Часть третья

Эпоха классики (500–330 гг. до н.э.)

Глава 7

Афины

Шедевры не рождаются сами собой, в одиночку, они – итог многолетней работы мысли, выношенной сообща, всем народом, так что за голосом одного стоит опыт многих.

Вирджиния Вульф. Своя комната

«Ночь выдалась темная и дождливая…» Так начинается роман писате ля Викторианской эпохи Эдуарда Бульвер‑Литтона (автора бестселлера «Последние дни Помпеи»), и современным авторам ежегодно выдается премия его имени за наиболее зловещее начало художественного произведения. Однако в наследии Бульвер‑Литтона есть и нечто совершенно иное, на что всерьез обратили внимание лишь совсем недавно. Он стал одним из первых, если не самым первым, кто восславил древние Афины как предшественника в деле демократии, ее основателя. До того времени западная традиция политической мысли и идеологии отличалась крайним антидемократизмом и соответственно была проспартанской. Однако расцвет новой, современной представительной демократии – прежде всего в Соединенных Штатах и Великобритании, возникновение нового греческого государства и рост авторитета Древней Греции во всей Европе как предполагаемого политического предшественника и образца для подражания в XIX столетии подразумевали более положительное отношение к афинской демократии – которая, будучи демократией прямой, резко отличалась от европейской. Возросший с 1830‑х гг. авторитет Афин сохраняется и по сей день, чему способствует ассоциация Спарты с авторитарным или тоталитарным режимом. Восхищение Афинами усилилось и благодаря тому, что Платон называл их «средоточием эллинской мудрости», а Перикл у Фукидида восхвалял их как «школу для всей Эллады»[36]и считал, что они положили начало невиданному расцвету культуры, основывавшейся на принципах свободы и демократии (не для всех, конечно).

Не только классические Афины, удачно расположенные в 8 километрах от берега моря, превратились в крупнейший город греческого мира до того, как была основана и отстроена Александрия Египетская, но целый городской комплекс. В самом деле можно сказать, что слово «Афины» являет собой неоправданное упрощение, поскольку при этом под именем одного подразумеваются три города. Первый – Афины как политическое целое, полис как таковой, городской центр вместе с окружающей его хорой, или сельской территорией, известной под названием «Аттика» (дословно «земля афинян»), занимавшая приблизительно 2400 квадратных километров (1000 квадратных миль) – третье место во всем греческом мире после Спарты и Сиракуз – и входившая в первую десятку полисов, имевших территорию более 500 квадратных километров (а всего таких полисов насчитывалось примерно 100). («Нормальный» полис занимал территорию менее 100 квадратных километров.) Если посмотреть на дело с другой стороны, то это политическое целое развилось с 500 г. до н.э. из не менее чем 139 демов, или «деревень», из которых, однако, лишь немногие находились в собственно сельской, а не городской местности. Второй – афинский Акрополь, или верхний город, располагавшийся в рамках более масштабного организма, который иногда называли просто полисом, в знак его символического центрального положения. Возможно, в микенские времена здесь стоял дворец, и уже в VI в. до н.э. тут, вероятно, находилась резиденция семейства «тиранов», или диктаторов, известных под именем Писистратидов, или Писистрата и его потомков. Однако самое позднее к 500 г. до н.э. здесь было сугубо религиозное пространство, даже если отношение афинян к религии настолько отличалось от нашего, что они считали вполне нормальным разместить в храме, а именно в Парфеноне, главное казнохранилище полиса, своего рода центральный банк. У его подножия находилась составлявшая единый комплекс с Акрополем агора, дословно место собраний граждан, коммерческое и политическое сердце Афин; а недалеко от него, в пределах видимости, находился холм Пникс, где проводило заседания народное собрание (экклесия) в послетиранический демократический период. Третий – афинский полис (политическое целое) был единственным греческим городом, который породил своего двойника, второй город в урбанистическом смысле, а именно город‑порт Пирей; он разросся настолько и в таком месте (это произошло в V в. до н.э.), что призвали Гипподама из Милета, дабы попытаться упорядочить и структурировать его рост, разделив Пирей на пересекающиеся под прямым углом улицы с общественными площадями.

Только поэтому Афины, несомненно, заслуживают втрое больше места в книге, чем какой‑либо иной греческий город. Однако по другим причинам внешнего и внутреннего характера Афины также породили во много раз больше данных, как археологического и культурно‑исторического характера, так и письменных, нежели любой другой город. Как удачно выразился один из персонажей цицероновских диалогов, «в этом городе… куда ни ступи, всюду натолкнешься на какое‑нибудь историческое место»[37]. Отличным примером того, как много еще хранит их земля, мы получили в 2002 г., когда во время раскопок была обнаружена мраморная плита с именами 80 афинских граждан, погибших во время так называемой Сицилийской экспедиции (о ней см. ниже). Плита, первоначально представлявшая собой кенотаф, выставленный на главном общественном кладбище города эпохи классики в Керамике (квартал гончаров), превратилась в позднеримский период (IV– V вв. н.э.) в часть оборонительной стены и была раскопана под зданием неоклассического стиля XIX в. в ходе работ по подготовке выставки коллекции мусульманского искусства в музее Бенаки (по имени грека Бенаки из Александрии в Египте).

Склонность к афиноцентризму, распространенную как в академических кругах, так и среди неспециалистов, естественно, стоит воспринимать с большой осторожностью, однако если бы мы уделили Афинам столько же места, сколько другим городам, о которых идет речь в моей книге, это было бы трудно назвать иначе как эксцентричностью или капризом. Здесь еще одно усугубляющее трудности обстоятельство: для периода с 450 по 400 г. до н.э., который часто называют «золотым веком»[38]или «Перикловым» веком, по имени крупнейшего государственного деятеля, история всего греческого мира может быть описана (и описывается) как цепь событий, связанных с историей Афин.

Что касается мифов, то подобно Кноссу, Микенам, Аргосу, Спарте и вообще любому городу, достаточно древнему или с претензиями, Афины могли похвастаться легендарным прошлым. В одном из мифов об основании действительно участвуют двое олимпийских божеств, Афина и Посейдон. Они оказываются в ситуации, не слишком подходящей для главного покровителя города или гения‑хранителя: ситуация, в которой Афина, вероятно, приобрела незаслуженное преимущество с помощью своего имени, не говоря уже о ее необыкновенном рождении из головы отца – Зевса. Так или иначе, Афина одержала победу – среди прочего еще и потому, что отличалась воинственностью, а также потому, что была связана с практической мудростью и ремеслами, и не в последнюю очередь из‑за своего полезного дара Афинам – оливкового дерева. На аверсе (лицевой стороне) афинских серебряных монет классического периода чеканилось изображение головы Афины в шлеме, украшенном оливковой ветвью, тогда как на реверсе мы видим ее птицу, маленькую skops , сову, символизирующую мудрость, а рядом нежный росток оливы. В другом мифе об основании говорится о древнем царе Эрехтее, которого почему‑то смешивают с другим персонажем, змеем по имени Эрихтоний[39], однако в исторические времена обе эти легенды оказались вытеснены другим этиологическим мифом – таковыми Афины были чрезвычайно богаты, что отражало сложность их подлинных исторических истоков.

Во‑первых, здесь явно прослеживаются претензии афинян на то, что они происходят непосредственно от самой земли Аттики, от которой были рождены первые афиняне. Цель и назначение этого мифа об «автохтонности» состояли в том, чтобы подкрепить вымышленную, искусственную версию о тесном родстве между людьми, в действительности имевшими совершенно различные происхождение и корни. Во‑вторых, налицо множество мифов, связанных с предполагаемым основателем Афин, их «национальным» героем Тесеем. С его именем связывают не только синойкизм, то есть искусное сведе́ние разрозненных деревень и округов Аттики в единое целое, афинский полис. Когда в 500 г. до н.э. с превращением Афин в демократию указанный процесс достиг своей кульминации, возникла легенда, согласно которой Тесей являлся также и основателем этой политической системы, хотя в данном случае ему пришлось разделить славу (что столь же мало соответствует исторической правде) с «тираноубийцами» Гармодием и Аристогионом, которые на самом деле умертвили не самого тирана, а его брата, и к тому же за несколько лет до того, как в Афинах установилась демократия.

Эти мифы могут основываться на неясных воспоминаниях о подлинных исторических событиях. Например, убийство Тесеем Минотавра («быка Миноса») в кносском Лабиринте могут каким‑то образом отражать отношения между Афинами и минойским Критом. Однако бесстрастные и достоверные данные археологии – более надежный критерий, и они показывают, что и сами Афины, и Аттика пострадали меньше, чем некоторые другие области Греции микенского и ближайшего послемикенского времени – такие, как, например, Мессения на юго‑западе Пелопоннеса, – и намного быстрее оправились от последствий катастрофы, случившейся ок. 1200 г. до н.э., что предполагает определенную достоверность мифологической традиции о том, что Афины сыграли достаточно серьезную роль в «ионийской миграции» (если вообще не были ее главным центром) XII–XI вв. до н.э. (см. четвертую главу). Сколь‑либо серьезный экономический прогресс не наблюдается до середины IX или, лучше сказать, VIII в. до н.э. Относящиеся к этому времени материалы захоронений из некрополя в Керамике свидетельствуют прежде всего о растущем благосостоянии местных жителей и интенсификации внешних сношений. В частности, наблюдается заметный приток переселенцев, в том числе искусных ремесленников из Финикии (прежде всего благодаря этому и появилась новая греческая алфавитная письменность, как мы видели).

Однако VII столетие до н.э., как показывают данные археологии, стало временем, когда Афины и Аттика оказались отброшены назад, и когда город вступает в период, хоть как‑то освещенный достоверными письменными источниками, мы видим его в состоянии стасиса. Это слово может означать что угодно – от общественных беспорядков или волнений до открытой гражданской войны. Где‑то около в 620 г. до н.э. законодатель по имени Дракон[40]принял ряд законов, предусматривавших жестокие наказания (отсюда выражение «драконовский») за различные преступления[41]. Однако если это имело целью стабилизировать политическую ситуацию, то тут Драконт потерпел фиаско, и по‑настоящему история Афин начинается с деятельностью Солона. В 594 г. до н.э. к нему обратились in extremis [42]для разрешения накопившихся политических противоречий. Тем самым была до конца доведена борьба между реакционными аристократами старого образца, более прогрессивными, подобными ему самому, другими богатыми людьми, не принадлежавшими к аристократии, с одной стороны, а с другой – массой бедных афинских граждан, демосом, как называет их Солон в своих стихах; многие из них были кругом в долгах перед теми или иными богатыми гражданами[43]. Стасис 594 г. до н.э. оказался не первым и уж тем более не последним, случившимся в истории Афин, – наиболее примечательными из их числа были, вероятно, смуты 411‑го и 404 гг. до н.э., о которых еще пойдет речь. Этот же стасис отличало то, что предложенное Солоном разрешение оказалось столь удачным и имело столь долгосрочные последствия, что оно, как можно думать, во многом заложило основы демократической революции конца VI в. до н.э. Только за одни эти выдающиеся достижения Солон заслужил того, чтобы войти в список «семи мудрецов» Древней Греции.

На время между ограниченным наделением гражданской массы правами со стороны Солона и куда более радикальным демократическим в 508–507 гг. до н.э. («демократия» означает «власть демоса») приходится режим наследственной тирании аристократа Писистрата (ум. 527 г. до н.э.) и его сына Гиппия (свергнут в 510 г. до н.э., через четыре года после умерщвления его брата «тираноубийцами»). Основываясь на достижениях, ставших следствием экономических и политических реформ Солона, они добились единства Афин – или, точнее, Аттики – в культурном отношении и в меньшей степени, но также в довольно значительной, участия в повседневной политике широких слоев населения. Поэтому Клисфен, который считается крестным отцом демократических реформ 508–507 гг. до н.э., заложил основу для новых политических структур, базировавшихся на изменении политической географии государства. Благодаря реформам не только во много раз возросло участие народа в делах полиса, но также неизмеримо увеличился военный потенциал Афин.

Совокупный военный потенциал Афин блистательно реализовался в сражении при Марафоне на востоке Аттики летом 490 г. до н.э.[44]. Исходя из более поздней военной истории Афин, казалось бы, можно предположить, что они всегда были сильны на море, однако на самом деле об этом не приходится говорить до того десятилетия, кульминацией которого становится битва при Марафоне, и следующего за ним, когда афиняне всерьез задумались о развитии своей морской мощи. Марафон был по преимуществу победой гоплитов под мастерским руководством аристократа с богатым прошлым, долгое время проведшего в эмиграции, по имени Мильтиад, который в 510‑х гг. до н.э. правил в качестве тирана в интересах персов в Херсонесе Фракийском, известном ныне как Галлиполийский полуостров на западном берегу Дарданелльского пролива (античный Геллеспонт).

Рис. 4. Афинский Акрополь

Однако после демократической революции 508– 507 гг. до н.э. афиняне оказались лицом к лицу с Персией – страшной деспотической империей Востока, от власти которой стремились освободиться ионийские греки Малой Азии – соплеменники афинян. Помощь последних Ионийскому восстанию в 499 г. до н.э. (как мы видели в пятой главе) оказалась недостаточной для того, чтобы обеспечить освобождение ионийцев, и стала роковым звеном в цепи событий, приведших к первой попытке со стороны Персидской империи умиротворить – возможно, покорить – кое‑кого из надоедливых греков на Балканском полуострове. В 490 г. до н.э. великий царь Дарий I доверил Артаферну, высокопоставленному представителю царской фамилии, и Датису, мидянину, как и первый покоритель малоазийских греков[45], обладавшему немалым опытом командования в морской войне, руководство морской экспедицией[46]. Достигнув Эретрии на Эвбее – другого греческого города, оказавшего помощь восставшим ионийцам, – персы раз рушили его, а часть жителей переселили в центральные районы Ирана. Затем, однако, последовал Марафон – сокрушительное поражение персов, во многом, очевидно, обусловленное несгибаемым мужеством афинских гоплитов. Как считается, в этой битве погибло 6400 человек со стороны персов против всего лишь 192 у афинян, чьи соотечественники объявили их героями и учредили их официальный культ. Лишь один греческий город прислал подмогу афинянам – маленькие Платеи в Беотии, на земле которых греки одержали еще более решительную победу над вторгшимися персами одиннадцать лет спустя.

Рис. 5. Афины. План Пирея

Если при Марафоне Мильтиад стяжал себе славу, то всего через несколько месяцев он стал человеком прошлого. Будущее Афин – как экономическое, так и военное – было связано с морем, как с необычной прозорливостью предвидел это Фемистокл. Одним из немногих природных ресурсов Афин и вообще Греции являлись месторождения серебра, находившиеся в Лаврионе на юго‑востоке Аттики. В 483 – 482 гг. до н.э. были обнаружены необычайно богатые сереброносные жилы, и Фемистокл предпочел употребить неожиданно обретенное богатство на строительство великолепного, многочисленного и в высшей степени современного флота из триер – гребных военных судов, базировавшихся в Пирее. Каждая триера представляла собой летящий по воде управляемый снаряд с великолепной командой гребцов из 170 человек. Легкая и крепкая, с очень небольшим экипажем, состоявшим из офицеров, кормчего, флейтиста и матросов, триера была изобретением не греков, а финикийцев – изобретением, которое греки медленно усваивали, поскольку их было не только сложно, но и дорого строить и еще дороже поддерживать в рабочем состоянии и укомплектовывать командой. Лишь полис, подобный Афинам с их богатыми месторождениями серебра, которое добывалось принудительным трудом тысяч невольников, мог позволить себе не только вознамериться, но и успешно провести в жизнь планы по введению в строй боеспособного военного флота из 200 или более триер, не говоря уже о том, чтобы в высшей степени успешно задействовать его в течение двух лет.

Именно этот флот сокрушил персидские (по большей части финикийские) морские силы в проливе у небольшого острова Саламин в августе 480 г. до н.э. – это еще не привело к полному провалу грандиозного похода, затеянного в предшествующем году сыном Дария Ксерксом, но серьезно усложнило задачу Мардония, полководца, которого Ксеркс оставил после своего отъезда для того, чтобы закончить завоевание Греции. Однако даже теперь, поскольку все недостатки были учтены, Мардоний мог нанести поражение противостоявшей ему разношерстной коалиции примерно из тридцати греческих полисов или около того. Однако храбрость и воинское искусство спартанцев в сражении при Платеях на суше летом 479 г. до н.э. оказались не меньшими, чем у афинян на море при Саламине, и после этого врага оставалось лишь добить, что и произошло в условиях лидерства афинян на море в битве при Микале на азиатском побережье прямо напротив острова Самос. Но что дальше? Спартанцы, по причине своего характера, местоположения и привычек народ сухопутный, не имели никакого желания впутываться в дела в Эгеиде или Азии. Таким образом, великую борьбу за освобождение азиатских греков возглавил один полис, опиравшийся только на свои силы, опыт и волю, – Афины.

То, что мы называем Делосской лигой, представляло собой прежде всего военно‑морской союз, который создали и возглавили Афины зимой 479/78 г. до н.э. Официальная присяга, включая торжественную клятву богами в том, что союз будет существовать не до победы над персами, а постоянно, чтобы противостоять Персидской империи, была принесена на Делосе – священном острове Аполлона, где проводились ежегодные празднества ионийских греков. Организатором церемонии был афинский военачальник Аристид, прозванный Справедливым за то, что действительно справедливо осуществил мероприятия по распределению дани[47]и других выплат. С самого начала, однако, это была организация, где господствовали Афины, – скорее ОЭД (Организация Эгейского договора) или ДПД (Делосский пакт держав)[48], нежели равноправный альянс. Большинство из 200 его членов были маленькими и незначительными, целиком зависевшими от мощи и доброй воли Афин, и преимущественно готовы были платить требуемые взносы или предоставлять людей до тех пор, пока Афины не начинали злоупотреблять своим господствующим положением. Во времена наивысшего расцвета в конце V в. до н.э.[49]Афины ежегодно получали из внутренних и внешних источников доходы в размере примерно 1000 талантов, чего не достигало ни одно из греческих государств вплоть до царствования Филиппа Македонского.

Однако уже через несколько лет некоторые из наиболее сильных членов союза, такие как островное государство Наксос, решили, что Афины действительно злоупотребляют своим положением, и пожелали выйти из союза. Это привело лишь к тому, что их принудили вернуться в его ряды, ухудшив их положение и заставив внести компенсацию. С тех времен по сию пору не утихают дискуссии по поводу «народного» характера Афинской империи, как это обычно формулируют – могла ли империя быть в каком‑то смысле по‑настоящему демократической; или, наоборот, могла ли демократия разумно управлять империей?

Не успели Афины объявить врагом союза Персию, как тотчас столкнулись с оппозицией – поначалу тайной и косвенной – со стороны руководителей другого греческого военного союза, в состав которого входило немало полисов, а именно спартанцев, возглавлявших Пелопоннесский союз (его современное название) – единственный обладавший хоть каким‑то влиянием в Греции. Разного рода трения между двумя греческими «сверхдержавами», все усиливаясь, переросли в «холодную» войну, а в 465 г. до н.э. из Афинского морского союза попыталось выйти богатое и важное в стратегическом отношении островное государство Фасос. Кимон, сын Мильтиада, героя Марафона, взялся за подавление восстания – именно ему Афины были прежде всего обязаны своей морской мощью, о которой он заботился почти с самого начала существования союза. Сам Кимон предпочитал идею «двойной гегемонии» Афин и Спарты и, чтобы подчеркнуть это, дал одному из своих сыновей «программное» имя «Лакедемон». Но хотя «холодная» война между обоими блоками не переросла в «горячую» или по крайней мере в «теплую», до нее оставался один шаг. В 460 г. до н.э. вспыхнул конфликт, захвативший преимущественно районы Центральной Греции, который обычно (что звучит странно и не соответствует хронологии) называют Первой Пелопоннесской войной – первой по сравнению с «большой» афино‑спартанской Пелопоннесской войной, происшедшей в 431–404 гг. до н.э.

Трудно сказать, кто победил в этой Первой Пелопоннесской войне. Мирное соглашение, завершившее ее, предполагало взаимное признание Афинами и Спартой сфер влияния друг друга. Куда более сильное впечатление оставляют два других, более тесно связанных феномена – опишем их не в греческих, но в западных терминах, – почти глобально‑исторических: что происходило в Афинах за пределами многочисленных полей сражений в десятилетия между 460 г. до н.э. и началом Пелопоннесской войны, о которой только упоминалось, с точки зрения общественного строительства и усиления демократии. В архитектурном отношении афинская агора превратилась в настоящий центр гражданской жизни города, а Пирей, в свою очередь, стал городом‑портом Афин. Как и прежде, акрополь возвышался над агорой, но примерно с 450 г. до н.э., благодаря щедрому финансированию за счет государственной казны, которого добился Перикл, началась реализация грандиозной строительной программы, в результате которой над городом вознесся Парфенон (построен в 447–432 гг. до н.э.) со стоявшей в нем огромной статуей Афины и общим скульптурным оформлением, автором которого стал Фидий, позднее появился Эрехтейон – эти два храма были посвящены различным ипостасям покровительницы города Афины.

Этот в высшей степени процветавший и могущественный имперский город привлекал великое множество людей из других мест, греков и негреков, оседлых и вечно путешествовавших. В их число входили владельцы основанных на рабском труде оружейных мастерских, такие как Кефал из Сиракуз; философы, известные под именем софистов (дословно – «учителя искусств или мудрости»), такие как Протагор из Абдер или Горгий из Леонтин на Сицилии; а также ремесленники, банкиры, купцы и (в огромном количестве и по большей части вопреки своей воле) рабы. Но и из среды афинских граждан вышла блистательная плеяда драматургов – Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан, историков – таких, как Фукидид, мастеров и архитекторов – таких, как Фидий, Иктин, Калликрат. Но не одни только Афины внесли вклад в великие свершения этого титанического века культуры: Гиппократ с острова Кос в Восточной Эгеиде, «отец западной медицины», и Поликлит из Аргоса, изваявший статую обнаженного мужчины под названием «Канон» («совершенный образец») из‑за ее идеальных пропорций и мастерского исполнения, – только два из множества громких имен этого времени.

Счастьем было жить в ту эпоху, особенно для простых, достаточно небогатых членов афинского гражданского коллектива, чья роль в военном деле возросла, поскольку они, будучи гребцами, приводили в движение военный флот. Наградой за это стало значительное укрепление демократической системы, в том числе общественные политические выплаты за исполнение обязанностей в народных судах. Реформы Эфиальта, поддержанные молодым Периклом, оказали немалое влияние на дальнейшее развитие демократии на полстолетия вперед. Редко когда настолько усиливал свои позиции народ – простые граждане, а именно взрослые мужчины, поскольку афиняне ревниво оберегали свои преимущества и привилегии, и когда общее число граждан достигло 50 тысяч человек (население в целом составляло 200–300 тысяч, тогда как в обычном полисе проживало несколько сотен или тысяч человек), они быстро наложили жесткие ограничения на получение гражданства посредством законов о браке. Самый важный из них, который предложил в 451 г. до н.э. не кто иной, как Перикл, предписывал, что для того, чтобы быть гражданином, требовалось быть сыном двух афинских граждан, состоявших в законном браке.

Одной из причин появления подобных законов являлось исключительно большое число метеков, или постоянно проживавших в городе иноземцев, которых привлекали в Афины экономические выгоды. Чужаки со всех концов греческого мира и даже из‑за его пределов – например, из финикийского Кития, города на Кипре. Присутствие метеков засвидетельствовано приблизительно в семидесяти греческих городах, но, несомненно, наибольший контингент – максимум 10 000 человек – проживал в Афинах, несмотря на тот факт, что лицам обоего пола приходилось ежемесячно выплачивать подушный налог, а на взрослых мужчин распространялась воинская повинность, не говоря уже о том, что от них требовали зарегистрироваться в том или ином деме при участии гражданина‑поручителя. Некоторые афинские метеки были, несомненно, весьма состоятельными и культурными людьми или какими‑либо иными способами привлекали к себе внимание афинских граждан, так что те хотели свести с ними близкое знакомство: достаточно вспомнить Аспасию из Милета, спутницу жизни Перикла (см. четвертую главу), или упоминавшегося выше Кефала из Сиракуз, приглашенного в Афины, как утверждали, самим Периклом, и его дом в Пирее Платон избрал в качестве места для дискуссий о политической теории в трактате «Государство». Если говорить о принятии закона о гражданстве в 451 г. до н.э., то личные связи Перикла представляют здесь несомненный интерес: ясно, что эта реформа была популярной мерой в обоих смыслах. Однако даже несмотря на это, рост рождаемости, как полагают некоторые современные историки, привел к тому, что численность населения (речь о взрослых мужчинах) дошла в 430‑х гг. до н.э. до 60 тысяч человек, и это обусловило необходимость значительного оттока граждан в уже существовавшие и новые поселения в пределах империи, а также серьезное увеличение импорта продовольствия, особенно пшеницы, с территории современных Украины и Крыма.

Зная, как все потом произошло, легко говорить, что Афины действовали безрассудно. Именно так рассматривали в древности некоторые греки безумный путь афинян от hybris (самонадеянная гордыня и неуважение к достоинству других греческих полисов) к nemesis (справедливое воздаяние – вероятно, божественное) через ужасы Пелопоннесской войны, «мировая война» против другой греческой сверхдержавы – Спарты, которую последняя выиграла благодаря мощной финансовой поддержке со стороны Персии. Однако, несмотря на опустошительную эпидемию чумы, которая обрушилась на Афины в 430 г. до н.э. (массовые захоронения были обнаружены недавно во время строительства афинского метро), борьба в течение первого, десятилетнего этапа войны шла на равных, и условия мирного договора 421 г. до н.э., за которым вскоре последовало сепаратное соглашение между Афинами и Спартой, только подтвердили это.

Карта №4 . Афинская империя

Событием, изменившим соотношение сил, как это великолепно показывает Фукидид в своей «Истории» (к сожалению, обрывающейся на полуслове), стала Сицилийская экспедиция 415–413 гг. до н.э., закончившаяся для афинян катастрофой (она была предпринята предположительно в то время, когда сохранялся их мир со Спартой). Главной целью экспедиции являлись Сиракузы, о которых пойдет речь в следующей главе. Несмотря на неудачу, Афины в рекордно короткие сроки оправились от тех несчастий, каковые сами навлекли на себя, так что Спарта дважды предлагала им мир, однако на таких условиях, которые Афины предпочли отвергнуть.

В конце этого этапа войны (413–404 гг. до н.э.) борьба велась преимущественно на двух театрах. Первым была сама Аттика, то есть собственно афинская территория, где спартанский царь Агис II в 413 г. до н.э. захватил городок Декелею и оставался там в течение следующих восьми лет, в пределах видимости городских стен Афин. Помимо тяжелого впечатления, которое производило это, захват Декелеи был опасен и по трем другим причинам: он препятствовал афинянам, жившим поблизости с полями, которые они обрабатывали и с которых снимали урожай; он отпугивал этих и других потенциальных инвесторов от участия в разработке лаврийских рудников; и, наконец, пребывание спартанцев в Декелее побудило к бегству более 20 тысяч рабов, большинство которых были заняты в ремесленном производстве, горнорудном деле или сельском хозяйстве. Многие из них бежали в Декелею к Агису, где, к несчастью, не добились освобождения, а были проданы спартанцами в качестве законной «военной добычи» новым беотийским и особенно фиванским хозяевам.

Другой важнейший театр боевых действий находился в Восточной Эгеиде и у проливов, ведущих в Черное море (см. карту №4). Эти операции часто называют Ионийской войной, поскольку анатолийская Иония, в том числе и Милет, играла большую роль в этих событиях. Важнейшим их участником с обеих сторон были спартанский флотоводец Лисандр и афинянин Алкивиад (Плутарх написал биографии обоих). Алкивиад происходил из афинской аристократической фамилии, которая поддерживала связи со Спартой, и, похоже, никогда не имел твердых политических убеждений, но скорее руководствовался своими харизматическими амбициями и желанием постоянно рекламировать себя. Он больше всех сделал для того, чтобы убедить афинян предпринять Сицилийскую экспедицию; он также подорвал шансы на ее успешное завершение, когда враги из числа демократов обвинили его в нечестии и он предпочел изменить родине в пользу… Спарты, нежели предстать перед афинским судом. Именно он посоветовал спартанцам оккупировать Декелею. Эта оккупация в сочетании с надеждами на финансовую поддержку со стороны Персии (Алкивиад – как оказалось, безосновательно – уверял, что Афины получат ее, если откажутся от демократического правления) привела к перевороту, в результате которого в 411 г. до н.э. к власти пришла олигархия. За этим событием, сопровождавшимся проявлениями варварской жестокости, очевидно, стоял Антифонт – законник, сочинитель речей, философ. Хотя на смену «правлению четырехсот» быстро пришла более умеренная форма олигархии, он подорвал моральные устои афинского общества и принес ущерб, долго еще дававший о себе знать. Наиболее заметно последний проявился в необъяснимом решении народного собрания предать смерти всех полководцев, участвовавших в битве при Аргинусских островах – а ведь это сражение завершилось победой!

Лисандр был ничуть не менее тщеславен, чем Алкивиад, и по‑своему столь же чужд условностей. Благодаря его личным контактам с молодым персидским царевичем Киром Спарта в 407 г. до н.э., а затем в 405 г. до н.э. получила крупную финансовую помощь, необходимую для постройки флота, который смог бы бросить вызов Афинам и в конце концов сокрушить их, нанеся им удар в тыл. Конец наступил при Эгоспотамах («Козья речка»), у берегов Геллеспонта, где Лисандр заманил в ловушку, сокрушил и уничтожил большой, но к тому времени утративший боеспособность афинский флот. Затем он блокировал Афины и Пирей, и в результате в 404 г. до н.э. измученные голодом Афины вынуждены были признать свое полное поражение и сдаться Спарте на позорных для них условиях.

Афины так и не добились возвращения прежней славы после 404 г. до н.э. в полной мере. Тогда, после голодной зимы и полной капитуляции, они пережили кровопролитную гражданскую войну: к власти пришла хунта, состоявшая всего из тридцати олигархов‑экстремистов во главе с Критием, получившая название Тридцати тиранов. И хотя уже в 403 г. до н.э. прежний строй был восстановлен, многие ощущали, что демократическая мораль Афин понесла невосполнимый ущерб: на нее легло несмываемым пятном осуждение и казнь Сократа в 399 г. до н.э. Его преследовали и осудили по двойному обвинению – в отсутствии должного почитания афинских божеств (и изобретении новых, его собственных, которые полис не признавал и так никогда и не признал) и развращении молодежи. Последнее подразумевало, что он был наставником Алкивиада и Крития, предавших демократию. Претензии были справедливы лишь отчасти, однако обвинению удалось убедить большинство судей (всего их насчитывалось 501) признать Сократа виновным и, более того, приговорить его к смерти (ему предстояло выпить цикуту). Сократ умер как философ – по крайней мере если судить по рассказу самого знаменитого его ученика, Платона (родственника Крития)[50].

И все же эпохе, когда длительное время соблюдались умеренно‑демократические принципы, породившей Платона (ум. 347 г. до н.э.), скульптора Праксителя, оратора Демосфена (ум. 322 г. до н.э.), законодателя Ликурга и комедиографа Менандра, а также давшей приют Аристотелю (ум. 322 г. до н.э.) и место его Ликею – учебному заведению высочайшего уровня, – этой эпохе нечего стыдиться. Действительно, Афины в дальнейшем отчасти вернули себе прежнюю имперскую власть, основав в 378 г. до н.э. Второй Афинский союз. Их прежний враг и союзник Спарты, Фивы явились на тот момент его соучредителем. Более того, не прошло и десяти лет, как Спарта утратила свою мощь. Но, к несчастью для Афин, с Фивами подобного не произошло, и в результате в 360 г. до н.э. Афины – кто бы мог подумать! – объединились со Спартой против Фив.

Роковой – и предсказуемый – исход отношений в этом треугольнике, где все враждовали друг с другом, мы рассмотрим далее, в главе, посвященной Фивам. Но, чтобы закончить эту главу на более радостной ноте, стоит заметить: благодаря демократическому наследию Афин, гениальности афинских деятелей искусства и прежде всего свободной философской мысли этот город стал символом классической Греции в ее лучшие времена. И именно поэтому в 1830‑е гг., хотя к тому времени Афины превратились в обычную деревню, их избрали столицей нового государства – освобожденной Эллады.