Территориальный элемент государства и право на родину.

Территориальный элемент непосредственно связан с суб­стан­цио­нальным элементом государства. Территории, на ко­торых возни­кают государства, суть территории, освоен­ные этно­сами, форми­рую­щими государство.

Исторически государственность возникает в процессе пе­ре­хода от кровнородственных форм социальной органи­за­ции эт­но­сов к террито­риальной социальной (политиче­ской) орга­ни­за­ции. И пер­воначально государственная власть рас­про­страня­ется только на территорию оби­тания этнической общ­ности, создаю­щей государ­ство. Затем кров­но­родствен­ные связи на этой терри­тории и даже этническая принадлеж­ность от­дельных лю­дей утра­чивают свое опреде­ляющее зна­чение для социаль­ной организа­ции: государст­венная власть – это такая власть, кото­рая распро­страняется на всех, кто находится на террито­рии ее действия, и в развитом государственно-правовом обще­нии “снимаются” этнические, расовые и подобные различия между людьми. По­добно тому как на­ция формиру­ется на эт­ни­ческой ос­нове, территория го­сударства воз­никает как терри­то­рия оби­тания этноса, форми­рующего го­сударство; но за­тем в состав нации включаются подвластные независимо от их этни­ческой при­над­лежности, и так же го­судар­ственная власть рас­простра­няется на всех, находя­щихся в пределах этой террито­рии – не­зави­симо не только от их этниче­ской, но и от их госу­дарствен­ной принадлежно­сти.

Вместе с тем на территории государства положение лиц, при­над­лежащих и не принадлежащих к этому государству, раз­лично. С точки зрения идеологии естественных прав че­ло­века граждане и неграждане, неравноправные в сфере политической активности, должны быть равноправны в сфере личной сво­боды и собственности. Но в государстве до­индуст­риального обще­ства даже в этой сфере по­ложение гра­ждан и неграждан могло суще­ст­венно различаться. Кроме того, даже современное госу­дарство возлагает на своих под­данных та­кие обязанности и дает им на своей тер­ритории та­кую защиту и по­кро­вительство, кото­рые не рас­пространяются на иностранцев. Гражданин го­судар­ства – это исторически последняя категория привилеги­рован­ного человека, последний привилегированный человек.

Итак, территориальный элемент – это не просто террито­рия в при­знанных грани­цах го­сударства, а географиче­ская об­ласть су­ществова­ния этнической общности, образовав­шей го­судар­ство. Это область, ес­тественные границы кото­рой предо­преде­ляют де­маркацию и полити­ческое призна­ние гра­ниц. Но в тех случаях, ко­гда территория государ­ства изме­няется в ре­зуль­тате захвата дру­гих территорий, гра­ница мо­жет быть ус­тановлена произ­вольно, вне связи с есте­ствен­ными грани­цами прожива­ния этно­сов – осо­бенно, если за­хватчика интересуют не люд­ские, а при­родные ре­сурсы тер­ритории.

Политическое самоопределение этносов происходит на тер­ри­то­рии, которая является для них родиной. Следова­тельно, терри­тория го­сударства – это страна, являю­щаяся ро­ди­ной для нации или ее этниче­ского ядра. Признание в со­времен­ном мире естест­венных прав на са­моопределение с не­обходимо­стью ведет к при­знанию естественного права эт­носа на родину, т.е. территориаль­ное самоопределение. С этой точки зрения терри­ториальный элемент государства можно рас­сматривать как территорию, на ко­торую нация, этнос, соз­дающий го­судар­ство, имеет право – право на ро­дину. Однако возможна такая кон­фликтная ситуация, когда два этноса или две нации претен­дуют на одну и ту же гео­графиче­скую об­ласть как на свою ро­дину. Примером слу­жит Палестина, яв­ляющаяся родиной и для евреев, и для пале­стин­ских арабов. Разрешение такого кон­фликта проис­ходит в пользу той нации (эт­носа), у которой дос­таточно силы для реализации террито­ри­аль­ных притязаний и за ко­торой стоит си­ловая поддержка мирового сообщества (ве­ли­ких держав). Вме­сте с тем силовое решение та­кого кон­фликта в пользу одного эт­носа не лишает другой этнос права на внут­рен­нее политическое самоопреде­ление на своей ро­дине.

Основания изменения госу­дар­ст­венной территории ранее (до возникновения совре­мен­ного ме­ж­ду­народного права) трактовались, главным образом, с си­ловой по­зи­ции. В частности, различались “оккупация”, аннек­сия, цес­сия и адъюдикация.

“Оккупацией” (лат. occupatio – занятие, завладение) на­зы­ва­лось за­нятие территории, не принадлежащей другому госу­дар­ству. Так, коло­ниальные державы придерживались док­трины, со­гласно которой “ничья” территория или страна, на­селенная неев­ропей­скими абориге­нами, может быть пра­во­мерно (в смысле ста­рой доктрины) присоеди­нена к евро­пей­скому госу­дарству путем “оккупации”, в резуль­тате дли­тель­ного фактиче­ского владения. Это понятие “оккупа­ции” не имеет ничего об­щего с существую­щими в международ­ном праве поня­тиями occupatio bellica и occu­pa­tio paci­fica. Послед­ние означают за­хват территории другого го­су­дар­ства без ее формального включения в со­став окку­пирую­щего го­су­дар­ства.

Аннексия (лат. annexio – присое­ди­нение) озна­чает одно­сто­роннее, не ос­нованное на дого­воре присоеди­нение территории другого го­сударства.

Сегодня, с юридической точки зрения, очевидно, что в обоих слу­чаях речь идет лишь о расширении государствен­ной тер­рито­рии de facto. Но ни факт аннексии, ни факт “оккупации” сами по себе не мо­гут порождать юридических оснований для включения территорий в состав других госу­дарств – даже если речь не идет о присоединении террито­рии в результате агрес­сии. Ибо если эти территории насе­лены, то вопрос об их вхож­дении в то или иное государство может ре­шаться только по­ли­тическим самоопреде­ле­нием населения.

Цессия (лат. cessio – официальная уступка, передача своих прав другому лицу) означает переход территории от одного го­су­дарства к другому по договору. Нередко цессия происхо­дит по окончании войны в результате заключения мирного до­го­вора. Как правило, при этом ме­няется госу­дар­ственная при­над­лежность на­селения передаваемой тер­рито­рии. Но чтобы не унижать нацио­нальное самосознание этого на­селения, жи­телям передаваемой территории часто предос­тавляется воз­можность оптации – право выбора гра­ждан­ства.

Адъюдикация (лат. adjudicatio – присуждение) – это пе­ре­ход спор­ной территории по решению компетентного ме­жду­на­род­ного суда.Здесь, как и в случае “оккупации безго­су­дар­ст­вен­ной терри­тории”, территория, присоединяемая к го­су­дар­ст­ву, рас­сматрива­ется как некий “объект”, на кото­рый не­кий вла­ст­ный “субъект” приобретает право собст­венности – по давно­сти вла­дения, в ре­зультате присужде­ния и т.д. Оче­видно, что такая по­зиция в во­просе о юриди­ческих ос­нова­ниях при­соеди­нения к государству других территорий явля­ется резуль­татом силовой трактовки права. Она соответ­ствует феодальным или абсолю­ти­стским пред­ставле­ниям о террито­рии государства как о при­надле­жащей суве­рену земле с “людишками”, “городишка­ми”, “сельцами” и т.д. и никоим образом не соот­ветствует со­времен­ному междуна­род­ному праву, праву наро­дов на самооп­ределе­ние. Если бы речь шла о ненасе­ленных территориях, то­гда можно было бы говорить об этих тер­риториях как “объек­тах”. Но если речь идет о насе­ленных террито­риях, то, в кон­тексте совре­мен­ного междуна­родного пра­вопо­рядка, вопрос о право­мерности из­менения го­сударственной при­надлеж­ности этих территорий не может решаться без и по­мимо волеизъ­явле­ния на­селения этих терри­торий. В ча­ст­ности, адъюдикация воз­можна лишь как под­тверждение правовых по­следствий такого волеизъявления.

Таким образом, следует различать два принципиально воз­мож­ных варианта изменения государственной террито­рии – си­ловой и право­вой. Критерий их различения – поли­тическое са­мо­определе­ние насе­ления территорий.

Институциональный элемент государства составляют инсти­туты государственной власти (государственно-властные учре­ж­дения). Это государственный аппарат, система государственных органов, или государство в узком смысле (правительство).

Потестарная интерпретация положения инди­вида в го­сударстве утверждает безуслов­ную обязан­ность под­чи­няться власти и признает права по от­ношению к госу­дар­ствутолько как права ок­трои­рованные. С юридической же позиции госу­дарст­венная власть, госу­дар­ст­венный суве­ренитет произ­водны от сво­боды людей, составляющих государство. С юридической точки зре­ния оправ­дана обя­занность пови­нове­ния государст­венной власти, но не может быть юри­диче­ской обязанности по­ви­но­ваться любой политической власти. Со вре­мен антич­ности поли­тико-правовая мысль при­знает право на непо­вино­ве­ние; в частно­сти, в со­временной науке различа­ются “консервативное” право на со­противление по­пыт­кам узур­пиро­вать власть в демократиче­ском конститу­ционном госу­дарстве (право на защиту сущест­вующего правового по­рядка) и револю­ционное право на непо­винове­ние тираниче­ской, правонарушаю­щей вла­сти. Если власть нетер­пимо на­рушает права чело­века, то это дает под­вла­ст­ным основа­ние реализовать свое право на (гражданское) неповиновение вплоть до восста­ния. Правда, ни теория, ни между­народно-право­вая практика не ставят вопрос о четких критериях, по­зволяющих устано­вить, до какого предела под­властные обя­заны повино­ваться и терпеть противоправ­ные проявления власти. Оче­видно, это вопрос кон­кретной право­вой и поли­тической куль­туры.

Право на неповиновение правонарушающей власти может и должно быть га­ран­тировано ми­ровым или макро­ре­гиональ­ным государст­венно-правовым сооб­ществом. Но здесь возникает вопрос о до­пустимо­сти силового вме­ша­тельства (“гуманитар­ной интер­венции”) и правовых основа­ниях та­кого вмешатель­ства со сто­роны право­вого сообще­ства го­су­дарств. По суще­ству, это тот же вопрос о пределах противо­прав­ности власти: до какого пре­дела междуна­родно-право­вое со­обще­ство обя­зано уважать су­верени­тет государства, в котором грубо нару­ша­ются права че­ловека? Или: каковы критерии, по­зво­ляющие различать право­мер­ные и юридиче­ски неоправ­данные акции неповиновения (со­противле­ния) противоправ­ному ре­жиму? В каких слу­чаях юри­дически до­пустимо вме­шиваться во внут­ренние дела суве­ренного госу­дарства ради защиты прав че­ло­века?

Исторический опыт показывает, что на практике о праве на не­по­виновение, на восстание говорят тогда, когда вос­ста­ние по­бе­дило. В противном случае говорят, что был бунт против закон­ной власти или попытка государственного пе­реворота, но власть вос­становила закон­ный порядок. От­сюда можно за­клю­чить, что право на неповиновение вплоть до восстания – это не норматив­ная, а объяснительная кате­го­рия: с помощью этой ка­тегории нельзя ус­тановить, до ка­ких пор сле­дует тер­петь произ­вол власти и когда его сле­дует считать нестерпи­мым; зато эта категория по­зволяет post factum давать правовое объяс­не­ние ре­волюций, ме­няющих ор­ганизацию власти.

По существу, то же самое относится и к правам на поли­ти­че­ское самоопределение, на родину: если у определенной эт­ни­че­ской группы достаточно силы или за ней стоит сило­вая под­держка ми­рового или макрорегионального сообще­ства, то, в слу­чае сецессии, признается, что эта этническая группа реа­ли­зовала свое право на создание госу­дарства на территории, ко­то­рая явля­ется ее родиной. Но если такой силы (силовой или иной автори­тетной поддержки) нет, то эту этниче­скую группу просто не при­знают субъектом права на внешнее поли­ти­ческое само­определе­ние, а ее стремление к сецессии расце­нивается как преступная дея­тельность, уг­рожаю­щая целостно­сти госу­дар­ства. Воз­ни­кает впечатление, что права на непови­новение и внешнее поли­тиче­ское само­определение су­щест­вуют лишь как “право сильного”, “право силы”, достаточной для револю­ции или сецессии.

Но, с другой стороны, не всякая сила, способная осуще­ст­вить госу­дарственный переворот или сецессию, призна­ется со­времен­ным меж­дународно-правовым сообществом в каче­стве силы, имеющей право­вые основания. Так что оценка прав на неповино­вение и на внешнее политическое самоопределе­ние в качестве объяснительных категорий от­нюдь не отрицает собст­венно юри­ди­ческий характер этих категорий.