Герой как святой

Прежде чем мы перейдем к последнему эпизоду жизни, нам остается рассмотреть еще один тип героя: святого или аскета, отрекшегося от мира. «Тот, кто, очистившись посредством разу­ма, решительно контролируя свой ум, отказавшись от предметов чувственного удовлетворения, освободившись от привязан­ности и ненависти, живет в уединенном месте, мало ест, обуз­дал свое тело, ум и речь, кто всегда находится в состоянии ду­ховного экстаза, беспристрастен, свободен от ложного эго, ложной силы, ложной гордости, вожделения, гнева и ложного чувства собственности, кто не принимает ничего материально­го и всегда умиротворен – тот безусловно поднялся до саморе­ализации»³⁴.

Это соответствует мифологическому паттерну обретения отца, но скорее в его скрытых, а не явных аспектах: свершение шага, от которого отрекся Боддхисаттва, шага, после которого нет возврата. Здесь подразумевается не парадокс дуалистичес­кой картины, а предельная явленность невидимого. Самость выжжена. Подобно мертвому листу дерева, гонимому ветром, тело продолжает передвигатьсся по земле, но душа уже раст­ворилась в океане блаженства.

Фома Аквинский в результате своих мистических пережи­ваний во время служения мессы в Неаполе отложил свое перо и чернила и оставил последние главы своей Суммы Теологии для завершения другому. «Дни моего писания, – заявил он, – закончились; ибо такое было открыто мне, что все, что я написал и чему учил, представилось мне ничего не значащим, поэтому я уповаю на Бога моего в том, что, равно как пришел конец моему учению, так и жизни моей наступит конец». Вскоре после этого, на сорок девятом году жизни, он умер.

Будучи по ту сторону жизни, эти герои оказываются по ту сторону мифа. Им уже незачем обращаться к мифу, так и мифу уже нечего сказать о них. Легенды о них существуют, но пред­ставляют и всю их набожность, и уроки их биографий неизбеж­но неадекватно; всегда на грани ложного пафоса. Они вышли из царства форм, куда ведет нисходящий путь инкарнации и где остается Боддхисаттва – из царства видимого профиля Макропрозопа, Великого Лика. Когда сокрытое обнаруживается, миф оказывается предпоследним, а безмолвие – последним сло­вом. В тот момент, когда душа уходит в сокрытое, остается одно безмолвие.

Царь Эдип узнал, что женщина, которую он взял в жены, – его мать, человек, которого он убил, – его отец; он вырвал свои глаза и в раскаянии бродил по земле. Фрейдисты утверждают, что каждый из нас убивает своего отца и берет в жены свою мать, всегда – только бессознательно: иносказательные символи­ческие пути осуществления этого и рационализации следующе­го отсюда вынужденного действия определяют наши индивиду­альные жизни и общие пути цивилизации. Если бы чувствам было дано проникнуть в реальный смысл наших земных деяний и мыслей, мы бы познали то, что познал Эдип: плоть неожи­данно предстала бы как океан самоосквернения. В этом суть легенды о Папе Римском, Григории Великом, рожденном от инцеста и жившем в инцесте. В ужасе он бежит на скалу в море и там раскаивается в самой своей жизни.

Дерево теперь становится крестом: Белый Юноша, вкуша­ющий молоко, становится Распятым, глотающим желчь. Там, где ранее был расцвет весны, теперь расползается гниение. Однако за этим порогом, – ибо крест – это сам путь (солнечная дверь), а не конец пути, – лежит блаженство в Боге.

«Он отметил меня своей печатью, чтобы я не предпочла иной любви, кроме любви к Нему.

Зима минула; горлица поет; расцвели виноградники Господь Иисус Христос обручил меня Своим кольцом, и как Свою не­весту короновал меня венцом. Платье, в которое облачил меня Господь, – это золотом расшитое платье великолепия, а оже­релье, которым он меня украсил, – бесценно»³⁵.