Сиракузы

…у блаженного очага Гиерона –

Гиерона, который владеет

Скиптром правосудия в стадообильной

Сицилии.

Пиндар. Олимпийские песни[51]

Выдающийся исследователь Мозес Финли (ум. 1986 г.) преподавал античную историю в Кембридже в 1970‑1979 гг. Знаменитостью он стал еще в детстве: степень бакалавра гуманитарных наук получил в возрасте 15 лет в Сиракузском университете штата Нью‑Йорк. Эти новые Сиракузы – лишь один пример из нескольких сотен: множество американских городов и деревень названы в честь знаменитых древних поселений (неподалеку от Сиракуз находится Рим!). Однако два самых известных среди них имеют греческие наименования: это Афины, крупный город в штате Джорджия, и Спарта в штате Теннесси, где снимали знаменитый фильм о расизме в период отсутствия развитого гражданского права с участием Рода Стайгера и Сидни Пуатье – «Полуночная жара». Сиракузы расположены между Грецией и Римом, поэтому их можно считать и греческим, и римским городом.

Как мы уже упоминали в шестой главе, сложилось так, что западные греческие колонии стали восприниматься как «золотой» Запад – с его необъятными просторами, плодородными землями, процветанием населения – в сравнении со стесненными условиями и минимальными возможностями, привычными для среднего фермера и его семьи в «старом свете», то есть в самой Греции. Колонии превосходили метрополию не только в отношении материальных условий: их населению приписывалось телесное превосходство. К примеру, «красивейшим» мужчиной в Греции того времени, когда спартанский царевич Дорией предпринял неудачную попытку основать новую колонию в Сицилии (иными словами, речь идет примерно о 515 г. до н.э.), был Филипп Кротонский; жители Кротона, города на самом «носке» Апеннинского полуострова, вскоре полностью разрушили знаменитый Сибарис, славившийся своей роскошью (от этого названия пошли наши слова «сибарит» и «сибаритствовать»). Но – в наше время это может показаться иронией судьбы, учитывая позднейшие беспорядки, связанные с деятельностью мафии, и крайнюю бедность населения, за которую она также несет ответственность, – местом, куда направлялись эмигранты из Западной Греции с конца VIII в. до н. э. и далее, стал остров Сицилия. И общепринятым считалось, что изо всех многочисленных новых греческих городов наиболее удачный выбор – это Сиракузы.

Этиологический миф гласит, что скверный старик Алфей, бог реки (все реки в Древней Греции персонифицировались в виде божеств мужского пола), влюбился в прекрасную нимфу Аретусу. Не отвечая ему взаимностью, она вырвалась из его объятий и бежала на запад, пока не окончила свой путь в Сиракузах, превратившись в чистый источник. Этот миф был рационализирован на том основании, что струи чистой пресной воды текли на всем пути от Западного Пелопоннеса до берегов Сицилии. Единственный важный достоверный факт во всей этой мешанине состоит в том, что источник чистой воды действительно бил в Сиракузах, а точнее говоря, на небольшом прибрежном острове Ортигия («Перепелиный остров»). И этот несомненный – пусть и не до конца – исторический факт, который миф должен был «объяснить», состоял в следующем: первые обитатели Сиракуз жили на Ортигии именно по той причине, что там находился источник, каковой они называли Аретусой (этимологически может истолковываться как «быстротекущий»). В традиционных греческих хронографах датой основания Сиракуз указывался 733 г. до н.э., и эта дата достаточно надежно подтверждается данными археологии, насколько это в ее возможностях, – раскопки выявили следы того, что, вероятно, являлось фундаментами домов первых поселенцев на Ортигии.

Основатели города прибыли из Греции, действительно с Пелопоннесского полуострова, но не из тех мест, где берет свое начало Алфей (то есть из Аркадии), и не оттуда, где он впадает в море (область, где Элида позднее станет главным городом). Они прибыли из Коринфа или, если говорить точнее, из Тенеи, деревушки на коринфской хоре. Потомки тех, кто перебрался в новые края, всегда помнили, из какой именно части «старого света» происходили их предки. Коринф был «большим городом», Тенея же была слишком небольшим поселением, чтобы называть ее polis , и даже сохранился анекдот (в целом правдоподобный, но явно приукрашивающий действительность), отражающий истинные причины этого эпизода колонизации Западного Средиземноморья. Плывя на корабле, один из первых переселенцев был настолько голоден, что обменял свою блистательную будущность (в виде большого плодородного надела, предназначенного для занятий сельским хозяйством и находившегося в зерновом поясе на востоке Сицилии) на медовую лепешку, чтобы немедленно утолить свой голод. Можно надеяться, что она оказалась достаточно большой и он удовлетворился ею. Иными словами, причиной основания Сиракуз стала бедность, царившая на родине их первопоселенцев, в Коринфии, территория которой составляла всего лишь порядка 90 квадратных километров. Однако дело было не только в бедности, тем более что ее породили скорее успехи, нежели обычные экономические трудности.

В 730‑х гг. до н.э. правящая группировка в новом полисе, Коринфе, состояла из одной аристократической фамилии – Бакхиадов, которая называлась так по имени ее предполагаемого прародителя Бакхида. Сами они обладали огромными богатствами, в основном состоявшими из земель, отведенных под сельское хозяйство, однако широко использовали в своих интересах транзитную торговлю, которая шла через один или другой коринфский порт по обе стороны Истма, отделяющего Пелопоннес от Балканской Греции: Лехей на берегу Коринфского залива, обращенного на запад, и Кенхрей на берегу Саронического залива, обращенного на восток. Вполне возможно, что будущие основатели Сиракуз отплыли из Лехея, как и торговцы из Эгеиды, стремившиеся к рынкам на Западе, – они хотели избежать чреватых кораблекрушениями штормов у мыса Малея (оконечность самого восточного из трех южных «зубцов» Пелопоннеса).

Коринф в целом у Гомера охарактеризован формульным эпитетом «богатый», однако во времена правления Бакхиадов огромное и все возраставшее богатство города было сосредоточено в руках очень немногих людей. В то время как население росло здесь, как и повсюду в Балканской Греции во второй половине VIII в. до н.э., большинство местных жителей, имевших или обрабатывавших очень небольшие наделы земли, находились в отчаянном положении. Ситуация усугублялась греческой практикой деления наследства, то есть равными долями между всеми законными сыновьями (за дочерями, если не считать Спарты, обычно давали приданое, причем не в виде земельного участка). Так, в семье, где было двое или более сыновей, несоответствие потребностей и возможностей могло разрешаться через совет одному или нескольким молодым людям начать новую жизнь с нуля на колонизуемом Западе, в Великой Греции (Южная Италия) или на Сицилии. И если они не отправлялись туда добровольно, их могли просто заставить сделать это по повелению богов или людей – под людьми, если говорить о Коринфе, подразумевалась династия Бакхиадов. Возможно, Архий, назначенный руководить основанием Сиракуз и после смерти почитавшийся как герой – честь, полагавшаяся ойкисту, – был из их числа.

Наиболее известный пример основания колонии, освященного волей богов, произошел примерно столетие спустя после возникновения Сиракуз. Остров Фера (ныне Санторин), как рассказывают, пережил семь лет страшной засухи – число слишком уж символическое, но даже два года засухи могли иметь тяжелые последствия. Аполлон Дельфийский, чей авторитет в таких вопросах был непререкаем, повелел ферянину по имени Батт (или Аристотель) вывести колонию в Кирене в Северной Африке (нынешняя Ливия). Однако сами феряне совершенно не имели желания отправляться туда – они не согласились даже тогда, когда Аполлон передал им через пифию, что он знает это место, поскольку был там лично! Для начала они поселились на прибрежном островке, а затем попытались вернуться домой, когда позволила погода. Оставшиеся дома феряне заняли решительную позицию и прогнали непокорных прочь, напомнив, что те принесли священный обет никогда не возвращаться на Феру и что первые колонисты избирались самым беспристрастным, освященным богами способом – жребием. И вступив наконец с трепетом на африканскую землю и встретив, паче чаяния, теплый прием со стороны местных жителей, которые указали им лучшее место для поселения, поселенцы, будущие киреняне, со временем добились невиданного благосостояния. Оно основывалось на сочетании традиционного для Средиземноморья сельского хозяйства, овцеводства и коневодства, экспорта шерсти и коней, а также лекарственного растения под названием сильфий[52], ныне не существующего. В VI в. до н.э. город пережил жестокую смуту, но тем не менее продолжал процветать, и в V в. до н.э. прославленные поэты Пиндар и Вакхилид перечисляли среди своих заказчиков богатых киренян – победителей на панэллинских играх.

Пожалуй, Сиракузы оказались более удачливыми, чем Кирена. Они разрослись и стали самым крупным, богатым и могущественным из всех греческих городов на Сицилии, подчинив себе вторую по величине территорию во всем греческом мире (примерно 4000 квадратных километров, больше имела только Спарта) и используя принудительный труд большого числа местных жителей – сикулов, которых они, подобно спартанцам, низвели до уровня крепостных и назвали киллириями. Именно сикулы дали имя всему острову[53], однако они являлись лишь одной из четырех племенных групп, населявших остров до того, как там появились первые постоянные греческие поселенцы (ими были эвбейцы из Наксоса – не путать с одноименным островом в Эгейском море; другие эвбейцы из Халкиды и Эретрии уже основали Питекуссы и Кумы в Неаполитанском заливе). Помимо сикулов, в центре Сицилии жили сиканы, а на юго‑западе – элимы, в области, где важнейшим греческим городом стал Селинунт.

И наконец, во многом параллельно с греческими пришельцами здесь обосновались финикийцы с далекого Запада, которые, подобно их соотечественникам, основавшим Карфаген (на территории современного Туниса), поселились на Сардинии и на востоке Испании, прежде чем греки проникли столь далеко, на Сицилии же они основали, например, Панорм (ныне Палермо) и Мотию (Моция). В ключевые периоды истории Сицилии эпохи классики произошло немало битв между финикийскими и греческими поселенцами – первые иногда пользовались содействием Карфагена, присылавшего им на помощь значительные силы, а также от метрополии Карфагена – Тира и других городов их ливанской родины[54]; греки же располагали только сравнительно небольшими отрядами наемных воинов. Так или иначе, эти сражения решили судьбу острова. Одно из них произошло около Гимеры на северо‑западе Сицилии в 480 г. до н.э., как уверяют, в тот самый августовский день, что и битва при Саламине.

Не исключено, что существовала какая‑то координация действий между финикийцами, которые являлись подданными империи Ксеркса и опорой его средиземноморского флота, и персами, когда они выбирали время для нашествия на Элладу. Во всяком случае, из числа греков‑«патриотов» Сицилии появилась личность, высоко метившая и, надо полагать, весьма могущественная. Она заявила о себе весной 480 г. до н.э. на не слишком представительном совещании балканских греков на Коринфском перешейке, где те размышляли о мерах по предотвращению угрожавшего им с севера персидского нашествия. Этот человек предложил оказать поддержку[55], приведя значительные воинские силы под собственным руководством, но при одном условии, а именно что ему вручат верховное командование над всеми силами греческого сопротивления. Это предложение или, скорее, условие отвергли как оскорбительное – прежде всего были недовольны спартанцы, которым выпал жребий возглавить «греков», как готовые сражаться с персами не мудрствуя лукаво назвали себя. Гелон – таково было имя этого человека – возвратился в свою сицилийскую державу и подготовился к приходу карфагенян[56], которых встретил во всеоружии и которым нанес полное поражение.

Имя Гелона происходит от названия его родного полиса – греческого города Гелы, основанного переселенцами с Крита и Родоса, согласно традиции, в 688 г. до н.э. Однако позднее Гелон стал сиракузянином, потому что только Сиракузы могли быть крепкой опорой на пути к могуществу для человека с такими амбициями. И истинный характер его правления – да и не его одного – подводит нас к вопросу о том, как республиканский полис, известный в Балканской Греции и в Эгеиде, глубоко пустил корни на сицилийской земле. Например, в течение нескольких поколений после основания Селинунта на западе Сицилии городом управляли тираны – не избиравшиеся и не ответственные ни перед кем‑либо правители‑аристократы, которые оставили зримое напоминание о себе в виде знаменитого храма «С», построенного примерно в 560 г. до н.э. и сохранившегося до нашего времени. Так же и Гелон, подобно его патрону Гиппократу до него, был тираном сначала Гелы (после смерти Гиппократа в 491 г. до н.э.), а затем и Сиракуз, куда он переселил половину жителей Гелы, а своего брата Гиерона сделал тираном Гелы. Чтобы распространить свое влияние на восток и юг Сицилии, он женился на дочери Ферона, тирана Акраганта, заключил союз с Леонтинами и увеличил принадлежавшую Сиракузам территорию как военным, так и мирным путем. Вероятно, страх сицилийских финикийцев перед тем, что он сможет распространить свою власть на северные и западные области острова, стал причиной вторжения, которое закончилось для них сокрушительным разгромом при Гимере.

Греки любили помещать символы или знаки собственной полисной идентичности на официальных монетах. Например, государственным символом и нумизматическим знаком Гимеры был петух – поскольку «Гимера» звучит примерно так же, как греческое слово «день». И мы можем не сомневаться, что жители этого города долго и громко выражали радость по поводу победы над разгромленными в 480 г. до н.э. врагами. Однако монеты Гимеры проигрывают в сравнении с монетами Сиракуз в весе (а тем самым в стоимости) и качестве чеканки, что не является неожиданностью. Желая показать себя во всем блеске, этот город выпустил серии серебряных декадрахм (монеты в десять драхм), в то время как даже одной драхмы хватало для обеспечения семьи из четырех человек в течение нескольких дней. На аверсе видно традиционное для Сиракуз изображение головы нимфы Аретусы, окруженной прыгающими дельфинами. Производящие наибольшее впечатление датируются приблизительно 470 г. до н.э. К этому времени Гелон скончался (в 478 г. до н.э.), и его младший брат Гиерон взял власть в Сиракузах (мы не используем слово «наследовал», поскольку оно создало бы у читателя неверное представление).

Подобно старшему брату, Гиерон укрепил свою власть с помощью династического брака, но честолюбивый властитель Сиракуз помышлял не только о Сицилии, но и о Южной Италии, поскольку женился на дочери еще одного тирана – правителя Регия[57], расположенного прямо за Мессинским проливом. Этот человек утверждал, что состоит в родстве с пелопоннесскими мессенцами, изнывавшими под железной пятой спартанцев на положении илотов. Действительно, в 474 г. до н.э. Гиерон сошелся с этрусками в морском сражении при Кумах и одержал над ними победу. В знак своей причастности к эллинству он посвятил военный трофей, захваченный им этрусский бронзовый шлем, Зевсу Олимпийскому, повторив тем самым жест победителя при Марафоне Мильтиада, оставившего там собственный шлем с соответствующей надписью. Его брат Полизел (Полизал), тиран Гелы, примерно в это же время сделал посвятительный дар Аполлону Дельфийскому – величественную бронзовую скульптурную группу в благодарность за победу в весьма престижных и пышно обставленных состязаниях четвероконных колесниц на Пифийских играх (478‑й или 474 г. до н.э.).

Гиерон, подобно Гелону, во время своего двенадцатилетнего правления (478–466 гг. до н.э.) проводил различную политику в отношении окрестных греческих городов. Он разрушил Наксос, старейший греческий город на Сицилии, а также Катану; их жителей он переселил в Леонтины. Уничтожив сначала Катану, Гиерон, однако, то ли делая вид, будто возвращает прежнее положение, то ли желая, чтобы после смерти его почитали как героя, восстановил ее в 474 г. до н.э. под новым названием Этны по имени вулкана, чье сильное извержение произошло годом ранее. Он уговорил Пиндара написать торжественную оду и, что более неожиданно, заказал новую пьесу – это были «Этнеянки» Эсхила. Однако куда более, чем это, впечатляет уникальная серебряная тетрадрахма (монета достоинством в четыре драхмы), которую Гиерон приказал отчеканить около 470 г. до н.э. (ныне она хранится в Королевской библиотеке Бельгии, в Брюсселе. На аверсе мы видим надпись из восьми букв – «Aitnaion », то есть «[монета] граждан Этны», по обеим сторонам головы увенчанного плющом с густой бородой Силена (почтенного возраста сатир, наполовину человек, наполовину животное, воплощение страсти к вину и похоти), под которым удобно устроился внушительных размеров скарабей из тех краев). На реверсе – изображение Зевса Этнейского, восседающего во всем величии на украшенном искусной резьбой троне, покрытом шкурой пантеры. В правой руке он держит увитый виноградной лозой жезл, в левой сжимает свой знаменитый перун. Прямо перед ним растет дерево, вероятно, какой‑то местный вид ели, на верхушке которой сидит орел – царь птиц небесных, который символизировал царя богов и людей. Гиерон, назвавший себя Гиероном Этнейским, отправил в Олимпию греческий шлем с надписью, предположительно из трофеев, добытых, однако, в результате победы над противниками из числа греков же. Это было посвящением другому Зевсу другой горы, куда более знаменитой, культ которой уже давно утвердился, – Зевсу Олимпийскому. Гиерон, судя по всему, считал, что статус панэллинской суперзвезды у него уже не отнять, однако его соперники в Акраганте и других городах Сицилии так не думали, и этот статус сохранялся только до его смерти в 466 г. до н.э. Ведь после его смерти произошли весьма существенные, даже, можно сказать, экстраординарные события – то, что Мозес Финли изящно назвал в своей истории древней Сицилии «демократической интерлюдией».

Трудно сказать, где именно на Сицилии зародилась демократия, если ее истоки вообще следует искать там. Поскольку демократия являлась собственно афинским изобретением, для Сиракуз она была, несомненно, импортным продуктом – и, весьма вероятно, афинским[58](где Фемистокл, экспортировавший демократию в Аргос, проявлял не меньший интерес к Западу задолго до своей смерти в 460‑х гг. до н.э.). Однако неожиданно быстро это, как казалось, чужеродное явление привилось на местной почве в институциональном и в культурном смыслах. Местная форма комической драмы, связанная с именем Эпихарма, процветала в Сиракузах точно так же, как и в Афинах, и именно двое сиракузян, Тисий и Корак, как считается, осуществили некоторую систематизацию правил публичного красноречия – типа коммуникации, игравшего фундаментальную роль в успешном функционировании прямой, face to face, демократии греческого образца. Возможно, не было простым совпадением то, что именно уроженец Сицилии, Горгий из Леонтин, в 427 г. до н.э. познакомил афинян с самыми пышными образцами риторики.

В середине V в. до н.э. по всей Сицилии наблюдаются признаки процветания – его немым свидетельством является несметное множество огромных храмов в Акраганте, а также недавно обнаруженные остатки севшего на мель купеческого корабля, который вез в Гелу немалый груз – афинские и пелопоннесские амфоры, масляные лампы, плетеные корзины. Все это весьма впечатляет. В указанное время Сицилия производила максимально возможное на тот момент количество зерна. К примеру, Гела, где в 456 г. до н.э. скончался Эсхил, упоминается в трогательной эпитафии великого трагедиографа как «обильная зерном». Поэтому получилось так, что имперские демократические Афины, которым нужно было кормить постоянно растущее население и соответственно увеличивать импорт зерна, начали с интересом посматривать на запад – Южную Италию и Сицилию. Их привлекало как местное зерно, так и дерево, необходимое для строительства кораблей. Между афинянами и греками‑«ионийцами» Регия и восточносицилийских Леонтин были заключены договоры, тексты которых уцелели на каменных стелах; что более любопытно, афиняне заключили соглашение с негреками – элимами Сегесты, располагавшейся в юго‑западной части острова. Среди причин, ускоривших эскалацию конфликта между Афинами и Спартой (то есть Пелопоннесскую войну), который поначалу затронул лишь Балканскую Грецию и Эгеиду, Фукидид прежде всего упоминает спор, вспыхнувший между Коринфом и его колонией Керкирой из‑за Эпидамна (нынешний Дураццо/Дуррес в Албании). В свое время Афины оказались вовлечены в этот конфликт на стороне Керкиры – прежде всего потому, что она лежала на оживленном западном торговом пути, но также потому, что она располагала вторым по численности флотом из триер[59]; и лишь в последнюю очередь нужно упомянуть, что на Керкире была демократия.

В ходе первого, десятилетнего, этапа Пелопоннесской войны Афины сделали достаточно серьезную попытку надежно закрепиться на Сицилии, однако эта попытка вызвала столь жесткий отпор, что произошло, казалось бы, немыслимое – мы наблюдаем политическое единство сицилийских греков, которое они продемонстрировали на конгрессе в Геле, где задавал тон политик из демократических Сиракуз[60]. Почти десять лет спустя, в период «притворного» мира со Спартой, Афины снова проявили интерес к Сицилии, особенно желая ослабить или даже уничтожить Сиракузы. Отчасти это обусловливалось стратегическими соображениями: получение доступа к сицилийским ресурсам могло сыграть решающую роль в случае возобновления конфликта со Спартой. Однако, помимо этого, обсуждались и сумасбродные планы распространения имперского господства на всю Сицилию, а возможно, даже и на Карфаген… Маленькое чудо, которое сатирически изображает Аристофан в виде воздушного замка в комедии «Облака» в 414 г. до н.э.

Фукидид повествует об этом в почти противоположном, трагическом тоне. Он подчеркивает, что афиняне высокомерно проигнорировали обстановку на Сицилии и не в последнюю очередь мощь самих Сиракуз, города, сравнимого по размерам, богатству и многочисленности населения с Афинами, причем в обоих полисах существовал демократический режим, так что сиракузское простонародье невозможно было привлечь на свою сторону обещанием принести ему демократическое освобождение от гнета олигархии или тирании. В течение восемнадцати месяцев все надежды афинян на успех рухнули, их военное предприятие потерпело крах в результате грандиозного морского сражения в сиракузской бухте. Из столь многих столь немногие возвратились в Афины, афористически замечает Фукидид. Немало афинян томилось и умерло в страшных сиракузских каменоломнях, поскольку несчастным пленникам не приходилось рассчитывать на какие‑либо Женевские конвенции. Сохранилась история о том, что кое‑кто из афинян счастливо обрел спасение потому, что мог процитировать по памяти новейшие стихи Еврипида обожавшим его трагедии победителям, но те, кто помнил только Аристофана, оказались, по‑видимому, не столь удачливы.

В политическом отношении Сиракузы и Афины поначалу шли разными путями – в Сиракузах демократия стала более радикальной, Афины же дважды оказывались под властью режимов олигархической реакции, роковым образом связанных с окончательным поражением в войне со Спартой в 404 г. до н.э. Однако Афины не были единственным внешним врагом Сиракуз, с которым им пришлось иметь дело в последние десятилетия V в. до н.э. Отнюдь нет. В 409 г. до н.э. карфагеняне попытались взять реванш за свое поражение в 480 г. до н.э. В Афинах начиная с 413 г. до н.э. встал вопрос: может ли демократия сохранить империю и выиграть большую войну? В 404 г. до н.э. окончательный ответ оказался отрицательным. В Сиракузах, также в условиях военного поражения, понесенного от внешнего врага, крупное политическое поражение потерпели демократические силы, и в 405 г. до н.э. демократическая интерлюдия внезапно прервалась по причине усиления карфагенской угрозы.

Доказывали, что Сиракузы, да и вся греческая Сицилия, нуждались в сильном человеке, «генералиссимо», который смог бы свести воедино и создать годные для сопротивления врагу силы греков. В отличие от ситуации с сопротивлением персам в 480 г. до н.э. здесь не нашлось того, кто пропел бы «Боевой клич свободы»[61]. Нормой поведения был холодный расчет, и человеком, который стал в конце V в. до н.э. Джорджем Вашингтоном сицилийских греков, оказался Дионисий, вошедший в историю как Дионисий I, поскольку он сумел учредить нечто вроде наследственной монархии, основанной на праве рождения. Коротко говоря, Сиракузы и Сицилия вернулись к тирании, а тирания Дионисия продолжалась достаточно долго (405–367 гг. до н.э.) и оказалась достаточно результативной – он не только отразил нашествие карфагенян, но и создал подобие небольшой империи на адриатическом побережье Италии, и его режим стал своего рода архетипом тирании. Выделим такие его характеристики, как самовластие, основывавшееся на военной силе, которая состояла из личной охраны и наемников; многочисленные династические браки; перемещение населения; и, наконец, дарование гражданских прав чужеземцам. Существовала, однако, и оборотная сторона – постоянный страх перед заговорами, имеющими целью убийство тирана. Sic transit gloria democratica [62].

После смерти Дионисия династия сиракузских тиранов просуществовала недолго. В середине столетия произошло возобновление демократического режима, в ходе которого совершилось насильственное перераспределение земли и недвижимого имущества в пользу бедняков. Но будущее греческого мира было не за республиканскими режимами, демократией и олигархией, – оно оказалось в руках отдельных политиков, «сильных личностей», получивших у греков наименование династов. После Дионисия Сиракузского мы слышим о династе Мавсоле (Мавзоле) из Карии, что на юго‑востоке Азии (не будучи греком, он, однако, испытал сильное греческое влияние). Этот подданный Персии перенес столицу из внутренней области страны в греческий Галикарнас, на побережье, где и был похоронен в 353/2 г. до н.э. в гробнице, название которой произошло от его имени – Мавзолее. Задуманная его сестрой и супругой Артемисией, она была великолепно украшена; ее оформляли лучшие греческие скульпторы того времени, в том числе Скопас с Пароса – острова на Эгейском море, славившегося своим мрамором. Но даже эта пышность бледнеет, когда речь заходит о величайшем из династов, каких на тот момент видел греческий мир, – Филиппе Македонском, под властью которого к 330‑м гг. до н.э. оказалась вся материковая Греция.

Чтобы закрепить и упрочить свою власть над ней, Филипп основал в 338–337 гг. до н.э. Коринфскую лигу (см. десятую главу). Вскоре после этого коринфский гражданин Тимолеонт был послан в «дочерний город» Коринфа – Сиракузы, дабы помочь справиться с воцарившимся там хаосом в политике и экономике. Случившееся является отличным напоминанием о том, что тесные сентиментальные узы, обычно связывавшие метрополию с «ее» колонией, могли вызвать к жизни ответные политические действия, причем весьма эффективные. И в самом деле, Тимолеонт добился столь значительных успехов как в Сиракузах, так и повсюду на греческой территории Сицилии, что фактически стал вторым основателем этого города и был погребен там на агоре в середине 330‑х гг. до н.э., как будто являлся им на самом деле.