Лекция 1. Европейская культура эпохи Возрождения

Основные вопросы темы

1. Открытие мира и человека.

2. Лицевая и оборотные стороны европейского гуманизма.

3. Титаны эпохи Возрождения. Титанизм как культурный феномен.

4. “Барокко” – культура роскоши и смятения. Кризис возрожденческих идеалов – причины и следствия.

Кризиc официального христианского вероучения и самой Церкви, выразившийся в широко известной Реформации, университетская наука, где “семь свободных искусств” средневекового образца все более уступали место естествознанию и вообще опытным наукам, географические открытия и астрономические наблюдения, кардинально переменившие представления человека о мире и вселенной, наконец, широко известные успехи техники, развитие экономических, хозяйственных, культурных связей – все это не только ломало устои сословного, замкнутого, самодостаточного феодального общества, но и, что для нас особенно важно, кардинально изменило представления человека о самом себе. Человек, наконец, обнаружил свои возможности и способности как самостоятельной и далее самодовлеющей творческой силы. На наш взгляд, именно эти глубинные факторы, а не по-своему значительные, но все же второстепенные явления типа новых переводов античных классиков, способствовали неизбежному в такой ситуации обращении через голову отбрасываемого и изживаемого средневековья к наследию Греции и Рима.

Появились совершенно новые по характеру поведения и складу мышления люди, которые стали называть себя “гуманистами” и проводили время в многочасовых прогулках по садам и городским дворикам прекрасной Флоренции, услаждая свои неторопливые путешествия бесконечными беседами на самые разнообразные темы, обсуждая проблемы науки и веры, жизни и смерти, искусства и общества, прошлого и настоящего. Сам термин “гуманизм”, приписываемый Л.Бруни, употреблялся в те времена (конец XIV – начало XV вв.) не совсем в том смысле, в каком мы говорим о гуманизме, гуманности сегодня.

Для итальянских гуманистов в центре мироздания стоял не человек как божье творение, но скорее человек естественный, во всем многообразии его чувств, помыслов, желаний и страстей. Позже, отмечая эту ограниченность ренессансного понимания гуманизма, Ф.Ницше вздохнет и скажет свое знаменитое: “Человеческое, слишком человеческое”. Эпоха культивировала и воспитывала, с одной стороны, человека образованного, учтивого, утонченного ценителя красоты и всего изящного, свободно рассуждающего и мыслящего неординарно, но одновременно именно такого человека конституировала как “идеального придворного” (Б.Кастильоне). В частной жизни вообще торжествовал аморализм – впрочем, как и в общественной. Причины тому были естественны и просты: средневековая классическая христианская мораль оспаривалась или попросту отвергалась, а новые нормы еще не были утверждены как общеобязательные, Кроме того, исчезало с процессом смешения сословий и понятие сословной морали, сословных добродетелей.

Крайний аморализм сочетался с искушенным практицизмом и цинизмом (идеал политика по Маккиавелли – помесь шакала и лисицы и т.д.). Индивидуальность утверждалась через индивидуализм. Гуманизм обрачивался антигуманностью. Но в то же время во многом эта неповторимая, свойственная именно эпохе Ренессанса многосложность составляющих в системе ценностей порождала невиданный взлет талантов, титанов, дерзнувших соревноваться с Богом и в науках, и в ремеслах, и в литературе, и в художественном творчестве.

Классические шедевры Леонардо, Микеланджело, Бруналлески, Тициана, Рафаэля поражают не только гармоническим совершенством – прекрасно усвоенными уроками античности, но и невиданным ни в античные времена, ни в какие другие масштабом и дерзновенностью замыслов и свершений – совершенно исключительной работоспособностью. Имеется в виду и чисто физические колоссальные усилия вплоть до истощения сил. Столетний Тициан все писал и писал свои превосходные портреты, так и умерев за работой, равно как и Микеланджело, который практически ослеп, трудясь в течение нескольких лет в подвешенном состоянии вниз головой, расписывая потолок Сикстинской капеллы.

Это было время когда человек брал по максимуму от жизни и требовал по максимуму от себя и в работе, и в развлечениях, и в делах, и в проектах. Конечно же, дело вовсе не в том, что Колумб открыл не то, что хотел открыть, а Коперник не совсем правильно рассчитал форму движения планет – ошибки и заблуждения эпохи лишний раз подчеркивали ее неисчерпаемый творческий дух. Универсализм мастеров эпохи Высокого Возрождения вовсе не был дилетантским, он означал лишь стремление вырваться на просторы мысли и оттолкнуться от средневековой схоластики.

Зарождающаяся наука ориентировалась на опытное знание, чувственное восприятие, доверяла человеческому разуму, глазомеру, вкусу, таланту. Открывавшийся мир поражал своей непредсказуемостью, многогранностью, бесконечными тайнами и загадками, которые чрезвычайно интересно было разгадывать. Интересно было впервые вскрывать человеческое тело и разбираться в его устройстве, интересно проектировать необычные летательные аппараты и колдовать с ретортами и пробирками в поисках эликсира молодости и философского камня, интересно было с цифрами в руках рассчитать идеальный женский портрет и, что тоже вполне в духе эпохи, отведать все мыслимые и немыслимые наслаждения жизни, пуститься в рискованное путешествие вокруг света, а то и примкнуть к веселой компании морских пиратов. Однако, эти новые знания, новые интересы, новые открытия диктовали и новое, отнюдь не гармоническое мироощущение. Чем больше познавал человек, тем дальше он уходил от гармоничных идеалов античности, тем более нарастало трагедийное, страстное, мятущееся начало в культуре, нашедшее свое стилевое выражение в так называемом барокко.

Барокко неправильно рассматривать лишь с искусствоведческой точки зрения, т.е. как чисто художественное направление, характерное причудливостью, вычурностью формы, сложными композиционными изысками и трагическим, смятенным настроением. Все это присутствовало и в загадочных нагромождениях стихотворных и языковых фантазий испанского волшебника поэзии Л.Гонгора-и-Арготе или в грандиозных по напряжению страстей и ярких по колориту, утонченных религиозных исступлениях другого великого испанца – художника Эль Греко, или же в беспрерывном нагромождении объемов и прихотливости складок одеяний у скульптурных мадонн великого Л.Бернини. Но главное заключалось в другом. Весь мир представлялся человеку эпохи Позднего Возрождения порочным, в нем не было ожидаемой и чаемой гармонии, его раздирали войны, междоусобицы, эпидемии, продолжавшийся террор инквизиции и религиозные и социальные конфликты. В нем было очень трудно ориентироваться человеку, лишенному привычного социального, сословного знака, религиозных установок и жаждущего просвещенным умом объяснить непросвещенную реальность.

Великолепно выразил это кризисное по сути мироощущение замечательный английский поэт Джон Донн: “Все в новой философии – сомнение. Огонь былое потерял значение. Нет солнца, нет земли – нельзя понять, где нам теперь их следует искать. Все говорят, что смерть грозит природе, раз и в планетах и на небосводе так много нового: мир обречен, на атомы он снова раздроблен. Все рушится и связь времен пропала, все относительным отныне стало”. То, что настроение Донна не исключительно, но типично для передовых людей эпохи, доказывает весьма схожее по духу высказывание шекспировского героя. В одном из переводов Гамлет утверждает очень схожую мысль, делая из похожей по форме мысли вывод совершенно в духе человека эпохи Ренессанса, человека не размышляющего, но действующего: “Век расшатался, и страшней всего, что я рожден восстановить его”. Формулировка очень интересна, ибо она включает и очень важный момент личной ответственности за несовершенство мира, несовершенство века. Наступала какая-то новая эпоха. Контуры ее просматривались пока еще очень туманно.