Виды следственных ситуаций

а сегодняшний день существует несколько классификации следственных ситуаций, основанием которых в большинстве случаев служит характеристика лишь одного из компонентов ситуации. Наиболее полно эти классификации описаны Л. Я. Драпкиным, составившим следующую классификационную схему, помимо которой, и простые, и сложные следственные ситуации подразделяются им на исходные, промежуточные и завершающие[230] (см. схему на след. странице).

По определению Л. Я. Драпкина, сложной является такая следственная ситуация, когда существующая информационная неопределенность требует построения нескольких ее вероятностных моделей. Если же информации о ситуации достаточно для построения ее однозначной модели, то такая ситуация является простой. В основе этого деления лежит, как мы видим, характеристика одного из компонентов информационного характера — осведомленности следователя.

Развивая мысль Л. Я. Драпкина, И. Ф. Герасимов пишет: “ ...информа­ционная неполноценность — основной отличительный признак сложной следственной ситуации в начале расследования”. И далее с точки зрения информационной неполноты подразделяет следственные ситуации на три вида: 1) ситуации, характеризующиеся отсутствием или сущест­венной неполнотой сведений о лице, совершившем преступление; 2) си­туации, осложненные существенной неполнотой данных о способе преступления или других обстоятельствах преступного события; 3) ситуации, для которых характерна неполнота сведений о лице, совершившем преступление, и о самом преступном событии[231] (заметим, что Г. Н. Му­дьюгин, у которого И. Ф. Герасимов заимствовал эту классификацию, говорил о типичных ситуациях лишь в смысле содержания исходных данных[232], а не о следственных ситуациях в рассматриваемом аспекте).

Следственные ситуации

простые сложные

проблемные конфликтные

типичные специфические типичные специфические

одноэлементные комплексные двусторонние многосторонние

закрытые открытые строгого нестрогого

(конечные) (бесконечные) соперничества соперничества

Разумеется, предложенная Л. Я. Драпкиным классификация следственных ситуаций по указанному основанию допустима. Действительно, правильность действий следователя в сложившейся ситуации в значительной степени зависит от его осведомленности о ней в целом и ее компонентах. Но отнесение ситуации к категории сложных зависит не только от осведомленности следователя, но и подчас не в меньшей степени от осведомленности противостоящих ему и иных проходящих по делу лиц. Так, следственная ситуация, оцененная по классификации Л. Я. Драпкина как простая, может на деле оказаться для следователя чрезвычайно сложной в силу успешного противодействия преступника, столь же хорошо информированного о действиях и намерениях следователя, сколь последний информирован об обстоятельствах расследуемого события.

Следственные ситуации можно было бы разделить на простые и сло­жные, исходя из количества составляющих их компонентов, их связей и зависимостей. Однако такая классификация едва ли целесообразна, так как не дает ответа на главный с практической точки зрения вопрос: благоприятна или неблагоприятна данная ситуация для расследования?

Сложные ситуации Л. Я. Драпкин делит на проблемные и конфликтные. С его точки зрения, “проблемная ситуация — это противоречие между знанием и незнанием, своеобразное, специфическое соотношение между известным и неизвестным по делу, когда искомое не дано, но находится в той или иной предположительной связи с уже установленными фактами, которые в какой-то мере ограничивают и направляют поиск информационных и тактических решений”[233]. Но, во-первых, если следовать предложенной Л. Я. Драпкиным характеристике сложных ситуаций как отличающихся информационной неопределенностью, то все их можно считать проблемными, в том числе и те, которые он, в отличие от проблемных именует конфликтными[234]; а во-вторых, то, что он именует проблемной ситуацией, с нашей точки зрения, есть не следственная ситуация, а состояние производства по делу в данной ситуации (“соот­ношение между известным и неизвестным по делу”), то есть один из компонентов следственной ситуации.

С этой точки зрения, нам представляется, более права Н. Л. Гранат, определяющая проблемную ситуацию не в доказательственном, а в чисто психологическом плане как “особый вид мыслительного взаимодействия субъекта и объекта, отличающийся таким психическим состоянием субъекта, которое требует найти (открыть или усвоить) новые, ранее не известные ему знания или способы действия, необходимые в данном конкретном случае”[235].

Наконец, Л. Я. Драпкин сам опровергает свой взгляд на проблемную ситуацию как разновидность ситуации следственной, заявляя, что “основным методом разрешения проблемных ситуаций, возникающих по уголовным делам, является построение и проверка версий”[236]. Но построение и проверка версий служит целям установления истины по делу, то есть целям собственно доказывания, а не влияния на те условия, в которых оно осуществляется.

Деление следственных ситуаций на конфликтные и бесконфликтные, заимствованное криминалистикой у психологии, основывается на характеристике одного из психологических компонентов следственной ситуации: соперничества и противодействия сторон, цели и интересы которых при расследовании преступления не совпадают. “Бесконфликтная ситу­ация, — писал еще в 1967 г. А. Р. Ратинов, — характеризуется полным или частичным совпадением интересов участников взаимодействия, от­сутствием противоречий в целях, к достижению которых направлены их усилия на данном этапе расследования... Ситуации конфликтов различной длительности и остроты возникают тогда, когда между участниками процесса складываются отношения соперничества и противодействия”[237].

Имея в виду важный, подчас определяющий для всей ситуации харак­тер этого ее компонента, следует признать практическую значимость этой классификации. Поскольку в дальнейшем мы специально остановимся на конфликтных ситуациях в связи с тактическими проблемами их испо­льзования следователем, здесь мы ограничимся данной констатацией.

Все, что было нами сказано относительно так называемых проблемных ситуаций, вполне относится и к их подгруппам по классификации Л. Я. Драпкина. Это не подгруппы следственных ситуаций, а различные со­стояния процесса доказывания, характерные для отдельных его этапов.

В рассматриваемой классификации есть еще два звена: деление ситуаций на типичные и специфические, на исходные, промежуточные и завершающие. Оба эти деления, с нашей точки зрения, заслуживают внимания и использования.

Типизация следственных ситуаций, как нами указывалось ранее[238], необходима для построения частных криминалистических методик. Выявление же специфики ситуации необходимо для правильного применения этих методик и решения тактических вопросов расследования.

Ситуация специфична не только абсолютно, но и относительно различных моментов своего существования. Совершенно прав Л. Я. Драпкин, подчеркивая, что “следственные ситуации независимо от их класси­фикационной группировки представляют собой динамические системы, меняющие свое содержание, структуру и форму в результате воздействия различных внешних и внутренних факторов”[239]. Эту же мысль выразил и И. М. Лузгин: “Для любой ситуации, в том числе и следственной, характерны временные эпизодические связи между предметами и явлениями материального мира. Подчиняясь диалектике явлений, ситуации могут меняться, переплетаться, исчезать и вновь возникать под воздействием некоторой совокупности факторов, в том числе поведения людей”[240]. Именно динамичность следственных ситуаций дает основание различать в их числе исходные (с точки зрения процесса расследования), промежуточные и конечные.

В заключение не хочется пройти мимо еще одной классификации следственных ситуаций, предложенной Н. А. Бурнашевым[241]. В ней много противоречивого, сомнительного и просто неверного. Так, он предлагает 11 оснований для классификации, и в том числе “по объему функционирования: глобальные (общие и типичные) и локальные (кон­кретные, специфические, атипичные)”, оставляя без разъяснений, что такое глобальная следственная ситуация или чем отличается конкретная от специфической. Странно звучит классификация “по процессу ситуационного развития”: на стратегические, тактические, организационные, иные. Представить себе, о чем в данном случае идет речь, нам не удалось. Еще туманнее классификации “по времени функционирования: долговременные, быстротечные” и “по степени непрерывности функционирования: перманентные, временные”, или “по динамической характеристике: пульсирующие, сглаженные” (!). Очень жаль, что автор не привел примера “пульсирующей” или “сглаженной” следственной ситуации. Воздержимся от комментариев, чтобы ненароком не обидеть автора.

Резюмируя сказанное, мы приходим к выводу, что из числа предложенных классификаций следственных ситуаций обоснованным является их деление на типичные и специфические; начальные, промежуточные и конечные; бесконфликтные и конфликтные (с дальнейшим их подразделением). В конечном счете, все это — частные классификации, поскольку в их основе лежит какой-то один признак ситуации. Мы полагаем, что основанием для общей классификации следственных ситуаций служит ее качественная по отношению к возможности достижения целей расследования характеристика. С этой точки зрения, мы делим все следст­венные ситуации на благоприятные и неблагоприятные для расследования, полагая, что всякое достижение следователем намеченных целей должно начинаться с оценки существующей следственной ситуации и при необходимости — с принятия мер по изменению ее в благоприятную сторону. Наиболее эффективное средство такого воздействия на следственную ситуацию — тактическая комбинация, о которой речь будет идти специально.

Ранее мы уже отмечали, что иногда как следственную ошибочно, по нашему мнению, рассматривают ситуацию, в которой оказывается следователь на начальном этапе расследования в зависимости от степени полноты имеющихся исходных данных. Разумеется, по буквальному смыслу слова — это тоже ситуация, но в аспекте следственной ситуации это всего лишь один из ее информационных компонентов. Именно поэтому указание подобных типичных ситуаций с исходными данными, используемое с известной натяжкой для определения основных направлений расследования, не позволяет получить конкретный ответ на вопрос о том, как конкретно должен действовать следователь. Ответ может быть получен лишь в результате изучения следственной ситуации в целом; степень конкретизации его зависит от того, является ли объектом анализа типичная или специфическая ситуация.

В подтверждение сошлемся на следующий пример.

В учебнике, подготовленном кафедрой криминалистики МГУ, приводятся четыре типичные следственные ситуации в зависимости от исходных материалов. Применительно к каждой из них определяются основные направления расследования. Выглядит это так:

“1. Имеются сведения о событии преступления и о якобы виновном в нем лице (главным образом, от потерпевших), но еще неясно, действительно ли было это событие, имело ли оно преступный характер и причастно ли к нему указанное лицо... Направление расследования — установление действительности события, его конкретных обстоятельств, причастности к нему заподозренного лица...

4. Установлено событие с признаками преступления, но отсутствуют или почти отсутствуют сведения о виновном лице (кража, тайные убийства и др.).

Направление расследования — с использованием типовых версий выявление максимального количества данных, характеризующих преступника, района его возможного нахождения, просеивание выявленных заподозренных лиц, установление и задержание виновного лица”[242].

Нетрудно убедиться, что подобное ориентирование в направлениях расследования имеет весьма относительную практическую ценность. В сущности, вся процедура сводится к “вычитанию” из предмета доказывания известных данных и ориентирования таким образом на установление “остатка”. А вот как его установить — остается неизвестным. Для того чтобы ответить на этот вопрос в общей форме, нужен анализ всей типичной исходной следственной ситуации со всеми ее компонентами. Такой анализ, более или менее полный, мы иногда встречаем в конкретных частных методиках.

Чтобы закончить рассмотрение вопроса о видах следственных ситуаций, упомянем о классификации, предложенной В. С. Максимовым. Рассматривая типы следственных ситуаций в связи с проведением очной ставки, он называет конфликтные и бесконфликтные ситуации, временные ситуации и ситуации, связанные с процессуальным положением участников этого следственного действия. Под временной он имеет в виду ситуацию первоначального или заключительного этапов расследования; ситуации, связанные с процессуальным положением участников очной ставки, отличаются по тактическому признаку[243].

Действительно, между следственными ситуациями, складывающими­ся на различных этапах расследования, могут быть различия, определя­емые факторами внезапности, времени, числом лиц, участвующих в работе по делу, и др. Но таких различий может и не быть, что во многом определяется видом расследуемого преступления и характером конкретного преступного деяния. То же самое можно сказать и относительно последнего из названных В. С. Максимовым видов ситуаций.

Термин “типичная следственная ситуация” широко используется в научном обиходе. Вот как определяют содержание этого термина В. К. Лисиченко и О. В. Батюк: “Типичную следственную ситуацию как научное понятие (криминалистическую категорию) целесообразно рассматривать как обобщенную совокупность сведений о комплексах определенных общих условий, встречающихся при расследовании отдельных видов или однотипных групп преступлений. В этом смысле данная ситуация, являясь результатом обобщения практики, приобретает важное научно-методическое значение, используется для разработки криминалистических методик расследования отдельных видов преступлений. По отношению к деятельности следователя по расследованию конкретного преступления она также имеет важное значение, потому что как криминали­стическая категория выполняет тактическую и организационно-методи­ческую функции”[244]. Здесь все верно, не хватает лишь одного, но сущест­венного уточнения: типизация следственных ситуаций по всем составля­ющим их компонентам практически невозможна, поскольку она должна будет насчитывать колоссальное число вариантов. Следовательно, речь должна идти о типизации по какому-либо одному, реже двум компонентам, чаще всего — по информационному компоненту. Но это требует не­пременного указания на этот компонент, как объект обобщения.

Интересную характеристику следственной ситуации с позиций системного подхода предпринял Г. А. Зорин. Он показал, что следственная ситуация является:

I.“открытой системой, в которой взаимодействие участников основано на получении информации извне, а также по каналам обратной связи с постоянным и взаимным рефлексированием позиций партнеров;

II.“целеустремленной системой, так как деятельность ее участников об­условлена определенной целью или комплексом целей, часто противоречащих друг другу”;

III.контролируемой, но не в полной мере, системой (когда следователь выпускает из рук инициативу, это не может не оказать влияния на следственную ситуацию);

IV.дискретной системой, которая может быть расчленена на различные процессы:

A.контроля за выполнением собственных функций следователя;

B.восприятия информации от участников ситуации;

C.восприятия и оперативной оценки следственных ошибок, упущений;

D.формирования адекватной программы исправления ошибок, предотвращения возможных негативных последствий упущений следователя;

E.выполнения комплекса тактических приемов соответствующей направленности и принятия информации об их результативности;

V.детерминирующей системой, “поскольку она обусловливает поведение следователя и иных заинтересованных лиц, которые так же, как и следователь, анализируют ситуацию и делают соответствующие выводы о предстоящих следственных ситуациях”[245].

Это наиболее полная характеристика следственной ситуации за пос­леднее время. Здесь уместно сказать несколько слов в адрес ее автора.

Георгий Алексеевич Зорин, доктор юридических наук, профессор Гродненского государственного университета (Республика Беларусь) сравнительно недавно приобрел широкую известность в кругах ученых — криминалистов и процессуалистов. Общее внимание привлекла защищенная им в 1991 г. докторская диссертация “Проблемы применения специальных логико-психологических методов при подготовке и проведении следственных действий”, в которой он показал себя глубоким знатоком эвристических методов исследования, эвристических методов формирования стратегии и тактики следственной деятельности. Его исследования в области тактического риска, психологии допроса, приемов и методов оптимизации следственных действий и др. создали ему репутацию талантливого ученого, “генератора” оригинальных идей, обладающего развитым чувством нового и способного найти свой путь в исследовании этого нового. Свидетельством тому служат такие его монографии, как “Криминалистическая эвристика” (тт. 1-2, Гродно, 1994) и “Введение в экспертно-креативные системы” (Гродно, 1995, в соавт. с В. Ф. Попуцевичем).

В заключение заметим, что иногда термином ситуация обозначают состояние среды, в которой замышлялось, готовилось, совершалось преступление. Именно в этом смысле говорят о ситуации в момент совершения преступления, ситуации на месте происшествия и т. п. Такое значение придает этому термину и Г. Л. Грановский, рассматривая вопрос о ситуационной экспертизе: исследованию подлежит обстановка на месте происшествия, а не следственная ситуация в рассматриваемом нами аспекте. Он пишет: “Ситуации могут быть подразделены на: конечную, сложившуюся после события преступления; исходную, которая была до преступления, и промежуточные, которые формировались на различных этапах преступления. Исследование места происшествия должно дать набор промежуточных ситуаций, которые должны были быть, могли быть, быть не могли”[246]. Такие ситуации Г. Л. Грановский назвал криминалистическими и отнес к ним лишь часть объектов, составляющих вещную обстановку места происшествия. С точки зрения понятия следственной ситуации, здесь мы имеем дело с одним из ее информационных компонентов.

6.3. О концепции “бесконфликтного следствия”

основе каждого преступления лежит конфликт правонарушителя с законом, с интересами общества и государства. Восстановление попранного права начинается с раскрытия и расследования преступления, в ходе которых конфликт с законом может обрести форму конфликта со следователем — лицом, призванным установить истину. Так возникает конфликтная следственная ситуация, в которой противодействие правонарушителя установлению истины и меры следователя по преодолению этого противодействия и достижению целей следствия являются доминирующими факторами. Реальность подобных ситуаций и их известная распространенность обусловили развитие тех приемов и рекомендаций криминалистической тактики, которые вооружают следователя для действия в обстановке конфликта, помогают разрешить его в соответствии с законом и в интересах самого правонарушителя.

Наличие элементов борьбы, соперничества в достижении целей при производстве расследования в условиях противодействия со стороны лиц, не заинтересованных в установлении истины, обычно не вызывало сомнений ни у криминалистов, ни у процессуалистов. Конечно, не каждый обвиняемый стремится скрыть истину, не каждый выступает как противник следователя. Но следователь должен быть готов к противодействию, должен допускать его возможность.

“Деятельность следователя, — замечал А. Н. Васильев, — это, главным образом, работа с людьми, объединение с ними своих усилий на решение общей задачи расследования — установления истины, несмотря на то, что индивидуальные интересы некоторых из участников этой деятельности, особенно обвиняемых и подозреваемых, зачастую оказываются направленными в противоположную сторону”[247]. Такая противоположная направленность интересов и может привести к конфликтной ситуации в процессе расследования.

Конфликтные ситуации с разной степенью остроты противоборства сторон — не редкость в следственной практике. “Нравственные критерии допустимости различных методов, средств и приемов имеют чрезвычайное значение в деятельности следователя, поскольку она протекает, как правило, в конфликтных ситуациях, носит характер борьбы” (выделено нами — Р. Б.), — пишут авторы “Судебной этики”[248]. Н. Л. Гранат также считает, что в деятельности следователя значительное место занимают конфликтные ситуации[249]. Аналогичны взгляды подавляющего большинства известных нам авторов[250]. Даже авторы монографии “Проблемы судебной этики”, занимающие резко отрицательную позицию по ряду спорных вопросов криминалистической тактики, признают, что “следователь нередко встречается с активным противодействием лиц, заинтересованных в том, чтобы преступление не было раскрыто, стремящихся направить следствие по ложному пути. Все это порождает порой острые конфликтные ситуации (выделено нами — Р. Б.), требующие от следователя немалой нравственной стойкости”[251].

Разумеется, понятия борьбы, соперничества, конфликта в практике расследования имеют в известной степени условное значение. “Психологическую борьбу нельзя рассматривать как войну с обвиняемым, — пишет А. Р. Ратинов. — В уголовном процессе борются не с обвиняемым как личностью, а с отдельными проявлениями отсталого сознания и низменных побуждений, за лучшее в этой личности, то есть, по существу, участвуют в той борьбе, которая происходит во внутреннем мире человека[252].

Казалось бы, вопрос ясен. Общепринятая точка зрения о существовании конфликтных ситуаций в процессе расследования побуждала и ученых, и практиков разрабатывать действенные средства разрешения конфликтов с успехом для следствия при безусловном соблюдении прин­ципов законности. Однако неожиданно были поставлены под сомнение как само существование конфликтных ситуаций, так и необходимость разработки тактических и психологических средств их преодоления.

В 1973 г. появилась статья И. Ф. Пантелеева “Некоторые вопросы психологии расследования преступлений”. Одним из центральных положений этой статьи было отрицание конфликтных ситуаций при расследовании. Подвергая резкой критике взгляды А. Р. Ратинова и А. В. Дулова о методах и пределах психического воздействия на личность в уголовном процессе, И. Ф. Пантелеев в категорической форме заявил, что “ошибочная общая концепция “психического воздействия” в уголовном судопроизводстве приводит к неверному взгляду на процесс расследования преступлений, который представляется некоторым в виде “борьбы, принимающей иногда очень острые формы”[253], как процесс разрешения “конфликтных” и даже “критических ситуаций”[254]. “Конечно, — продолжал И. Ф. Пантелеев, — в практике нередки случаи недобросовестного поведения участвующих в уголовном деле лиц (обвиняемого, свидетеля, потерпевшего и др.), когда их личные корыстные интересы противоречат задачам уголовного судопроизводства. Однако от этого расследование преступлений — процесс искания объективной истины по делу — не превращается в “борьбу”, в “конфликт”, “реальное соперничество двух сил, противодействие друг другу участников расследуемого дела”[255]. Такое понимание расследования не согласуется с самой сущностью и принципами советского уголовного процесса. Идея расследования — “борьбы”, “конфликта” — неизбежно порождает проникновение в советский уголовный процесс и несвойственных ему методов”[256].

Так, не приводя никаких аргументов, И. Ф. Пантелеев просто “закрыл” конфликтные ситуации в расследовании как “несогласующиеся” с сущностью и принципами процесса.

Идеи учителя были подхвачены его учеником. С. Г. Любичев, выполнявший свое диссертационное исследование под руководством И. Ф. Пантелеева, не только полностью разделил его взгляды, но и даже пошел несколько дальше, усмотрев в признании ситуаций противоборства путь к отрицанию воспитательных целей правосудия. Сходство их мыслей оказалось весьма наглядным: “В последние годы в криминалистической литературе были высказаны взгляды на процесс расследования преступлений, как на борьбу, “противоборство двух сил”, — писал диссертант. — Полагаем, что такое определение процесса расследования не свойственно советскому уголовному процессу. Принятие этой идеи расследования — борьбы способно привести к проникновению в следственную тактику недопустимых приемов, нарушению прав граждан, нравственных ценностей общества и личности. О борьбе в следственной тактике можно говорить лишь в плане общего направления следственной деятельности — то есть о борьбе с преступностью, и в плане воспитательном — о борьбе за человека, за сохранение и укрепление в нем положительных черт личности. Определение процесса расследования как борьбы, “противоборства двух сил” означает превращение процесса расследования в борьбу с личностью как таковой и в сочетании с “особыми нравственными нормами” судопроизводства ведет к замене нравственного принципа нетерпимости к антиобщественным проявлениям особой “нормой” нетерпимости к данной личности. Это, в свою очередь, открывает путь к отрицанию воспитательных целей правосудия”[257].

Так появилась концепция “бесконфликтного следствия”, по меткому выражению И. Е. Быховского, “внешне респектабельная”, но таящая в себе серьезную угрозу порождения не только среди ученых, но и среди следователей-практиков опасных демобилизационных настроений. “Коль скоро “конфликта нет”, — писал И. Е. Быховский, — нужно ли стремиться упредить преступника, пытающегося уничтожить доказательства, активно противодействовать его попыткам сговориться с соучастниками, подговорить свидетелей, инсценировать место происшествия, скрыться от следствия и суда? Нужно ли внезапно задерживать его с поличным, подвергать немедленному допросу, не давая возможности придумать ложные объяснения? Нужно ли продумывать тактику допроса, наиболее эффективные методы предъявления доказательств?”[258]

Как И. Ф. Пантелеев, так и С. Г. Любичев некорректно пользуются некоторой двусмысленностью терминов “борьба”, “противоборство”, “конфликт”, придавая им вовсе не то значение не ту смысловую нагрузку, которую они несут в работах их оппонентов.

Под конфликтом принято понимать “всякое явление, относительно которого можно говорить об участниках, об их действиях, об исходах явления, к которым эти действия приводят, о сторонах, так или иначе заинтересованных в этих исходах, и о сущности этой заинтересованности”[259]. Для конфликта характерно столкновение противоположных интересов, взглядов, стремлений, серьезное разногласие. Даже поверхностное ознакомление со следственной практикой показывает типичность таких ситуаций, когда расходятся интересы следствия и подследственного — участников ситуаций, когда их действия прямо противо­положны: один стремится скрыть истину, другой — ее обнаружить, когда возможен различный результат их действий, направленных на достижение взаимоисключающих целей. Совершенно прав Д. П. Котов, делая вывод, что “если рассматривать конфликт, например, как реальное соперничество, как процессуальную и тактическую борьбу (но не войну!) с обвиняемым или другими лицами, то это явление налицо в советском уголовном процессе не только в стадии предварительного расследования, но и в других стадиях, так как принцип состязательности и построен на таком понимании конфликта”[260].

Глубокое исследование конфликтов и конфликтных ситуаций на предварительном следствии предпринял Олег Яковлевич Баев — бесспорный лидер разработки этой проблематики в отечественной криминалистике. Его работы “Конфликты в деятельности следователя. Вопросы теории” (1981), “Конфликтные ситуации на предварительном след­ствии. Основы предупреждения и разрешения” (1984) и многочисленные статьи по различным аспектам изучения следственных ситуаций выдвинули О. Я. Баева в число ведущих отечественных ученых криминалистов.

Какие же выводы могут следовать из положения о том, что конфликты, конфликтные ситуации реально существуют в процессе расследования и достаточно типичны, чтобы стать объектом анализа и обобщения?

Эти выводы касаются, во-первых, профессионального отбора и подготовки следователей. Следователь должен быть воспитан и обучен действовать в экстремальных условиях, в состоянии интеллектуального и эмоционального напряжения, в обстановке, когда может возникнуть необходимость в принятии неожиданных решений, наконец, при явном или скрытом противодействии заинтересованных в исходе дела лиц.

Во-вторых, эти выводы заключаются в необходимости научной (пси­хологической, криминалистической) разработки средств, приемов и методов действий следователя в конфликтной ситуации. Основными направлениями таких исследований нам представляются:

¨ разработка методики анализа конфликтных ситуаций и принятия процессуальных и тактических решений;

¨ разработка средств и методов воздействия на конфликтную ситуацию с целью изменения ее в благоприятную для следствия сторону;

¨ разработка приемов и методов управляющих воздействий на “про­тивника” с целью получения (применяя терминологию теории игр) наибольшего выигрыша следователем.

Теория или концепция “бесконфликтного следствия” делает ненужными все эти исследования и тем самым разоружает следствие, создает явный перевес тех, кто не заинтересован в обнаружении истины по делу, нанося прямой ущерб правосудию. Распространение этой концепции действительно может привести к исчезновению конфликтных ситуаций, поскольку правонарушителю более не с кем будет конфликтовать: перед ним окажется следователь, неспособный оказать ему противодействие в сокрытии истины, идущий на поводу у преступника, пассивный и безоружный.

Мнимой является и кажущаяся на первый взгляд этичность этой вре­дной концепции. На самом деле она снижает требовательность следователя к своей работе, притупляет чувство долга перед законом, порождает опасные деформации его личности, верхоглядство, легкомыслие и в итоге ведет к провалам в работе. Правы А. Ратинов и Ю. Зархин, указывая, что “сложные конфликтные ситуации требуют от следователя оста­ваться хозяином своих чувств и стремлений, сохранять верность нравст­венным принципам, стойко, не роняя достоинства, переносить затруднения, преодолевать попытки склонить к действиям, противным его совести. Такое поведение требует порой большего запаса прочности, чем крат­ковременный порыв, отважный шаг в условиях внезапно возникшей опас­ности”[261]. К чему все это, если следствие всегда — “сотрудничество” пра­вонарушителя и следователя, трогательный союз единомышленников?

Розовые очки концепции “бесконфликтного следствия” лишь искажают действительность. Это средство не защиты закона и морали, а их нарушения. И на этом можно было бы поставить точку, забив последний гвоздь в гроб теории “бесконфликтного следствия”; но оказалось, она мо­жет воскреснуть в ином обличье, прямо как оборотень из старинной сказки.

В далеком ныне 1970 г., когда оживленно дискутировался вопрос о допустимости “следственных хитростей”, выступивший в их защиту А. М. Ларин писал: “...по каждому делу, пока преступление не раскрыто, как правило, возникает коллизия... Цель следователя — собрать достоверную информацию о всех существенных обстоятельствах дела. У преступника — цель иная: по возможности скрыть все, чем может заинтересоваться следователь. Это придает доказыванию в расследовании кон­фликтный характер, характер борьбы за информацию”[262]. Под этими справедливыми словами подписался бы любой противник теории “бесконфликтного следствия”. А сегодня эти слова попытался бы, наверное, не признать за свои сам их автор.

Происходят же на свете такие удивительные метаморфозы! Термины теории игр, абсолютно невинные по своему смыслу и содержанию, — борьба, соперничество, нанесение удара и т. п., — явно используемые в криминалистической литературе в условном, переносном смысле, вдруг на полном серьезе объявляются “следствием утверждения в стране тоталитаризма, милитаризации общества с присущими им командным режимом управления, широким использованием силовых приемов”. Далее за этим последовало абсурдное обвинение в том, что, когда говорят о конфликте правонарушителя с законом, а потом и со следователем — это ни больше и ни меньше как “открытое отождествление обвиняемого с преступником до постановления приговора”, и следовал вывод: “Теория конфликтного следствия, отождествляющая обвиняемого с преступником, есть наукообразное обозначение и оправдание предвзятости”[263].

Все это написал тот же А. М. Ларин, который так образно писал о конфликтном характере доказывания. Под его пером конфликтные ситу­ации при расследовании выросли до размеров “теории конфликтного следствия” — одной из лженаучных теорий “паракриминалистики”. В праведном своем гневе он, не жалея живота своего, “громит” всех тех, кто осмеливался признавать наличие конфликтных ситуаций при производстве расследования и давать рекомендации по разрешению конфликта. И все эти рассуждения по поводу конфликтов служат, по мнению Ларина, одной цели: обвинить невиновного. Вывод звучит, как набат: “Заложенное в фундамент теории “конфликтного следствия” отож­дествление обвиняемого с преступником служит оправданию неразборчивости в средствах “борьбы”, нарушению нравственных и правовых норм” (стр. 108).

Вот уж, действительно: умри, Денис, — лучше не скажешь!