Глава 4. Кто такой Кронос и чего он хочет?

Кто такой Кронос и чего он хочет?

Прежде всего я хочу прочитать несколько цитат из Ямвлиха. Ямвлих – это основатель сирийской школы неоплатонизма III века нашей эры, ученик Порфирия, который в свою очередь был учеником самого Плотина – основателя неоплатонизма.

Ямвлих комментирует Платоновского Тимея.

«Тимей» «Время же возникло вместе с небом, дабы, вместе рожденные, они и распались бы вместе, если наступит для них распад. Первообразом же для времени послужила вечная природа, чтобы оно уподобилось ей, насколько это возможно. Ибо первообраз есть то, что пребывает всю вечность, образ же возник, есть и будет в течение всего времени». То есть, архетип – вечен, а образ, порождаемый архетипом – развивается во времени. В своих комментариях на «Ти­мей» Ямвлих пишет:

По этим основаниям время также, насколько это ему возможно, уподоблено образцу вечной природы, и данное вре­мя похоже на вечность, и уподоблено себе, насколько это возможно на основании его единообразной природы, и создается через единую энергию, и выступает в согласии с ней, и дает определение всем вещам, которые возникают, даже отличаясь друг от друга».

Ямвлих демонстрирует и другие аргументы на ту же тему:

«Ибо первообраз существует, пребывая всю вечность, образ же возник, так что он есть и будет в течение всего времени». Итак, то, что существует в умопостигаемом как парадигма, в становящемся превращается в образ. И то, что там существует согласно вечности, здесь - согласно времени. И то, что в умопостигаемом есть в «сейчас» по бытию своему, здесь становится в продолжении всего времени. И сущее, пребывающее там равным себе образом, в этом месте проявляется как то, что становится и еще только будет. И неразъединенное там здесь разъединено. И теперь средняя, двойственная природа времени становится очевидной, ибо время является средним между вечностью и небесами; оно двойственно, так как приходит к существованию вместе с космосом, будучи упорядоченным вечностью; и предводительствует космосом, уподобляясь вечности». Очень важный момент в этом: здесь время трактуется и как вечность и как упорядоченное течение. И это происходит как бы одновременно, хотя слово «одновременно» здесь не совсем подходит, потому что вечность – она всегда есть вечность. Это единое мгновение, тянущееся без конца. Известный исследователь мифологии Мирча Элиаде подчеркивал, что в истории человечества существует два периода: период мифологический, когда человечество жило как бы вне времени - в вечности, и период, когда время «завременилось», стало линейным. Образы, в отличие от прообразов начинают развиваться во времени. До того существовали архетипы, и человечество в тот период времени жило по архетипическим законам, олицетворяло собой миф. Т.е. все шло циклически, по стопам предков, не отступая ни на шаг.

Далее обратимся к родословной и сотворению мира, о котором тоже сказано в Платоновском «Тимее». В частности место про то, что От Геи (Земли) и Урана (Небеса) родились Океан, Кронос с Реей и все их поколение, Ямвлих относит Океан, Кроноса и Рею к трем сферам между землей и небесами, так как они разделили ее натрое.

Океан правит над всей влажной сущностью. Рея – богиня, держащая вместе текучие и имеющие вид воздуха дуновения. Кронос же направляет высшее и самое тонкое место воздуха – эфир, занимая середину, ибо середина и центр среди нематериальных сущностей по Платону имеет большую силу, чем то, что вокруг него. Если они едины и подобны друг другу, то Ямвлих обосновывает, что Кронос – монада, Рея – диада, Океан – триада и далее все поколение титанов и титанид. Очень важное значение здесь имеет то, что Кронос – монада, как нечто неделимое, хотя и пребывающее в двух своих ипостасях как вечность и время. Это толкование Ямвлиха небезосновательно и в дальнейшем, когда мы будем говорить о Кроносе, мы с этим столкнемся.

Вкратце напомню генеалогию олимпийских богов и космологию сотворения неба и земли. Уран, после того как сочетался браком с Геей, боялся погибнуть от одного из своих детей, поэтому когда они рождались, возвращал их снова в недра земли. А Гея, изнемогавшая от бремени, уговорила Кроноса, родившегося последним, оскопить Урана. Кронос стал верховным богом. Серп, которым он оскопил Урана, Кронос бросил в море у мыса Дрепан (Серп) в Ахайе. Этот серп хранился в пещере в Занкле (Сицилия).

Далее в греческой мифологии говорится, что при нем наступил золотой век. А золотой век – это и есть вечность, когда люди живут в мифологическом времени, такого человека Мирча Элиаде называл «архаический человек». И до сих пор существуют на земле некие племена, которые мы можем называть архаическими, в которых время ещё не началось, они живут во время золотого века. Как правило, это племена в глубинах Африки, на севере Сибири, какие-то индейские племена и т.д. Кронос также боялся предсказания Геи, по которому кто-нибудь из его детей повторит его поступок и свергнет его. Ведь все циклично. Здесь мы сталкиваемся не с мифом об Эдипе, но с оскоплением отца ещё на более ранних этапах. Это зачатки мифа об Эдипе, не связанные с обладанием матерью, но эта борьба с отцом и вытеснение его начинается с самого начала времен. Кронос проглатывал рожденных ему Реей детей одного за другим. Так проглотил он Гестию, Деметру, Геру, Аида и Посейдона. От союза Кроноса с нимфой Филирой (которую он после, опасаясь ревности Реи, превратил в кобылицу) родился кентавр Хирон – в дальнейшем мудрый воспитатель многих богов младшего поколения.

Рея, беременная Зевсом, не желая лишиться последнего ребенка, родила его в глубокой пещере на Крите и скрыла там, а Кроносу дала проглотить камень. Когда Кронос понял, что обманут, стал искать Зевса по всей земле, но Рея всякий раз мешала ему это сделать.

Когда Зевс вырос, он начал войну с отцом. Рождение Зевса – это рождение героя, который выходит за стереотип. С одной стороны он выходит, а с другой и не выходит, потому что он так же оскопляет отца – второй виток времен. Здесь опять выступает Кронос, и как вечность и как течение времени, потому что говорится о десятилетней войне. Кронос был свергнут Зевсом и заключен в Тартар. Согласно орфикам, Зевс по совету Никты напоил Крона мёдом, тот заснул, и его оскопили. В момент оскопления, от семени Кроноса родилась Афродита. (В греческой же версии здесь обычно фигурирует Уран). Всех титанов, ставших на его защиту Зевс заключил в Тартар. Тартар – это самая дальнее и ограниченное место Аида.

Зевс сверг отца, освободил из его чрева братьев и сестер, заставив Кроноса изрыгнуть проглоченных им детей и воцарился над миром, сделав своих братьев и сестер олимпийскими богами. Дальнейшая история настолько общеизвестна, что не требует повторения.

По более позднему варианту мифа, Кронос из Тартара впоследствии был переселен на «острова блаженных». Отсюда в представлении древних греков «царство Кроноса» соответствовало сказочному «золотому веку». То есть это был век «вечного возвращения», когда время шло циклично, и фактически была вечность.

Кронос как монада, выступающая с одной стороны как вечность, с другой стороны как время. Отсюда сферы его влияния: цикличность и связанные с этой цикличностью границы, за которые невозможно выйти; линейность, с которой связаны Юность-Старость, поэтому Кронос – это такая связка - Вечный юноша и Старый мудрец; мудрость приходящая в старости; конечность, связанная с цикличностью, но и существующая в линейности, то есть Смерть.

У Кроноса несколько сфер, которые вытекают одна из другой, и с которыми люди сталкиваются ежедневно: время, ограничения, депрессия, вызываемая ограничениями, мудрость, возрастающая с годами, и смерть - это фундаментальное ограничение привычного восприятия - завершение земного времени. Как правило, люди боятся Кроноса так же как и Аида, вместо того, чтобы черпать из их кладовых бесценный опыт. Как там у Борхеса строчка: «бесценный опыт смерти извлекая...»

Жить без ограничений невозможно. Без ограничений человек теряет свою индивидуальность. Первое ограничение, которое мы всегда имеем при себе – это кожа, граница тела. Человек, который не осознает себя в теле, мало на что годится. Человек, который бежит от Кроноса, от осознания времени, конечности и смерти – таких людей Хайдеггер называл человек толпы – Das Man. Правда, далеко такой человек не убежит. Ограничения таких людей настигают внезапно, без всякой подготовки, и как правило вызывают у них наибольшие страдания, к которым они, увы, не подготовлены. С другой стороны, депрессия как следствие ограничения – это очень хорошее лекарство, позволяющее осознать себя, свои границы, контекст своей жизни, своей деятельности, своих эмоций, своей картины мира, переоценить что-то, произвести инвентаризацию опыта. Ограничение опыта - это тоже новый опыт. Но это лекарство не каждому по плечу. Есть люди, и их не так уж мало, кончающие жизнь самоубийством от депрессии. Им на долю выпадает еще более радикальное ограничение если они не справляются. Я полагаю, в том числе на основании архетипических бесед с Кроносом, что не справляются и поканчивают самоубийством те люди, кто был с Кроносом в каких-то скрытых, неосознаваемых конфликтах, в противоборстве с ним. Кто понахватал долгов, поотдавал Кроносу части своей души в обмен на то, чтобы не замечать времени, бежать от депрессии, не стареть, то есть каким-то образом лавировать между ограничениями. И когда они сталкиваются с каким-то очень сильным ограничением, они не выдерживают и кончают с собой. Такова моя теория. Ограничение достаточно полезно, если посмотреть на него с масштаба большего, чем масштаб текущего дня, потому что оно дает в какой-то момент возможность переключиться того жесткого сценария, который доминировал и по малому и по большому контексту. Если человек к чему-то привыкает, у него формируется жесткая доминанта, в этом случае ограничение полезно. Оно позволяет ограничить поступление сигналов в эту доминанту, и она начинает ослабевать и человек может переключиться на другую доминанту. Переживается это тяжело, потому что привычка к чему-то сформирована и отказ от нее всегда болезненен… Это могут быть мелочи: человек привыкает к комфортному образу жизни и вдруг кризис и т.д., приходится перейти на другой образ жизни. Тем не менее происходит пересмотр - зачем человеку было дано что-то, что он с этим сделал, как распорядился этим...

Возникает вопрос: ограничения создаются по бессознательной просьбе самого человека на каком-то более высоком уровне или это решение богов? Можно видеть, что все, очевидно, происходит по воле человека и богов. Что такое человек как не собрание богов? Если вспомнить нашу первую лекцию и слова о Совокупном заказчике, здесь диалектика очень сложная: боги управляют человеком, но и человек управляет богами. Сознательно или бессознательно происходит связанное с ограничениями, это уже вопрос другого ограничения - ограничения сознания. Сознание можно расширять. Для этого существуют различные средства, начиная от фармакологии и растений, и заканчивая упражнениями, медитациями, вхождением в ИСС и т.д. Тут мы тоже вступаем во взаимоотношения с Кроносом, и расширить мы его можем тоже всяк до своего предела, в зависимости от того, насколько мы в долгу у Кроноса. Все мы в долгу мы у Кроноса, каждый в младенчестве обращался к нему, испытывая какую-то боль, и ограничение с бессознательной просьбой, воплем об освобождения например от пеленок – одно из первых ограничений в жизни. Каждый в долгу по-своему. Возникает вопрос есть ли какие-то способы - как человек может отдать Кроносу часть долга? Отдать весь долг сложно, и приносит то, что мы называем освобождением, в том числе от времени (не знаю, насколько это возможно в человеческом теле). Есть способы отдать хотя бы часть долга. О них говорят на страницах книг многие, кто знает и не знает: проживание здесь и сейчас, проживание мгновения как длящейся вечности, соединяя Кроноса в Монаду в себе. Это здесь и сейчас, о котором много говорят в последнее время представители течения new age – это и есть собирания Кроноса в Монаду: ты живешь одновременно и в мгновении и в длящейся вечности. Если человек попадает в такую струю, не зацикливаясь на прошлом и будущем – считай, он отдает Кроносу часть долгов. Житие в потоке. В потоке настоящего. Но здесь представители New Age много путают на этот счет. Настоящее - это не только восприятие физических органов чувств, это также мир воображения (а заблуждением является считать мыслительный процесс неким злом, выпадением из настоящего в фантазирование), мир души, который тоже может проживаться в настоящем. Настоящее имеет значение как Настоящее т.е. ценное, максимально ценное, действительное существующее. Воображение - это действительно существующее, это психический мир, который игнорировать невозможно и сводить к функциям физического восприятия. Это тоже своеобразная кастрация, кастрация Кроноса, тоже ограничение. Жить можно и во внутреннем и во внешнем мирах, и на их грани, путешествовать туда сюда. Нахождение в настоящем может не совпадать с нахождением в текущем биографическом времени, потому что биография и время души - это вещи, которые иногда лишь соприкасаются, но чаще всего их траектории лежат в разных местах. Настоящее - это то, где ты находишься, лишь бы ты осознавал нахождение там. Само осознавание - это то, что придает времени настоящность. Поэтому "здесь и сейчас" – это не отсутствие воображения, это присутствие одновременно и в воображении и в физическом мире, но осознанное присутствие, когда человек рефлексирует: где он, зачем, почему, как. Если же человек пытается "остановить мгновение", привязаться к чему-то в потоке прошлого или будущего, то тем самым он продает Кроносу часть души, потому что в этом случае он вываливается из настоящего в обмусоливание того, что было или будет. Циклическое обмусоливание, это и есть стопорение, выпадение, попытка разделить Монаду. Его время начинает зацикливаться, Кронос его зацикливает. Здесь большая разница: зацикливание на чем-то в фантазии или в воображении, а в воображении можно двигаться и в потоке образов, не зацикливаясь, просто следуя за образами, наблюдая, воплощаясь в образы. Образы текучи, неповторимы, они не зацикливаются, развиваются – это постоянное взаимопревращение. Если ты зациклил какой-то образ - все, ты вывалился из настоящего. На это стоит обратить внимание. Ты можешь даже репетировать как репетирует артист роль, перенося себя мысленно на сцену. Но это будет живая работа души, живое пребывание в образе, который все время развивается, все время нов. Если же ты будешь смаковать или наоборот бояться одного и того же и в этом постоянно пребывать, тут ты попал в зацикливание. Так что можно находиться в воображении, можно находиться в фантазии, это будет живое, настоящее, если ты следуешь за образом, за его живым развитием, за его самоорганизацией, как бы сказал ученый. За каскадом выборов, за каскадом бифуркаций, которые превращают этот образ в вереницы других образов.

Если говорить о другом аспекте, то пребывание в здесь-и-сейчас, в вечности, в следовании за образом и одновременно в архетипическом настоящем времени приводит человека к Мудрости. Мудрости, которую человек извлекает из размышлений в соответствующем состоянии из аскезы как ограничения, из любых размышлений о конечности, о смерти. Лишь невротик размышляет о смерти зациклено, упираясь в какой-то барьер и зацикливаясь на этом барьере и там оставаясь. О смерти можно размышлять по-разному, медитативно отдаваясь образам. Ведь и Кронос, как и смерть, иногда изображается с косой в некоторых культурах. Средневековый философ, алхимик, часто изображался на гравюрах за письменным столом, на котором стоит череп с пустыми глазницами как напоминание о конечности и размышлениях о смерти, ограничениях, бренности человеческого бытия. Максимальная мудрость приходит через осознание этих вещей. Поэтому когда Кронос ставит перед человеком ограничение по взаимному согласию с его самостью, куда он, собственно, входит, как один из элементов, то у человека есть шанс отчасти помудреть. Из любого ограничения, даже из малейшего, даже из простуды, которая свалила человека на два дня, ограничив возможность активно продолжать свой образ жизни. Или опоздание на троллейбус или поезд, ограничивающее возможность попасть вовремя куда-то, дает возможность поразмыслить, т.е. отдаться потоку образов.

Время невозможно терять. Вернее его возможно терять если его не осознавать. Ты можешь думать, что тебе нужно заниматься чем-то определенным, вместо этого ты находишься в какой-то изоляции вынужденной, например, и этим не занимаешься. Но это не факт, что то, что ты думаешь, это тебе действительно нужно. Мысленно ты построил планы, планы не сбылись, ты чувствуешь себя ущемленным, ограниченным – в этом то и есть глупость человеческая, но если это осознать, то можно и помудреть, потому что в этот момент происходит работа души. Если пройти эту депрессию, не бежать от нее, не пытаться восполнить тут же якобы упущенное, а медитативно об этом размышлять, находясь в соприкосновении с временем. Еще один вопрос встает: Где та грань, где можно понять, нужно отступить или нужно бороться? Ведь нельзя только плыть по течению и отступать при малейшем препятствии, есть вещи, которые требуют некого преодоления. Кто-то борется и получает, кто-то отступает при препятствиях, кто-то борется с ветряными мельницами. Ответ может быть таким: И то и то имеет смысл. Для каждого выбора есть направляющие разных архетипов. Если кто-то борется с ветряными мельницами, значит кто-то из богов его направляет бороться с этим и извлекать из этого какой-то опыт. Возникает вопрос: где же выбор человека, если согласно этой логике его постоянно кто-то направляет? Выбор человека - это прислушаться к голосу того или иного бога, образно говоря, оседлать тот или иной луч, послушать голос, который требует отступить, или голос, который требует биться. Голоса исходят от разных ипостасей, от разных богов, они дают разный опыт, и невозможно сказать, что кто-то из них более правильный. Что же выходит, что в душе человека нет ни одной крупицы, принадлежащей лично человеку? Тут диалектика: - все ему и принадлежит, все боги ему принадлежат, в каком-то смысле он сам себя направляет через посредство богов, мифологических и архетипических персонажей. Тут стоит понимать не буквально, что человек состоит из богов, или боги составляют человека, или боги дергают за какие-то ниточки человека как марионетку. Здесь все сразу. Человек – это совокупность божеств, это он и есть, все боги ему принадлежат. Каждый бог сподвигает его на определенного рода мотивы, чувства, мышление, ощущения. Можно не пользоваться языком богов, разложить это по каким-то другим психологическим моделям, мотивациям, ценностям. Просто язык богов - это язык живого, мифологической картины мира. Если воспринимать душу как совокупность каналов чувственных и образных, связывающих всех богов воедино, то работа души заключается в постоянном выборе между этими мотивами, ну об этом я уже говорил в прошлой лекции в отрывке про понятие обстоятельств в режиссуре.

Есть много ситуаций, когда ум натыкается на ограничение. Среди них надо научиться различать, где ограничение нужно отодвигать, давая простор творчеству и познанию природы вещей умом, а где уму и не стоит пытаться объяснять необъяснимое, потому что это будет совершенно бессмысленная борьба с ветряными мельницами. У ума есть четкое функциональное назначение – описывать и инвентаризовывать некие явления, когда описание произведено. Есть явления, которые принципиально неописуемы, по крайней мере в эту эпоху, и это иногда бывает сразу понятно. Может быть, не хватает языка, потому что ум работает и с языком. Язык – это в том числе и образы. Есть знаменитая фраза, принадлежащая философу 20го века Людвигу Витгенштейну: «Границы моего мира - это границы моего языка», полагаю, эта фраза в какой-то мере пришла ему от Кроноса. Язык ведь тоже саморазвивающаяся система, растущая, ветвящаяся, где-то упирающаяся в тупики, где-то разветвляющаяся в новые течения, и возможно через тысячу лет у людей появится возможность описать то, что сейчас неописуемо. Но сейчас если нет языка, позволяющего это описать, это все равно что биться лбом в стену. Есть вещи принципиально иррациональные, которые не нужно сейчас описывать, основываясь на обстоятельствах этого времени. И лишь немногие люди, которые вышли на высокий уровень развития языка, это люди, для которых за каждым словом роится вереница образов, ограниченных для других, не имеющих какого-то опыта. Это крупные философы, мыслители, культурологи, ученые, мистики, и другие люди, которые могут входить в такое пространство языка, которое много что объясняет. Но к сожалению, большинству людей их не понять. Мы читаем скажем книгу какого-нибудь современного философа, например Деррида, Делеза, Фуко: отдельные слова понятны, а смысл ускользает, потому что нет образных связок, но нам это и не нужно - это для нас ограничение, которое по каким-то причинам нам не нужно понимать.

Образы взаимосвязаны еще множеством разнообразных связей с разных сторон, с разных углов зрения, контекстов. Ухватить это интуитивно можно, описать сложно, хотя такие попытки делаются людьми, которые владеют определенным уровнем языка. Поэтому язык - это очень важная вещь, он действительно расширяет границы, если ты даешь ему через себя протечь и осознаешь то, что через тебя протекает, осознаешь всю взаимосвязь образов, стоящих за каждым словом и словосочетанием. Это и есть раздвижение границ языка, и тем самым – расширение сознания. Иногда в одном слове можно постичь очень, очень много, потому что у него множество интерпретаций. И чем больше интерпретаций ты можешь увидеть в оном слове, предложении, тексте, там шире пространство твоего языка и твоего мира.

Обратимся к ипостаси Кроноса - фундаментальному ограничению, тоже имеющему множество интерпретаций, это смерть. Приведу цитату из Хиллмана:

Из-за того, что мы так мало связаны со смертью, которую несем внутри себя, кажется, что она «набрасывается» на нас извне, как внешняя сила. То, чего мы не осознаем в самих себе, всегда кажется приходящим извне. Теология всегда знала, что смерть есть главная забота души. Теология в некотором смысле посвящена смерти с ее таинствами и погребальными ритуалами, и описаниями райских небес и преисподней. Но сама смерть вряд ли открыта для теологического исследования. Религиозные каноны явились следствием догматов веры. Власть священничества черпала свое могущество из канонов, представлявших отработанную позицию в отношении смерти. Эта позиция может изменяться в зависимости от формы религии, но она всегда в ней существует. Теолог знает, какова его позиция в отношении смерти. Священное Писание, традиция и профессиональные навыки помогают теологу в объяснении того, почему существует смерть и какие действия ожидаются от него по отношению к ней. Надеждой психологии теолога и его властью является доктрина о жизни после смерти. Теологические доказательства существования души настолько связаны с канонами смерти — канонами бессмертия, греха воскрешения, Судного дня, что открытое исследование смерти подвергает сомнению саму основу теологической психологии. Мы должны помнить, что теологическая позиция начинается на полюсе, противоположном психологическому. Она начинается с догм, а не с данных; с окаменевших, неживых переживаний. Теология требует от души основания для утонченной системы веры в смерть, составляющей один из аспектов религиозной мощи. Если бы не было души, человек мог бы ожидать, что теология изобретет ее, чтобы узаконить древние исключительные права священничества на смерть».

Мы не знаем, в какой точке кривой каждой жизни статистически полагается войти в смерть. Мы не знаем, каково время плодоношения, отпущенное человеку до смерти. Мы не знаем, умирает ли душа вообще. Сказанная впервые Платоном в диалоге "Федон", повторенная в других источниках и в другие времена, преувеличенная, опровергнутая, вырванная из контекста философская максима оказалась истинной: философия — это стремление к смерти и умиранию. Философ обычно рассматривал жизнь с точки зрения смерти, а смерть с точки зрения жизни. Жизнь и смерть входят в мир вместе; глаза и глазницы, в которых они размещаются, рождаются в один и тот же момент. В момент своего рождения человек уже достаточно стар, чтобы умереть. По мере того как он продолжает жить, он продолжает и умирать. Смерть приближается постоянно, а не только в тот момент, который определяется медициной и устанавливается юридически. Каждое событие в моей жизни вносит свой вклад мою смерть, и мы созидаем свою смерть, живя день за днем. Логически может существовать противоположный взгляд: любой поступок, направленный против смерти, любое действие, сопротивляющееся смерти, наносит ущерб жизни. Философия может рассматривать жизнь и смерть в единстве. Для философии нет необходимости в том, чтобы они были взаимоисключающими противоположностями, поляризованными Фрейдом в образы Эроса и Танатоса, Смерть — единственная абсолютная действительность в жизни, единственная гарантия и истина. Вследствие того, что она — единственное состояние, которое должна брать в расчет вся жизнь, смерть — единственное, что принадлежит человеку a priori. Жизнь зреет, развивается и стремится к смерти. Получается что смерть — ее истинная цель. Мы живем для того, чтобы умереть. Жизнь и смерть содержатся друг в друге, дополняют друг друга, понятны только в терминах друг друга. Жизнь приобретает свою ценность с помощью смерти, и стремление к смерти — тот вид жизни, который часто рекомендуют философы. (в частности, начиная с Сократа) Если только живущее может умереть, только умирающее воистину живо. Устами Сократа Платон сказал, что философия — это репетиция смерти. Это одна из форм смертного испытания. Ее называли также "умиранием для мира". Естественно Смерть – это не только смерть физической оболочки, это уход от мира, отграничение от мира для того чтобы постигнуть мудрость жизни. Первый посыл при проработке любой проблемы человека заключается в попытке рассмотреть ее в качестве собственного переживания. Человек понимает суть проблемы, соединяясь с ней. Он приближается к проблеме смерти посредством умирания. А умираем мы постоянно, с рождения. Подход к вопросу о смерти требует умирания в душе, ежедневного, подобного тому, как тело умирает во плоти. И как телесная плоть обновляется, так и душа возрождается, испытав смертные переживания. Смертные переживания важны, они происходят иногда как катарсис, иногда в следствие каких-то медитативных практик, танатотерапии, приема ЛСД, иногда как следствие жизненного кризиса и ограничения. Следовательно, работа над проблемой смерти заключается как в умирании для мира с его иллюзорной, поддерживающей нас надеждой на то, что смерти в действительности не существует, так и в "умирании в жизнь", как проявлении свежего жизненного интереса к ее сущностям. Вследствие того, что существование и умирание в таком противопоставлении предполагают наличие друг друга, любой поступок, удерживающий смерть, препятствует жизни. "Как" умирать означает ничуть не меньшее, чем "как" жить. И вот тут еще раз возвратимся к Чайке. К монологу Мировой Души, который был написан Костей Треплевым:

«Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, - словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. (Пауза). Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа – это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря и, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь. Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит его... И вы, бледные огни, не слышите меня... Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрестанно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух. Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но этот будет, лишь когда мало-помалу, через длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль... А до тех пор ужас, ужас...»

Это ли не голос Кроноса так гениально воспринятый Чеховым, и вложен им в уста Нины Заречной.

Да, бессознательное оказывается неистощимым. Мы, как пловцы, можем скользить по волнам океана, и всегда из глубин на его поверхность поднимается что-то новое. В жизни, как в психике: мы постоянно сталкиваемся с необходимостью адаптации к новым обстоятельствам. Когда мы отказываемся от смертных переживаний, мы отвергаем и самый существенный вопрос жизни, в результате чего оставляем жизнь в незавершенном виде. В таком случае органическая смерть препятствует нашей встрече с принципиальными вопросами и лишает нас шанса на искупление. Чтобы избежать такого состояния души, традиционно называемого проклятием, мы обязаны прийти к смерти прежде, чем она придет к нам.

Здесь уместно еще раз обратиться к богу-правителю царства мертвых – Аиду и расширить контекст представлений о нем:

Если Зевс действует как император, то Аид как кардинал, причем серый кардинал, исподволь. Голос Зевса громок, прям и точен. Аид идет окольными тропами через зов инстинктов. Они были бы прямыми, если бы люди могли свои инстинкты почувствовать и пережить. Потому, кстати, сейчас и проявляются нижние боги и они готовы отдавать людям части душ, потому что исчезла связь с инстинктами (кроме небольших племен, связанных с землей, крестьян, живущих здоровыми инстинктами), а это значит, еще немного и человечество вообще улетит куда-то с Земли, физически или в какой-то психоз, массовый вылет из тела. В обмен на то, что люди вернут силы взятые в долг у Аида, он возвращает приземленность, потому что ему обычно в болевых ситуациях отдают именно те части души, которые связаны с переживанием телесности, с ощущением тела, боли. А без ощущения тела человек – это уже не человек. Как шокирующее не прозвучит для некоторых духовных искателей, человек – это прежде всего тело, никакого духа они не найдут, пока не переживут себя через тело, иногда через боль, болезни человека приходится возвращать в тело. А то все бегут к духу, и давай телесное, человеческое отдавать, чтобы боль не испытывать. Ах, мне больно, ах Аид, помоги! - это естественно звучит по-другому, звучит это бессознательно, в утробе, в младенчестве, а зачастую и в зрелом возрасте. Бывает, что человек думает, что обращается к богу или к какому-то богу, или просто внутренне взывает о помощи, а обращение попадает к Аиду, потому что он переживает боль. «Обезболь меня!» - как бы говорит человек - ладно, обратился – получай обезболивающее – частично ты больше не в теле. Тебе будет легче, ты станешь невротиком. У невротиков проблем гораздо меньше чем у здорового человека, потому что он прячется от жизни в четырех стенах своего невроза. За долгие тысячелетия этих одолжений богам приблизился некий предел в этих процессах, поэтому нижние боги готовы идти на контакт, принимать долги.

Вся эта сложная система Совокупного заказчика, которая обучает человека, построена на таких приемах, которые не снились самым продвинутым дзенским наставникам, которые выстраивают свои парадоксальные ходы. У Совокупного заказчика гораздо более отточенные механизмы, технологии и провокаций и возвращений обратно. Если ты вступил в эту игру, поиграешь по полной. Я повторяю, сейчас есть возможность отыграться, отдать долги.

Стратегия Аида проста: он запугивает, провоцирует, подводит человека к грани жизни и смерти, в результате человек больше ценит жизнь, подойдя к этой грани. Некоторые, продавшие ему или другому богу часть души, не могут ценить жизнь при этом, ну что ж… Игра ведется в каком-то смысле не по человеческим правилам, человеку сложно охватить эти правила, а если удается, то он понимает, что здесь нет иллюзий гуманизма, безопасности. Все происходит в реальном режиме: войны, катаклизмы, все это дано пережить человеку как опыт, ценнейший опыт боли, лишений, утрат, страха смерти, самой смерти в конце концов. Кто-то из богов ведет себя как психотерапевт, утешает, предостерегает, подбадривает, кто-то провоцирует, кто-то подстраивает сложные ситуации, но выбирает сам человек, потому что он и есть совокупность этих богов. Часто приходится слышать от людей, занимающихся ченнелингом, они попадают на такой уровень сознания, где все сверкает, сияет. «Дорогое человечество, все будет хорошо, мы вас любим». Любим конечно, но любовью особой, настоящей божественной любовью, предполагающей и нанесение боли, страданий, смерти, и всего прочего. Им самим важно, чтобы человек прошел школу богов и освободился от них, а боги бы освободились от людей и возникла бы совершенно новая цивилизация. Люди создали богов в каком-то смысле, и теперь боги играют людьми. Здесь диалектика обоюдная, со стороны людей как бы бессознательная… И вот, играя таким образом, боги учат нас как освободиться. Хитрый процесс – эволюция.

Я говорил уже, что Аид учит через страх, тревожность, безнадежность, депрессию, отчаяние. Зевс, например, через упоение успехом, удачливость. Но с божественной точки зрения все эти чувства не лучше и не хуже одно другого, все они дают опыт, все их нужно пройти и выйти на другой уровень человечности. Кто-то эти уроки понимает, кто-то нет, человечество поставило слишком большие барьеры в виде мыслительных конструкций, догм, зацикленности и прочего и разучилось воспринимать прямой язык богов. Потому что даже сны стали людям не понятны, хотя ещё 2000 лет сны расшифровывались, сейчас же нужен психотерапевт, чтоб в процессе анализа понять сигналы интуиции, приходящей через сны. Интуиция – это и есть наши голоса. Чувство депрессии стало поводом к наложению на себя рук, хотя оно предназначено для совсем другого. Страх воспринимается как предлог для бегства от себя, замыкания в себе, изоляции или в лучшем случае посещения психотерапевта, а страх нужно прожить, прочувствовать как инстинкт. Всевозможные догмы и учения, религиозные и научные, политические, теологические оторвали человека от языка богов, и он уже стал не понятен. Уроки богов стали восприниматься исключительно через голову в худшем смысле этого слова – через догмы, верования, книжную религиозную проповедь, информацию, не переваренную, не пережитую как опыт. Путь к богам – это одновременно путь к инстинктам, а не куда-то к некому неведомому духу. Дух, это тоже инстинкт, он неотрывен ни от тела, ни от формы человеческой. В предельной стадии да, это переход на другой уровень человеческого, когда человек проживает и тело и эмоции свои, и инстинкты, и личность и дальше уже выходит к осознанию себя в совершенно иных границах коллективного мира, только тогда ему открывается возможность духа, до этого дух – пустая абстракция. Дух разлит во всем, и в богах, и в душе, в теле. Это разделение дух – душа – тело настолько условно, настолько по сути дела неправильно, потому что все они настолько переплетены, что вычленить что-то одно в принципе невозможно. У них нет границ, все это один конгломерат. Например, человек хочет избежать какой-то боли и отдает Аиду часть души, она поступает к нему в обучение каким-то образом, т.е. он проводит ее по кругам своего царства, показывает ей все это, дает возможность прикоснуться. Но в это время у человека не только души не хватает, но и какая-то часть его тела деревянная, какая-то группа мышц сжата как комок, как правило с Аидом связана гладкая мускулатура, скелетная мускулатура, мускулатура органов. Т.е. он одновременно отдал и душу и тело. И это становится хроническим, боль и часть тела не чувствуется – это мышечный зажим, блок – он во владении Аида. Но не просто во владении вида, он проходит там какой-то опыт, и его надо возвращать. Причем так как это дела глубинные, связанные с Аидом, до этих глубоких спазмов не добраться даже массажем. Какие-то участки гладкой мускулатуры, до которой не добраться, напряжены хронически, и если, даже, допустим, человек работает с собой и сможет найти мастера по глубинному массажу, который доберется до этих зажимов, то максимум, что он сможет сделать - это на день-два расслабить это напряжение, может быть - на месяц - при нескольких сеансах. Но не будешь же все время ходить к массажисту, ведь причина не в теле, а в том, что душа (часть души) находится у Аида. Это если у человека бессознательный "договор" с Гермесом или Афиной или еще с кем-то, то здесь можно снять его последствия телесно-ориентированной работой - глубинным массажем, йогой, цигун и другими видами телесных практик, а если "договор" с Аидом, или еще хуже, с Чернобогом, то здесь телесной работой не ограничиться. Но, повторюсь, сейчас такое время, что нижние боги готовы отдавать напряжение и из костей, и из глубинных мышц, если человек искренне и, главное, по адресу обратится. Это возможно потому, что тело, душа и дух нераздельны. И все дело в том - готов ли, согласен ли человек принять решение жить не в мире, построенном на иллюзиях безопасности, а принять в свою жизнь и боль и ужас от того, что он умрет (Хайдеггер называл это Ужас перед Ничто, который человек переживает, когда до глубин души осознает, что он живет к смерти: с бытия-к-смерти и начинается реальный путь к себе настоящему, и проходит и через ужас и через боль, увы).

Есть много информации, которую людям пока не нужно знать. В массе своей люди просто не готовы к огромному массиву информации, который заложен в коллективном бессознательном. Кому-то открывается психотерапевтическая доза этой информации, кому-то поглубже - экзистенциальная, - каждому по мере его готовности. Как выйти на контакт и раскрыть эту информацию? - Рецепт чрезвычайно простой: проживай свои чувства, проживай боль, ужас, экстаз, любовь, гнев... не отказывайся от этого, не убегай и контакт придет в той степени, в которой будешь открыт. Не обязательно, через слова - может быть, через чувства, интуицию, сновидения, ощущения... Опять же, такие свои качества, которые считаешь негативными: жадность, скупость, мстительность, стремление к разрушению - не нужно их вытеснять и делать вид, что ты "хороший мальчик или девочка". Жаден - признайся хотя бы самому себе, не гони это осознавание, проживи его, насладись им - оно же нужно тебе было когда-то, так не обманывай себя, возможно, если проживешь и осознаешь - сможешь отпустить - это и будет диалог с Аидом. Откройтесь сами себе, признайтесь, не прячьтесь в личины, все это есть в каждом человеке, вот и будет контакт, диалог, такая его форма, ведь для диалога не обязательно лишь рациональное понимание и слова, кстати, это наименее эффективная форма контакта. Очень много веков, особенно в Западной цивилизации, человечество делит чувства на хорошие и плохие и, соответственно, бежит от "плохих", вплоть до вытеснения их в бессознательное. Так люди попадают в свои же капканы. Это подобно ситуации, что ты когда-то принял решение не какать, чтобы быть чистеньким, день не какал, два, потом стал какать, но всех уверял на каждом перекрестке, что не какаешь. И вот уже две-три тысячи лет утверждаешь. Теперь, положим, понял, что дальше некуда и надо сознаться, но уже неловко - столько веков с пеной у рта утверждал, что чистенький. Переступить нужно через эту неловкость, другого рецепта нет. Так можно потерять репутацию "хорошего и правильного", но стать ближе к Жизни. Уловки ума все эти "правильности" и "хорошести". Да, когда-то боги, создали предпосылки для разделения на "хорошее" и "плохое", но всякое обучение адресно и исторично, сейчас другие времена, человечество уже вдоволь натыкалось мордой в грязь, пора возвращаться к жизни, к живым инстинктам. Боги как раз и являются инстинктами! Бог, природа, это одно. Говорить о том, что бог "не какает" (метафорически), что он - белый и пушистый, что он никак не связан с телесностью – глупо, это ошибка... Греки были ближе к богам, они чтили телесность, понимали, что тело-душа-дух - это одно и разделить их невозможно, разве что условно для удобства, как системы координат. Бог - инстинкт Жизни, если говорить о Едином... Первичный инстинкт. В нем все есть, и день и ночь и вдохновение и тупость, рождение и смерть. Боги не где-то вдалеке от тела, от материи, они отражают желания, инстинкты, потребности, ценности, мотивацию, эмоции, чувства, ощущения. Это не что-то эфемерное, отдельное от тела. И нет деления на низменное и возвышенное и т.п. Все эти категории возникают, как следствие социального заказа, но и он зачем-то был нужен, попущен, социум без этого не состоялся бы, а без социума человек не мог бы эволюционировать. Тут очень сложная диалектика... Общество ограничивает, давит, гнетет, но и без него невозможно... Итак: бог – инстинкт. Кронос и Аид составляют сложный инстинкт – инстинкт смерти. И не просто физической смерти, а как раз того смертного переживания, в котором так нуждается душа и о котором говорит, например Джеймс Хиллман.

Возвратимся к «Чайке»

Костя Треплев – это слабое юношеское эго, и в последнем действии, когда он убеждается в тщетности своих амбиций и, самое главное, столкнувшись в последнем действии пьесы с Ниной Заречной, в которую он был влюблен, не смотря на её измену с Тригориным, которая была воплощение Психеи – Души, и увидев, что она – образ Души, давно уже не имеет отношения ни к юношескому идеалу Мировой Души (о которой он писал), ни к Психее, что и ее засосала рутина и обывательщина – он, неподготовленное, слабое эго, кончает самоубийством – стреляется. Но тот герой, который воплощает в себе всех персонажей «Чайки», я бы сказал – некий герой нашего времени, того самого переходного времени, когда старое порушено, а новое еще не возникло, этот герой шизоиден – его эго разбито на несколько осколков, вместо юного слабого эго, т.е. - Кости, остается более взрослое, но тоже слабое эго – Тригорин, тоже не вырвавшийся их объятий Великой Матери. Кроме возраста и социального статуса, он несет в себе те же проблемы, а именно одержимость материнским комплексом через связь с Аркадиной - незрелой и своенравной избалованной Анимы. Смерть Кости – слабого эго была напрасной и не принесла никакой трансформации? Ведь смертное переживание, к которому призывает Хиллман – произошло… Чехов оставляет нас на распутье, заканчивая пьесу самоубийством Треплева, и, как мне кажется, поступает очень мудро: он ничему не учит, но подводит к выбору. Также, как, впрочем, и в «Иванове», и в «Трех сестрах», где погибает на дуэли Тузенбах, представляющий собой незрелую мотивацию к работе души – а возникнет ли на его месте новая – зрелая? – НЕИЗВЕСТНО, решать нам самим, так же как и в «Вишневом саде», умирает все старое, рубят сад, умирает память о прошлом – старый слуга Фирс… Чехов, предвосхищая Юнга и Хиллмана, да и многих других психологов и философов, живших до самого Чехова и после него, подводит нас в каждой своей пьесе (пожалуй, кроме водевилей) к моменту Трансформации, неизбежно связанной, как доказывает Хиллман со смертным опытом для души, и дальше оставляет нас наедине с самими собой…

Позволю себе ещё одну цитату из Хиллмана, из его работы «Самоубийство и душа».

«Философия поведала бы нам, что мы готовимся к смерти изо дня в день. Каждый из нас строит собственный "корабль смерти" внутри себя. Исходя из такой точки зрения, созданием собственной смерти мы ежедневно убиваем самих себя, так что всякая смерть — это самоубийство. Будь то "из-за нападения льва, или из-за падения в пропасть, или из-за лихорадки", но каждая смерть — наше собственное творение. И мы можем не просить вместе с Рильке: "О Боже, дай каждому человеку его собственную смерть", так как именно такую смерть Бог и дает нам, хотя мы и не понимаем этого, потому что она нам не нравится. Когда человек выстраивает каркас своей жизни ориентированным вверх по аналогии со зданием, взбираясь по лестнице шаг за шагом, этаж за этажом только для того, чтобы шагнуть из высокого окна или свалиться от сердечного приступа или инсульта, разве он не воплощает в жизнь собственный творческий план, разве не дана ему его собственная смерть? С такой точки зрения самоубийство уже не представляется одним из способов вхождения в смерть, поскольку в этом случае любая смерть — самоубийство.

С точки зрения философии, идя сознательно в направлении к смерти, мы строим лучший "корабль". В идеальном варианте по мере старения он становится все более несокрушимым, так что переход к нему из разваливающейся плоти может произойти без страха, своевременно и легко. Эта смерть, которую мы строим внутри себя,— вечное сооружение, "странный, таинственный корабль", где душа живет в окружении разлагающегося временного, бренного. Но смерть — дело нелегкое; а умирание — процесс безобразный, жестокий и исполненный страдания. Поэтому сознательное движение в направлении смерти, предлагаемое философией, должно стать главным человеческим достижением, воплощенным в образах героев нашей религии и культуры.

До тех пор, пока мы не можем выбрать смерть, мы не можем выбрать и жизнь. До тех пор, пока мы не можем заявить жизни решительное "нет", что на самом деле не равносильно ответу "да", единственное, что нам остается,— плыть по течению коллективного потока, реки жизни. Индивид, стоящий против этого течения, переживает смерть как первую из всех альтернатив, ибо идущий против течения жизни является ее противником и его отождествляют со смертью. И снова необходимо смертное переживание, чтобы отделиться от коллективного течения жизни и раскрыть в себе индивидуальность.»

Смертное переживание приносит нам индивидуальность. К тому же подходят герои Чехова, когда я писал о ведущих обстоятельств, когда религиозная догматика обрушилась на бессознательном уровне под влиянием таких обстоятельств как дарвинизм, фрейдизм, ницшеанство, теория атома и т.д. Оно ещё не построено – предстояние перед переживанием смерти и возрождением, которое ещё не наступило. Мы все ещё варимся в своей массе в переходе между 12 и 13 Арканом Таро. Про это – многие сюжеты А.П.Чехова. И об этом же пишет Хиллман.

«Индивидуальность требует мужества. А мужество еще с классических времен было связано с суицидальными аргументами: оно необходимо и чтобы выбрать тяжелое испытание жизнью, и чтобы войти в неизвестность по собственному решению. Душа претерпевает множество смертных переживаний, и при этом физическая жизнь продолжается; и, подобно тому как физическая жизнь приходит к завершению, душа часто создает образы и переживания, показывающие непрерывность явлений. Осознание как процесс кажется бесконечным. Для души ни бессмертие не является фактом, ни смерть не является концом. Мы не можем ни доказать, ни опровергнуть бессмертие. Психическое оставляет этот вопрос открытым.»

Вот как смотрит на вопросы души, самоубийства и опыта смерти Хиллман.

И теперь мы с этих позиций можем возвратиться к сюжету «Трех сестер» Чехова, имея уже весь понятийный аппарат связанный с Кроносом, Аидом, с 13-м арканом, с философией Хиллмана. Можем ли мы сказать, что проживая этот сюжет, мы проявляем или по крайней мере имеем возможность проявить мужество? Отступая на минуту от этого вопроса я поясню, что независимо от того, читали ли мы или нет классические произведения, сказки и мифы, мы несем эти сюжеты потенциально в себе – они являются архетипическими, т.е. каждый из этих сюжетов – дорожка лабиринта Души, которую мы договорились описывать как политеистическую неструктурную ризому (об этом в первой лекции). И чем более развита душа, тем более вероятность прогуляться по все большему числу наскакивающих друг на друга и пересекающихся тут и там дорожек, исчерпать своей жизнью максимум архетипических сюжетов и их вариаций, а то и создать своей жизнью новые дорожки и новые пересечения – продолжая с каждым поколением созидать Мировую Душу, что на мой взгляд и является задачей человека.

Посмотрим на сюжет «Трех сестер» еще раз, и при этом воспользуемся тем методом, которым ученица Юнга Мария Луиза фон Франс толковала сказки. Три сестры: Ирина, Маша и Ольга – это три основные функции (чувственная, интуитивная и сенсорная), четвертая – подчиненная функция (судя по сюжету, скорее всего – мыслительная) – это их брат Андрей, подававший надежды, но как и суждено подчиненной функции, так и оставшейся неразвитой. Более того, именно через эту функцию мы в сюжете «Трех сестер» попадаем под влияние теневой Анимы, проявленной в образе жены Андрея Наташи. Тузенбах – мотивация к развитию сенсорной функции (Ирины, которая мечтала как и другие функции – РАБОТАТЬ), но мотивация не желанная, идущая скорее от ума, а потому просто обреченная на гибель (Ирина не любит Тузенбаха, и соглашается идти за него замуж, лишь бы не остаться старой девой как старшая сестра Ольга, и попробовать все-таки начать работать). Основная функция – чувственная (Ольга), но она тоже не при делах, точнее, по определению основной функции – при делах (учитель в гимназии), но делах рутинных, от которых хочет да не может избавиться, получив в конце пьесы лишь повышение в той же самой рутинной работе (директор гимназии). Маша, олицетворяющая интуитивную функцию, тоже не развивается, она пристроилась, если можно так сказать в мещанском мирке, который олицетворяет ее старый глупый муж Кулыгин, и лишь появление романтической влюбленности в полковника Вершинина, влюбленности во что-то нереальное, в то, что по словам самого Вершинина будет очень нескоро – «через двести-триста лет после нас», лишь появление этой влюбленности вносит свежее дуновение ветерка залетевшего ненадолго и позволяющего лишь ностальгировать о том, что могло бы быть – бесплотные мечты, в которые так хочется верить, и которые совершенно несбыточны для вспомогательной интуитивной функции. А в нижнем этаже квартирует старый друг семьи, безнадежно в свое время влюбленный в покойную мать сестер и Андрея, старый спивающийся доктор Чебутыкин, олицетворяющий несбывшиеся мечты, хандру и груз воспоминаний, от которых иногда отвлекают минуты непосредственности и даже бодрости и озорства, в образах молодых веселых офицеров Федотика и Родэ, но они, увы, очень кратковременны, очень эпизодичны…

Эпизодичен и штабс-капитан Соленый, о котором мы уже говорили выше, но эпизодичен по-своему – он постоянно маячит на заднем плане, прямо как momento more – он по сути и является не только напоминанием о смерти, но той теневой фигурой, в которой смерть (по крайней мере для надуманной мотивации – Тузенбаха) уже созрела с начала действия и лишь дождалась своего часа в конце его. Мстительный Алеко, депрессивный Лермонтов, отвергнутый любовник дожидается все-таки своего выстрела. Маленькая смерть, смерть иллюзии, надежды, и неизбежное столкновение после этого с Кроносом – из этого может получиться толк… если, проходя, хотя бы бегло по этому сюжету в каком-то контексте своей жизни, мы найдем в себе мужество не бежать от Кроноса, а испить приготовленный для нас урок!

Все классики учат чему-то: Шекспир, Достоевский, Толстой... Чехов не учит. Он подводит душу к той развилке, где мы встречаемся с Аидом и Кроносом и оставляет нас там. В КАЖДОЙ своей пьесе и во многих рассказах он нас к этой встрече подводит. Но еще и ключи разбрасывает для встречи с Кроносом по ходу пьес. Он никого не оценивает. Он показывает - вот оно такое. Однозначных персонажей хороших или плохих у него почти нет. Есть люди с их экзистенциальным вакуумом. И некоторые из них, а значит и некие части нашей личности не бояться признаться себе в том, что они неудачники (чего так боится современный человек зазомбированный рекламой). А это очень важные внутренние голоса, которые можно отчетливо услышать в моменты отчаяния:

Монолог Андрея из «Трех сестер»:

«Только скажу и уйду. Сейчас... Во-первых, вы имеете что-то против Наташи, моей жены, и это я замечаю с самого дня моей свадьбы. Если желаете знать, Наташа прекрасный, честный человек, прямой и благородный – вот мое мнение. Свою жену я люблю и уважаю, понимаете, уважаю и требую, чтобы ее уважали также и другие. Повторяю, она честный, благородный человек, а все ваши неудовольствия, простите, это просто капризы...

(Пауза.) Во-вторых, вы как будто сердитесь за то, что я не профессор, не занимаюсь наукой. Но я служу в земстве, я член земской управы и это свое служение считаю таким же святым и высоким, как служение науке. Я член земской управы и горжусь этим, если желаете знать... (Пауза.) В-третьих... Я еще имею сказать... Я заложил дом, не испросив у вас позволения... В этом я виноват, да, и прошу меня извинить. Меня побудили к тому долги... тридцать пять тысяч... Я уже не играю в карты, давно бросил, но главное, что могу сказать в свое оправдание, это то, что вы девушки, вы получаете пенсию, я же не имел... заработка, так сказать... (Пауза.) Не слушают. Наташа превосходный, честный человек. (Ходит по сцене молча, потом останавливается.) Когда я женился, я думал, что мы будем счастливы... все счастливы... Но боже мой... (Плачет.) Милые мои сестры, дорогие сестры, не верьте мне, не верьте...»

Он находит в себе силы признаться что он неудачник. Но возможно фигура Андрея, раскопанная в сознании и душе кого-то из нас, поможет принять это в каком-то контексте жизни, и выйти из этого состояния. Потому что только приняв можно изменить.

Доктор Чебутыкин оттуда же, в состоянии запоя:

«Черт бы всех побрал... подрал... Думают, я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего.

Черт бы побрал. В прошлую среду лечил на Засыпи женщину – умерла, и я виноват, что она умерла. Да... Кое-что знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помню. Ничего... В голове пусто, на душе холодно. Может быть, я и не человек, а только делаю вид, что у меня руки и ноги... и голова; может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю. (Плачет.) О, если бы не существовать! (Перестает плакать, угрюмо.) Черт знает... Третьего дня разговор в клубе; говорят, Шекспир, Вольтер... Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал, будто читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость! И та женщина, что уморил в среду, вспомнилась... и все вспомнилось, и стало на душе криво, гадко, мерзко... пошел, запил...»

И ему хватает мужества признаться. И Косте Треплеву в середине пьесы. Но Треплев бросает эту фразу ещё ожесточенно, ещё не прожив, но тем не менее, первые нотки проживания начались:

«Это началось с того вечера, когда так глупо провалилась моя пьеса. Женщины не прощают неуспеха. Я все сжег до последнего клочка. Если бы вы знали как я несчастлив! Ваше охлаждение страшно, невероятно, точно я проснулся и вижу вот, будто это озеро высохло вдруг или утекло в землю. Вы только что сказали, что вы слишком просты, чтобы понимать меня. О, что тут понимать?! Пьеса не понравилась, вы презираете мое вдохновение, уже считаете меня заурядным, ничтожным, каких много… (Топнув ногой) Как я хорошо понимаю, как понимаю!»

В пьесах Чехова все эти герои сорвались в новое вечное возвращение. Ведь иные голоса смущают нас в эти минуты и мы откатываемся туда, где и были. А эффект трансформации наступит, если раскопать в себе Андрея, Костю Треплева, Иванова, Чебутыкина, услышать их и принять, дать этой правде (хотя бы она была в узком контексте) состояться и тут наступает выход в новую дорожку лабиринта.

Порой умирает что-то старое и отжившее, как дорогая память детства - это Фирс в финале Вишневого сада. И нарождается более сильное эго, пожалуй Ермолай Лопахин – пример сильного эго. У него серьезные планы. Он находит решение – рубить первобытный сад, делать дачи. Так, обретая крепость, мы пускаемся от романтизма к деловитому бизнесу. Это не есть конец индивидуации. Это ее переломный пункт.

Но не жаль ли нам расставаться с Вишневым садом? Сентиментализм и растерянность Раневской и Гаева, неуклюжесть и комплекс лишнего человека и неудачника Епиходова, неловкость Пищика…

Много вопросов, вопросов острых, нерешенных, перед которыми оказывается слабое эго. Попытка решить их, не бежать в другие образы, которые порой являются не живыми переживаниями, а лишь отвлекающими на минуту-час-день симулякрами (копии с несуществующего или давно утерянного оригинала, которыми так тщательно нас кормят, усыпляя и зомбируя средства массовой информации и стоящий за ними Морфей – зачем-то нужен ведь и он во всем этом лабиринте!) – так вот, попытка решить их, предстать перед лицом Кроноса, Аида, Персефоны… дает возможность для смерти-трансформации слабого эго, для открытости новым и новым сюжетам, для созидания новых сюжетов – для жизнетворчества… Работа души начинается где-то тут, как раз там, где оканчиваются Чеховские сюжеты…

Работа души начинается где-то тут.

К чему мы пришли?

Пожалуй здесь можно резюмировать фразой из Хиллмана: «Мифы управляют нашей жизнью. Они руководят историей болезни исподволь, через историю души. Иррациональность, абсурдность и ужас экспериментов природы, среди которых мы пытаемся жить, поглощаются образами и мотивами мифа и каким-то образом становятся объяснимыми. Некоторые люди должны прожить всю жизнь неправильно и затем неправильно покинуть ее. Как еще иначе мы можем объяснить преступление, извращение или зло? Завораживающая напряженность такой жизни и смерти обнаруживает работу неких сил, находящихся за пределами человеческого. Миф, обеспечивающий полноправное присутствие любого вида злодейства, предлагает более объективный подход к исследованию такой жизни и смерти, чем любое изучение личностной мотивации».

Хиллман, как постмодернист открывает нам множество выборов. Это разнообразие ответов позволяет выявить одну из предпосылок его архетипической психологии, а именно: существует множество ответов на все основные вопросы в зависимости от бога и мифологической темы, которая определяет наш ответ. Это может быть ответ бесстрастный и аполлонический, абстрактный и сатурнианский, ответ в форме дионисийской разрядки или божественной любви, героических подвигов или гефестовых артефактов. По-видимому, не существует единственного способа самопознания даже в тех случаях, когда психология отдает предпочтение методу интроспекции.

Но, прежде, чем мы придем к множественности и к Ризоме, нам потребуется пройти еще один линейный этап - проявление стадии окрепшего эго, уретральной доминанты, альфа-доминанты (Зевс, Перун, Один, Яхве-Сет). Это тема вечного вопроса: "Тварь ли я дрожащая или право имею?" - тема следующих глав.