ДЕБОШ СРЕДСТВАМИ АНТИПИСЬМА

Александр Михайлович Кондратов (1937 - 1993) кажется персонажем из рассказа Борхеса: выдуманным гениальным, но никому не известным писателем, никогда не печатавшимся, сильно обогнавшим время и вписанным в хорошо известную историю литературы, где никаких белых пятен уже не может быть. Между тем он человек вполне реальный.

УСПЕХИ В СПРИНТЕ

В 1953 г. мать привезла А.К. в Ленинград (где уже жил и учился на филфаке ЛГУ старший брат) и устроила ... в оперативную школу милиции (вероятно, ради лимитной прописки). Из этой школы А.К. вскоре сбежал. А поскольку имел успехи в спринте, поступил в Институт физической культуры им. Лесгафта. Его и окончил. Затем окончил филфак - не официально, а "вприглядку", как и положено будущему гению.(Не было – Э.К.)

В 1961 году в "Знании - силе", "Науке и жизни" и "Звезде" вышли первые научно-популярные статьи , в 1962-м - первая популярная брошюра ("Математика и поэзия"), тогда же и первая научная статья "Ритмика поэм Маяковского ("Вопросы языкознания", 1962, № 3), написанная не много не мало в соавторстве с академиком Колмогоровым.

Кондратову в это время 25 лет - начало спринтерское, многообещающее и не обманувшее: в 1969 году в институте востоковедения им была защищена кандидатская диссертация (тема связана с дешифровкой письмен Древнего Востока и Средиземноморья). К своему пятидесятилетию А.К. - автор более 50-ти книг (практически все они - научно-популярные), переведенных на 20 языков, с общим тиражом около 5 миллионов (!) экземпляров. Не говоря о двухстах статьях. Причём, помимо популяризаторской активности, выдававшей исключительную работоспособность, погружённость в любимый предмет и лекгость письма (например, в 1987 г. была завершена работа над трилогией о "новых Атлантидах"), велась работа и собственно научная.

В 1964 г. Кондратов погружается в дешифровку древних письмен, участвует в обработке хейердаловских находок на о. Пасхи, а в конце жизни совместно с профессором Игорем Дьяконовым трудится "над расшифровкой протобиблейского письма, которое, по всей вероятности, было предтечей алфавита, продолжает работу над текстами кохау ронго-ронго острова Пасхи и завершает докторскую диссертацию, посвященную методике расшифровки различных систем письма" (цитирую составленный самим Кондратовым "Творческий портрет для ВААП").

После этой "объективки" эпитеты "прозеванный" и "неизвестный", приложенные к автору 50 книг, звучат парадоксально. Но тут всё дело в уровне притязаний, в том, что сам А.К. считал главным делом жизни. Известный в узких кругах как матлингвист и в широких - как популяризатор кибернетики, разрешённой как раз в конце 50-х, для себя А.К. был прозаиком, поэтом и драматургом; гением, который занят реформой русской прозы в период её освобождения от оков сталинской цензуры и которому даже в изменившихся условиях всё равно нет хода в легальную печать.

ЗДРАВСТВУЙ, АД!

Были минуты, когда он с болью кричал: всё то, что издано, написано пальцем левой ноги, настоящее лежит (дома, под спудом), а ЖИЗНЬ УХОДИТ!.. Этот экзистенциальный страх ощутим в его прозе, где он был сублимирован в безобразные фантазии и злобу, умышленно унижающие человека. Эта проза явно писалась в состоянии стресса, причем не помогала способность его психотерапевтически изживать, а, наоборот, замыкала в нём намертво.

Страшилка "Там, за стеной" имела нестандартное жанровое обозначение: "безнадюга в четырёх октавах". Каждая из "октав" состояла из восьми рассказиков - один другого безнадёжней. Четыре авторских листа - и всё про то, что Город оказался под властью каких-то бит. Биты правят Городом и убивают из любви к искусству. И отсюда сатанинские образы: "Мне нужен глаз, глаз - обязательныо детский. ГЛАЗ!" ("Вместо обезъяны"). "Сегодня Лёшенька принёс из школы свеженькую язвочку . Большую, красную, на весь затылок. У бухгалтера Лившица во вторник отвалился нос. Он просто чихнул, и нос упал к нему на бумаги". ("И т.д.").

Лирический дневник "Здравствуй, ад!" (1957 - 1967) передает на своих 15 авторских листах все степени душевной боли и обиды на жизнь и людей. Произведение феерическое, насыщенное ненавистью, которая от переизбытка переходит в эстетическое качество, местами кажущееся гениальным - по соответствию стиля и всех выразительных средств тому психологическому состоянию, которое требуется возбудить в читателе: смесь злобы и боли.

К "Аду" примыкают безнадюга "Там, за стеной", "Рассказы Крейзи" (1956 - 1960) "Петербургские рассказы" (1957 - 1960) и Т.А.К. - "Театр Александра Кондратова" (1952 - 1977), составленных из драм абсурда.

"Осторожно, двумя пальцами, схватил тело мухи. Второю рукой оторвал крылья, потом лапки. Одну, вторую, третью. Подумал снова:

Больно ей?

Оторвал четвёртую лапку" ("Выход воспрещен", 1959).

"Четыре самца" (1958): посетители ресторана режут на части официантку, которая не подходит, чтобы принять заказ. Следует плотоядная сцена поедания свежего женского тела.

А.Битов, Б.Вахтин, С.Вольф, В.Голявкин, Р.Грачев, С.Довлатов, И.Ефимов, В.Марамзин ("ленинградская школа") были патриотами города как такового, и человек воспринимался ими сквозь гуманистическую призму. Всё представало каким-то милым, уютным. У Кондратова всё не так: внутри человека произошла чудовишная метаморфоза, духовные миазмы хлынули в мир и затопляют его. Кондратов ощутил, что человек превратился в форменного людоеда. В этом не было какого-то сверхъестественного открытия, просто надо было не побояться художественными средствами отреагировать на новое знание периода хрущёвских разоблачений. Практически боялись или даже просто не умели реагировать. Один А.К. смог.

ВЧИТЫВАНИЕ В КОХАУ РОНГО-РОНГО

В конце 1950-х Кондратов был и первым, и единственным, кто в русской прозе устроил такой бунт не только против мифического соцреализма, но и против "гуманистического пафоса". Это не русская транскрипция Кафки, это нечто иное: дебош средствами антиписьма, скандал-протест против лжи. О легаизации этих текстов А.К. серьезно не думал. К чёрту все условности: человек - дерьмо, жизнь - ад. Надо же об этом сказать определённо!

По сравнениюсо всей "ленинградской школой", у Кондратова, с точки зрения вечности, оказалось неоспоримое преимущество: он, успешный популяризатор, как прозаик был фантастически непрактичным, не желал думать о цензуре и дышать знаменитым "ворованным " воздухом. Но, существенно опередив всех исторически (Кондратов сразу начал с того, что к чему отдельные прозаики "ленинградской школы" пришли с годами), он остался, в конечном итоге, на обочине, не желая, так же как Марамзин, Ефремов или Битов, печататься ТАМ.

В принципе, в компании с Абрамом Терцом и Николаем Аржаком естественно было бы увидеть и Сэнди Конрада. Но никто не увидел и не узнал. Странная судьба... Странная ещё и тем, что именно оставшийся втуне Кондратов-прозаик - наиболее репрезантивный выразитель послесталинского универсума - периода обманной оттепели, духовной и социальной стагнации, с внушавшимися властями страхами и собственным ужасом за пропащую жизнь.

Именно в кондратовском Городе, где властвуют биты, приговорили к ссылке Бродского. В Ленинграде, описанном молодым Битовым или Валерием Поповым, такое невозможно. Юные дарования "ленинградской школы" ещё заполняли лёгкие "ворованным воздухом", а девственно чистые страницы - своими "розовыми соплями", активно стремясь интегрироваться в принятую систему "можно" - "нельзя" и попасть в центр всех вожделений - Союз писателей. А Кондратов в это время уже создал серьёзную прозу. Ибо не отвечал на социальный заказ, а выплескивал нечто из собственной глубины.

Своим "петербургским текстом" А.К. опередил всех. "Ночной шлем", "учебник бриджа в виде детектива" (20 печатных листов) - РОМАН УНИКАЛЬНЫЙ, я бы сказал, ВЕРШИНА ТВОРЧЕСТВА Кондратова. По этому пути потом не пытался идти никто, тут и сравнивать не с кем.

"Это учебник в виде жанра "психиатрического детектива", в жанре, созданном "Сэнди" в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов... Композиция романа имитирует колоду карт (!) для игры в бридж (!). Каждая часть - это определённый расклад... И если вы прочтёте роман "Ночной шлем" с колодой карт в руке, мы уверены, что прочуствуете прелесть игры в бридж" (из авторского предисловия).

Можно даже не вникать в детали бриджа, и тогда эта проза -виртуозная, изящно отделанная - будет воспринята как символ всей вашей реальности, где, как в дурдоме, две команды сражаются друг с другом за победу, которая невесть в чём состоит и непонятно, по каким правилам достигается. И козыри всё время меняются, и удача от одних переходит к другим, и инсулин наготове...

В последние годы А.К. жил вне семьи, просто один. Голодал, нуждался, быт его был страшен. В комнате лежали 20 кг риса, сухари на случай войны, 30 банок морской капусты - этим питался. Видимо, только в таком добровольном аду он мог продолжать вчитывание в кохау ронго-ронго и реконструировать протобиблейское письмо. Оторвал себе одну лапку, другую (Еженед.»Дело»)..