Классический идеал научной рациональности. Неклассическая рациональность, вненаучное знание и критерии научности

Рациональность как свойство теоретического знания и ценность культуры.
М. Вебер о взаимосвязи между рациональностью как мировоззрением, капитализмом и протестантской этикой. Стремление к регулируемости и исчислимости технического производства. Классический идеал рациональности. Основные установки классического идеала. Революция в науке конца ХIХ – начала ХХ веков. М. Планк, корпускулярно-волновой дуализм и парадокс зависимости объекта от наблюдателя (средств наблюдения). Разрушение классического идеала и становление неклассической рациональности. О смысле понятия постнеклассической рациональности. Наличие процесса антропологизации и потенциализации в научном познании.

Наука в традиционном и техногенном обществах. Основные особенности техногенной цивилизации, инновационный характер научной деятельности. Технологическая деятельность людей, основные смыслы понятия технологии. Значение научного образования в современной культуре.

Научное и вненаучное знание. Виды вненаучного знания. Сложность осуществления демаркации. Основополагающие критерии научности.

Напомним, что проблема рациональности анализируется нами как одна из основополагающих, многогранных, ключевых для науки и сквозных в этом курсе. Это проблема культурно-историческая и вместе с тем специально-научная, ибо различные способы ее постановки и решения в новоевропейской науке (классическая, неклассическая и постнеклассическая разновидности) определяют сдвиги в мировоззрении ученых, различия в понимании истины и многое другое. Рассмотрим в этой лекции научную рациональность как ценность культуры и проанализируем классический идеал научной рациональности. В качестве культурной ценности рациональность рассматривают, как умение рационально мыслить, принимать рациональные решения и рационально (разумно) действовать. Названные качества особенно востребованы в информационном обществе как условия модернизации и инновационного развития. Попытки привести чувственную, наглядную действительность в соответствие с критериями разума получили название рационализации. В широком значении этот термин выражает логику и этапы развития послеосевой культуры, в узком – измеряемость, исчислимость и контролируемостьразличных сторон человеческой деятельности, начиная с периода активного развития науки в Европе ХVII века. В этом смысле термин введен социологом Максом Вебером при анализе капитализма. Вебер в целом позитивно оценивал вклад научной рациональности в практическую и личную жизнь людей. Наука, по его мнению, во-первых, разрабатывает «технику овладения жизнью» (вещами и поступками), во-вторых, разрабатывает «рабочие инструменты» (методы мышления и навыки овладения ими). Но он же вскрывает и ограниченность науки: она не дает и не может дать ответы на вопросы Канта «Что нам делать?», «Как нам жить?». Вопросы о смысле чужды рациональности в ее научной форме. Хотя, замечает Вебер, наука отнюдь не первая форма рационализации: этот «грандиозный процесс» был начат древнееврейскими пророками и греческими философами как демифологизация, расколдовывание мира. И вместе с тем – наполнением его новым онтологическим базисом, собственными ценностями и целями человека. После этой вполне обоснованной констатации истоков Вебер отмечает, что этика протестантизма стала апофеозом рационализации и формирования онтологии классического рационализма. Последняя стала оправданием капиталистического понимания роли труда и жизненного призвания, построения исчислимого мира технического производства с его рационально – математическим обоснованием и расчленением посредством экспериментальных практик. Исходный пункт научной рационализации тем самым – не природа, а общество, в котором наука становится основой экономики и управления. Труд, основанный на разумном преобразовании действительности, – это своеобразный социально-онтологический базис рационального образа науки.

М. Вебер ввел понятие целерациональности действия и раскрыл истоки формальной рациональности, ее экспансии на все стороны жизни буржуазного общества в присущем экономическим формам принуждения и присвоения стремления к всеобщей калькулируемости и регулируемости жизненного процесса. Рационализация, по его мнению, сформировала западные модели права и управления, создав новые возможности для усиления государственно-административного контроля и бюрократии. Таким образом, обратной стороной тотальной рационализации бытия человека становится иррациональный дискурс власти как господства во всех сферах этого бытия. Такова цена веры людей ХХ века в то, что «всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета»1.

Рационализм тем самым стал ведущим символом и ценностью нашей современной культуры, а научный разум – наиболее совершенным воплощением этого символа. Однако в самой науке за последние 150 лет идеал рациональности претерпел существенные изменения. В.С. Степин выделяет три основных модификации внутринаучной рациональности: классическую, неклассическую и постнеклассическую. Их общегносеологический анализ проведен при рассмотрении вопроса о природе научной истины, рассматривая соотношение познающего субъекта, исследуемого объекта и характера познавательной деятельности. Здесь же разберемся с различием между классической и неклассической рациональностью в свете тех изменений, которые происходили в естествознании начала XX века.

Что же включают в понятие классического идеала? Выделим следующие четыре установки. Во-первых, объект строго отделен от субъекта и его познавательных актов, оставаясь не зависящим от познания: он есть «объективная реальность» или ее часть, которая наблюдается и фиксируется как независимая от наблюдения. Во-вторых, явление полагается полностью развернутым для внешнего пространственного наблюдения (исследуемая система, по выражению М.К. Мамардашвили, представляет собой «некоторую прозрачность, которая может быть пронизана лучом наблюдения из некоторой одной точки»1). Никаких пустот, недоступных для наблюдения, или взаимодействий, не контролируемых наблюдателем, не допускается. Предполагается, что все существенные внешние воздействия контролируемы и могут быть учтены с помощью поправочных коэффициентов либо элиминированы созданием идеальных условий (скажем, гравитационные – посредством проведения эксперимента в условиях орбитальной невесомости на космической станции). А те воздействия, которые должны быть отнесены к неконтролируемым, полагаются несущественными (ими можно пренебречь).В-третьих, если что-либо, касающееся объекта или его свойств, отношений, и остается неизвестным, то лишь временно, для познания это в принципе устранимое препятствие. «Не знаем сегодня – узнаем завтра», нужны лишь усилия, ресурсы и время. В-четвертых, уникальное не может быть существенным (общим и необходимым, или закономерным), оно лишь единично и не существует иначе, как в ведущей к общему связи. Поэтому любые изучаемые явления должны повторяться и воспроизводиться в пространстве наблюдения, что, как известно, характеризует классическое понимание эксперимента и измерения: любой ученый в другом месте и в другое время должен обладать возможностью воспроизвести эксперимент и получить те же самые результаты.

Отсюда следует целый ряд практических установок, ориентирующих на неограниченные возможности моделирования, а затем и преобразования объекта в нужном для человека направлении. Такое описание является «физикой существующего»: реальность не содержит неконтролируемых воздействий, которыми нельзя было бы управлять, а потенции (возможные состояния и изменения) в изучаемой системе вполне вмещаются в рамки действующих законов; любые неизвестные или будущие состояния предсказуемы либо целиком (динамический детерминизм), либо в своих существенных чертах (статистический детерминизм).

Неклассическая рациональность рождена изменениями в способах описания реальности, вызванными открытиями и наблюдениями конца XIX – начала XX веков. Существенный сдвиг в классическое мировоззрение физиков внес М. Планк своим знаменитым докладом 1900 года «К теории распределения энергии излучения в нормальном спектре». Планк ввел представление о неустранимых неконтролируемых взаимодействиях между системой и ее окружением, нашел численные значения двух фундаментальных констант – постоянных Планка (для квантовой динамики) и Больцмана (для статистической термодинамики), доказав, что для микропроцессов произведение импульса частицы на ее координату не может быть меньше определенной конечной величины (постоянной Планка): стремление к точности в определении импульса ведет к нарастающей неопределенности в определении координаты частицы, и наоборот. Первоначально этим фиксировался знаменитый квантовый парадокс: обмен энергией или действием между системой и ее окружением осуществляется исключительно дискретными порциями, тогда как сами энергия или действие могут считаться непрерывными. Впоследствии применительно к ситуации наблюдения на основе осмысления этих идей Планка была выдвинута совершенно неприемлемая для классического естествознания гипотеза: наблюдатель самим процессом наблюдения изменяет объект, а потому должен быть включен в ситуацию наблюдения в качестве неотъемлемой части последней. Неконтролируемое воздействие становится существенной характеристикой системы «объект – наблюдатель», поведение которой оказывается нерегулярным (стохастическим).

Как видим, все четыре выделенные нами выше установки классической рациональности отрицаются. Исследователь теперь не зритель, не наблюдатель, а актер и соучастник события. Его включение в процесс познания «воспринимается» познаваемой системой как неконтролируемое воздействие, на которое система реагирует. Мы изучаем не явления мира, а его состояния; каждое состояние уникально; в качестве исследователей мы не вне, а внутри этого состояния. Состояние, таким образом, включает в себя и объект, и наши действия с ним. Отсюда неклассический вывод квантовой механики, согласно которому любой наблюдаемый факт микромира не существует вне и помимо того, как реально осуществлялось его наблюдение. Для неклассической рациональности, по выражению Мамардашвили, «понимание законов мира есть одновременно элемент мира, законы которого понимаются»1.

Что это может означать на макроуровне? Полагаем, то, что не только наши картины мира, но и его реальные состояния в существенной степени определяются, во-первых, фактом нашего присутствия в этом мире. Такому убеждению соответствует так называемая «антропная гипотеза», в «сильном» и «слабом» вариантах разработанная американскими физиками в конце ХХ века. Во-вторых, способами, которыми мы действуем, и даже характером нашего вопрошания. Согласно В.С. Степину, в неклассической рациональности ответ на вопрос об устройстве природы зависит и от самой природы, и от характера постановки вопроса. А это в свою очередь означает, что современная неклассическая наука, в отличие от классической, более антропологична и не проводит столь резких граней между научными и вненаучными знаниями. Изучаемые системы не просто изменчивы, они чувствительны в своих состояниях к факту и условиям их наблюдения. Кстати, в гуманитарных науках этот факт давно известен психологам, социологам, социальным философам, но традиционно объяснялся наличием у человека исключительных свойств сознания и психики, свободой воли и другими аналогичными обстоятельствами. Исследования микромира физиками приводит к обобщению неклассического понимания на область физических явлений.

С учетом полученных результатов вновь обратимся к сравнительному анализу традиционных и техногенных цивилизаций.

Итак, известный философ и историк А. Тойнби выделил и описал более 20 цивилизаций. Все они могут быть разделены на два больших класса, соответственно типам цивилизационного прогресса – на традиционные и техногенные цивилизации. В силу близости последних принято говорить о техногенной цивилизации в единственном числе – как о современной западной технологической цивилизации. В интересующем нас отношении в целях удобства будем использовать термины «цивилизация» и «общество» как взаимозаменяемые. Техногенная цивилизация (общество) является довольно поздним продуктом человеческой истории. Долгое время эта история протекала как взаимодействие традиционных обществ. Лишь в XV–ХVII столетиях в европейском регионе сформировался особый тип развития, связанный с появлением техногенных обществ, их последующей экспансией на остальной мир и изменением под их влиянием традиционных обществ. Некоторые из этих традиционных обществ были просто-напросто поглощены техногенной цивилизацией; пройдя через этапы модернизации, они превращались затем в типичные техногенные общества. Другие, испытав на себе прививки западной технологии и культуры, тем не менее сохраняли многие традиционные черты, превратившись в своего рода гибридные образования.

Сравнительный анализ традиционной и техногенной цивилизаций (или обществ) проведем, опираясь на исследование В.С. Степина1. Различия между ними носят радикальный характер. Традиционные общества характеризуются замедленными темпами социальных изменений. Конечно, в них также возникают инновации как в сфере производства, так и в сфере регуляции социальных отношений, но прогресс идет очень медленно по сравнению со сроками жизни индивидов и даже поколений. В традиционных обществах может смениться несколько поколений людей, заставая одни и те же структуры общественной жизни, воспроизводя их и передавая следующему поколению. Виды деятельности, их средства и цели могут столетиями существовать в качестве устойчивых стереотипов. Соответственно в культуре этих обществ приоритет отдается традициям, образцам и нормам, аккумулирующим опыт предков, канонизированным стилям мышления. Инновационная деятельность отнюдь не воспринимается здесь как высшая ценность, напротив, она имеет ограничения и допустима лишь в рамках веками апробированных традиций. Древняя Индия и Китай, Древний Египет, государства мусульманского Востока эпохи средневековья и т.д. – все это традиционные общества. Этот тип социальной организации сохранился и до наших дней: многие государства третьего мира сохраняют черты традиционного общества, хотя их столкновение с современной западной (техногенной) цивилизацией рано или поздно приводит к радикальным трансформациям традиционной культуры и образа жизни.

Что же касается техногенной цивилизации, которую часто обозначают расплывчатым понятием «западная цивилизация», имея в виду регион ее возникновения, то это особый тип социального развития и особый тип цивилизации, определяющие признаки которой в известной степени противоположны характеристикам традиционных обществ. Когда техногенная цивилизация сформировалась в относительно зрелом виде, то темп социальных изменений стал возрастать с огромной скоростью. Можно сказать, что экстенсивное развитие истории здесь заменяется интенсивным; пространственное существование – временным. Резервы роста черпаются уже не за счет расширения культурных зон, а за счет перестройки самих оснований прежних способов жизнедеятельности и формирования принципиально новых возможностей. Самое главное и действительно эпохальное, всемирно-историческое изменение, связанное с переходом от традиционного общества к техногенной цивилизации, состоит в возникновении новой системы ценностей. Ценностью считается сама инновация, оригинальность, вообще новое (в известном смысле символом техногенного общества может считаться книга рекордов Гиннеса в отличие, скажем, от семи чудес света – книга Гиннеса наглядно свидетельствует, что каждый индивид может стать единственным в своем роде, достичь чего-то необычного, и она же как бы призывает к этому; семь чудес света, напротив, призваны были подчеркнуть завершенность мира и показать, что все грандиозное, действительно необычное уже свершилось).

Техногенная цивилизация началась задолго до компьютеров и даже задолго до паровой машины. Ее предпосылки были заложены первыми двумя культурно-историческими типами рациональности – античной и средневековой. С XVII века начинается собственное развитие техногенной цивилизации. Она проходит три стадии: сначала – прединдустриальную, потом – индустриальную и, наконец – постиндустриальную. Важнейшей основой ее жизнедеятельности становится прежде всего развитие техники, технологии, причем не только путем стихийно протекающих инноваций в сфере самого производства, но и за счет генерации все новых научных знаний и их внедрения в технико-технологические процессы. Так возникает тип развития, основанный на ускоряющемся изменении природной среды, предметного мира, в котором живет человек. Изменение этого мира приводит к активным трансформациям социальных связей людей. В техногенной цивилизации научно-технический прогресс постоянно меняет способы общения, формы коммуникации людей, типы личности и образ жизни. В результате возникает отчетливо выраженная направленность прогресса с ориентацией на будущее. Для культуры техногенных обществ характерно представление о необратимом историческом времени, которое течет от прошлого через настоящее в будущее. Отметим для сравнения, что в большинстве традиционных культур доминировали иные понимания: время чаще всего воспринималось как циклическое, когда мир периодически возвращается к исходному состоянию. В традиционных культурах считалось, что «золотой век» уже пройден, он позади, в далеком прошлом. Герои прошлого создали образцы поступков и действий, которым следует подражать. В культуре техногенных обществ иная ориентация. В них идея социального прогресса стимулирует ожидание перемен и движение к будущему, а будущее полагается как рост цивилизационных завоеваний, обеспечивающих все более счастливое мироустройство.

Техногенная цивилизация существует чуть более 300 лет, но она оказалась весьма динамичной, подвижной и очень агрессивной: она подавляет, подчиняет себе, переворачивает, буквально поглощает традиционные общества и их культуры – это мы видим повсеместно, и сегодня этот процесс идет по всему миру. Такое активное взаимодействие техногенной цивилизации и традиционных обществ, как правило, оказывается столкновением, которое приводит к гибели последних, к уничтожению многих культурных традиций, по существу, к гибели этих культур как самобытных целостностей. Традиционные культуры не только оттесняются на периферию, но и радикально трансформируются при вступлении традиционных обществ на путь модернизации и техногенного развития. Чаще всего эти культуры сохраняются только фрагментарно, в качестве исторических рудиментов. Так произошло и происходит с традиционными культурами восточных стран, осуществивших индустриальное развитие; то же можно сказать и о народах Южной Америки, Африки, вставших на путь модернизации, – везде культурная матрица техногенной цивилизации трансформирует традиционные культуры, преобразуя их смысложизненные установки, заменяя их новыми мировоззренческими доминантами.

Техногенная цивилизация в самом своем бытии определена как общество, постоянно изменяющее свои основания. Поэтому в ее культуре активно поддерживается и ценится постоянная генерация новых образцов, идей, концепций или инновации. Лишь некоторые из них могут реализовываться в сегодняшней действительности, а остальные предстают как возможные программы будущей жизнедеятельности, адресованные грядущим поколениям. В культуре техногенных обществ всегда можно обнаружить идеи и ценностные ориентации, альтернативные доминирующим ценностям. Но в реальной жизнедеятельности общества они могут не играть определяющей роли, оставаясь как бы на периферии общественного сознания и не приводя в движение массы людей.

В основе современного развития техногенной цивилизации лежит развитие технологий. Выделим вслед за Д. Вигом основные смыслы понятия «технология». Это понятие соотносится со следующими трактовками.

1). Совокупность технического знания, правил и понятий.

2). Практика инженерно-технологических профессий, включая нормы, условия и предпосылки применения технического знания.

3). Технические средства, инструменты и изделия (собственно техника).

4). Организация и интеграция технического персонала и процессов в крупномасштабные системы (индустриальные, военные, коммуникационные и т.п.).

5). Социальные условия, которые характеризуют качество социальной жизни как результата накопления технической деятельности.

Россия (точнее, Советский Союз) в ХХ веке прошла модернизационный период развития и вошла в число техногенных обществ. В 80-х годах ХХ века было две страны, способных произвести любой продукт, соответствующий технологиям того периода – СССР и США. Но модернизация в СССР не дошла до высоких технологий, что связывают (как ни парадоксально это выглядит для неспециалистов) с высокими ценами на нефть, а также недостачей продуктов питания, неумеренными кредитами Л.И. Брежнева и
М.С. Горбачева, развалом СССР, трансформационными проблемами 90-х годов.

Какова роль образования в обществе высоких технологий? Из этого краткого анализа видно, что научное образование становится одним из системообразующих факторов техногенной цивилизации, а образованный человек, специалист – основополагающей ее ценностью и ресурсом развития. Причем возрастает ценность как всеобщего базового образования граждан, так и подготовка специалистов с высшим образованием. Система образования – это генетическая память общества и способ трансляции знаний, умений и навыков научно-технической деятельности.

Научное образование сталкивается с вопросами соотношения научного и вненаучного знания. Мы уже многое знаем о проблеме разграничения научного и вненаучного знания, названной К. Поппером проблемой демаркации, а В.А. Лекторским обозначенной в качестве вопроса о «скользящей границе», которую трудно уловить, особенно когда речь идет о принципиально новом знании. Здесь легко впасть в комплекс, обозначаемый нарицательным именем «лысенковщины», того, что сложилось на основании политических и идеологических претензий, или попасть в плен идеологических шор «кибернетики как лженауки» на основании одного только трезвого утверждения «отца кибернетики» Н. Винера о том, что информация является реальностью, отличной от вещества и энергии (на том только основании, что Винер неосторожно сказал: «материя» вместо «вещество»). В итоге весьма часто целые отрасли научных исследований могут тормозиться в своем развитии, как это случилось с гелиобиологией А.Л. Чижевского.

Вненаучное знание разделим на донаучное, преднаучное, художественное и религиозное. Если донаучное основано преимущественно на эзотеризме и интуиции, то преднаучное – главным образом на дотеоретических формах обобщения опыта и передаче его в виде умений и навыков будущим поколениям. Вместе они составили основание так называемой «житейской мудрости», или обыденного сознания, ассоциирующегося со здравым смыслом людей. В современности донаучное знание предстает либо как девиантное (маргинальное, остающееся в стороне от развития научной мысли, как, например, описываемое К. Кастанедой знание дона Хуана), либо как паранормальное (стремящееся соблюсти формы научности, но параллельное науке знание, к которому можно отнести весь массив современной эниологии: уфологию, экстрасенсорику, концепции полтергейста, левитации и т.п.). Иногда первое пересекается со вторым, и их трудно различить. Многие считают все это псевдознанием. Но, подобно тому, как это имеет место с проблемой вечного двигателя, многие члены научного сообщества всерьез увлекаются вненаучными идеями, справедливо полагая, что в будущем часть этих идей может войти в орбиту самого серьезного научного поиска.

Среди побудительных мотивов, поддерживающих существование вненаучного знания рассмотренного выше типа, – надежда найти чудодейственные способы решения научных проблем1. Человек жаждет чудес вроде препарата, излечивающего от всех болезней (панацеи); способа получения пищи из неорганических веществ; рецепта философского камня, эликсира бессмертия и точного предсказания судьбы. Известно, что в этом – истоки алхимии и астрологии, ставших основанием многих последующих исследований в химии и астрономии соответственно. Ученые относятся к таким знаниям по-разному. Так, академик В. Гинзбург предлагал организовать специальную борьбу с антинаучными измышлениями; в какой-то мере его поддерживает академик М. Волькенштейн. Напротив, последователь концепции ноосферы академик В.П. Казначеев считает это продолжением лысенковщины, порочной практикой неизвестное и непривычное объявлять лженаучным.

Что касается художественного знания, то оно основано на образно-эмоциональном восприятии и по некоторым свойствам ближе к мифу. О религиозном знании в его основополагающей части (символы, таинства, то, что основано на постулатах и догматах веры и откровения) мы говорили достаточно, и к его анализу возвращаться не будем.

В отличие от вненаучного, научное знание в процессе своего становления поднимается до уровня объяснения фактов, осмысления их в системе понятий данной науки, включается в состав теории. Оно добывается с помощью специфической научной деятельности, включающей достижение понимания как чувства, что найдено удовлетворительное объяснение круга наблюдаемых явлений, строгую логику доказательства и экспериментальную проверяемость утверждений теории. Кроме того, разработаны требования к научной теории, они же критерии научности, из которых приведем следующие.

1). Логическая единственность. Ввел А. Эйнштейн как требование полноты описания при условии минимизации логически взаимосвязанных понятий и «произвольно установленных соотношений между ними (основных законов и аксиом)»1.

2). Непротиворечивость. В научной теории не допускается совмещение логически несовместимых, противоречащих одно другому суждений. Следует отметить, что с точки зрения этого требования, первое (единственности и полноты) никогда не может быть выполнено целиком. Это вытекает из теоремы Геделя о неполноте. Точнее поэтому говорить не о полноте, а о необходимости и достаточности данного описания для достижения понимания изучаемых явлений, входящих в сферу теории. Например, в 30-е годы ХХ столетия группа американских философов науки (Айер и др.) выдвинула пробабилистскую (вероятностную) версию связи теории и фактов. Для каждой теории, согласно этой точке зрения, следует указывать ее эмпирический базис вместе со степенью вероятности соответствия этой теории базису.

3). Целостность (системность) и внутренняя согласованность (когерентность) высказываний теории, включая процедуры введения и выведения терминов, их связывания в суждения.

4). Доказательность, обоснованность входящих в теорию положений, включая достижение возможного максимума подтверждающих теорию и эмпирически проверяемых следствий.

5). Максимальная, в сравнении с конкурирующими теориями, ее объяснительная и предсказательная сила, при том, что структура объяснения и предсказания однородны.