Каналы вертикальной циркуляции

Поскольку вертикальная мобильность присутствует в той или иной степени в любом обществе и поскольку между слоями должны существовать некие «мембраны», «отверстия», «лестницы», «лифты» или «пути», по которым позволительно индивидам перемещаться вверх или вниз из одного слоя в другой, то правомерно и нам было бы рассмотреть вопрос о том, каковы же в действительности эти каналы социальной циркуляции.

Функции социальной циркуляции выполняют различные институты

И среди них есть каналы, представляющие для нас особый инте­рес. Из их числа, которые существуют как в различных, так и в одном

⁵ Это вполне логично хотя бы потому, что под вывеской демократии обычно объединяются общества самых разных типов. То же касается и «автократии». Оба термина неясны и с научной точки зрения порочны.

и том же обществе, но в разные периоды его развития, всегда есть несколько каналов, наиболее характерных для данного общества. Важнейшими из ряда этих социальных институтов являются: армия, церковь, школа, политические, экономические и профессиональные организации <...>

Механизмы социального тестирования, отбора и

Распределения индивидов внутри различных

Социальных страт

Резюме

1.За исключением периодов анархии и социальных потрясений в любом обществе социальная циркуляция индивидов и их распре­деление осуществляются не по воле случая, а носят характер необхо­димости и строго контролируются разнообразными институтами.

2. Эти институты в целом составляют огромный комплекс механизмов, которые контролируют весь процесс социального тестирования, селекции и распределения индивидов внутри со­циального агрегата.

3. Церковь, семья и школа, а также профессиональные органи­зации выступают не только средствами образования и перемещения людей, но помимо этих функций они выполняют функции социаль­ной селекции и распределения индивидов внутри социального зда­ния. Причем эти функции имеют не меньшее социальное значение, чем функции образования и воспитания.

4. Исторически конкретные формы институтов селекции и распределения могут отличаться в разных обществах и в разные периоды времени, но в том или ином виде они существуют в любом обществе. Они такая же неотъемлемая часть социального агрегата, как органы, контролирующие систему кровообращения в сложном биологическом организме.

5. Во всей своей полноте механизм социальной селекции и распределения в целом ответственен за тип людей, населяющих верхние и нижние этажи, за тип людей, которые опускаются или поднимаются по социальной лестнице, а также за то, какими каче­ствами обладает «аристократия» и представители «нижних классов» общества.

6. Все это детерминировано качеством и природой организации
селекционирующих институтов и частично характером препят-

ствий, которые они устанавливают для индивидов на всем пути их успешного прохождения через «фильтры». Если эти препятствия злокачественны и неадекватны, то и социальное распределение бу­дет неверным. В результате все общество будет страдать. Если они адекватны и правомерны, то и социальное распределение индивидов приведет к процветанию всего общества.

7. То же самое можно сказать и о количественной стороне дея­тельности этих институтов: разного рода недо- и перепроизводство элиты влияет на весь социальный строй общества. По возможности желательно избегать и того и другого.

8. Любой человек, прибегающий к переустройству общества, должен обращать особое внимание на проблему правильной ре­организации этих институтов, и прежде всего с точки зрения их тестирующих, селекционирующих и распределительных функций, а уж потом — как образовательных механизмов. Если они дефек­тивны под этим углом зрения, то никакое социальное улучшение не принесет длительного и глубокого изменения. В конечном итоге историю делают люди. Люди, занимающие положения, которым они не соответствуют, могут «успешно» разрушить общество, но не могут создать ничего ценного, и наоборот.

Эдмонд Гобло

Эдмонд Гобло (1859—1935) — французский философ, автор ряда работ по логике. В 1925 г. он опубликовал книгу «Уровень и преграда. Социологический этюд о современной французской буржуазии» (La barriere et le niveau . Etude sociologique sur la bourgeoisie francaise moderne), в которой рассматриваются следующие темы: определе­ние социального класса, классы и богатство, классы и профессия, мода, нравственные, интеллектуальные и эстетические ценности. Ниже приведена третья глава из этой книги, впервые переведенная на русский язык. Предлагаемый Гобло взгляд на взаимоотношение профессии и класса, на восприятие представителей свободных про­фессий в обществе — важный вклад французского социолога в раз­работку теории стратификации, рассматриваемой в главе 13 базового

пособия учебного комплекса.

А.З.

КЛАСС И ПРОФЕССИЯ*

Ничто не накладывает на человека такой отпечаток, как его профессия. Ежедневная работа влияет на образ жизни даже больше, чем физиология. Она формирует наши мысли, ощущения, чувства. Привычки, стереотипы мышления, языковые навыки в их един­стве создают наш профессиональный тип. Люди одной и той же профессии знают друг о друге, стремятся общаться друг с другом, навещают друг друга не только по необходимости. Следовательно, каждый подражает другому.

В результате они объединяются в группы, но не в классы. На­против, классовое положение влияет на выбор профессии. Буржуа никогда не станет плотником, слесарем, булочником или кузнецом. С другой стороны, любой из них очень вероятно может стать буржуа. Но если сын плотника хочет стать юристом, он должен сначала стать буржуа, поступив в лицей и затем в юридический колледж.

Люди самых разных профессий принадлежат к классу буржуазии и относятся друг к другу как к равным. Люди, занимающиеся различны­ми ремеслами, являются мастеровыми. Функция класса — объединять представителей различных профессий и выделять их. Язык отражает это разделение: функции, выполняемые мастеровыми, не называ­ются профессиями, а называются ремеслами. Смысловые оттенки прослеживаются и в том случае, когда термины меняются местами. Если, например, вместо того чтобы назвать врача или юриста «спо­собным» или «знающим», мы говорим, что он «мастер своего дела», мы намеренно подчеркиваем, что в данном случае он оценивается не с точки зрения его классовой принадлежности, а с точки зрения того, каков он как работник. Если училища, где обучают ремеслу, стали называться профессиональными училищами, а не ремесленными, то это потому, что их создатели хотели придать им статус выше того, чем они заслуживали. В подобной подмене понятий обнаруживается, с одной стороны, демократический настрой, а с другой — подспудное признание существующего социального неравенства.

В поговорке «Нет плохих занятий, есть плохие работники» не * заложено ничего, кроме здравого смысла. Зачем, в противном случае,

* Цит. по: Goblot Edmond. Class and Occupation //Theories of Society. Foundation of Modern Sociological Theory. Ed. T Parsons et all. The Free Press of Glencoe, 1961. V. 1. P. 353—540. Пер. В.Г. Кузьминова, ред. перевода — А.Г. Здравомыслов. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 13 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

она понадобилась, если не для борьбы с предрассудком? Поговорки часто обнажают самоочевидные истины, которые запоминаются в результате многократного повторения. Однако и повторение не мо­жет уберечь истину от забвения. Поскольку, если бы эта поговорка была воспринята всерьез и взята на вооружение, то с социальными классами было бы покончено. В действительности же буржуа верит, что среди ремесел есть много недостойных и глупых занятий, заслу­живающих презрения и насмешки, но есть и немало почтенных и достойных, однако не для него. Некоторыми он мог бы соблазниться, так как они хорошо оплачиваются и отвечают его склонностям, но он перестал бы себя уважать, занимаясь ими. Что же это за ремесла, которые представляют табу для буржуа?

Во-первых, это те, после занятия которыми остается грязь на руках и на одежде. На руках буржуа не должно быть грязи, царапин или мозолей. Ухоженные руки — это классовый признак, и буржуа тщательно следит за ними. Поэтому он и носит перчатки.

Затем идут ремесла, требующие больших физических нагрузок, как-то: переноска тяжестей, работа с тяжелыми инструментами, пре­бывание длительное время в неудобной позе, механическое повто­рение монотонных движений — все это не для него. У него имеются возможности избежать рабства тяжелого труда, когда физическая сила человека пытается преодолеть силу вещей.

Наконец, физический труд в целом, даже если он связан с ис­пользованием таких легких инструментов, как иголка или ручка, ниже достоинства буржуа, поскольку он связан лишь с ловкостью рук, а не с мыслью, которая постигает, и не с волей, которая подчиняет.

В этих трех случаях, как очевидно, классовая принадлежность диктует запрет на определенные виды деятельности. Не будешь же плотничать во фраке или копать канаву в цилиндре. Если человек принадлежит к обществу, он не рискнет появляться в нем, пропи­тавшись несмываемыми запахами материалов, с которыми он имеет дело на протяжении рабочего дня. Человек общества может прекрас­но общаться с людьми низких занятий, отдавая им приказания, но он не может жить рядом с ними. Именно потому, что он буржуа и живет как буржуа, появляется в обществе буржуа, носит на улице и в обществе одежду буржуа, он не может заниматься деятельностью, которая бы уронила его в глазах общества, оставила бы следы на его одежде или заставила бы вращаться в среде людей низкого звания.

В своем доме мадам отнюдь не пассивна, но кое-что она никогда не будет делать сама. Это будут делать за нее прислуга или пригла­шенный мастер, а именно: уборку и всю тяжелую работу.

Буржуа придает особое значение сохранению дистанции от физического труда. В деревне те работодатели, которые не пре­тендуют на буржуазный образ жизни и которые поэтому живут все лучше и лучше, едят за одним столом со своими слугами, носят такую же одежду, может быть, немного лучшего качества, говорят на таком же языке и выделяются лишь тем, что они распоряжаются. В городе наблюдается то же самое в отношениях, скажем, владельца мастерской и работников и подмастерьев. Но в буржуазном мире дистанция между господином и слугами больше в том случае, когда они живут под одной крышей. В целом к слугам относятся гуманно: они хорошо накормлены, по отношению к ним проявляется забота, когда они больны. Чувство личной привязанности возрастает по отношению к преданным и верным слугам. Нередки случаи, и это касается практически каждой буржуазной семьи, когда старые, привязанные к господам слуги, воспитав несколько поколений их детей, тихо умирают под сводами господского дома. Их любили, они были искренне привязаны к семье, но они не жили буржуаз­ной жизнью. Одежда и язык указывали на неравенство тех, кто был призван служить, и тех, чьей прерогативой и правом было пользо­ваться услугами. Именно потому, что буржуа последней генерации чрезмерно подчеркивали социальную дистанцию, таких старых и преданных слуг практически не осталось.

Буржуа также отделяют себя от тех, кто им служит, но живет отдельно. Мадам говорит о булочнике или зеленщике тоном патри­цианки античного мира, произносящей: «Это мои люди». Она не хочет встречаться с ними и их женами в обществе; она занимает иное социальное положение в сравнении с теми, кем она командует. Торговцы могут обладать капиталом, быть хорошими бизнесменами, могут даже быть богаче, чем их покупатели. Но они не буржуа по­тому, что они обслуживают своих покупателей. Розничный торговец или владелец мастерской является буржуа лишь в том случае, если у него есть подчиненные, которые взвешивают, заворачивают, по­лучают деньги, и, если он появляется в магазине, то лишь для того, чтобы проконтролировать и отдать распоряжения. Буржуа прошлого был, прежде всего, торговцем, буржуа настоящего также может быть торговцем, однако не тем, который стоит за прилавком.

Таким образом, чувство самоуважения запрещает буржуа лично заниматься непривлекательной или чрезмерно тяжелой физической работой, а также обслуживать других за деньги. Его образ жизни должен соответствовать моде и быть таким, чтобы прислуживали ему, а не прислуживал он сам.

Но не будет ли правильным обратное утверждение? Разве мы не можем сказать, что класс буржуазии — это совокупность людей, которые сумели передоверить «глупые занятия» другим? И разве не свидетельствует буржуазная жизнь о приспособлении нравов, обычаев, одежды, языка, манер и даже идеи, мнений и чувств к типу профессиональной занятости?

Кроме того, непрестижность ручного и исполнительского труда характерна не только для современной французской буржуазии; она обнаруживается в любых обществах, где существуют касты и классы. Во всех случаях превосходство социального ранга выра­жается во властном стремлении быть обслуживаемым не столько из-за желания избежать работы, вызывающей усталость, сколько из-за стремления подчеркнуть разницу в социальном положении. Императивом является тот факт, что социальный ранг должен быть узнаваем и, желательно, с первого взгляда. Ногти древнекитайского мандарина с палец длиной, отлакированные, прозрачные, мягкие, закручивающиеся спиралью — видимое доказательство того, что он ничего не делает собственными руками. Разве это не такое же свидетельство того, что он не унизит своего достоинства неподо­бающим трудом, как и одежда нашего буржуа, в которой такой труд просто невозможен? Буржуа хочет, чтобы сразу было ясно, что он не обычный труженик, не наемный работник и не прислуга. Разве при­надлежность к социальному классу определяет профессию? Может быть, наоборот — профессия определяет классовое положение?

Верно и то, и другое. Тот, кто заявит о фальшивости, абсурдно­сти и нередко вопиющей несправедливости принципов, лежащих в основе известных межклассовых отношений и традиций, и кто по­пытается отвергнуть их, столкнется с почти откровенной ненавистью и сопротивлением социальной среды, к которой он принадлежит. Бывают ситуации, когда абсолютно необходимо «поступать так, как все», то есть наравне с другими, наравне с людьми той же самой профессии. Далее, именно профессия, когда-то избранная, опреде­ляет стиль жизни. Но, с другой стороны, классовая принадлежность предшествует профессиональному выбору: прежде чем выбрать про­фессию, человек уже принадлежит к определенному классу в силу рождения, социальных связей, образования и культуры. Он не выби­рает социальный ранг, так же как не выбирает семью. Он был рожден в ней, ею воспитан; класс всецело владеет им. Он действительно выбрал профессию, но его выбор был ограничен: буржуа выбирает профессию, характерную только для класса буржуазии. И на самом деле, профессия — это наиболее типичное средство продвижения по

социальной лестнице. Однако чужак так и останется парвеню, если он одновременно не является буржуа.

Буржуа боится физической работы не больше, чем любой дру­гой человек, однако эта работа должна быть добровольной и без­возмездной. Ему стыдно заниматься ею для добывания средств к существованию. Но не потому, что он равнодушен кденьгам. То, что приносит ему доходный дом, фабрика или банк, воспринимается им как вполне справедливое вознаграждение за его усилия, затрачен­ную энергию, предвидение и добропорядочное поведение. Именно эти достоинства, приносящие ему наличность, он ценит наиболее высоко. Он не боится продать или, так сказать, сдать в аренду свой интеллект, знания, способность дать совет, умение руководить, само свое присутствие и даже, если это может принести доход, свое имя, но он никогда не будет продавать свои руки, плечи или спину. Он требует плату за потраченное время, за работу, за ответствен­ность, но он никогда не будет зарабатывать на хлеб «в поте лица своего». Он станет выполнять физическую работу лишь в том случае, если свидетели этого — при условии, что они есть, — смогут поверить или будут знать наверняка, что он делает это не по принуждению и не рассчитывает на вознаграждение. Копаясь в саду, занимаясь пилкой дров, плотничая, он не будет скрываться лишь до тех пор, пока все знают, что он делает это для удовольствия либо в целях укрепления здоровья. Некоторые виды спорта требуют выносливости и связаны с физическими нагрузками, даже большими, чем многие виды ручного труда. Буржуа не пойдет на площадь с ведром, однако он может от­правиться на пикник с огромным рюкзаком, причем будет делать это с удовольствием. Он не страшится физических нагрузок, он боится унижения. Его пугает перспектива оказаться под давлением чьего-либо авторитета, равно как необходимость зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом.

Вполне пристойным домашним занятием мадам считается уход за бельем, шитье туалетов, изготовление шляпок. Однако, если, со­бравшись вместе в салоне за светской беседой или прослушиванием музыки, дамы и займутся каким-то ручным трудом, то это не будет штопка дырявого носка, это будет нечто, достойное истинной ле­ди, — какое-нибудь бесполезное вязание, вышивка незамысловатого сюжета или шитье для бедных.

Умственный труд столь же изнурителен, как и многие виды физического труда. И в первом и во втором случае огромную роль играет привычка. Человек умственного труда не выдержит и часа той нагрузки, которую рабочий выносит в течение восьми часов, но, с

другой стороны, много ли рабочих выдержат один час серьезного чтения? Каждый лектор знает, что от взрослой аудитории, сколь бы интеллигентной и подготовленной она ни была, можно требовать не более часа интеллектуального напряжения.

Как бы то ни было, представляется, что умственный труд спо­собствует повышению социального статуса человека, в то время как физический — его понижению. Могут ли ценностные суждения по поводу классовых различий быть сведены к превосходству мысли над материей, интеллектуальной и моральной жизни над жизнью физической? В буржуазной философии существовало течение, сто­ронники которого утверждали, что представители высших классов должны быть спиритуалистами, поскольку материализм для них слишком «груб». Это превосходство духовного над телесным изна­чально присутствует в традиции, идущей от классической Антич­ности и христианства; наша цивилизация буквально пропитана им. Ручной труд превращает человека в подобие рабочей скотины; его используют, как используют лошадь, быка или собаку, каждого — в соответствии с природными способностями. Человек и бык — все­го-навсего два разных слуги, кости, мускулы, внутренние органы, восприятия которых лишь по-разному организованы и по-разному пригодны. С развитием цивилизации слуга-животное, как и слуга-человек, вытесняются машинами благодаря их преимуществам.

По этой логике буржуазия должна была бы монополизировать профессии, связанные с инициативой, управлением и интеллектом, закрепляя за низшими классами занятия, связанные с исполнением, подчинением и затратой мускульной энергии. Профессиональная деятельность первого рода осуществлялась во времена Античности свободными гражданами, отсюда и название: «лица свободных профессий». Другие массовые виды деятельности выполнялись в ту эпоху в основном рабами, поэтому в современной классовой диф­ференциации в какой-то мере сохраняются «пережитки античного рабства», весьма опосредованные и отдаленные. Разумеется, наш гражданский кодекс более не допускает продажу и покупку в качестве товара лиц, лишенных прав или семьи. Однако, поскольку ручной труд и исполнительская работа по-прежнему воспринимаются как признак низкого социального положения, постольку это означает, что, несмотря на множество революций, разделение труда в своих существенных проявлениях осталось неизменным.

Никто не станет отрицать, что среди представителей низших классов есть люди, которые по своим интеллектуальным и мораль­ным качествам превосходят многих буржуа и способны к более

сложной профессиональной деятельности. Классовая принад­лежность не может быть гарантией того, что среди представителей класса, в самой его толще, не появятся дети со слабым характером, с посредственным, если не сказать больше, умом, с ущербными личностными качествами, с двойной моралью. Эти качества ни­когда не позволят им завоевать авторитет, поэтому никто не будет им подчиняться, никто им не доверит защиту своих интересов. Эти дети — источник несчастья и стыда семей, в которых они родились. Их можно будет со временем пристроить, найти им занятие исполнительского характера с некоторыми атрибутами буржуазности. Однако это является угрозой появления — и даже первым шагом к появлению — нисходящей мобильности. В низших классах тем временем нет недостатка в одаренных людях, которые в своей сфере деятельности становятся лидерами, успешно ведут собственный бизнес, становятся независимыми материально без того, чтобы переходить в буржуазную профессиональную среду и вести буржуазный образ жизни. Однако это уже первый шаг на пути социального восхождения: если не они сами, то их дети станут леди и джентльменами. Чаще люди становятся буржуа благодаря досто­инствам своих отцов, нежели чем своим собственным.

Можно было бы сказать, что свободные профессии являются тем оселком, на котором проверяется принадлежность к классу буржуазии, если мы согласимся с тем, что именно с их помощью некто достигает и поддерживает буржуазный статус. И наоборот, не сумев проявить себя в них, он начинает падение вниз. Наряду с установлением равенства всех перед законом наиболее важным и решающим завоеванием революции¹ было упразднение привилегий, связанных с происхождением, и обеспечение равного доступа всех ко всем профессиям.

Однако если буржуазия Нового времени демонстрировала превосходящий другие классы интеллект и культуру, то те, кого с недавних пор стали называть интеллектуалами, должны были бы оформиться в класс, превосходящий буржуазию, или, по крайней мере, — в подкласс, обладающий наивысшим статусом в рамках класса буржуазии. Ничего подобного не происходит. Профессии, предполагающие использование умственного труда, не конституи­руют несколько самостоятельных классов и даже один класс. Интел­лектуалы остаются частью класса буржуазии, причем имеют относи-

¹ Имеется в виду Великая французская буржуазная революция 1789— 1791 гг. — Прим. пер.

тельно низкий социальный ранг, если они буржуа исключительно в силу интеллектуальности своих занятий. Уважение, питаемое к ним, носит несколько двусмысленный характер: люди наверняка не знают, являются ли эти профессии обычными или престижными, достойными зависти или презрения. О них часто судят, если суж­дение не подкрепляется критическим размышлением, с оттенком неприязни и даже снисходительной жалости. Мы восхищаемся, что такие просвещенные люди выполняют такую огромную работу за такое мизерное жалованье. Наше первое побуждение — объяснить выбор ими профессии грубой ошибкой, а то, что они продолжают ей заниматься, — еще большей ошибкой. Затем приходит на ум от­дать должное их бескорыстию.

Умственный труд — хотя бы отчасти — действительно бес­корыстный труд, потому что те, кто им занимается, получают моральное удовлетворение от затраченных усилий, довольствуясь сравнительно небольшим денежным вознаграждением. Каждый университетский профессор испытывает определенное чувство гор­дости при мысли, что оплата его труда не соответствует подлинной ценности его служения. То же самое чувство испытывают и судья, и солдат, и священник. Скромность их финансового положения служит гарантией того, что они не торгуют наукой, правосудием, во­инской доблестью или спасением души. Естественно, интеллектуалы остаются буржуа, если они уже буржуа по своим доходам, семейным связям и принадлежности к социальной среде, из которой вышли. Если они стали буржуа только в силу приобретенной профессии, они являются скорее неполноценными буржуа.

Действительно, классовая дифференциация была бы невозмож­ной, если бы ее базовыми характеристиками были такие, которые требуют весьма тонкой оценки интеллекта, морального облика или характера. Преимущества классовой принадлежности в том, что ее внешние признаки указывают, хоть и не всегда верно, на те достоин­ства представителей класса, которые в иной ситуации остались бы незамеченными. Для буржуазии, которая верит в то, что она элита, и хочет выглядеть как элита, невыносима мысль о появлении еще одной элиты, занимающей вышестоящее положение и похищающей ее преимущества. Она высоко ценит талант, знание и добродетель; она приветствует интеллектуалов. Буржуазия не может отталкивать интеллектуалов, поскольку самим смыслом ее бытия, единственным основанием ее легитимности является ее культурное превосходство. Однако личные достоинства, именно потому, что они личные, явля­ются той субстанцией, которая может растворить класс; эти досто­инства — постоянная угроза его существованию. Буржуазная среда в

силу жизненной необходимости поддерживает таланты, рождающиеся как внутри, так и вне ее, пытается прибрать их к рукам и отразиться в свете их граней так, чтобы представить их рождение как эманацию собственной сущности, как расцвет ее собственных сил. Если бы лица, занятые интеллектуальным трудом, меняли свое местоположение вну­три класса, если бы деятели науки, литературы и искусства, с одной стороны, и бизнесмены — с другой, приобщившись к одним и тем же ценностям культуры, меняли бы, в силу их дальнейшей специализа­ции, свое положение внутри класса, буржуазия исчезла бы.

Если быть точнее, превосходство буржуазии не является ни интеллектуальным, ни моральным. Умственный труд оценивается как более почетный в сравнении с физическим трудом, однако еще более почетно в буржуазной среде не трудиться вовсе, а жить на доходы. Из всех интеллектуальных и моральных качеств наиболее высоко ценятся те, которые способствуют умножению состояния. Практический ум, расчетливость, любовь к порядку, экономность, педантизм в делах — вот добродетели, которые культивируются бур­жуа. Самые страшные пороки — те, которые мешают нормальному течению бизнеса и отрицательно сказываются на доходах, а именно: нечестность, воровство, махинаторство, обман. Банкротство деклас­сирует и лишает уважения даже в тех случаях, когда оно в большей степени является результатом неудачного стечения обстоятельств, нежели чем результатом собственных ошибок. Хорошо известна суровость решений, выносимых судом присяжных по делам, касаю­щимся покушений на собственность, и их либерализм в отношении дел, связанных с покушениями на личность. Хотя пороки и осуж­даются сурово, когда они приводят к личной катастрофе и потере социального статуса, общественное мнение снисходительно к ним, если они не выходят за рамки допустимого. Буржуа не очень высоко ценит абстрактные идеи, чистую науку и философию, он не любит доктринеров и идеологов и подозрительно относится к слишком об­разованным инженерам — хорошим теоретикам, но плохим практи­кам. Боязнь идей — характерная черта буржуазного сознания. Буржуа также претит воображение и сентиментальность. Он гордится своим практицизмом и утилитаризмом. К искусству, поэзии, литературе он испытывает лишь умеренный интерес. Правда, это отношение из­менилось после того, когда буржуа стали посещать школы искусств. Во время правления Луи Филиппа² буржуазия упорно сопротивлялась попыткам предоставить избирательные права «высоколобым», что

² Луи Филипп (1773—1850), французский король в 1830—1848 гг. Февральская революция 1848 г. покончила с монархией Луи Филиппа. — Прим. пер.

и послужило поводом для революции 1848 года. Позднее буржуазия осознала, что практически весь мир искусства и часть литературного мира находятся вне сферы ее притяжения, как результат того, что она постыдно ими пренебрегала. Возникла мода на изящные искусства и словесность, что могло бы привести к возникновению другой элиты вне класса буржуазии, и элиты лучшей.

Далее, в превосходстве интеллекта и культуры мы не найдем удовлетворительного объяснения разделению общества на классы: подобно доходу профессии ранжируют, но не дифференцируют. Профессии дают практически бесконечный ряд уровней. В госу­дарственном и муниципальном аппаратах, в крупных частных кор­порациях, будь то сельскохозяйственного, промышленного либо торгового характера, в таких отраслях, как строительство, швейная и пищевая промышленность, труд не только специализирован, но так или иначе интегрирован в иерархии. Внутри множества этих иерархий каждый сможет, не колеблясь, провести демаркационную линию между буржуазными профессиями и массовыми. В целом ранг профессии тем выше, чем с большими интеллектуальными усилиями и большей самостоятельностью она связана, чем шире ее масштаб и чем больший доход она приносит. Данная демарка­ционная линия действительно существует: те профессии, которые выше нее, — свободные и буржуазные, те, что ниже, — массовые. Социальная шкала профессий и социальная шкала доходов сами по себе не фиксируют классовую дифференциацию, поскольку они обе непрерывны. Однако шкалы делятся надвое классовой грани­цей. Выше этой границы можно обнаружить определенный баланс между различными профессиями или внутриклассовое равенство даже при существующем неравенстве рангов. Такова специфика этой границы. Можно без труда обнаружить, что инженер считает себя вышестоящим по отношению к дорожному рабочему, а судья — по отношению к судебному клерку. Но почему инженер считается вы­шестоящим лицом по отношению к судебному клерку, начальником которого он не является и кому не отдает приказания? Почему то же самое происходит в случае судьи и дорожного рабочего? И почему инженер и судья принадлежат к классу буржуазии, а дорожный ра­бочий и судебный клерк — к рабочему классу? Почему, наконец, в сфере государственной и муниципальной службы и в частном секторе экономики неравенство рангов, столь ярко выраженное иерархией, не выливается в классовое неравенство? Почему определенные ка­тегории людей, неравные в профессиональном отношении, считают себя равными социально?

В континууме профессий, как и в континууме доходов, клас­совое неравенство определяется одной-единственной переменной, от которой зависят все остальные: лица свободных профессий и обслуга, умственный труд и физический, высшее образование и профессионально-техническое, инициатива и инертность, коман­дование и подчинение и т.д. Это противопоставление — реальный и более чем очевидный факт, прежде всего потому, что обучение свободным профессиям продолжается почти до двадцати пяти лет. Буржуа начинает зарабатывать на жизнь на десять лет позже, чем обычный человек. Как следствие, его должна субсидировать семья. В возрасте двадцати пяти лет молодой буржуа представляет собой человеческий капитал³, который до сих пор не принес прибыли; именно в этом смысле буржуа может быть назван капиталистом. Его преимущества значительны, они намного перекрывают затраты на образование. Стипендии являются действенной помощью буржуа из небогатых семей и способствуют включению в класс буржуазии ода­ренных детей из низших классов. Эти категории являются наиболее ценным вливанием в класс буржуазии. Но одних лишь стипендий не бывает достаточно для обучения. Поэтому выходцы из низших классов, как правило, на них не претендуют, поскольку для них они почти бесполезны. Даже в случае продолжительного обучения они явно недостаточны для преодоления классовых барьеров в силу того простого обстоятельства, что в одиночку, за редкими исключениями, через эти барьеры прорваться невозможно. Решающим фактором успеха является семейная солидарность.

Соискателю более высокого социального статуса недостаточно обладать лишь умом, знаниями, одаренностью и другими качества­ми, которых требует от него будущая профессия. Он и его семья должны уметь жить в социальной среде, с которой эта профессия связана. В эпоху Второй империи, эпоху, которая известна не только как время правления Луи Филиппа, но и как пик расцвета буржуазии, огромное внимание при продвижении государственных служащих уделялось социальным факторам: характер развлечений, манеры поведения в салоне их и их жен, их родственный клан и родственники жены — все принималось в расчет. Обо всем этом составлялись специальные меморандумы для министерств. Лейте­нант, который ел с ножа, вряд ли мог достичь «степеней известных». Республиканское правительство стало обращать на эти детали

³ Обращаем внимание на используемый автором термин «человеческий капи­тал». — Прим. ред.

частной жизни меньшее внимание, хотя в целом класс буржуазии продолжал защищать себя от чужаков, воздвигая хитроумные, по­стоянно усложняемые преграды, с тем чтобы преодолеть их могли только те, к кому можно относиться как к равным.

Итак, свободные профессии — это такие профессии, которые предполагают наличие ума, знаний, культуры, характера, авторитета, то есть качеств, имеющих личную значимость. Поэтому они не могут лежать в основе классообразования. Буржуазия присваивает эти ин­теллектуальные и моральные качества как органически присущие ей, сопрягает их с внешними характеристиками, чем и конституирует себя как класс. Манера суждения, эмоциональные особенности, стереоти­пы поведения, словом, буржуазные нравы могут быть восприняты как стремление буржуазии поддержать мнение, что выдающиеся личные качества естественным образом характеризуют лишь ее представи­телей и очень редко обнаруживаются вне ее классовых границ.