ПЯТЬ НОТ

Наждачная пелена усталости застилала мои глаза. Сознание мое истончилось, как бумажный лист. Я провела за работой весь день и половину ночи и теперь боялась отойти ко сну.

Но что это: усталый мозг хочет сыграть со мной шутку? Мне послышались звуки мелодии. Впрочем, это вряд ли можно было назвать мелодией. Просто пять отдельных нот. Я открыла окно, чтобы увериться. Так и есть. Звук определенно доносился из сада.

Я умею понимать слова. Дайте мне фрагмент какого-нибудь рассказа, и я угадаю, что было в тексте до него и что будет после. Или, в крайнем случае, сведу к минимуму число возможных вариантов. Но язык музыки мне чужд. Откуда могли быть выдернуты эти пять нот – из припева колыбельной или, может, из похоронного марша? Я не могла в этом разобраться. Без начала и завершения темы, без ярко выраженной мелодии невозможно было определить, что Связывает вместе эти звуки. Всякий раз после первой ноты возникало мгновение тревожной тишины, словно эта нота не была уверена, прозвучит ли следующая или она уже затерялась в ночи, подхваченная порывом ветра. То же повторялось с третьей и четвертой нотами. И с пятой, которая не имела продолжения, заставляя думать, что рано или поздно непрочная связь между пятеркой нот будет нарушена и этот фрагмент рассыплется точно так же, как до того рассыпались остальные части мелодии, унесенные ветром, подобно сорвавшимся с дерева осенним листьям.

Странные звуки упрямо не желали раздаваться в те минуты, когда я напряженно прислушивалась, и тотчас возникали из ниоткуда, как только я переставала о них думать. Я вдруг вспомнила, что и раньше по вечерам, сидя за рабочим столом или уже находясь в постели, на границе между сном и явью, не раз улавливала подсознанием те же отдаленные ноты, тот же бессмысленный монотонный напев.

Однако сейчас я слышала их не в полудреме, а наяву. Прозвучала первая нота, но ее продолжение сгинуло в налетевшем шквале. «Концерт окончен», – сказала я себе и собралась укладываться в постель. Но тут же сквозь шум дождя до меня одна за другой долетели еще три ноты.

Ночь была очень темной. Настолько темной, что я, совершенно не видя деревьев сада, могла угадать их расположение только по звукам дождя: барабанная дробь – это по стеклу, мягкие глухие всплески – это полосы ливня на лужайке, журчание – это в водостоке, быстрое «кап-кап-кап» – это вода, падающая на землю с ветвей. А за всеми этими звуками, под ними и между ними, раздавались – если только это был не сон и я не сошла с ума – все те же пять нот. Ла-ла-ла-ла-ла…

Надев ботинки и плащ, я вышла из дома в темноту.

Я не могла разглядеть даже собственную руку, поднесенную к лицу. Дождь как раз притих, и я слышала только хлюпанье своих ботинок по лужайке. Но вот прозвучали ноты, резкие и немелодичные, – это был не музыкальный инструмент, а, скорее, плохо имитирующий его пронзительно-визгливый человеческий голос.

Очень медленно, короткими шагами, я двинулась в направлении звуков. Пройдя по дорожке вдоль бордюра, я свернула к садовому пруду – во всяком случае, так мне представлялось. Вскоре, однако, я потеряла ориентацию: ступила на рыхлую почву там, где, по моим расчетам, должна была находиться аллея, а еще через несколько шагов зацепилась полой плаща за низкие колючие кусты, оказавшиеся на месте тисового дерева. С того момента я начала ориентироваться только по звукам, которые, подобно нити Ариадны, указывали мне путь в темном лабиринте. Они повторялись через неравные промежутки времени, и всякий раз, услышав их, я делала несколько шагов в ту сторону, чтобы снова замереть в ожидании повтора. Как долго продолжалось это блуждание во мраке? Четверть часа? Полчаса? Знаю лишь, что в конце пути я наткнулась на ту самую дверь, через которую прежде покинула дом. Таким образом я прошла – или была проведена – по кругу.

В наступившем молчании ощущалась законченность. Ноты угасли, зато с удвоенной силой возобновился дождь.

Я не вошла в дом, а села на скамейку, опустив голову на скрещенные руки. Дождевые капли падали на мою спину и волосы, стекали за воротник.

С моей стороны было глупостью гоняться по саду за какой-то иллюзией. Я почти уверила себя в том, что эти ноты мне просто почудились. Постепенно мои мысли сменили направление. Как скоро может прийти письмо отца и поможет ли он с поисками Эстер? Я подумала об Анджелфилде и об Аврелиусе – каково ему будет, когда старый дом снесут? Затем я вспомнила о тамошнем привидении и о моей призрачной сестре, исчезнувшей в ослепительно белом пятне фотовспышки. Напоследок я решила завтра же позвонить маме, однако это меня мало к чему обязывало: решения, принятые глухой ночью, обычно теряют силу при свете дня.

И вдруг – мурашки по спине, реакция тревоги.

Чье-то присутствие. Здесь. Сейчас. Совсем рядом.

Я вскинула голову и огляделась.

Тьма была непроглядной. Она поглотила без остатка все живое и неживое, включая росший поблизости огромный дуб; мир свелся к ощущению наблюдающих за мной глаз и бешеному стуку моего сердца.

Это не могла быть мисс Винтер. Только не здесь. Только не в этот час.

Тогда кто?

Я почувствовала это прикосновение еще до того, как оно произошло. Что-то мягко прижалось к моему правому боку…

Это был кот, Призрак.

Он еще раз потерся щекой о мои ребра и мяукнул, с некоторым опозданием заявляя о своем присутствии. Я погладила его, прислушиваясь к тому, как постепенно успокаивается сердечный ритм. Кот издал довольное мурлыканье.

– Ты же совсем промок, – сказала я ему. – Идем, глупенький. Нельзя торчать на улице в такую ночь.

Он проследовал за мной в мою комнату и вылизал себя насухо, пока я заматывала мокрую голову полотенцем. После этого мы вместе забрались в постель. На этот раз – возможно, благодаря коту – я спала без сновидений.

Следующий день выдался мрачным и серым. По завершении очередной встречи с мисс Винтер я отправилась на прогулку по саду. В гнетущих дневных сумерках я попыталась повторить путь, проделанный мною прошлой ночью. Вначале это было несложно: я прошла по огражденной бордюрами дорожке и повернула в сторону пруда. Но дальше я потерялась. В моей памяти осталась рыхлая почва под ногами, но все ближайшие клумбы были в полном порядке: никаких следов ног. Тогда я двинулась наобум и сделала по саду круг, который мог приблизительно соответствовать – а мог и не соответствовать вовсе – маршруту моих ночным странствий.

Я не заметила ничего необычного. Если не считать встречи с Морисом, который, вопреки обыкновению, со мной заговорил. Я застала его тщательно заравнивающим взрыхленный пятачок земли. Услышав мои шаги позади себя, он распрямил спину, ворчливо бросил через плечо: «Ох уж эти лисицы» – и продолжил заниматься своим делом.

Я вернулась в дом и начала переносить на бумагу содержание утреннего интервью.