Почтительность и пристойное поведение

Почтительность и пристойное поведение — аналитические термины. В практическом плане действия, которые они обозначают, налагаются друг на друга. Действие, с помощью которого индивид выказывает свое почтение другим или отказывается делать это, является типичным средством демонстрации того, насколько хо­рошо он воспитан. Некоторые стороны данного наложения можно прокомментировать. Во-первых, осуществляя данный акт пред­ставительского почтения, например предлагая гостю стул, актор обнаруживает, что это можно сделать уверенно и гладко, демонстри­руя самоконтроль и выдержку, а можно — неловко и неуверенно, демонстрируя нерешительный характер. В данном случае мы имеем дело со случайной и побочной связью между почтительностью и пристойностью. Для иллюстрации можно воспользоваться нашими материалами по поводу взаимоотношений между врачами и паци­ентами. Одна из жалоб со стороны врачей заключалась в том, что пациенты не принимают душ перед врачебным осмотром. Прием душа — это способ выказывания почтения врачу и в то же время это возможность для пациента продемонстрировать, что он чисто­плотный человек с хорошими манерами. Другой пример. Громкая речь, крики, пение нарушают право других больных на одиночество и покой, а с другой стороны, указывают на плохое воспитание и от­сутствие контроля за эмоциями.

Влияние той же самой связи между почтительностью и при­стойностью прослеживается в церемониальных сложностях меж­групповой интеракции: жесты почтения, ожидаемые членами одного общества, иногда несовместимы со стандартами пристойности,

которых придерживаются члены другого общества. Например, в те­чение XIX в. дипломатические отношения между Великобританией и Китаем были весьма напряженными в силу того обстоятельства, что от британских послов при посещении китайского императора требовался Kot'ow⁴, они же воспринимали этот ритуал как несо­вместимый с их чувством собственного достоинства.

Вторая форма связи между почтительностью и пристойностью проявляется в том, что желание отдать долг уважения другим яв­ляется одним из качеств, которое индивид должен выразить своим поведением, равно как и желание вести себя пристойно является общепринятым способом выражения уважения к окружающим.

Какими бы ни были практические связи между почтительнос­тью и пристойностью, аналитические связи между этими поняти­ями «взаимодополняющие», а не связи идентичности. Образ себя, который индивид должен передать другим, совсем другого типа, нежели тот, который другие должны составить об индивиде. Образы почтения указывают на большое общество, выходящее за рамки непосредственной интеракции, на место, которое индивид зани­мает в иерархии этого общества. Образы пристойности указывают на качества, которые могут быть раскрыты в процессе интеракции благодаря тому или иному социальному положению, занимаемому индивидом, поскольку эти качества связаны больше с тем, как ин­дивид использует свое положение, нежели чем с рангом и местом этого положения относительно положения других.

Далее. Образ себя, который индивид должен передать другим посредством поведения, является чем-то вроде оправдания и вос­полнения того образа, который другие должны передать путем выражения почтения индивиду. Каждый из этих образов может в действительности служить гарантией и способом проверки другого образа. Во многих культурах можно обнаружить формы обмена знаками внимания (interchange). Например, хозяин выказывает уважение гостям, подчеркивая, как рад он их видеть и как высоко он их ценит. Они, в свою очередь, должны хотя бы раз не согласиться со столь высокой их оценкой (offering), показывая тем самым, что они не самонадеянные и не нескромные и что они не сгорают от нетерпения получить благорасположение хозяина. Точно таким же образом, когда мужчина хочет встать при появлении женщины,

⁴ Ритуал, в соответствии с которым лицо, удостоившееся аудиенции у импе­ратора, должно было пасть ниц перед ним и периодически ударяться головой о пол. — Прим. пер.

оказывая уважение к ее полу, а она прерывает и останавливает его, демонстрируя, что она не дорожит своими правами в этом качестве и готова определить ситуацию как такую, которая складывается между равными людьми. Следовательно, в целом, когда некто относится к другим почтительно, он предоставляет им возможность устранить преувеличенную благорасположенность, продемонстрировав тем самым свои хорошие манеры. Посредством этой дифференциации в символизации функций почтения и пристойности общество соз­дает атмосферу, строящуюся на более возвышенных образах, чем те, которые проистекали бы лишь из оценки чьих-либо заслуг. Все согласны с тем, что практично оказывать почтение в отношении других, давая им несколько завышенную оценку и понимая, что такого рода индульгенция будет отклонена и воспринята как сви­детельство хорошего воспитания.

Вместе с тем существуют и другие взаимодополняющие связи между почтительностью и пристойностью. Если индивид чувствует, что ему необходимо вести себя пристойно, чтобы к нему отнеслись почтительно, он должен пребывать в положении, позволяющем ему сделать это. Он, например, должен быть в состоянии скрыть от окружающих те свои стороны, которые могут заставить их прийти к мысли, что он не достоин их внимания, быть в состоянии уединить­ся, когда он находится в неприглядном виде с точки зрения одеж­ды, настроения, позы или действия. Ритуалы уклонения, которые другие осуществляют в отношении его, дают ему пространство для маневра, позволяя демонстрировать только те стороны личности, которые заслуживают уважения. В то же время в результате этого уклонения другим легче уверить себя в том, что почтение, которое они ему выказывают, оправданно.

Чтобы показать разницу между почтительностью и пристой­ностью, я выделил взаимодополняющие отношения между ними. Однако даже этот род зависимости может быть чрезмерно акценти­рован. Тот факт, что человеку не удается выказать должное почтение в отношении других, не освобождает их от обязанности вести себя подобающим образом в его присутствии, какое бы неудовольствие это у них ни вызывало. Точно таким же образом неспособность индивида вести себя пристойно не освобождает окружающих от необходимости относиться к нему с должным почтением. Только путем разделения почтительности и пристойности мы можем оце­нить многие аспекты церемониальной жизни. Например, тот факт, что группа может преуспеть в одной из этих областей поведения и иметь плохую репутацию в другой области...

Мы должны понять, далее, что существует масса случаев, когда было бы неправильно со стороны индивида сообщать о себе то, что другие готовы сообщить ему о нем, поскольку каждый из этих двух образов является гарантией и оправданием другого образа. Речь не идет о зеркальном отражении одного образа в другом. Мысль Мида о том, что индивид примеряет на себя установку, которую другие имеют по отношению к нему, кажется нам чрезмерным упрощением ситуации. Индивид скорее должен полагаться на других для заверше­ния картины своей личности, которую ему позволено раскрашивать только определенными красками. Каждый индивид ответствен за пристойность собственного образа и за почтительное отношение к нему других. Чтобы завершенная личность человека получила вы­ражение, люди должны взяться за руки, образуя своего рода церемо­ниальную цепь, когда каждый, выражая почтение и пристойно ведя себя по отношению к тому, кто справа, в ответ получает то же самое от того, кто слева. Можно согласиться, что индивид является обла­дателем уникальной, всецело принадлежащей ему личности. Однако свидетельство этого обладания — полностью продукт совместного церемониального труда: когда та часть личности, которая выражается через пристойное поведение индивида, не более значима, чем та часть, которая выражается другими посредством их почтительного поведения в отношении к нему.

Заключение

Правила поведения, которые связывают актора и реципиен­та, — это социальные связи. Однако многие действия, которые осу­ществляются в соответствии с этими правилами, носят нерегулярный характер и требуют много времени для завершения.

Следовательно, возможностей для утверждения морального по­рядка в обществе немного. Именно здесь церемониальные правила выполняют свою социальную функцию, так как многие из актов, подпадающих под действие этих правил, непродолжительны, не связаны с большими затратами и могут совершаться в процессе каждой социальной интеракции. Какой бы ни была деятельность по своему характеру и сколь бы приземленной она ни была, всегда имеется много возможностей для проведения в ее рамках локальных церемоний, коль скоро в этой деятельности участвуют и другие люди. Посредством этих ритуалов, определяемых церемониальными обя­занностями и ожиданиями, общество наполняется снисхождением и терпимостью. Другие люди своим присутствием постоянно напо­минают индивиду, что как хорошо воспитанный человек он должен

держаться вместе с ними, подтверждая тем самым священность этих других. Жесты, которые мы иногда называем пустыми, возможно, являются на самом деле наиболее содержательными.

Следовательно, важно понимать, что личностное достояние человека (the self) является отчасти объектом поклонения, чем-то сакральным, к чему надо относиться с соответствующей ритуальной заботой, с тем чтобы она предстала перед глазами других в должном свете. Пристойное поведение индивида, когда он вступает в контакт с другими и когда другие с почтением относятся к нему, является средством утверждения этой личности. В равной степени важно понимать, что если индивид должен играть в эту священную игру, то для нее необходимо найти подходящее поле. Окружающая среда должна гарантировать, что индивид не заплатит слишком высокую цену за свое пристойное поведение и что в ответ получит соответ­ствующую почтительную реакцию. Практики почтительности и пристойности должны быть институционализированы так, чтобы индивид был в состоянии развернуть жизнеспособную священную самость и продолжал оставаться в игре на соответствующей риту­альной почве.

Далее. Среда, описанная в терминах церемониальное™ дей­ствия, является местом, где либо легко, либо трудно играть в риту­альную игру наличия самости. Там, где церемониальные практики тщательно институционализированы, как это было, например, в палате А, оказывалось, что личностью быть легко. Когда эти прак­тики не установились, как до известной степени было в палате Б, то в этих условиях личностью быть трудно. То, что в одной палате легко сохранять свою личность, а в другой это оказывается сложным, зависит отчасти от типа пациентов, собранных в палате, и от типа режима, который пытается поддерживать персонал.

Одно из оснований разделения пациентов психиатрических больниц по всему миру на категории, — это степень легко опре­деляемого «умственного расстройства». По большому счету это означает, что пациенты делятся на категории в соответствии с тем, в какой степени они нарушают церемониальные правила социального общения. Существуют весомые практические причины помещения пациентов в разные палаты на этом основании, и действительно, та больница считается отсталой, где не применяется данная практика. Тем не менее подобного рода деление часто приводит к тому, что те, кто безнадежно утратил навыки цивилизованности в одном аспекте поведения, помещаются в непосредственной близости от тех, кто безнадежно утратил навыки цивилизованности в другом

аспекте. Таким образом, индивиды, которые по крайней мере готовы сохранять свою личность (project a sustainable self), помещаются в окружение, где это практически невозможно.

Именно в этом контексте мы можем по-новому взглянуть на некоторые представляющие интерес моменты, связанные с эффек­тивностью принуждения и давления на индивида. Если предпо­лагается, что индивид должен вести себя пристойно и выказывать соответствующее почтение, тогда у него должно быть пространство для самоопределения. У него должен быть достаточный запас тех мелочей, которые в его среде используются в русле идиомы по­чтительности (idiom of regard), — сигарет и еды, которыми можно угостить, стульев, которые можно предложить гостям и т.д. У него должна быть свобода движений, чтобы он мог принять позу, которая передает соответствующее уважение к другим и свидетельствует о его хороших манерах. Если пациент привязан к кровати, он может не найти практических причин, чтобы не делать под себя, и, естествен­но, не может встать при появлении женщины. Ему необходим запас чистого белья, если он должен выглядеть, как подобает приличному человеку. Чтобы быть привлекательным, ему может понадобиться галстук, ремень, шнурки для ботинок, зеркало и бритвенные лезвия, словом, он нуждается именно в тех вещах, выдавать которые адми­нистрация отказывается, считая это неразумным. У него должен быть доступ к кухонной утвари, которую его общество рассматривает в качестве подобающей для использования, поскольку он может обнаружить, что мясо неудобно есть при помощи картонной ложки. И, наконец, без каких-либо особых последствий для себя он дол­жен иметь право отказаться от некоторых видов работ, проходящих сейчас под рубрикой «трудовой терапии», выполнение которых его социальная группа считает infra dignitatem⁵.

Когда на индивида оказывается предельное давление, он авто­матически выпадает из круга пристойности. Для него недоступны носители знаков и физические символы, с помощью которых осу­ществляются обычные церемонии. Другие могут выказать почтение в отношении его, но он не в состоянии ответить так, чтобы показать, что он этого достоин. Единственные церемониальные фразы, на которые он способен, это непристойности.

История лечения психических болезней — это история изобре­тения стягивающих, сдавливающих, сжимающих приспособлений, среди которых стесняющие движение перчатки и камзолы, цепи,

⁵ Ниже своего достоинства (лат.) — Прим. пер.

приковывающие к полу и креслу, наручники, «намордники», от­крытый для наблюдения туалет, шланг для обливания, смирительная рубашка, картонные приборы для еды и т.д. Использование этих приспособлений предоставляет обширный материал для размыш­лений о способах, с помощью которых личность лишают почвы для церемониального поведения. С другой стороны, эта история дает нам представление об условиях, которые должны обеспечиваться, чтобы индивиды сохраняли свою личность. К сожалению, и по сей день существуют больницы, где прошлое заведений подобного рода можно изучать опытным путем. Исследователи межличностных цере­мониалов должны разыскивать эти учреждения столь же упорно, как разыскивали исчезающие культуры исследователи форм родства.

В данной работе я отстаивал мысль, что мы можем узнать о це­ремониальных ритуалах, изучая современную светскую ситуацию, а именно ситуацию, в которой оказался индивид, отказавшийся ис­пользовать церемониальную идиому своей группы, в силу чего его госпитализировали. В контексте пересечения культур целесообразно посмотреть на это как на продукт нашего сложного разделения труда, когда пациентов объединяют, вместо того чтобы предоставить каж­дого самому себе. Кроме того, это разделение труда соединяет вместе тех, обязанностью которых является забота об этих пациентах.

Мы, таким образом, подошли к особой дилемме, перед которой стоит медицинский работник. Как член большого общества, он должен принимать меры против больных с психическими расстрой­ствами, которые нарушают правила церемониального порядка, но его профессиональная роль обязывает его заботиться и защищать этих самых людей. Когда акцент делается на «групповую терапию», эти обязанности требуют от него даже большего: он должен теплотой отвечать на враждебность, вниманием — на отчужденность.

Мы видели, что персонал больницы становится свидетелем не­подобающего поведения, при котором нельзя применять обычные негативные санкции, и в то же время медики обязаны использовать по отношению к пациентам принуждение, которое не имеет ничего общего с уважением к личности. Третьей особенностью является то, что персонал должен оказывать услуги пациентам, вроде смены носков, завязывания шнурков или стрижки ногтей, т.е. те услуги, которые за стенами больницы рассматриваются как знак высочай­шего почтения. В условиях больницы подобные действия связаны скорее с чем-то неподобающим, поскольку санитар в то же самое время реализует ту или иную власть и демонстрирует моральное превосходство над своими подопечными. Последняя особенность

11-3033

церемониальной жизни в психиатрических больницах заключается в том, что индивиды терпят крах как носители даже минимального церемониального смысла, и другие вдруг понимают, что те, кого они воспринимали в качестве самодостаточных сущностей, удер­живаются в действительности вместе лишь под давлением правил, которые могут быть уничтожены без всяких последствий. О таком понимании, какое появляется обычно на войне или на похоронах родственника, много не говорят, но оно, возможно, заставляет па­циентов и персонал вопреки желанию сплотиться в группу, которую соединяет неприятное знание.

В заключение, таким образом, следует сказать, что современное общество собирает в одном месте нарушителей церемониального по­рядка и обычных членов общества, которые вынуждены там жить. Они обитают там, где правят бал низкие поступки и низкие мысли. Вместе с тем некоторые из них сохраняют приверженность церемониальному порядку за пределами больничных стен. Каким-то образом эти при­верженцы церемониальной жизни должны вырабатывать способы и механизмы выживания без ряда необходимых церемоний.

В данной работе я высказал мысль, что понятия Дюркгейма, связанные с примитивной религией, можно перевести в понятия почтительности и пристойного поведения и что эти понятия могут помочь нам высветить некоторые стороны современной городской светской жизни. Вывод заключается в том, что в определенном смысле этот секуляризованный мир не столь безрелигиозен, как это может показаться. Многие боги канули в прошлое, но сам ин­дивид упорно стремится остаться воплощением важного божества. Он ходит с достоинством и является реципиентом многих малень­ких почестей. Он ревниво следит за тем, является ли достаточным выказанное ему уважение, но, если к нему подобрать ключи, он готов простить своих обидчиков. Из-за относительности статусов некоторые люди могут расценить его влияние как оскверняющее их, другие думают, что они оскверняют его. В любом случае суще­ствует понимание, что они должны относиться к нему с ритуальным вниманием. Индивид, возможно, божество столь жизнеспособное потому, что он на самом деле может осознать церемониальное зна­чение того, как к нему относятся, и он способен вполне самостоя­тельно и адекватно отреагировать на это. В контактах между такими божествами нет нужды в посредниках; каждый из этих богов может служить священником для самого себя.

Чарльз Кули

Чарльз Хортон Кули (1864-1929) — один из зачинателей аме­риканской социологии и социальной психологии, профессор Мичиганского университета. Автор книг: «Человеческая природа и социальный порядок», 1902; «Социальная организация», 1909; «Со­циальный процесс», 1918; «Социологическая теория и социальное исследование», 1930.

Наибольшее влияние на развитие социологической мысли ока­зали два его научных результата. Во-первых, акцент на тщательное изучение самости людей ("Looking-Glass Self), их менталитета как основания человеческих взаимодействий, что стало важной предпосылкой возникновения символического интеракционизма, разработанного Гербертом Мидом. Во-вторых, различение пер­вичных и вторичных социальных групп, анализ особого значения первичных групп как «воспитателей человеческой природы» в про­цессе социализации индивида, становления его личности. Критики Ч. Кули усматривали в его концепциях влияние условий малого города, поскольку он родился, жил и умер в небольшом городке Анн-Арбор, штат Мичиган.

Как показано в базовом пособии учебного комплекса (глава 5), действия человека в обществе начинаются с его поведения в пер­вичной группе. Аргументацию в пользу этого положения читатель найдет в приведенном ниже фрагменте из книги Ч. Кули «Соци­альная организация» (1909).

Н.Л.

ПЕРВИЧНЫЕ ГРУППЫ*

Значение первичных групп. — Семья, игровая площадка и со­седи. — Как велико влияние более широкого общества. — Значение и устойчивость «человеческой природы». —Первичные группы, воспитатели человеческой природы.

Под первичными группами я подразумеваю группы, характери­зующиеся тесными, непосредственными связями (associations) и со­трудничеством. Они первичны в нескольких смыслах, но главным образом из-за того, что являются фундаментом для формирования

* Цит. по: Американская социологическая мысль. Тексты / Общ. ред. В.И. До-бренькова. / Пер. с англ. Т. Новиковой. М., 1996. С. 328-332. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 5 второго раздела базового пособия учебного ком­плекса по общей социологии.

социальной природы и идеалов индивида. Результатом тесной связи в психологическом плане является определенное слияние индивидов в некое общее целое, так что даже самость индивида, по крайней мере во многих отношениях, оказывается общей жизнью и целью группы. Возможно, наиболее простой способ описания этой целостности — сказать, что они есть некое «мы»; она заключает в себе тот тип сопереживания и взаимного отождествления, для ко­торого «мы» являемся естественным выражением. Человек живет, погружаясь в эту целостность ощущения, и обнаруживает главные цели своей воли именно в этом ощущении.

Не следует предполагать, что единство первичной группы есть единство сплошной гармонии и любви. Это всегда дифференци­рованное и, как правило, состязательное единство, допускающее самоутверждение и различные присвоительные страсти; но страсти эти специализированы сопереживанием и подчиняются или имеют тенденцию подчиняться упорядочению со стороны некого общего настроения. Индивид будет предъявлять какие-то претензии, но глав­ный объект, на который они направлены, будет желанным местом в мыслях других, и он почувствует приверженность общим стандартам служения и честной игры. Так, мальчик будет оспаривать у своих то­варищей место в команде, но превыше таких споров будет ставить общую славу своего класса и школы.

Наиболее важные, хотя никоим образом не единственные сферы этой тесной связи и сотрудничества — семья, игровая группа детей, соседи и общинная группа старших. Они практически универсальны, присущи всем временам и всем стадиям развития; соответственно они составляют основу всего универсального в человеческой природе и в человеческих идеалах. Лучшие сравнительные исследования семьи, такие, как работы Вестермарка¹ и Говарда², представляют ее нам не только как некий универсальный институт, но и как в большей степени одинаковую во всем мире, чем это можно было вывести из преувеличения роли различных специфических обычаев, раннюю школу исследователей. Нельзя сомневаться и во всеобщем преоб­ладании игровых групп среди детей и неформальных объединений среди старших. Такая связь, очевидно, воспитывает человеческую природу в окружающем нас мире, и нет никакой явной причины пред­полагать, что это положение дел где-то или в какое-то время чем-то существенно отличалось. Что касается игры, я мог бы, если бы это не

было предметом обычных наблюдений, привести многочисленные иллюстрации всеобщности и спонтанности группового обсуждения и сотрудничества, которым она дает начало. Главное заключается в том, что жизнь детей, особенно мальчиков приблизительно старше 12 лет, протекает в различных компаниях (fellowships), в которых их симпатии, амбиции и честь часто вовлекаются даже в большей степени, чем это имеет место в семье. Большинство из нас может вспомнить примеры того, как мальчики стойко выносят несправедли­вость или даже жестокость, но не жалуются на товарищей родителям или учителям, например при издевательствах над новичками, столь распространенных в школах, с которыми по этой самой причине так тяжело бороться. А как развита дискуссия, как убедительно обще­ственное мнение, как горячи амбиции в этих компаниях!

И эта легкость юношеских связей не является, как это иногда предполагается, чертой, свойственной только английским и амери­канским мальчикам; опыт нашего иммигрантского населения оче­видно показывает, что потомство даже рестриктивных цивилизаций на Европейском континенте образует самоуправляющиеся игровые группы почти с такой же легкостью. Так, мисс Джейн Аддамс, от­метив почти полную универсальность «банды», говорит о непре­кращающейся дискуссии по поводу каждой детали деятельности банды, замечая, что «в этих социальных песчинках, если можно так выразиться, молодой гражданин учится действовать на основе своих собственных решений»³.

О соседской группе можно сказать в общем, что, начиная с того времени, когда люди стали образовывать постоянные поселения на земле, и по крайней мере вплоть до появления современных индустриальных городов она играла главную роль в первозданном, сердечном общежитии людей. У наших тевтонских предков сельская община была, по-видимому, основной сферой сопереживания и взаимопомощи для простых людей на протяжении всех «темных» и средних веков и во многих отношениях она остается таковой и в настоящее время. В некоторых странах мы все еще застаем ее былую жизненность, особенно в России, где мир, или самоуправляющаяся сельская группа, является главной сценой жизни наряду с семьей для примерно 50 миллионов крестьян.

В нашей собственной жизни близость с соседями была нарушена в результате роста запутанной сети более широких контактов, кото­рая оставляет нас чужаками для людей, живущих в том же доме, что и

¹ The History of Human Marriage.

² A History of Matrimonial Institution.

³ Newer Ideals of Peace. P. 177.

мы. Этот принцип работает, хотя и менее очевидно, даже в деревне, ослабляя нашу экономическую и духовную общность с нашими со­седями. Насколько этот процесс характеризует здоровье развития и насколько болезнь — до сих пор, наверное, все еще не ясно.

Наряду с этими практически универсальными типами первичной связи существует множество других, формы которых зависят от особенного состояния цивилизации; единственно существенная вещь, какяуже сказал, — это некая близость и слияние личностей. В нашем собственном обществе, будучи слабо связаны местом проживания, люди образуют клубы, братства и тому подобное, основанные на сходстве, которое может привести к реальной близости. Многие такие отно­шения складываются в школе и колледже, а также среди мужчин и женщин, объединенных в первую очередь своим занятием, как, например, рабочие одной профессии и т.п. Там, где налицо хоть не­большой общий интерес и общая деятельность, доброжелательность растет как сорняк на обочине.

Но тот факт, что семья и соседские группы являются наиболее влиятельными в открытую будущему и пластичную пору детства делает их даже в наше время несравненно более значительными, чем остальные группы.

Первичные группы первичны в том смысле, что они дают инди­виду самый ранний и наиболее полный опыт социального единства, а также в том смысле, что они не изменяются в такой же степени, как более сложные отношения, но образуют сравнительно неизменный источник, из которого постоянно зарождаются эти последние. Ко­нечно, они не являются независимыми от более широкого общества, но до некоторой степени отражают его дух, как, например, немецкая семья и немецкая школа довольно отчетливо несут на себе печать немецкого милитаризма. Но он в конечном счете подобен приливу, проникающему в устья рек, но, как правило, не поднимающемуся по ним достаточно далеко. У немцев и еще в большей степени у русских крестьянство создало традиции свободного сотрудничества, почти независимые от характера государства; и существует известная и хорошо обоснованная точка зрения, что сельская коммуна, самоу­правляющаяся в том, что касается ее местных дел, и привыкшая к дискуссии, является очень широко распространенным институтом в устоявшихся сообществах и наследницей автономии, схожей с той, которая ранее существовала в семейной общине. «Создает царства и устанавливает республики человек, но община кажется прямо вышедшей из рук Всевышнего»⁴.

В наших городах переполненные дома, общая экономическая и социальная неразбериха нанесли семье и соседству глубокую рану, но, учитывая подобные условия, тем более замечательна та живу­честь, которую они выказывают; и нет ничего, на что совесть эпохи была бы настроена более решительно, чем на их оздоровление.

Итак, эти группы являются источниками жизни — не только для индивида, но и для социальных институтов. Они лишь частично оформляются особыми традициями и в большей степени выражают некую всеобщую природу.

Религия или правительство других цивилизаций могут показать­ся нам чужими, но детская и семейная группы повсеместно имеют общий жизненный облик, и в них мы всегда можем чувствовать себя как дома.

Я полагаю, что только через человеческую природу мы можем понять те чувства и импульсы, которые являются человеческими постольку, поскольку возвышаются над чувствами и импульсами животных, а также и в том смысле, что они свойственны чело­вечеству в целом, а не какой-то отдельной расе или эпохе. Сюда включаются, в частности, сопереживание и бесчисленные чувства, частью которых они являются: любовь, негодование, честолюбие, тщеславие, почитание героев и чувство социальной правды и не­правды⁵...

Вернемся к первичным группам: идея, которая здесь отстаива­ется, состоит в том, что человеческая природа не есть нечто такое, что существует отдельно в индивиде, но есть групповая природа, или первичная фаза общества, относительно простое и всеобщее условие социального сознания. С одной стороны, это нечто большее, чем простейший, врожденный инстинкт, хотя он и включается сюда. С другой стороны, это нечто меньшее, чем более совершенное раз­витие идей и чувств, которое обусловливает возникновение инсти­тутов. Именно эта природа развивается и выражается в подобных простых, непосредственных группах, которые достаточно схожи во всех обществах: семье, соседских группах и игровых площадках. В их существенном сходстве можно обнаружить эмпирическую основу схожих идей и ощущений в человеческом сознании. В них, где бы это ни было, и зарождается человеческая природа. Человек не имеет ее от рождения; он может обрести ее лишь благодаря товариществу: в изоляции она приходит в упадок.

⁴ De Tocqueveille. Democracy in America. Vol. I. Chap. V.

⁵ Эти аспекты более подробно рассмотрены автором в книге "Human Nature and the Social Order".

Талкот Парсонс

Сведения о Т.Парсонсе приведены перед его текстом в раз­деле 1. Ниже помещена, с сокращениями, его статья, в которой с позиций структурно-функционального анализа раскрываются современные аспекты фундаментальной проблемы социализации человека, общая характеристика которой дана в базовом пособии учебного комплекса (глава 4).

Н.Л.

ПРОЦЕСС СОЦИАЛИЗАЦИИ И СТРУКТУРА РЕФЕРЕНТНЫХ ГРУПП*

Для последних примеров положительной кодификации я выбрал общий обзор некоторых основных моментов процесса социализа­ции, в котором специально подчеркиваются условия его отношения к системам референтных групп. При помощи этого анализа я надеюсь, хотя и ориентировочно, «замкнуть круг», сделать набросок в выс­шей степени «динамичного» процесса, который связан с основной классификацией уровней структурной организации общества, рас­смотренной мною в первом разделе¹. Следующая цель настоящего раздела — это хотя бы немного показать то исключительно важное значение, какое имеет для социолога теснейшая связь между органи­зацией отдельной личности и организацией социальной системы.

В качестве отправного пункта своего анализа я беру точку зрения, в настоящее время широко известную и общепринятую, что основной характер структуры отдельной личности сложился в процессе социализации на основе структуры систем социальных объектов, с которыми она имела связь в течение своей жизни, включая, конечно, культурные ценности и нормы, институциона­лизированные в этих системах². Это та группа систем социализации, которую мне хотелось бы рассматривать как референтную группу систем, связанную с процессом социализации.

* Цит. по: Парсонс Т. Общетеоретические проблемы социологии // Социология сегодня: проблемы и перспективы. / Пер. с англ. В.В. Воронина, А.К. Жирицкого, О.Н. Яковлевой. М., 1965. С. 58-65. Цитируемый текст иллюстрирует содержание гла­вы 4 второго раздела базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

¹ Социализацию, конечно, не нужно связывать, хотя это часто происходит, с
процессами структурных изменений в обществе, в котором она протекает.

² Наиболее подробное изложение этого взгляда можно найти в моей работе
«Family, Socialization and Interaction Process» (1955. Chaps. 2-4).

Мой тезис заключается в том, что процесс социализации про­ходит ряд стадий, определяемых как подготовка к участию в различ­ных уровнях организации общества; только некоторые избранные меньшинства готовятся участвовать с сознанием всей ответствен­ности в более высоких уровнях организации. Системы ориентации, включенные в процесс социализации, не являются поэтому просто «соотнесенными» к сериям организационных уровней, рассмотрен­ных в первом разделе; в действительности они представляют собой особые разновидности организации на соответственных уровнях. Как в первом разделе, так и здесь важно построить непрерывный ряд, который бы связывал низ и вершину модели³. Все приведенные ниже примеры взяты из американского общества.

Я попытаюсь обрисовать довольно схематично три основные стадии процесса социализации в нашем обществе, каждая из кото­рых, в свою очередь, подразделена на две более ярко выраженные подстадии. Первая из них имеет место в семье, вторая концентриру­ется в начальной и средней школе и третья — в колледжах, в высших и профессиональных школах. Как и следовало ожидать, разделение на категории имеет тенденцию становиться менее четким по мере приближения к вершине шкалы, поскольку институционализация на этом уровне еще несовершенна.

Как было замечено в первом разделе, основная семья пред­ставляет особый тип первичной, или технической, социальной системы, одна из важнейших функций которой — социализация детей. Мы можем говорить о трех основных стадиях процесса в период, когда семья играет главенствующую роль. Первой является стадия так называемой «устной идентификации», приобретающая особо важное значение к концу первого года жизни ребенка. Она может быть названа «протосоциализацией», поскольку имеет дело с образованием базиса, на котором может быть построена структура позитивно социализированной личности. Вторая стадия включает в себя упомянутую фрейдовскую «первую настоящую привязанность к объекту», или период «любовной привязанности» ребенка, преиму­щественно к матери. Третья — это период возникновения у ребенка чувства враждебности к отцу из-за чрезмерной любви к матери.

Первая стадия не представляет большого интереса, учитывая, что она должна быть принята как нетребующая доказательства.

³ Разделяя некоторые психоаналитические взгляды относительно весьма боль­шого значения социализации в ранние годы детства в основной семье, я, однако, не делаю из этого вывод о том, что более поздние стадии не имеют значения.

О двух других можно сказать, что они составляют интернализацию относительно двух основных осей дифференциации семьи как со­циальной системы. Таким образом, вторая стадия образуется вокруг оси поколения. Ее основной психологической проблемой является равновесие между «зависимостью» статуса детства от влиятельно­го, сильного родителя и степени автономии, или независимости, которой ребенок способен достичь как интернализованная моти-вационная подсистема по отношению к родителю. Американская система особенно подчеркивает независимость, воспитываемую во время этого периода. На третьей же стадии, в так называемый «Эдипов период», интернализуется половой интерес, когда ребенок испытывает необходимость выбора между установившимися ролями двух полов. Пройдя первую основную фазу социализации, ребенок уже приобретает, можно сказать, необходимое понятие о главной структуре основной семьи как социальной системы, которая, как было указано, является прототипом социальной системы. Однако он еще не принял какого-нибудь определенного предрасположения к той или иной социальной роли в обществе, за исключением диф­ференциации по полу, что является очень важным моментом.

В таком случае можно предположить, что системы образования в начальных и средних школах повторяют основной процесс социали­зации на следующем, более высоком, уровне обобщения усваиваемой культуры и организации социальной структуры. Система образования в начальной школе построена таким образом (речь идет о классе с одним учителем), что все ученики данного класса поставлены перед одной и той же группой ожиданий, в отношении которой оценива­ются их действия одним лицом в понятиях этой группы стандартов. Результатом является дифференциация класса с точки зрения под­держания непрерывности достигнутого уровня, оценка которого была оформлена в системе градации. Здесь ребенок впервые поставлен перед проблемой достижения статуса, а сложившееся о нем мнение за период пребывания в данной группе является главным и прямым условием того, попадет ли он в колледж. Результат становится извест­ным задолго до того, как будет произведено разделение на подготов­ленных и не подготовленных к колледжу учащихся средней школы. Об этом можно сказать как об интернализации иерархической оси социальной организации уже на более высоком уровне, на котором, вообще говоря, те, кто достиг высоких показателей, должны будут занять позиции, с которых им предстоит контролировать работу лиц с более низкими показателями или «техническую» работу людей по­добного статуса. К тому же это происходит в обстановке, в которой 170

эти предполагаемые различия в статусе независимы от таких пред­писанных факторов, которые имеют прочную связь либо с семьей, либо с другими отношениями родства.

Что касается средней школы, то она связана прежде всего с дифференциацией различия между инструментальным и консума-торным типами ролей на этом уровне организации. Знаменательно, что именно здесь появляется, так сказать, законченная «молодежная культура». Основная линия дифференциаций проходит, как мне кажется, между теми представителями возрастной группы, которые в большей степени ориентируются на достижения школьного об­разования и на формальное «обучение», и теми, кто ориентируется главным образом на структуру группы равных, на «лидерство», «популярность» и т.п.

Американская система образования приближается к тому моменту, когда окончание средней школы становится обычным для всех людей, за исключением незначительного меньшинства. По окончании средней школы население грубо подразделяется на группы с предпочтением одного из четырех типов-ролей⁴, основан­ных на двух главных осях организационной структуры, одна из ко­торых предусматривает ориентацию на достижение более высокого и более низкого престижа и уровня ответственности в той или иной организации, а другая означает ориентацию на достижение более «технической» и инструментальной цели и на более консуматорную или экспрессивную выразительность.

Ясно, что система формального образования служит централь­ным моментом интернализации системы более высокого порядка социальной организации, чем на уровне основной семейной ячейки. Этот этап социализации определяется влиянием скорее «неличных» и универсальных форм контроля, чем «частных» и неопределенных форм семейного взаимодействия...

Хотя, по-видимому, и можно ожидать, что в будущем все амери­канское население будет иметь высшее образование, но в настоящее время только около одной трети поступает в различные колледжи. Поэтому, как отмечалось в предыдущем разделе, существует осо­бый процесс отбора, в результате которого большая группа людей

* Этот тип обобщения явно и непосредственно относится к мужской половине населения и находит свое прямое выражение в мужской профессиональной роли. Женская дифференциация не совсем ясна, но я все же надеюсь показать ее (наи­более ясно — в несемейных ролях) не только в профессиональном отношении, но и в различных типах общественной деятельности и даже в тенденциях «уклониться» от обычных определений семейных ролей.

«остается позади» и непосредственно вступает в ряды рабочей силы, не получая дальнейшего формального образования. Далее предпо­лагалось, что отбор данной группы происходил в основном еще в период учебы в начальной школе, и поэтому поступление в колледж является одним из поздних последствий этого процесса отбора.

Интересно отметить, что в период учебы в высшей школе все учащиеся — и с высокой и с низкой успеваемостью, хотя они и значительно различаются в своей академической работе, — обыч­но держатся вместе на основе «молодежной культуры», находясь в общей школе и обладая общей внепрограммной и неформальной лояльностью. Это может помочь построить базис общей солидар­ности, выходящей за пределы профессиональных различий, которые уже обозначились.

Можно даже сказать, что, в сущности, та же самая парадигма по­вторяется и на следующем уровне, и притом опять в двух подстадиях. Хотя колледж не совсем так распадается на группы, как начальная школа, в целом, однако, он имеет тенденцию отделять группу ака­демически успевающих учащихся от другой группы, которая не в такой степени подготовлена в этом отношении. И снова учащиеся с высокой успеваемостью выдвигаются кандидатами для продолжения своего обучения — на этот раз уже в высших школах.

Высшие школы дают общеобразовательную основу для таких специальностей более высокого уровня, как медицина, юридиче­ские науки, научная работа (включая и область научного исследо­вания) и некоторые другие. Те, кто не поступает в высшие школы, включая и тех, кто окончил «профессиональные» курсы, такие, как курсы по подготовке инженеров, обычно переходят непосред­ственно в контингент рабочей силы, которая может быть названа более высокой подгруппой мэнеджериального уровня организации. Большинство администраторов и инженеров в отличие от научных работников набираются из окончивших колледж без прохождения курса аспирантуры...

И на этот раз только в общем можно сказать, что те, кто идет в высшие школы, все более и более расслаиваются по профессиональ­ной ответственности, что я назвал институциональными уровнями социальной структуры. Это особенно касается тех, которые были названы мной высшими профессиональными группами...

В этом коротком наброске я смог лишь в общих чертах показать то, что процесс социализации в нашем обществе, начинаясь в семье, проходит ряд стадий, для которых структура референтной группы гораздо более соответствует общему ряду уровней организации обще-

ства, охарактеризованного в первом разделе данной статьи. То, что здесь имеется такое соответствие, хотя и трудно охарактеризовать его подробно, и что имеется непрерывный ряд таких референтных групп, представляет собой самое важное из того, что удалось здесь установить. Поскольку это верно, тип структурного анализа, про­веденного в предыдущем разделе, становится важной частью анализа одного из самых «динамичных» социальных процессов — процесса развития личностей.

Вильям Томас, Флориап Знанецкии

Флориан Знанецкии (1882-1958) родился в Польше, которая тогда входила в состав Российской империи. Родители — польские дво­ряне. В молодости проявлял большой интерес к литературе, поэзии и философии. Поступил в Варшавский университет, но вскоре был исключен за участие в студенческих выступлениях. С 1903 по 1909 г. изучает широкий комплекс гуманитарных дисциплин в Женеве, Цюрихе и Париже. В 1910 г. защищает докторскую диссертацию в Ягеллонском университете (Краков) на тему «Проблема ценностей в философии».

В Варшаве занимает пост директора Ассоциации по защите и помощи эмигрантам, и в этом качестве в 1913 году впервые встреча­ется с В. Томасом (1863—1947), который приглашает его на работу в Чикагский университет. Плодом их сотрудничества стал пятитомный труд, вышедший в 1918—1920 гг. и получивший название «Польский крестьянин в Европе и Америке» (в Хрестоматии воспроизводится глава из этой книги). До сих пор эта работа рассматривается в качест­ве классики мировой социологической литературы.

В 1920 г. Знанецкии возвращается в Польшу, где получает ка­федру в Познаньском университете. Здесь он основывает Польский социологический институт и первый социологический журнал «Polski Przeglad Sociologiczny». Таким образом создаются основы школы Знанецкого, к которой принадлежали Джозеф Халасинский и Ян Щепаньский (Президент Международной Социологической организации в 1970—1974 гг.). Еще до войны Знанецкии уезжает в США, где работает в нескольких университетах, в том числе — в Колумбийском и в Университете штата Иллинойс. В 1953 г. был избран Президентом Американской Социологической Ассоциации на 1954 г.

Флориан Знанецкии в своих теоретических разработках уде­лял большое внимание проблемам культуры и ее ценностного

содержания. Социальная реальность представлена в его трудах в четырех аспектах: социальные действия, социальные отношения, социальные личности и социальные группы, при этом именно со­циальные действия рассматривались им в качестве фундаментальной составляющей социальной реальности, поскольку они представ­ляют собою «нормативно регулируемые взаимодействия между двумя или более индивидуумами». Общество он рассматривал как надындивидуальную целостность, в котором определяющую роль играет «ценностно-нормативный порядок», который, собственно, и регулирует социальные действия. Подход Знанецкого к анализу со­циального действия и социальных отношений оказал определенное влияние на разработку теории социального действия Т. Парсонсом, представленной в "Structure of Social Action" (1937). В области методологии исследований Знанецки известен как автор идеи «гу­манистического коэффициента». Гуманистический коэффициент является с точки зрения выдвинутой парадигмы принципом анализа данных, предполагающим постоянно учитывать то, как участники исследуемой ситуации воспринимают соответствующие события и факты. Сам способ этого восприятия, будучи важной составляю­щей их жизненного опыта, чрезвычайно важен для исследователя. Поэтому Ф. Знанецкий уделяет столь большое внимание анализу «человеческих документов» и первым обосновывает необходимость автобиографического метода в социологии. Второй важный прин­цип, выдвинутый Знанецким, — необходимость контекстуального изучения социального поведения. В соединении гуманистического коэффициента и правила контекс-туального изучения социального поведения состоит, по мнению этого автора, принцип аналитиче­ской индукции.

До последних дней Ф. Знанецкий работал над главным трудом своей жизни «Систематической социологией», которая была опу­бликована посмертно благодаря усилиям его дочери Елены Лопата -Знанецки (Social Relations and Social Roles. The Unfinished Sociology. San Francisco, 1965). Ниже мы помещаем отрывок из книги В.Томаса и Ф.Знанецкого «Польский крестьянин в Европе и Америке» (1920), который иллюстрирует то, как авторами этой работы решается важ­ная теоретическая проблема социологического анализа — проблема типологии личности, кратко изложенная в главе 5 базового пособия учебного комплекса.

A3.

ТРИ ТИПА ЛИЧНОСТИ*

Индивид не воспринимает пассивно вновь возникающие ситуа­ции, для него они никогда не являются полностью схожими с теми, какие он встречал в прошлом. И в то же время он должен сознательно определить каждую новую ситуацию как схожую с определенными прежними ситуациями, если он хочет применить к ней уже однаж­ды использованное решение. Это именно то, что ожидает от него общество, когда оно требует от него упорядоченного образа жизни (a stable life-organization). Оно не хочет, чтобы он инстинктивно и одинаково реагировал на те же самые материальные условия, но хочет, чтобы он рефлективно конструировал схожие социальные ситуации, даже в тех случаях, когда он сталкивается с различными материальными условиями. Ведь единообразие поведения, которое общество пытается предписать индивиду, не есть единообразие при­вычек, присущих организму. Это — единообразие правил, которым нужно следовать сознательно. Индивид, чтобы управлять социаль­ной реальностью ради удовлетворения собственных потребностей, должен развивать не ряд единообразных реакций, а руководство­ваться общими схемами ситуаций. Его организация жизни — это набор правил определения ситуаций, которые могут быть даже вы­ражены в абстрактных формулах. Моральные принципы, правовые нормы, экономические формы, религиозные обряды, социальные обычаи и т.д. являются примерами такого рода схем.

Определенность установок, закрепленных в характере, и соот­ветствующая ему схематизация социальной информации как ком­поненты жизненной организации допускают все же весьма широкую шкалу градаций одной фундаментальной характеристики — спектра возможностей для дальнейшего развития индивида, остающихся от­крытыми после достигнутой стабилизации. Этот спектр возможно­стей зависит от природы установок, присущих характеру индивида, и от схематизма жизненной организации, равно как и от способов, с помощью которых и установки, и этот схематизм унифицируются и систематизируются.

В этой связи надо рассмотреть три типичных случая.

* Цит. по: Thomas W.I., Znaniezki F. Three Types of Personality. // From Polish Peasant in Europe and America // The Theories of Society. Foundations of Modern Sociological Theory. Ed. T. Parsons et all. The Free Press of Glencoe, 1961. Vol. II, P. 934-940. Пер. с англ. — В.Г. Кузьминова, редактор перевода — А.Г. Здравомыслов. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 5 второго раздела базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

Определенная совокупность установок, формирующих характер, может быть таковой, что она практически исключает возникновение какой бы то ни было новой установки в данных жизненных условиях. Так происходит потому, что рефлективные установки индивида при­обретают такую степень жесткости, при которой индивид становится восприимчивым только к определенному классу влияний — тем, которые создают наиболее постоянную часть его социальной среды. Единственная возможность развития, которая остается открытой для индивида, — это медленные возрастные изменения и временные из­менения его социальной среды. В ином случае, т.е. в случае быстрых перемен, изменения могут оказаться столь радикальными, что они сразу же приведут к разрушению ценностей, к влиянию которых индивид приспособился, а, возможно, и к разрушению его характера. Это тип, который в литературе называется «филистерским»¹.

Он противостоит «богемному»² типу, возможности которого в плане развития не закрыты просто потому, что его характер остается незавершенным. Некоторые из его характерологических установок остаются в начальной стадии формирования, другие могли бы быть осмыслены, однако остаются не связанными друг с другом. Они не образуют стабильный и систематизированный ряд; они не ис­ключают и восприятия новых установок так, что индивид остается открытым для некоторых или всех других влияний.

В противоположность обоим этим типам мы обнаруживаем тре­тий тип личности, чей характер завершен и организован. Вместе с тем этот тип допускает возможность и даже необходимость эволюции, так как рефлексивные установки, образующие этот тип, включают в себя некоторые тенденции к изменениям, которые регулируются планами созидательной деятельности так, что индивид остается открытым для тех влияний, которые соответствуют его неосознава­емому опыту. Это тип творческой личности.

Параллельно охарактеризованным типам личности можно выде­лить и различия в схемах социальных ситуаций, определяющих образ жизни. Способность жестко оценивать каждую из ситуаций, с которой индивид сталкивается в своем опыте, не следует рассматривать как показатель его интеллектуального превосходства. Это свойство может

¹ Мещанский, обывательский, косный, невосприимчивый к либеральным цен­
ностям. Это определение черт характера изначально относилось к жителям южной
части Палестины. — Прим. пер.

² Относящийся к региону Богемии. Вальяжный, богемный, открытый, цыган­
ский. — Прим. пер.

означать лишь ограниченность притязаний и интересов, равно как и свидетельствовать об устойчивости внешних условий, которые не по­зволяют индивиду замечать какие-либо новые ситуации, выходящие за пределы его прежнего опыта. Это приводит к тому, что индивид довольствуется несколькими ограниченными схемами, позволяющи­ми ему идти по жизни, и не замечает на своем пути проблем, которые требуют новых жизненных программ. Такой тип схематизации со­ставляет общий фонд социальных традиций, в соответствии с которым каждый класс ситуаций определяется раз и навсегда.

Эти схемы идеально соответствуют филистерскому характеру, поэтому филистер всегда в какой-то степени конформист, обычно принимающий наиболее устойчивые компоненты социальной тради­ции. Разумеется, каждое важное и неожиданное изменение в услови­ях жизни приводит к дезорганизации деятельности такого индивида. Он продолжает применять старые схемы столь долго, насколько это возможно, и, до определенного момента, старое решение новых про­блем может быть достаточным, чтобы позволить ему удовлетворить свои притязания при условии, что они незначительны. При этом он и не может конкурировать с теми, кто имеет более высокие притязания и применяет более эффективные схемы. Но как только неудачные результаты его деятельности становятся очевидными даже ему само­му, он оказывается полностью разбитым; ситуация становится для него совершенно размытой и неопределенной. В таком случае он будет готов принять любое решение, которое ему может быть пред­ложено. И в то же время он оказывается неспособным сохранять какую-либо единую линию поведения. Это типичная ситуация для любого консервативного и интеллектуально ограниченного члена стабильного сообщества, независимо от его классовой принад­лежности. Она возникает при любом переходе индивида из одного сообщества в другое или в тех случаях, когда его группа переживает какое-либо быстрое и неожиданное изменение.

В противовес этому типу схематизации мы обнаруживаем не­определенный ряд вариаций жизненных планов, используемых многочисленными разновидностями богемного типа. Выбор жиз­ненного плана последним зависит от сиюминутной точки зрения, и она может предопределяться либо взрывом первичной установки темперамента, либо действием некоторой изолированной характе­рологической установки, превращающей его из-за неразборчивости в объект случайного влияния. В любом случае непоследователь­ность является существенной чертой его поведения. Но, с другой стороны, он демонстрирует такую степень приспособляемости к

111

новым условиям, которая резко отличает его от филистера, хотя его адаптивность носит лишь временный характер и не ведет к новой систематике жизненной организации.

Однако адаптивность к новым ситуациям и разнообразие ин­тересов могут быть сопоставимы с устойчивостью деятельности, превосходящей ту, которая дается традицией. Это обнаруживается в тех случаях, когда индивид выстраивает свою жизненную органи­зацию на стремлении изменить и расширить ее в соответствии с не­которыми определенными целями, а не на основе неизменности его социальных ценностей. Новые цели могут быть чисто интеллектуаль­ными или эстетическими, и в этих случаях индивид сам ведет поиск новых ситуаций, определение которых позволит ему расширить свои знания или развить способности эстетического суждения. Кроме того, его цели могут быть «практическими» в любом смысле этого слова — гедонистическими, экономическими, политическими, мо­ральными, религиозными, — и тогда индивид ищет новые ситуации для того, чтобы раздвинуть рамки своих контактов с окружающей средой, приспособить к своим целям постоянно расширяющуюся сферу социальной реальности. Это — тип творческого человека.

Филистер, богемная личность и творческий человек олице­творяют собой три фундаментальные формы личностного разгра­ничения, в направлении которых идет эволюция социальных типов личности. Ни одна из этих форм никогда полностью и абсолютно не реализуется в человеческом индивиде во всех направлениях его деятельности. Не существует филистера, который бы полностью ис­ключал богемные черты, и не существует богемного типа, который не был бы филистером в некотором отношении. Нет и творческого человека, который был бы полностью и исключительно творческим и не нуждался в доле филистерской рутины в некоторых аспектах, чтобы творчество в других аспектах стало практически возможным. Ему также необходима некоторая богемность, чтобы быть способ­ным от случая к случаю отвергать фиксированные установки и со­циальные предписания, которые мешают его прогрессу, даже если он и не в состоянии в этот момент противопоставить им какую-либо положительную программу в данном направлении.

В то время как чистое филистерство, чистая богемность, чистая креативность являют собой лишь идеальные пределы эволюции личности, сама направленность ее эволюции становится все более и более определенной по мере ее развития. Дело в том, что форма, которую принимает человеческая личность, не предопределена ни индивидуальным темпераментом, ни социальным окружением;

будущее этой личности все более и более определяется самим ходом ее собственного развития; она все более и более приближается к филистерскому, богемному или творческому типу, а ее возможности стать чем-то иным постоянно уменьшаются.

Эти три общих типа, очерчивающие границы эволюции лич­ности, включают в себя, разумеется, бесконечный ряд вариаций, которые зависят от природы установок, образующих характеры, и от схем, лежащих в основе жизненной организации социальных ин­дивидов. Следовательно, если бы мы попытались классифицировать личностные типы, исходя из границ развития, к которому они тяго­теют, наша задача была бы очень трудной, если вообще возможной, поскольку мы должны были бы принять во внимание и характеры, и жизненные организации во всех их разновидностях. В каждом из этих трех фундаментальных типов одинаковым характерам может со­ответствовать бесконечное число жизненных организаций, а одина­ковым жизненным организациям — бесконечное число характеров. Но, как мы видели, проблема заключается в изучении характеров и жизненных организаций не в их статически абстрактной форме, а в их динамическом конкретном развитии. Характер и жизненная организация — это субъективная и объективная стороны личности, и они развиваются параллельно. Так происходит потому, что уста­новка, как часть рефлексивного характера, может стабилизироваться только под воздействием схемы поведения. И, наоборот, способ принятия схемы требует, чтобы установка была стабилизирована как часть характера. Любой процесс эволюции личности состоит, таким образом, из ряда комплексных эволюционных изменений, в которых социальные схемы, воздействуя на уже существующие установки, порождают новые установки таким образом, что послед­ние представляют собой конкретизацию тенденций темперамента в отношении социального мира, реализацию в осознанной форме возможностей характера, привносимых индивидом. Эти новые установки с их интеллектуальным континуумом, воздействуя на ранее существовавшие ряды социальных ценностей, попадая в сферу индивидуального опыта, порождают новые ценности таким образом, что каждая вновь появляющаяся ценность разрешает не­кую неопределенную ситуацию, что является шагом в направлении к конституированию последовательной программы поведения.

Рассматривая процесс продолжительной интеракции между индивидом и его окружением, мы не можем утверждать ни того, что индивид представляет собой продукт этой среды, ни того, что он сам создает эту среду. Скорее мы можем утверждать и то, и другое.

Действительно, индивид может развиваться только под влиянием окружения, но, с другой стороны, в процессе развития он изменяет окружение путем определения ситуаций и путем их разрешения в соответствии со своими желаниями и стремлениями. Влияние ин­дивида на социальное окружение может быть едва заметно, может иметь слишком малую значимость для других, но оно важно для него самого, поскольку ...мир, в котором он живет, не есть мир, каким его представляет общество или ученый, но есть то, каким сам индивид его представляет.

В разных случаях мы обнаруживаем различную степень за­висимости индивида от окружения, что обусловлено первичными качествами индивида и типом социальной организации. Индивид в своей эволюции относительно зависим от общества, если он раз­вивает главным образом только такие установки, которые ведут к зависимости. Поэтому их возникновение предопределяется как диспозициями темперамента индивида, так и тем обстоятельством, что организация общества такова, что она с помощью разных средств усиливает индивидуальную зависимость. С другой сторо­ны, индивид относительно независим, если в процессе эволюции он развивает установки, ведущие к независимости, что опять-таки проистекает из определенных изначальных тенденций, вытекаю­щих из социальной организации, которая поощряет спонтанность индивидуального поведения. Таким образом, как зависимость, так и независимость являются продуктами постепенной эволюции, из­начальной причиной которой является возвратная интеракция (re­ciprocal interaction). Индивид не может стать полностью зависимым от общества без участия своих собственных установок. Точно так же он не может стать независимым от общества без помощи социаль­ных влияний. Фундаментальные принципы личностной эволюции лежат, таким образом, как в собственной природе индивида, так и в его социальной среде.

Мы обнаруживаем в действительности две универсальные черты, проявляющиеся во всех индивидуальных установках, инстинктивных или сознательных, которые формируют условия как для развития, так и для консерватизма. Для системы рефлексов всех высших орга­низмов характерны две мощные тенденции, которые в их наиболее отчетливой и выраженной форме проявляют себя в качестве любо­пытства и страха. Без любопытства, т.е. интереса к новым ситуациям вообще, животный мир не смог бы выжить; пренебрежение новой ситуацией означает для животного либо то, что съедят его, либо сам он упустит шанс съесть другого. И страх, для которого в отличие от

любопытства характерна тенденция избегать определенного опыта в целях самосохранения, в равной степени существенен для жизни. Для того чтобы представить эти две постоянные тенденции по мере их превращения в часть характера в ходе социального развития лич­ности, мы будем использовать выражения: «желание нового опыта» и «желание стабильности». Эти две тенденции, характерные для каждой постоянной установки, проявляют себя в ритмическом виде, которую сознательная жизнь принимает в каждой из своих форм. В то время как сознание охватывает лишь небольшой спектр активности, ритм проявляется в чередовании отдельных желаний или аппетитов и удо­влетворения их. Удовлетворение голода или сексуальной потребности и последующее желание покоя, которому никто не мешает, — наи­более общие примеры. На более высоком уровне эти тенденции про­я