем, сжимающей в руках томик Сэмюэла Смайлса «Помоги себе сам» (1859), следовало самой выбирать способ существования в ней.

Широко известные работы социальных эволюционистов также повлияли на развитие указанных взглядов на индивидуализм. Труд Чарлза Дарвина «О происхождении видов» (1859) не прозвучал громом среди ясного неба, он естественным образом вписался в целый ряд работ по эволюции, во многом превзойдя их. Концепция эволюции, а следовательно, и прогресса пронизывала образ жизни и идеи Викторианской эпохи на всех уровнях – личном, национальном и даже глобальном. Поскольку эволюция управляется научными законами (такой взгляд обычно называют «позитивизмом»), долг человека – открыть и подчиниться этим законам, а не мешать им. Из этого вытекает, что большинство позитивистов были твердыми сторонниками laissez-faire, например Уолтер Бейджхот, редактор влиятельного еженедельника «Экономист», и Герберт Спенсер, автор многих работ по социологии.

Поскольку личность должна вести продуктивный образ жизни, она нуждается в знаниях и профессиональной подготовке; т.е. доступность знаний и свобода мнений становятся основой либерального общества. Моральный выбор основан на информации. Содержание романов Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс), где самоанализ и саморазвитие существуют в контексте человеческого взаимопонимания, и ее собственная жизнь явились свидетельствами того, через какие испытания на пути к освобождению пришлось пройти личности в обществе середины Викторианской эпохи.

Отмена в 1855 и 1861 гг. так называемых «налогов на знание» (гербовых сборов с газет, а также акцизного и таможенного налогов на бумагу) стала характерной чертой либерального законодательства, которая оказалась особенно ценной. В результате аннулирования этих налогов возник феномен – свободная пресса не только в столице, но и в провинции, что воплощало и гарантировало существование либеральной Британии. В 50-х и 60-х годах XIX в. возникло множество ежедневных и воскресных газет в основном либерального направления, особенно в провинции. К 1863 г. в Великобритании было примерно 1000 газет, причем большинство из них появилось совсем недавно. Например, в Йоркшире в 1867 г. из 86 местных газет 66 были основаны после 1853 г. Газета «Дейли телеграф», дешевое издание, которое начали заново выпускать в Лондоне в 1855 г., стала флагманом либеральной прессы. Ее тираж в 1871 г. равнялся почти 200 тыс. экземпляров, что далеко превосходило тираж газеты «Таймс». Новая провинциальная пресса равнялась на «Дейли телеграф» и заимствовала ее напористый, полный энтузиазма тон. Характерным примером может служить редакционная статья, комментирующая визит Гладстона на верфи Ньюкасла: «Срывая политическую незабудку для лорда Дерби (лидера тори) и протягивая ее со словами: «А это вам на память», мы говорим, что дикие заблуждения и безумства протекционизма не следует забывать просто потому, что они прощены… Наконец, после десяти лет почетного служения, мы навеки водрузили Свободную торговлю на священный пьедестал, украсив ее зеленым лавровым венком и дав ей в руки договор с Францией (заключенный в 1860 г.) как символ будущих завоеваний».

К 60-м годам свобода торговли, что в прямом смысле означало отсутствие протекционистских тарифов, стала стержнем британской политики – столь же незыблемым, как порядок наследования в протестантской традиции. Триумф классиков политэкономии был совершенно полным, а основной догмат их учения стал общепринятым политическим принципом, который решился бы отрицать только самый упрямый и откровенный ретроград. Лидеры консервативной оппозиции (тори) быстро сообразили: когда их партия станет партией большинства, придется признать, что, как сказал Дизраэли, протекционизм «не только умер, но и проклят». Бюджеты, которые предлагали в то время тори, были безупречно фритредерскими, как и те, что принимали либералы.

В области, не относящейся к фискальной политике, всеобщего согласия по поводу принципов фритредерства не было. В 50-60-х годах XIX в. группы давления в либеральном движении инициировали принятие целого ряда законов, противоречащих фритреду: о запрете государственных церквей; об отмене обязательных налогов в пользу Церкви; об отмене религиозного экзамена при поступлении в Оксфорд, Кембридж и на государственную службу; о снятии ограничений на передачу и использование земельных участков, а также о ликвидации права на получение государственной должности по протекции. Кроме того, в 60-х годах в избирательных округах началось всеобщее движение за продолжение парламентских реформ, и многие, хотя и не все, либеральные парламентарии его поддержали. В подобных случаях Либеральная партия действовала еще не как партия в современном смысле слова, а скорее как довольно свободная коалиция сложных и переплетающихся союзов, для которых самым главным была приверженность свободе торговли. Внутри этой коалиции гнездилось множество разных реформаторских идей, особенно в области религии. Значительное оживление религиозных движений, характерное для 60-х годов XIX в., привело в Либеральную партию новых активистов, которые благодаря ей смогли высказывать свои мнения и способствовать тем самым ее успеху. Среди них были католики, нонконформисты и даже атеисты, присоединившиеся к этому движению за прогресс, поскольку их всех объединяло враждебное отношение к англиканству и идее государственной церкви. Нонконформизм в течение всего этого времени, вероятно, являлся одним из главных мотивов голосования за либералов. Парадокс, однако, состоял в том, что вся верхушка либеральной коалиции была как на подбор англиканской, хотя и умеренного, реформаторского толка. Поэтому между руководством партии и активистами в ее рядах постоянно возникали серьезные трения по поводу темпов проведения реформ. В целом верхушка – лорд Пальмерстон, лорд Джон Рассел, Гладстон – поддерживала умеренные реформы, призванные в конечном счете укрепить Англиканскую церковь, тогда как радикально настроенные рядовые члены партии стремились к постепенному отделению Англиканской церкви от государства. В результате обе эти группы смогли договориться о некоторых ограниченных мерах, таких, как отмена обязательных налогов в пользу Церкви, но не пришли к соглашению по поводу главной цели политики партии. Когда Англиканская церковь в 1869 г. перестала быть государственной церковью в Ирландии, это стало самым большим успехом либералов на пути реформ.

Весьма важным было появление в рядах Либеральной партии передовых представителей рабочего класса, особенно на уровне избирательных округов. В 30-х – начале 40-х годов XIX столетия шесть пунктов чартистов включали требования, которые в политической ситуации того времени не могли быть приняты правящими классами. Но к концу 50-х годов радикальное движение за конституционную реформу, часто возглавляемое бывшими чартистами, выдвигало требования только об изменении избирательного права и, как максимум, о предоставлении права голоса мужчинам – главам семейств. Политическим лидерам обеих партий, но особенно Либеральной, было совсем нетрудно пойти навстречу подобным требованиям. У них были свои причины желать изменения системы. Некоторые тори хотели перемен, потому что после провала 1847 г. они поняли, что в рамках существующей системы им не выиграть всеобщие выборы. Некоторые либералы, включая Гладстона и лорда Джона Рассела, стремились расширить избирательные права, чтобы дать голос городским ремесленникам либеральных взглядов, поскольку те были несгибаемыми индивидуалистами и поддержали бы либеральную программу экономии и реформ. Некоторые радикалы, среди них Джон Брайт, надеялись посредством предоставления права голоса главам семейств сделать базу либерализма более полнокровной, хотя даже они прямо указывали на то, что считают невозможным предоставить избирательное право «подонкам общества» (нищим, безработным, «расточителям», людям, у которых вообще не было собственности). Некоторые либералы, вроде Роберта Лоу, высказывавшие вполне радикальные идеи в отношении обычного законодательства, тем не менее не верили в перемены, ведущие к «власти демоса», так как боялись, что «образованный класс» будет им поглощен. Многие тори, например будущий лорд Солсбери, опасались, что предоставление права голоса главам семейств приведет к атаке на собственность в виде повышения прямых налогов, например налога на доходы. Ряд вигов вообще не видели необходимости менять избирательную систему, при которой большинство в Парламенте получали противники тори.

Взгляды последних разделял Пальмерстон, убедительно победивший на выборах 1865 г., без каких-либо обещаний реформировать избирательную систему. Он умер той же осенью, и ему на смену пришел Рассел, ставший премьер-министром. Вместе с Гладстоном он провел через Парламент весьма умеренный билль о реформе, затронувшей в основном городское население. Его правительство пало поскольку часть партии отказалась поддержать премьер-министра из-за того, что законопроект означал слишком много, а другая часть потому, что он означал слишком мало. После этого пришедшее к власти в третий раз правительство меньшинства Дерби – Дизраэли предложило собственный билль для городов, изменив таким образом своему обычному антиреформаторству. Между тем необходимость какой-то реформы была очевидной. Пока либералы начинали свою обычную перегруппировку, Дизраэли неожиданно объявил, что принимает поправку по поводу права голоса для каждого главы семейства и этот билль прошел, причем в куда более расширительной трактовке чем тот, что был предложен Расселом – Гладстоном годом раньше. Избирательной системе 1832 г. пришел конец – были установлены новые параметры проведения выборов в городах, просуществовавшие до 1918 г. Для сельских жителей аналогичные критерии избирательного права были гарантированы в 1884-1885 гг.

В чрезвычайно непростой ситуации 1868 г. либералы выиграли всеобщие выборы с подавляющим перевесом в 112 голосов, подтвердив, казалось бы, свое положение доминирующей партии, которого они добились в 1865 г. Но реформа избирательной системы 1867 г. фактически изменила правила политической игры таким образом, что снова сделала возможным приход к власти правительства консервативного большинства. Правительство тори, возглавляемое Дизраэли и пришедшее к власти в 1874 г., не сделало, однако, ни одной серьезной попытки пересмотреть главные достижения либеральных правительств за последние тридцать лет, особенно те, которые затрагивали суть свободы торговли.

Кульминация указанного процесса реформирования пришлась на первые годы правительства Гладстона (1868-1874): к 1874 г. многие требования либералов середины XIX в. были выполнены. Кроме отделения Церкви от государства в Ирландии в 60-х – начале 70-х годов либералы отменили обязательные церковные налоги, «налоги на знания», религиозные экзамены при поступлении в Оксфорд и Кембридж, а также покупку патентов на должности в армии. Ими были приняты законы о земле в Ирландии и об образовании в Англии и Шотландии. При поступлении на государственную службу теперь нужно было сдавать экзамен. Путем введения положения об ограниченной ответственности либералы создали для инвесторов более безопасную среду капиталовложений. И все это сочеталось с фритредерской финансовой политикой, полной подотчетностью правительства и сокращением бюджетных расходов.

Если не принимать в расчет обычные политические дрязги и торг, то эти огромные реформаторские преобразования не встретили серьезного противодействия. Даже господство Англиканской церкви было значительно ограничено, хотя в первой половине XIX в. именно защита англиканства во всей его полноте была центральной объединяющей идеей для тори: то, что в 30-х годах XIX в. казалось лишь мечтой радикалов, в 70-х стало реальностью, причем почти без открытой борьбы. Даже козырная карта консерваторов – неизбираемая Палата лордов – была использована весьма ограниченно: на время отложили отмену налогов на печать, ликвидацию сбора в пользу Церкви, введение тайного голосования и отмену религиозного экзамена в университетах. Имущие и трудящиеся классы вместе принялись за великую расчистку на палубах либерального государственного корабля.

Наступление эры «свободной торговли» совпало с экономическим бумом, который продолжался с начала 50-х до начала 70-х годов XIX в. Современники считали, что именно она стала причиной экономического процветания, но специалисты в области экономической истории со скепсисом относятся к этому утверждению. Снятие таможенных барьеров, вероятно, оказало только косвенное влияние на британскую экономику, зато «свобода торговли» в широком смысле этого слова, т.е. приверженность нации экономическому прогрессу, оказала огромное влияние на рост предпринимательского энтузиазма, который, казалось, разделяли все классы общества. Если судить по цифрам, то в середине века экономический подъем еще не был особенно впечатляющим, и его сопровождала незначительная инфляция. Тем не менее этот подъем оказался чрезвычайно важным, поскольку он показал, что так называемый вопрос о «положении в Англии», который так бурно обсуждали в 20-50-х годах XIX в., может быть разрешен – и был разрешен – с помощью рыночных механизмов в рамках существующей социально-политической структуры общества. Даже волнения в Ланкашире, вызванные «хлопковым голодом» 60-х годов, когда из-за Гражданской войны в США хлопкопрядильные фабрики были отрезаны от традиционных источников сырья – плантаций американского Юга, не потребовали серьезной политической реакции. Местной инициативы и добровольных пожертвований, как с удовлетворением полагали имущие классы, было вполне достаточно, чтобы разрешить проблему без прямого участия Вестминстера в судьбе пострадавших рабочих Ланкастера (хотя в действительности важную роль сыграли и кредиты, выделенные им государством).

В период между 50-ми – 70-ми годами XIX в. Британия превосходила любую другую страну по многообразию и объему производимых товаров и услуг. Ее мощная добывающая промышленность обеспечивала страну главным сырьем эпохи раннего индустриализма – углем и железом, укрепляя мировое доминирование Британии по этим двум показателям, поскольку страны континента вынуждены были импортировать английский уголь и железо, чтобы обеспечить собственную индустриализацию. С неутомимой энергией производственный сектор британской экономики снабжал мировой рынок бесчисленными товарами, начиная с кораблей, паровых турбин и текстиля вплоть до предметов повседневного спроса, которые украшали не только викторианские жилища. Британские корабли, перевозившие экспортные товары, если можно так сказать, «викторианизировали» весь мир, торгующий с Британией. Подобная хозяйственная активность опиралась на крепкую валюту и банковскую систему, которая, несмотря на некоторые недостатки, сохраняла стабильность и начиная с 70-х годов играла все более важную роль в экономике.