Уход героя

Последним актом в биографии героя является его смерть или уход. Здесь резюмируется весь смысл жизни. Нет необ­ходимости говорить о том, что герой не был бы героем, если бы смерть вызывала у него какой – либо страх; первым условием героизма является примирение со смертью.

«Сидя под дубом Мамры, Авраам увидел вспышку света и услышал сладкий аромат; оглянувшись вокруг, он увидел Смерть, во всем великолепии и красоте приближающуюся к нему. И Смерть сказала Аврааму: ‘Не думай, Авраам, что эта красота присуща мне, или что я в таком облике прихожу к каждому человеку. Нет, но если кто – либо так же праведен, как ты, тогда я надеваю эту корону и прихожу к нему, если же он грешник, я прихожу в облике разложения, и из его грехов делаю корону для своей головы и потрясаю его великим страхом, так что он приходит в полное смятение’. Авраам сказал ей: ‘Ты и есть та, что называют Смертью?’ Она же ответила: ‘Я есть имя горь­кое’ И Авраам ответил: ‘Я не пойду с тобой’ И Авраам сказал Смерти: ‘Яви нам свое разложение’ И Смерть открыла свое разложение, показав две головы, одна была с ликом змеи, вто­рая была подобна мечу. Все слуги Авраама, взглянув на растленный облик Смерти, умерли, но Авраам обратился с молит­вой к Богу, и он поднял их. Так как вид Смерти не смог заставить душу Авраама оставить его тело, Бог отделил его душу как во сне, и Архангел Михаил забрал ее на небо. После того как ан­гелы, принесшие душу Авраама, восславили Господа, воздав ему великую хвалу, и после того как Авраам преклонился перед Ним, раздался тогда голос Господа, и сказал Господь: ‘Отведите моего друга Авраама в Рай, туда, где жилища праведных Моих и обители святых Моих Исаака и Иакова в сердце его где нет ни забот, ни печали ни стенаний, а лишь покой и радость и вечная жизнь» ³⁶.

Иллюстрация XXIII Колесница Луны (Камбоджа)

Иллюстрация XXIV. Осень (Аляска)

Сравните со следующим сновидением. «Я оказался на мосту где встретил слепого скрипача. Все бросали монеты в его шляпу. Я подошел ближе и увидел, что музыкант не слеп. У него было косоглазие, и он сбоку смотрел на меня косящим глазом. Вне­запно там оказалась маленькая старушка, сидящая на обочине дороги. Было темно, и я был напуган. ‘Куда ведет эта дорога’ – подумал я. По дороге шел молодой крестьянин и взял меня за руку. ‘Ты хочешь пойти домой, – спросил он, – и выпить кофе?’ ‘Отпусти меня! Ты слишком крепко держишь меня!’ – закричал я и проснулся»³⁷.

Герой, который в своей жизни представлял дуалистическую перспективу, и после своей смерти остается объединяющим образом подобно Карлу Великому он лишь спит и пробужда­ется в час судьбы или находится среди нас в другом обличье.

Ацтеки рассказывают о крылатом змее Кетцалькоатле, мо­нархе древнего города Толдана в период золотого века его проц­ветания. Он обучил людей ремеслам, создал календарь и подарил народу кукурузу. Но когда время истекло, он и его народ были побеждены более сильной магией вторгнувшегося к ним наро­да, ацтеков Тецкатлипока, герой – воин более молодого народа и его времени, разбил город Толлан, и крылатый змей, царь зо­лотого века, еже: за собой свои дворцы, спрятал в горах свои сокровища, превратил свои деревья какао в мескитовые велел птицам с многоцветным опереньем, своим слугам лететь впереди него и в великой печали улетел. Он прибыл в город под названием Каухтитлан, где росло дерево, огромное и высокое и, подойдя к дереву, он сел под ним и посмотрел в зеркало, ко­торое принесли ему «Я стар», – сказал он, и это место было названо «Старый Каухтитлан. «Отдыхая снова в другом месте на своем пути и оглядываясь на оставшийся позади Толлан, он заплакал и его слезы прошли сквозь камень. В этом месте он оставил след там, где сидел, и отпечаток своих ладоней. Далее на своем пути он встретил колдунов, которые, встав на его до­роге, не давали ему продолжить путь до тех пор, пока он не научил их обрабатывать серебро, дерево и перья, а также искусству рисования. Когда он пересекал горы, все его спутники которые были карликами и горбунами, умерли от холода Дальше он встретился со своим противником Тецкатлипокой, который победил его в игре в мяч. Еще дальше он нацелил свою стрелу на большое дерево почотль; стрела также представляла собой большое дерево почотль; так что, когда оно пронзило первое, получился крест. Таким образом, он продвигался вперед, остав­ляя после себя множество знаков и новых имен, покуда нако­нец не пришел к морю. Он отчалил от берега ьа плоту из змей. Как добрался он к цели своего путешествия, Тлапаллану, сво­его родного дома, не сообщается³⁸.

Согласно другому преданию, на берегу он причес себя в жер­тву на погребальном костре, а из его пепла восстали птицы с мно­гоцветным опереньем. Душа же его стала Утренней Звездой³⁹.

Жаждущий жизни герой может противиться своей смерти и на некоторое время отодвигать свершение своей судьбы. Пишут, что Кухулин услышал во сне крик «столь ужасающий и страш­ный, что он, как мешок, упал со своей кровати в восточном крыле дома». Он выбежал из дома без оружия. За ним бежала его жена, Эмер, неся его одежду и оружие. Он увидел повозку, запряженную гнедой лошадью, у которой была только одна нога, а дышло, проходя через ее круп, торчало изо лба. В повоз­ке сидела женщина с красными бровями, закутанная в малино­вую накидку. Рядом с повозкой шел огромный мужчина, также одетый в малиновый плащ. В руках у него был раздвоенный посох из орешника, а перед собой он гнал корову.

Кухулин объявил, что это его корова, жениина возразила, и Кухулин потребовал у нее ответа, почему говорит она, а не мужчина. Она ответила, что мужчина – это Уартуе – сцео – Луахир – сцео. «Однако! – сказал Кухулин. – Удивительно длинное имя!» «Женщину, с которой ты разговариваешь, – сказал мужчина, – зовут Фебор – бег – беоил квимдиуйр фолт сцеуб – гифит сцео уат». «Вы смеетесь надо мной», – сказал Кухулин и запрыгнул в повозку. Он стал ногами на плечи женщины, приставив свое копье к ее голове. «Не играй со мной своим острым оружием!» – сказала она. «Тогда назови мне свое настоящее имя», – сказал Кухулин. «Тогда ты слезь с меня, – ответила она. – Я автор сатир и увожу эту корову в качестве награды за поэму». «Давай же послушаем твою поэму», – сказал Кухулин. «Только отойди подальше от меня, – сказала женщина, – сотрясание копьем над моей головой не пугает меня».

Кухулин отошел от нее и оказался меж двух колес повозки. Женщина спела ему вызывающую и оскорбительную песню. Он снова приготовился прыгнуть, но тут в одно мгновение лошадь, женщина, повозка и корова исчезли, а на ветке дерева оказа­лась черная птица.

«Ты опасная колдунья!» – сказал Кухулин черной птице; ибо теперь он понял, что она была богиней сражений, Бадб, или Морриган. «Если бы я только знал, что это была ты, то мы бы так не расстались». «То, что ты сделал, – ответила птица, – принесет тебе неудачу». «Ты не можешь причинить мне вреда», – ответил Кухулин. «Конечно же, могу, – сказала женщина, – Я всегда сторожила и буду сторожить твое смертное ложе».

Затем колдунья сказала ему, что она ведет корову с волшеб­ного холма Круахан, для того чтобы спарить ее с быком принад­лежащим этому мужчине, по имени Квильн; когда же теленку исполнится год, Кухулин умрет. Она сама выступит против него, когда он будет сражаться у брода с человеком, «таким же сильным, таким же непобедимым, таким же ловким, таким же страшным, таким же неутомимым, таким же благородным, таким же отважным, таким же великим», как он сам. «Я превращусь в угря, – сказала она, – и затяну петлю вокруг твоих ног в воде». Кухулин ответил ей угрозой на угрозу, и она исчезла под землей. Но на следующий год, в предсказанном поединке у брода он победил ее и остался жить, чтобы умереть в другой день⁴⁰.

Отголоски символизма спасения в потустороннем мире неожи­данно и почти игриво звучат в последнем эпизоде народной сказки народа пуэбло о мальчике – кувшине. «В глубине родника жило множество женщин и девушек. Они подбежали к маль­чику и стали обнимать его, радуясь, что их ребенок вернулся к ним. Так мальчик нашел своего отца, а также своих теток. Мальчик оставался там одну ночь и на следующий день отпра­вился домой и рассказал матери, что нашел своего отца. После этого его мать заболела и умерла. Тогда мальчик сказал себе: ‘Нет смысла мне оставаться с этими людьми’. Поэтому, оставив их, он отправился к роднику. Там была и его мать. Таким обра­зом они с матерью отправились жить к его отцу. Отцом его был Авайо – пи – ки (красная водяная змея). Он сказал, что не мог жить с ними наверху в Сикиат – ки. Поэтому он сделал так, что мать мальчика заболела и умерла и ‘пришла сюда, чтобы жить со мной. Теперь мы будем жить вместе’, – сказал он сыну. Вот как получилось, что мальчик и его мать стали жить в роднике»⁴¹.

Этот рассказ, как и рассказ о женщине – улитке, точно повто­ряет каноны мифического повествования. Вся прелесть этих двух рассказов в очевидной невинности действующих сил.

Крайней противоположностью им является рассказ о смерти Будды: не лишенный юмора, как и все великие мифы, но в вы­сшей степени серьезный.

«Благословенный в сопровождении большого собрания жре­цов подошел к дальнему берегу реки Хираннавати близ города Кусинара и роще солевых деревьев Упаваттана Малласа; и, приблизившись, он обратился к почтенному Ананде:

‘Ананда, будь добр, разложи мне постель меж двух солевых деревьев изголовьем на север. Я устал, Ананда, и хочу прилечь’.

‘Хорошо, Преподобный Господин’, – сказал смиренно поч­тенный Ананда Благословенному и разложил постель меж двух деревьев изголовьем на север. Тогда Благословенный лег на правый бок, подобно льву, и положил ногу на ногу, оставаясь сосредоточенно внимающим в своем сознании.

В это время два солевых дерева расцвели пышным цветом, хотя сезон цветения еще не наступил; и цветы их рассыпались по телу Татхагаты и неустанно осыпали его в знак почитания Татхагаты⁴². С неба пала также божественная пудра сандалового дерева; она осыпала тело Татхагаты и падала и рассыпалась в знак поклонения Татхагате. И музыка звучала в небе в знак почитания Татхагаты, и было слышно, как поют небесные хоры в знак поклонения Татхагате».

Во время последовавших затем бесед, когда Татхагата воз­лежал, подобно льву, на боку, перед ним стоял великий жрец, почтенный Упавана, обмахивая его опахалом. Благословенный велел ему встать сбоку, после чего Ананда, лицо, сопровожда­ющее Благословенного, обратился к Благословенному. «Препо­добный Господин, – сказал он, – молю тебя, поведай мне, в чем причина и основание того, что Благословенный был резок с почтенным Упаваной, сказав ему: ‘Встань сбоку, жрец; не стой передо мною?»

Благословенный ответил: «Ананда, почти все божества изо всех десяти миров собрались вместе, чтобы видеть Татхагату. Ананда, двенадцать лиг вокруг города Кусинары и рощи соле­вых деревье Упаваттана Малласа негде волоску упасть – всюду теснятся могущественные боги. И эти боги, Ананда, гневаются и говорят: ‘Издалека явились мы, чтобы видеть Татхагату, ибо нечасто и в исключительных случаях Татхагата, святой и Высший Будда, является в мире; теперь же, этой ночью, в последнюю стражу, Татхагата уйдет в Нирвану; и этот великий жрец стоит перед Благословенным, заслоняя его, и мы не можем видеть Татхагату, хотя близки его последние минуты’. Вот почему эти боги рассержены, Ананда».

«Преподобный Господин, что же делают боги, которых видит Благословенный?»

«Одни из богов, Ананда, в воздухе, их умы исполнены земных страстей, они рвут на себе волосы и громко плачут, простирают свои руки и громко плачут, падают головой ниц и качаются взад и вперед, молвя: ‘Слишком скоро Благословенный уйдет в Нирвану; слишком скоро Свет Мира померкнет!’ Иные из богов, Ананда, на земле. Их умы исполнены земных страстей, они рвут на себе волосы и громко плачут, простирают свои руки и громко плачут, падают головой ниц и качаются взад и вперед, молвя: ‘Слишком скоро Благословенный уйдет в Нирвану; слишком скоро Свет Мира померкнет!’. Те же боги, что вольны от страс­тей, сосредоточенно внимая истине в сознании своем, те без не­терпения молвят: ‘Преходящи все вещи. Разве возможно, чтобы что – либо рожденное, появившись на свет и живя, будучи тлен­ным, не умерло? Такое невозможно».

Последние беседы продолжались некоторое время, и Благосло­венный дал утешение своим жрецам. Затем он обратился к ним:

«Теперь, о, жрецы, я покидаю вас; все составляющие бытия преходящи; усердно добивайтесь своего спасения».

И это было последнее слово Татхагаты.

«После этого Благословенный погрузился в первый транс; выйдя из первого транса, он погрузился во второй транс; выйдя из второго транса, он погрузился в третий транс; выйдя из треть­его транса, он погрузился в четвертый транс; выйдя из четвертого транса, он вошел в царство бесконечности пространства; выйдя из царства бесконечности пространства, он вошел в царство бес­конечности сознания; выйдя из царства бесконечности сознания, он вошел в царство пустоты; выйдя из царства пустоты, он вошел в царство, где нет ни восприятия, ни невосприятия; выйдя из цар­ства, где нет ни восприятия, ни невосприятия, он пришел к прек­ращению восприятия и ощущения.

После чего почтенный Ананда сказал почтенному Ануруддха следующее: ‘Почтенный Ануруддха, Благословенный ушел в Нирвану’. ‘Нет, брат Ананда, Благословенный еще не вошел в Нирвану; он пришел к прекращению восприятия и ощущения’.

Выйдя из царства прекращения восприятия и ощущения, Благословенный, вошел в царство, где нет ни восприятия, ни невосприятия; выйдя из царства, где нет ни восприятия, ни невосприятия, он вошел в царство пустоты; выйдя из царства пус­тоты, он вошел в царство бесконечности сознания; выйдя из царства бесконечности сознания, он вошел в царство бесконеч­ности пространства; выйдя из царства бесконечности простран­ства, он погрузился в четвертый транс; выйдя из четвертого транса, он погрузился в третий транс; выйдя из третьего тран­са, он погрузился во второй транс; выйдя из второго транса, он погрузился в первый транс; выйдя из первого транса, он пог­рузился во второй транс; выйдя из второго транса, он пог­рузился в третий транс; выйдя из третьего транса, он пог­рузился в четвертый транс; и выйдя из четвертого транса, Благословенный тут же перешел в Нирвану»⁴³.

Примечания

1. Giles, op.cit., pp.233 – 234; Rev.J.MacGowan, The Imperial History of China (Shanghai, 1906), pp.4 – 5; Friedrich Hirth, The Ancient History of China (Columbia University Press, 1908), pp.8 – 9.

2. Giles, op.cit., p.656; MacGowan, op.cit., pp.5 – 6; Hirth, op.cit., pp.10 – 12.

3. Giles, op.cit., p.338; MacGowan, op.cit., pp.6 – 8; Edouard Chavannes, Les memoires historiqu.es de Se – ma Ts’ien (Paris, 1895 – 1905), Vol.1, pp.25 – 36. См. также: John C.Ferguson, Chinese Mythology («The Mythology of All Races», Vol.VIII Boston, 1928), pp.27 – 28, 29 – 31.

4. Эта формулировка, конечно же, не совсем соответствует общепризнанному христианскому учению. Иисус сказал: «Царствие Божие внутри вас», однако Церковь утверждает, что так как человек создан только «по образу и подобию» Бога, то различие между душой и ее Создателем абсолютно, таким образом защищая конечный замысел своей мудрости, дуалистическое различие между «вечной душой» человека и божественностью. Выход за рамки этой пары противоположностей не одобряется (безусловно отвергает­ся как «пантеизм» и в свое время был наказуем смертью на костре); тем не менее молитвы и свидетельства христианских мистиков изобилуют описаниями ощущения единения как растворяющего душу экстатического переживания, а видение Данте в конце Божественной Комедии, несомненно, выходит за рамки ортодоксального дуализма догмата о конечности ипостасей Троицы. Там, где этот догмат не нарушается, миф о путешествии к Отцу понимается буквально, как описывающий конечную цель человека.

В том же, что касается проблемы подражания Иисусу как человеческому образцу или размышления о Нем как о боге, историю христианских предс­тавлений на сей счет можно грубо обобщить следующим образом: (1) буквальное следование учителю, Иисусу, с таким же как и у него, отречением от мира (примитивное христианство); (2) созерцание Распятого Христа как божества в своем сердце и вместе с тем жизнь в мире как служение богу (раннее и средневековое христианство); (3) отказ от большинства инструмен­тальных приемов созерцания и жизнь в мире в качестве слуги или орудия господа, которого отныне человек не должен мысленно представлять себе (протестантское христианство); (4) попытка интерпретировать Иисуса как образец человеческого существа, но без принятия его аскетического пути (либеральное христианство).

5. Эти три легенды представлены в прекрасном психологическом исследовании доктора Отто Ранка The Myth of the Birth of the Hero (Nervous and Mental Disease Monographs; New York, 1910).

См : О Ранк Миф о рождении героя (М. – К.:Рефл – бук – Ваклер, 1997) Иной вариант третьей легенды можно найти в Gesta Romanorum, Tale LXXXI.

6. В действительности Карл Великий был безбородым и лысым.

7. См Joseph Bedier, Les legendes epiques (3rd edition; Paris, 1926).

8. Louis Ginzberg, The Legends of the Jews (Philadelphia: The Jewish Publication Society of America, 1911), Vol.Ill, pp.90 – 94.

9. George Bird Grinnell, Blackfoot Lodge Tales (New York: Charles Scribner’s Sons, 1892, 1916), pp.31 – 32.

10. Elsie Clews Parsons, Tewa Tales (Memoirs of the American Folklore Society, XIX, 1926), p.193.

11. Смысл этого совета, который западному читателю может показаться стран­ным, заключается в том, что Путь Посвящения (bhakti tnarga) должен начинаться с вещей известных и милых сердцу ступающих на этот путь, а не с далеких, невообразимых абстракций Так как Бог присутствует во всем, то Он даст познать Себя через любой глубоко почитаемый объект. Кроме того, именно Бог внутри посвятившего ему себя делает для него возможным открытие Бога во внешнем мире. Это таинство иллюстрируется двойствен­ным присутствием Кришны во время акта поклонения.

12. См.: К Coomaraswamy, Myths of the Hindus and Buddhists (New York: Henry Holt and Company, 1914), pp 221 – 232.

13. Parsons, op.r.ii., p Ji>3.

14. Легендарные циклы средневековой Ирландии включают: (1) Мифологический цикл, который описывает переселение на остров доисторических народов, их великие сражения и свершения расы богов, известных как Дети Великой Матери Даны; (2) Милезианские летописи, или полуисторические хроники о последнем из прибывших народов, сыновьях Милезия, основателях кельтских династий, которые жили до прибытия англо – норманов во главе с Генрихом II в XII столетии; (3) Ольстерский цикл Рыцарей Красной Ветви, который, в первую очередь, описывает свершения Кухулина при дворе его дяди Конохура; этот цикл в значительной мере повлиял на развитие Артурова цикла в Уэльсе, Бретани и Англии – двор Конохура послужил моделью для двора Короля Артура, а подвиги Кухулина – для подвигов племянника Артура, Сэра Гавейна (Гавейн был первоначальным героем многих приклю­чений, приписываемых Ланселоту, Персивалю и Галаходу); (4) Цикл Фианны – о героических воинах под предводительством Финна МакКула; самой важной в этом цикле является история любовного треугольника (Финн, его невеста Грианни и его племянник Диармид), множество эпизодов которой дошли до нас в известной легенде о Тристане и Изольде; (5) Легенды Ирландских Святых.

«Маленький народец» из популярного сказочного фольклора христиан­ской Ирландии является трансформацией прежних языческих божеств, Сынов Великой Матери Даны.

15. «Tain bo Cuailgne» (Book of Leinster, 62 a – b): ed. by Wh.Stokes and E.Windisch, Irische Texte (Extraband zu Serie I bis IV; Leipzig, 1905), pp.106 – 117; английский перевод: Eleanor Hull The Cuchullin Saga in Irish Literature (London, 1898), pp.135 – 137.

16. Book of Leinster, 64B – 67B (Stokes and Windisch, op.cit., pp. 130 – 169); Hull, op.cit., pp.142 – 154.

17. См.: Eleanor Hull, op.cit.,p. 154; перевод из: Book of Leinster, 68A (Stokes and Windisch, op.cit., pp.168 – 171).

18. Hull, op.cit., pp.174 – 176; из: Book of Leinster, 77 (Stokes and Windisch, op.cit., pp.368 – 377). Сравните с преображением Кришны, см. выше, ее.231 – 234, а также илл.П, IV; XII.

19. Uno Holmberg (Uno Harva), Der Baum des Lebens (Annales Academiae Scientiarum Fennicae, Ser.B, Tom.XVI, No.3; Helsinki, 1923), pp.57 – 59; см. также: Известия Восточно – СибирскогоОтдела I Русского Географическо­го Общества, XV, ее.43 и далее.

20. Калевала, III, 295 – 300. Калевала, БВЛ, сер. I, том 12 (М.:Изд – во Худ.лит., 1977), с.59.

21. Здесь я придерживаюсь различения раннего героя – титана – полуживотного (основателя города, дарителя культурных ценностей) – и более позднего героя в его чисто человеческом обличий. Свершения последних часто вклю­чают уничтожение первых – Питонов и Минотавров, щедрых дарителей благ прошлого. {Устаревший бог немедленно становится разрушающим жизнь демоном. Его образ должен быть разбит, а энергии – высвобождены.) Нередко свершения, относящиеся к ранним стадиям цикла, приписываются человечес­кому герою, или же один из ранних героев очеловечивается и доживает до более поздних времен; но такие контаминации и вариации не меняют общей формулы.

22. Clark Wissler and D.C.Duvall, Mythology of the Blackfeet Indians (Anthropo­logical papers of the American Museum of Natural History, vol.11, Part I; New York, 1909), pp.55 – 57. См. TaioKe:Thompson, op.cit., pp.111 – 113.

23. Jacobus de Voragine, op.cit., CIV, «Saint Martha, Virgin».

24. Одна из категорий жрецов, которым вверялось приготовление и нанесение священных притираний.

25. Главный жрец, правящий как наместник бога.

26. Занимательный и поучительный пример полной неудачи великого героя представлен в финской Калевале (руны IV – VIII), где Вяйнямейнен терпит неудачу в своих ухаживаниях вначале за Айно, а затем за «девушкой из Похъелы». Сам этот рассказ слишком пространный для настоящего контекста.

27. The Wooing of Emer (см.: tr. by Kuno Meyer in E.Hull, op.cit., pp.57 – 84).

28. Parsons, op.cit., p. 194.

29. Cm: Firdausi, Shah – Nameh, tr. by Janes Atkinson (London and New York, 1886), p.7.

Корни персидской мифологии уходят к общей индо – европейской основе, которая распространилась из Арало – Каспийских степей в Индию и Иран, а также в Европу. Основные божества Авесты – самых ранних священных писаний персов – очень близко соответствуют таковым самых ранних индусских текстов. Но в новых регионах распространения образовавшиеся две ветви формировались уже под совершенно различным влиянием: ведичес­кая традиция постепенно подчинялась воздействию индийских дравидов, а персидская – шумеро – вавилонской традиции.

В начале I тысячелетия до Р.Х. персидская вера была коренным образом пересмотрена пророком Заратуштрой (Зороастром) в соответствии со строгим дуализмом принципов добра и зла, света и тьмы, ангелов и дьяволов. Этот перелом глубоко повлиял не только на персидское, но и на подчиненные иудейские верования, а через них (столетия спустя) – на христианство. Произошел радикальный отход от более распространенных мифологических интерпретаций добра и зла как следствий, проистекающих от единого источника бытия, который будучи выше любых противоположностей, объединяет их в себе.

В 642 г.н.э. Персию наводнили фанатические приверженцы Магомета. Тех, кто не принимал новой веры, убивали. Оставшиеся в живых нашли прибежище в Индии, где они сохранились по настоящее, время как парсы («персы») Бомбея. Однако примерно три столетия спустя произошла магоме – тано – персидская литературная «Реставрация». Великими именами этого периода являются: Фирдоуси (940 – 1020?), Омар Хайям (?—123?), Низами (1140 – 1203), Джалаледдин Руми (1207 – 1273), Саади (1184? – 1291), Хафиз (?—1389?) и Джами (1414 – 1492). Шах – наме Фирдоуси («Эпос Царей») явля­ется пересказом в простой и возвышенной повествовательной стихотворной форме истории древней Персии до магометанского господства.

30. Opler, op.cit., pp.133 – 134.

31. См.: Nivedita and Coomaraswamy, op.cit., pp.236 – 237.

32. Coomaraswamy, Hinduism and Buddhism, pp.6 – 7.

33. От Матфея, 10:34 – 37.

34. Бхагавад – гита, 18:51 – 53.

35. Антифоны монахинь при их освящении как Невест Иисуса; из Католического Архиерейского Обрядника. См.: The Soul Afire, pp.289 – 292.

36. Ginzberg, op.cit., Vol.1, pp.305 – 306.

37. Wilhelm Stekel, Die Sprache des Traumes, No 421. Смерть здесь появляется, как отмечает доктор Штекель, в четырех символах: старый скрипач, косогла­зый скрипач, старуха и молодой крестьянин (крестьянин является Сеятелем и Жнецом).

38. Bernardino de Sahagun, Historia General de las Cosas de Nueva Espana (Mexico, 1829), Lib.III, Cap.xii – xiv.

39. Thomas A.Joyce, Mexican Archaeology (London, 1914), p.46.

40. «Tain bo Regamna», ed. by Stokes and Windisch, Irische Texte (zweite Serie, Heft.2; Leipzig, 1887), pp.241 – 254. См. также: Hull, op.cit., pp.103 – 107.

41. Parsons, op.cit., pp.194 – 195.

42. Tathagata: «достигший или пребывающий (gata) в таком состоянии (tatha)», то есть, Просветленный, Будда.

43. Buddhism in Translations (Harvard Oriental Series, 3), Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1896, pp.95 – 110.

Сравните со стадиями космической эманации, ее.260 – 263.