В.В.Сдобников, О.В.Петрова * ТЕОРИЯ ЕРЕВОДА
ветствии с этим тезисом В.А. Жуковский предоставляет себе полную свободу в переводе, выражая через создание вроде бы переводного произведения собственную, яркую поэтическую индивидуальность. Как писал Е. Эткинд, «пристальное внимание к инонациональному характеру германской поэзии, к ее специфичности дало Жуковскому возможность обогатить русскую литературу новой образностью, новыми ритмами — иным, неведомым прежде типом поэтического мышления. Но это индивидуальное начало иностранной поэзии Жуковский подчинял другой индивидуальности более высокого разряда — индивидуальности поэта-переводчика. Возникало особого характера противоречие: остро понятая своеобычность иностранных поэтических культур и тем более поэтических личностей стиралась, даже порой нивелировалась во всепоглощающем индивидуально-лирическом мире Василия Андреевича Жуковского»23. И действительно, переводческое творчество Жуковского является, пожалуй, самым ярким примером того, как собственная поэтическая личность переводчика может воплощаться в создаваемом им тексте перевода, определяя как его характер в целом, так и отклонения от подлинника, в частности. К.И.Чуковский приводит множество примеров подобных отклонений от подлинника, причиной которых явились такие качества Жуковского-поэта, как романтизм, пуританизм, его склонность к христианской морали, меланхолии и сентиментальности24. Если Бюргер в «Леноре» пишет о брачном ложе, то Жуковский использует более смягченные варианты перевода — «ночлег», «уголок», «приют». Одно лишь слово в авторском тексте могло послужить толчком для создания целого образа, о котором автор даже
23 Э т к и н д Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до
Пушкина. Л.: Наука, 1973. С. 110.
24 Чуковский К. И. Высокое искусство. М.: Сов. писатель, 1988.
С. 25-28.
4AGb I. Очерк истории переводческой деятельности 29
и не помышлял. Так, Людвиг Уланд использовал в тексте слово со значением «часовня». На этой основе Жуковский «пишет» целое полотно: «Входит: в часовне, он видит, гробница стоит; Трепетно, тускло над нею лампада горит». Такое «дополнение» переводимого автора, «развитие» созданных им образов представлялось самому В.А. Жуковскому вполне естественным и закономерным, особенно в его собственном переводческом творчестве. «Я часто замечал, — писал он, — что у меня наиболее светлых мыслей тогда, когда их надобно импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей. Мой ум как огниво, которым надобно ударить об кремень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества; у меня почти все или чужое, или по поводу чужого — и все, однако, мое»25. Эти слова в полной мере относятся не только к авторскому творчеству Жуковского, но и к его переводческому творчеству.
В дальнейшем Жуковский пересмотрит свои взгляды на перевод. Достаточно упомянуть, что в 1831 году он публикует уже третий вариант перевода «Леноры», в которой героиню зовут также, как и в оригинале, и в этом переводе Жуковский стремится быть ближе к подлиннику. Приступая к своей последней работе — полному переводу «Одиссеи» Гомера, он пишет, что хочет «сохранить в своем переводе всю простоту оригинала и, будучи ему рабски верным, не изменить и законному государю моему, русскому языку»26. Основной причиной изменений в представлениях Жуковского о переводе, так же как и в представлениях других литераторов той эпохи, является привнесение в русскую литературу романтизма. Именно Жуковский одухотворил российскую словесность романтическими элементами. Романтизм же выдвинул совсем иную концеп-
25 Т о п е р П. М. Перевод в системе сравнительного литературоведе
ния. М.: «Наследие», 2000. С.64.
26 Там же. С.76.
Дата добавления: 2014-12-12; просмотров: 583;