Проблема полиграфа

Возникновение и содержание проблемы

сихофизиологическое состояние лица, подозреваемого в совершении преступления, значение изменений этого состояния для решения вопроса о причастности данного лица к расследуемому преступлению, эмоциональные реакции человека, обладающего существенной для него информацией, на попытки следователя получить от него эту информацию — издавна привлекали внимание ученых-процессуалистов и юристов-практиков. Уже в глубокой древности была подмечена зависимость психофизиологического состояния подозреваемого от складывающейся не в его пользу ситуации, реально угрожающей ему разоблачением. На этой зависимости основывались различные испытания подозреваемого, преследовавшие цель выявить такие изменения в его состоянии, которые позволяли бы сделать вывод об его виновности или лжесвидетельстве, например, усиленное потоотделение или возникновение сухости во рту как реакция на вопрос о причастности к преступлению и т. п. Некоторые такие испытания приобрели значение средств доказывания в отдельных системах уголовного судопроизводства рабовладельческого и феодального общества.

С течением времени развитие психологии и физиологии, с одной стороны, и криминалистики и уголовно-процессуальной науки — с другой, повлияли на пересмотр представлений об однозначной связи психофизиологических реакций подозреваемого с его виновностью или невиновностью. “Страх, дрожь, блуждающий взгляд, вынужденный смех, притворный обморок и спазмы — все это свидетельствует о сознании своей вины. Но все-таки слишком полагаться на это нельзя”, — писал в 1912 г. А. Вейнгарт[50]. Вторил ему и И. Н. Якимов: “В протоколе совершенно недопустимы отметки о том, как держал себя во время допроса допрашиваемый, волновался ли или менялся в лице, колебался при даче ответов, проявлял нерешительность и т. п., так как они не могут быть объективны и всегда носят, в качестве наблюдения, субъективный характер, в то же время не дают ничего важного по существу дела. Опытные следователи указывают, что внешними признаками лживости допрашиваемого, когда он дает свое показание, являются перемена окраски лица, неестественный румянец или внезапная бледность, дрожь в теле, подергивание рук, беспорядочные быстрые движения тела, облизывание языком пересыхающих губ, глотание воздуха, как будто его недостаточно (Рейсс называет это аэрофагией), но этим правилам доверяться особенно нельзя, так как они могут происходить вообще от душевного волнения, связанного с процедурой допроса, и тем менее допустимо отмечать о них в протоколе”[51].

Сформировавшееся уже в первых советских криминалистических работах негативное отношение к доказательственной ценности психофизиологических реакций подозреваемого или обвиняемого и скептическое отношение к ним как к средствам диагностики искренности допрашиваемого не мешало в то же время признанию их важной ориентирующей роли в процессе проведения отдельных следственных действий, в особенности обыска и допроса.

О значении учета поведения и реакций обыскиваемого говорится во всех работах, посвященных тактике этого следственного действия. “Можно утверждать, — писал В. И. Попов, — что наблюдение за поведением обыскиваемых с целью обнаружения тайников является неотъемлемой частью работы по производству обыска. Это правило основано на том, что обыскиваемые своим поведением часто дают указания на местонахождение того, что ищет следователь. Преступники часто не в состоянии скрыть волнение в момент, когда обыскивающий приближается к тому месту, где спрятаны вещи или ценности... Каждый жест, каждое внешнее проявление внутренних переживаний обыскиваемого должно замечаться и соответственно оцениваться лицами, которые производят обыск”[52]. А. Р. Ратинов подразделил реакции обыскиваемого на две группы: непроизвольные реакции организма, вызванные высокой степенью нервного возбуждения, и реактивные действия и состояния, которые поддаются волевому контролю и могут подавляться. “И те и другие признаки, — пишет он, — служат определенным сигналом для производящего обыск, но необходимо иметь в виду, что явления второго порядка, зависящие от сознания человека, могут быть подавлены и потому требуют особой наблюдательности”[53]. На необходимость обращать внимание во время обыска на эмоциональное состояние обыскиваемого указывают и другие авторы.

В работах по тактике допроса внешнее проявление психических состояний допрашиваемого оценивается не только в плане диагностики ложных показаний. Так В. С. Комарков указывал, что “важным и необходимым является анализ внешних факторов поведения допрашиваемого (в том числе жестов, мимики, микродвижений конечностей), но не в целях так называемой “диагностики причастности”, не для определения достоверности показаний, а для использования результатов анализа в тактических целях”[54]. К сходным выводам приходят Н. И. Порубов, Г. Г. Доспулов, Л. М. Карнеева и другие авторы работ по тактике допроса.

Позиция советских процессуалистов по рассматриваемому вопросу была четко выражена М. С. Строговичем: “То или иное поведение обвиняемого на допросах, тон даваемых им ответов на вопросы, манера держаться и другие подобные обстоятельства, конечно, не могут рассматриваться как самостоятельные доказательства виновности ввиду того, что они могут проистекать из причин, не связанных с исследуемым по делу событием”[55].

Оценивая значение наблюдаемых следователем психофизиологических состояний свидетеля, подозреваемого, обвиняемого, мы отмечали, что неправильно игнорировать их, не реализовывать результаты их наблюдения в интересах расследования. Следует лишь верно определить пути их использования, не переоценивая их и не вкладывая в их содержание того, чего в них нет[56].

Наблюдаемые проявления физического или морального состояния могут служить для следователя:

¨ а) указателем правильности его действий или, наоборот, сигналом о необходимости изменить направление действий или их тактику;

¨ б) ориентиром для выбора путей установления психологического контакта с данным лицом как предпосылки успешности данного следственного действия;

¨ в) материалом для изучения психологических и иных особенностей участников процесса.

Все эти обстоятельства в известной степени влияют на внутреннее убеждение следователя. В современных условиях, когда следователь воспринимает их лишь визуально и оценивает их значение чисто субъективно, их нельзя положить в основу процессуальных решений, так как они не являются доказательствами. Однако, давая материал для предположений, они могут быть основой тактических решений, определения линии поведения следователя, выбора тех или иных тактических приемов, построения плана конкретного следственного действия. Поэтому неверно утверждать, что на базе наблюдения различных проявлений физического и морального состояния свидетеля, потерпевшего, подозреваемого или обвиняемого следователь вообще не может делать никаких выводов. Такой точки зрения придерживался, например, Г. Н. Мудьюгин, рекомендуя категорически воздерживаться “от каких бы то ни было выводов на основе подобного рода реакций обвиняемого”[57].

Зависимость полноты восприятия психофизиологических состояний наблюдаемого лица от субъективных качеств наблюдателя, ограничение наблюдаемых состояний лишь теми, которые проявляются вовне и доступны для визуального восприятия, возможность только вероятного объяснения конкретных причин этих состояний в силу множественности таких причин и неоднозначной связи причин со следствиями применительно к состоянию конкретного индивидуума, — все это значительно снижает даже тактическое значение рассматриваемых обстоятельств. Достоверно установленный наукой факт связей психофизиологического состояния человека с действием на него внешнего раздражителя[58] в силу несовершенства средств установления и объяснения этого факта в конкретных условиях производства по уголовным делам используется в целях установления истины в чрезвычайно ограниченных пределах. Естественно, что с развитием инструментальных методов исследования психофизиологических состояний человека и их изменений под воздействием различных раздражителей возник вопрос о возможностях, пределах и целях применения таких методов в уголовном судопроизводстве. “Результатом этих поисков и явился современный полиграф — комплекс точных медицинских приборов, непрерывно и синхронно фиксирующих динамику таких реакций допрашиваемого, как давление крови, частота пульса, глубина и частота дыхания, кожно-гальваническая реакция, степень мускульного напряжения, биотоки мозга и т. п., всего около 20 показателей. Число различных показателей, записываемых полиграфом, именуется числом его каналов. Например, пятиканальный полиграф — это устройство, одновременно фиксирующее изменение пяти таких показателей. Запись реакций осуществляется таким образом, что оператор отчетливо видит, какой именно вопрос вызвал соответствующую эмоциональную реакцию допрашиваемого. Прибор связан с испытуемым с помощью системы контактных датчиков”[59].

История создания полиграфа восходит к концу XIX в., когда был создан ряд приборов и методик для определения различных сторон сердечной деятельности, в том числе современный метод определения ве­личины кровяного давления, регистрации изменения дыхания испытуемого, сопротивления кожи и др.[60] На базе этих приборов были предприняты попытки определения психофизиологического состояния испытуемого, связанных с постановкой ему критических вопросов. Последу­ющее усовершенствование этих приборов, получивших название “поли­граф”, пошло по пути создания комплексов приборов и введения автоматической и непрерывной записи их показаний.

Первый полиграф, который можно считать прообразом современных, сконструирован в 1921 г. американцем Дж. А. Ларсоном, студентом медицинского факультета, сочетавшим учебу с работой в полиции г. Беркли, Калифорния. Его прибор сначала фиксировал две функции — дыхание и давление крови, а после усовершенствования — три: дыхание, пульс и давление крови[61].

В 1926 г. Л. Килер, ученик и сотрудник Дж. А. Ларсона, модифицировал прибор Ларсона. Он соединил отдельные устройства, регистрирующие кривые давления крови и пульса, дыхания и кожно-гальванической реакции, в один портативный переносный аппарат. Полиграф Килера получил наибольшее распространение среди аналогичных аппаратов[62]. В 1945 г. Дж. Э. Рид сконструировал полиграф (”Reid polygraph”), который дополнил полиграф Килера регистрацией незаметных движений мышц предплечья, бедер и ног[63]. Как отмечает в своем фундаментальном исследовании П. Прукс[64], с тех пор диагностическая аппаратура прин­ципиально не изменилась: конструируются электронные приборы, отличающиеся между собой лишь техническими подробностями.

В нашей стране опыты по применению инструментальной диагностики эмоционального напряжения были начаты А. Р. Лурия в 20-З0-х гг. Вместе с А. Н. Леонтьевым он провел ряд исследований объективных симптомов аффективных реакций, разработав так называемую “сопряженную моторную методику”. На испытуемого воздействовали сло­вом-раздражителем, на которое он должен был реагировать первым пришедшим ему в голову словом и одновременно нажимать указательным или средним пальцем на специальный контакт. Время реакции (в десятых долях секунды) измеряли секундомером, который был отделен от испытуемого экраном, и записывали в формуляр вместе с отметкой о сопровождающих реакцию побочных признаках (смех, резкие движения и т. п.). На ленте регистратора моторных реакций — кимографа — записывалась моторная реакция, а также отмечался момент подачи раздражителя и словесной реакции с целью выяснить одновременность обоих видов реакции[65]. Моторные реакции, соответствующие аффективным раздражителям, резко отличались от нормальных, отмечалось общее нарушение движений, наличие массы “лишних движений” и “лишних реакций” и т. п.[66] Позднее А. Р. Лурия перешел к опытам в реальной жизненной обстановке. В 1927 г. при Московской губернской прокуратуре была создана лаборатория экспериментальной психологии, где в течение пяти лет Лурия провел ряд опытов с целью выяснить, действительно ли можно объективным путем установить наличие оставшихся от преступления в психике преступника аффективных следов и отличить причастного к преступлению человека от непричастного. Экспериментальные данные по пятидесяти с лишним испытуемым, большинство из которых были действительными убийцами или подозреваемыми в убийстве, подтвердили правильность исходной гипотезы[67]. По мнению многих ученых, опыты Лурия легли в основу идеи полиграфа. Сам Лурия также считал, что его работа явилась ранней моделью полиграфа[68].

В последующие годы экспериментальные работы в области использования полиграфа в судопроизводстве в нашей стране проводились лишь отдельными учеными и, по существу, в частном порядке. П. И. Гуляев и И. Е. Быховский, Г. Г. Андреев и М. Г. Любарский экспериментальным путем практически в полулегальных условиях подтвердили плодотворность идеи полиграфа[69].

К концу 30-х гг. полиграф получает широкое распространение во многих странах. Наиболее интенсивно он применяется в США, Канаде, Японии, Южной Корее, Израиле, используется также в Турции, Англии, Индии, Аргентине, Бразилии, Мексике, Таиланде и в других странах, число которых достигает 50[70].

В США по различным оценкам число экспертов достигает 10000, причем 300 экспертов работает при федеральных правительственных органах (ежегодные расходы на них достигают 10 миллионов долларов). Действует профессиональное общество — American Polygraph Associa­tion, 14 специальных учреждений (институтов, колледжей, учебных центров) занимаются подготовкой экспертов. Каждый год производится около 1 миллиона полиграфических испытаний[71]. Разумеется, в разных штатах результаты испытаний на полиграфе имеют разное значение: в некоторых они принимаются в качестве доказательств, в других — как ориентирующая информация. В Канаде полиграф применяется на пред­варительном следствии[72], как и в Израиле и Турции.

Применение полиграфа не допускается в Австрии и ФРГ. Однако в последней такое решение Федерального конституционного суда от 18 августа 1981 г. активно оспаривается учеными, считающими, что запрет полиграфа ограничивает права обвиняемого на защиту[73].

Так обстоит дело с применением полиграфа за рубежом. Иная ситуация складывается в нашей стране.

Опыты П. И. Гуляева и И. Е. Быховского и немногих других энтузиастов 60-70-х гг. в правовой литературе были проигнорированы, в процессуальной науке и криминалистике возобладала точка зрения Н. Н. Полянского, сформулированная в 1946 г. в монографии “Доказательства в иностранном уголовном процессе”. Оперируя отдельными примерами из практики применения полиграфа в США, он обосновал свой категорически отрицательный вывод следующими аргументами:

1. В основе всех попыток создать аппарат для проверки правдивости показаний лежит явно ошибочное представление о том, что отклонение физиологических реакций допрашиваемого от его индивидуальной нормы “зависит от чувства страха, испытываемого им, когда ему задаются вопросы, на которые он не может ответить правдиво, не подвергая себя риску осуждения”. Но не только ложь может сопровождаться чувством страха; эмоции, сходные с теми, которые вызваны страхом, могут быть вызваны негодованием, гневом, изумлением и т. п.; самый страх переживается различными лицами различно; физиологические реакции зависят не только от нервно-психической конституции различных лиц, но и от меняющейся (например, с возрастом) индивидуальности одного и того же лица.

2. К числу факторов, влияющих на психофизиологическое состояние испытуемого, следует отнести и мировоззрение, что особенно важно. “От социальной принадлежности подозреваемого или обвиняемого зависит, доверяет ли он суду, следователю или прокурору, верит ли он в то, что этим органам, в самом деле, ничего, кроме правды, не нужно, или он подозревает, что в действительности они стремятся только к осуждению допрашиваемого, к получению от него таких ответов, которые давали бы возможность, (хотя и необоснованную) возложить на него ответственность.

3. Попытки проверки правдивости показаний с помощью аппаратов и инструментов ведут к подрыву одного из краеугольных камней демократического правосудия — принципа оценки доказательств по внутреннему убеждению, ибо оно связывается авторитетом науки, заключающей, говорит ли обвиняемый правду или лжет.

4. Использование “разоблачителя лжи” нарушает принцип непосредственности, вводя “посредствующее звено там, где ничто не может заменить непосредственного восприятия судьи”[74].

Можно полагать, что аргументы Н. Н. Полянского оказали заметное влияние на формирование в советской юридической науке в конце 40-х гг. резко отрицательного отношения к применению инструментальных методов исследования психофизиологических состояний человека в целях су­допроизводства. Особенно наглядно это отношение проявлялось и нередко проявляется и поныне в работах, посвященных процессуальным и тактическим проблемам допроса, хотя, как совершенно верно отмечали Г. А. Злобин и С. А. Яни, “даже в отечественной литературе самых последних лет, как только речь заходит о полиграфе, авторы нередко подменяют рассмотрение наиболее сложных правовых проблем рассуждениями об ограниченных технических возможностях полиграфа — и на этом основании приходят к весьма решительным (но едва ли правильным) выводам, будто результаты исследований с помощью полиграфа и их оценка “...полностью зависят от усмотрения лица, производящего допрос”* ...”[75]

Возможность различной интерпретации показаний полиграфа — вот главный довод его противников. “Нельзя, например, согласиться с предложениями об использовании в следственной и судебной практике аппаратов, регистрирующих состояние и изменение физиологических параметров организма, происходящих под влиянием тех или иных эмоций, в частности, волнения или страха (полиграфы, вариографы и др.), — писал П. С. Элькинд. — Фиксируя соответствующие данные, такие аппараты не в состоянии установить их причину: является ли эмоциональное возбуждение результатом волнения, испытываемого человеком от того, что он впервые оказался перед следствием и судом, от возмущения несправедливостью, от страха быть изобличенным или по иной причине”[76].

Выступая с резкой отповедью “отдельным советским криминалистам”, которые-де считают целесообразным проведение исследований с целью выяснения возможностей применения полиграфа, И. Ф. Панте­леев писал: “Их вовсе не смущает, что сами инициаторы этого псевдонаучного метода исследования, буржуазные криминалисты, не применяют его там, где нужна точная и объективная информация. Многие из них предлагают прекратить его применение вообще...” Далее он ссылается на то, что в конце 1965 г. в США была создана специальная комиссия под председательством Мосса для выяснения истинной роли полиграфа при проверке лояльности служащих и выработки инструкции о порядке пользования им и что в итоге проведенного исследования Мосс отрицательно отозвался о полиграфе, заявив, что “детектора лжи” — прибора, работающего на строго научной основе, — в действительности не существует.[77]

Действительно, в США и других странах высказывались скептические замечания по поводу использования полиграфа именно в качестве “детектора лжи”, которым он и не является. Так, покойный Дж. Эдгар Гувер, директор ФБР, по этому поводу замечал: “ФБР полагает, что техника полиграфа недостаточно точна, чтобы можно было приходить к категорическим, без оговорок, суждениям о ложности или правдивости показаний. Техника полиграфа имеет ряд недостатков, один из которых связан с психической пригодностью и психическим состоянием лица, которое предполагается подвергнуть испытанию.” Позднее, уже после завершения Государственным комитетом США по экспериментальным работам исследований по изучению результатов и перспектив использования полиграфа, председатель Верховного Суда США Э. Уоррен писал: “Я не буду утверждать, что испытание полиграф-детектором устанавливает правду.” И далее: “Сам я не предложил бы испытание полиграф-детектором для установления правды”[78].

После завершения указанных исследований по проблеме полиграфа Государственный комитет США по экспериментальным работам в своем отчете представил несколько рекомендаций, важнейшие из которых заключались в следующем: приступить к глубоким всесторонним исследованиям с целью определения точности и надежности показаний полиграфа; применять полиграф только при расследовании наиболее важных преступлений, исключительно с согласия испытуемого, отказ которого не рассматривать как улику. Согласно этим рекомендациям в США развернулись работы по изысканию новых методов оценки показаний полиграфа[79]. Положительная оценка применения полиграфа получила выражение в ряде судебных решений. Так, использование полиграфа как средства расследования было признано допустимым Верховным Судом штата Орегон, который в своем решении по делу Клифтона заявил: “...Мы полагаем, что полиграф есть должное средство допроса полицией лиц, подозреваемых в совершении преступлений, при условии, что такие лица согласятся добровольно подвергнуться таким испытаниям и что такие испытания проводятся должным образом”[80].

В деле об установлении отцовства в 1975 г. Нью-Йоркский семейный суд постановил, что “...хотя полиграф не может использоваться в качестве доказательства, было доказано, что он достаточно надежен, чтобы быть использованным в качестве средства расследования с согласия замешанных в деле сторон. В конечном счете он использовался таким образом широко и успешно в течение многих лет органами правового принуждения, правительственными органами и частной промышленностью”. В обширной американской и европейской литературе содержа­тся исчерпывающий анализ аргументации противников полиграфа, убедительное обоснование его естественнонаучных основ, эффективных результатов применяемых методик тестирования[81].

Однако до последнего времени в криминалистике и процессуальной науке были распространены взгляды, аналогичные взглядам Н. Н. Полянского и И. Ф. Пантелеева. Дело доходило до объявления полиграфа орудием пыток, причиняющих испытуемому “неимоверные физические страдания”[82]. Редко кто из авторов, пишущих на темы тактики допроса, обходился без того, чтобы не заклеймить полиграф, этот “псевдонауч­ный и реакционный способ “установления истины”[83], прибор, основанный на абсолютно ненаучной и противоречащей элементарным положениям психологии и физиологии варварской (sic!) идее связи показаний с психическими и физиологическими реакциями[84], и т. п. Дело доходило до того, что проводились прямые параллели между инквизиционным процессом и полиграфом. Так, по мнению М. С. Строговича, “ничего нового в этом “новом направлении нет, все это хорошо было известно инквизиционному процессу: обвиняемого в убийстве подводили к трупу и наблюдали, как он реагировал на это, при допросе иногда велся “протокол поведения”, в котором фиксировалось поведение допрашиваемого: дрожание голоса, побледнение и покраснение и т. п. “Новое на­правление” только снабдило старые методы всяческими приборами, тестами, диаграммами и т. п., ничего не прибавив к их “научности”. Пожа­луй, методы инквизиционного процесса выигрывают в своей примитивности и откровенности по сравнению с “научными” гнусностями представителей “нового направления”[85]. Как совершенно справедливо отмечает П. Прукс, “научная дискуссия вокруг полиграфа заменялась поли­тической. Вместо того, чтобы научной аргументацией опровергнуть использование приборных методик в расследовании преступлений, акцент ставился на доказывании реакционности полиграфа”[86], хотя и раздавались трезвые голоса о том, что “машина не может быть реакционной; прибор не бывает ненаучным. Он или работает или не работает” (А. Р. Ратинов). Использование же технического средства, как известно, возможно и в реакционных и в прогрессивных, вполне нравственных целях.

В последние годы, если не считать ставших уже привычными стандартных осуждений полиграфа в главах о тактике допроса в некоторых учебниках криминалистики, проблема полиграфа почти не затрагивалась в научных публикациях. Лишь пламенный “поборник прав обвиняемого” А. М. Ларин нет-нет, да и разражался гневными филиппиками по поводу того, “что в некоторых зарубежных странах полиция и сейчас весьма охотно использует полиграф для психологического давления на подозреваемых, для понуждения к признанию в преступлениях, независимо от того, совершены они допрашиваемым или нет”[87].

Серьезного повода для выражения своего гнева у Ларина, видимо, не было вплоть до 1994 г., когда в свет вышел сборник тезисов научно-практического семинара Всероссийского НИИ МВД “Нетрадиционные методы в раскрытии преступлений” (М., 1994), к тому же, 12 сентября 1995 г. появился приказ МВД РФ № 353 “Об обеспечении внедрения полиграфа в деятельность органов внутренних дел” и инструкция “О порядке использования полиграфа при опросе граждан”. И вновь у Ларина “взыграло ретивое”. Не находя веских аргументов против использования полиграфа, он пошел по более привычному для него пути очернения его сторонников, их прямого оскорбления. Только так можно расценить его слова: “Манипуляции с полиграфом умножат следственные и судебные ошибки, усугубят страдания их жертв и прибавят работы судам, прокурорам и следователям, адвокатам по выявлению и исправлению этих ошибок. Сегодня же игры вокруг полиграфа поощряют недальновидные, невежественные руководители прокуратуры и МВД. Чтобы имитировать внедрение в расследование достижений науки и техники, они охотно прислушиваются к советам, которые им дают деятели особого рода. Это шустрые господа, которые не склонны день и ночь, в жару и холод преследовать преступников, по крохам в пыли и мусоре собирать доказательства, а предпочитают в комфортабельных кабинетах испытывать полиграфом подозреваемого и обвиняемого, трактуя вкривь и вкось графики на бумажных лентах, ни за что не отвечая и пользуясь при этом всеми благами и преимуществами сотрудников милиции или службы безопасности”[88]. Слов нет — прекрасный образец утонченной, изыс­канной научной полемики!

Возможные варианты решения проблемы

ак и в других случаях решения вопроса о применении в уголовном судопроизводстве той или иной технической новинки, того или иного технического средства, даже тогда, когда не приходится преодолевать сложившегося против него предубеждения, основанного на умозрительных заключениях, проблема полиграфа имеет технический, тактический, этический и процессуальный аспекты.

Технический аспект проблемы, на анализе которого (к сожалению, нередко некомпетентном) основываются зачастую доводы противников полиграфа, представляется достаточно ясным.

Уже в существующем виде полиграф представляет собой точный прибор, достоверно отражающий психофизиологическое состояние организма испытуемого лица. Этот факт не отрицают, да, в сущности, и не могут отрицать и противники полиграфа, поскольку последний представляет собой комплекс приборов, давно и надежно зарекомендовавших себя в медицинской практике и практике психофизиологических эксперимента­льных исследований. “Полиграф с высокой степенью достоверности показывает динамику эмоциональных реакций испытуемого на различные вопросы, — пишут Г. А. Злобин и С. А. Яни. — Этим функция полиграфа как технического устройства исчерпывается. Надежность полиграфа в отношении достоверности изображаемой им картины физиологических процессов в организме допрашиваемого едва ли может вызывать серьезные сомнения. Она доказана многочисленными экспериментами и полувековой практикой применения полиграфа. Нетрудно понять и то, что в качестве индикатора внутренней напряженности испытуемого полиграф имеет бесспорные преимущества перед самым тонким и опытным наблюдателем. Он объективен, способен фиксировать не только характер, но и точно измеренную интенсивность психосоматических реакций, регистрирует такие процессы в организме испытуемого, которые недоступны обычному наблюдению, и поэтому едва ли могут достаточно надежно корректироваться сознательной тренировкой. Наконец, что особенно важно, он дает непрерывную и системную картину одновременной динамики ряда различных процессов в организме допрашиваемого, что при обычном наблюдении получить невозможно”[89].

Развитие новых областей науки и техники (в частности, автоматики, кибернетики и искусственного интеллекта, космической медицины и пр.) открыло широкие перспективы для совершенствования полиграфа. Стало возможным и принципиально изменить технику “снятия” информации полиграфом, использовав метод бесконтактных датчиков.

Под бесконтактными датчиками понимают такие, действие которых испытуемым не ощущается, или даже сам факт существования которых для испытуемого остается неизвестным. В психофизиологических экспериментах различают три группы таких датчиков:

¨ 1) датчики, вмонтированные в предметы одежды (халат, комбинезон, головной убор, пояс) либо такие предметы, как часы, компас;

¨ 2) датчики, вмонтированные в орудия труда (пишущий прибор, рукоят­ка управления механизмом или аппаратом, тетрадь для записей и др.);

¨ 3) датчики, вмонтированные в элементы бытового оборудования (кресло, кровать, стул).

Такие датчики с успехом используются для контроля за состоянием космонавтов в условиях космического полета, при изучении реакций испытуемых в процессе их профессионального отбора и т. п.

В буквальном смысле этого слова, названные устройства бесконтактными не являются. В их основе лежит именно контакт с телом испытуемого, но контакт скрытый, о котором испытуемый может и не знать.

Опыты П. И. Гуляева и И. Е. Быховского открыли обнадеживающие перспективы для создания подлинно бесконтактного метода снятия информации о психофизиологическом состоянии испытуемого. Была продемонстрирована принципиальная возможность бесконтактной регист­рации изменений физиологических характеристик организма на расстоянии, на основе измерения изменений слабых электромагнитных полей, существующих в пространстве вокруг человека, при посредстве специальных датчиков. Таким путем возможна одновременная регистрация электрокардиограммы, сейсмокардиограммы, пневмограммы, фонограм­мы и других параметров организма[90], что позволяет рассчитывать на положительное решение вопроса о бесконтактном исследовании реакций испытуемого.

В обзоре технической стороны проблемы полиграфа С. А. Яни приводит данные о разработках американских криминалистов, создавших под руководством А. Д. Белла прибор, определяющий эмоциональное напряжение по голосу (“анализатор психологического стресса”), улавливающий мускульное сокращение гортани, не поддающееся волевому управлению и меняющееся в зависимости от психического напряжения. По условиям эксперимента, один из участников говорил правду, двое других лгали. В 94,76% прибор идентифицировал ложные ответы. Весьма близким к полиграфу является запатентованный в США “детектор скрываемого знания”, основанный на различии во времени восприятия “критических” и “нейтральных” слов, демонстрируемых в цветном изображении на экране[91].

Весьма плодотворные исследования в области детекции по признакам речевой деятельности проведены Э. Л. Носенко. Их результатом явилась разработка двух электронных приборов для анализа речи в процессе устного высказывания или по магнитофонной записи: регистратора временных характеристик речевого общения и электронного анализатора для распознавания по речи эмоционального состояния человека. Первый можно было применять также и для установления степени интенсивности различного рода речевых расстройств и для определения изменений в эмоциональном состоянии человека, сопровождающихся изменениями в темпоральных характеристиках речи (латен­тный период речевой реакции типа вопрос-ответ, количество пауз длительностью 30-1000 мс и выше, суммарная длительность пауз в высказывании и т. д.). Второй осуществляет одновременную регистрацию мо­дуляции частоты основного тона, интенсивности речевого сигнала, темпа артикулирования, количества пауз длительностью от 300 мс и выше, суммарной длительности “чистой” речи. Параметры анализа обрабатываются компьютером, и полученные результаты информируют о состоянии эмоционального напряжения говорящего[92]. В сущности, это тот же полиграф без датчиков.

Резюмируя сказанное, можно заключить, что техническая сторона проблемы, то есть возможность получения объективной, детальной и точной информации о психофизиологических состояниях человека с помощью полиграфа (причем при необходимости — скрытым способом) не должна вызывать сомнений. Но техническая сторона вопроса тесно связана с диагностикой зафиксированных реакций, а последняя прямо зависит от тактики проведения испытаний, то есть от тактического аспекта использования полиграфа.

Тактический аспект проблемы заключается в ответе на вопрос: можно ли с помощью полиграфа получить однозначно толкуемую информацию о причинах эмоциональной реакции испытуемого?

Эксперименты показывают, что решение этого вопроса заключается в передаче испытуемому информации таким образом, чтобы она воздействовала избирательно и вызывала наиболее сильную эмоциональную реакцию лишь в строго ограниченных случаях, подлежащих однозначному объяснению. На первый план, таким образом, выступает организация и тактика самого эксперимента; с точки зрения достоверности и надежности результатов применения полиграфа, тактический аспект проблемы оказывается решающим.

При применении полиграфического метода в исследованиях по выделению значимого сигнала в однородном ряду была поставлена цель установить, знает ли человек иностранный язык (вне зависимости от того, что он сам утверждает по этому поводу). Среди подаваемых фраз были фразы мало значимые и фразы значимые, например, адресованные специально данному человеку. Для человека, не владеющего языком, все фразы одинаково значимы; тогда как для понимающего язык они будут различны, так как значимую фразу он поймет и отреагирует на нее по-иному, чем человек, языка не знающий. Действительно, при подаче значимой фразы она вызывала достаточно характерную кожно-гальваническую реакцию (опыты ставились с ее использованием), причем при стремлении испытуемого как-то подавить свою реакцию она (как это было показано уже в 20-30-х гг.) становилась от этого только более сильной, более рельефной.

Здесь задача выглядела довольно простой, потому что экспериментатор имел дело с хорошим фоном. Однако нередко встречается такая ситуация, когда сигналы незначимые или менее значимые также сопровождаются достаточно сильными реакциями. Возникает необходимость в выделении сигнала из шумов, что может быть сделано путем усиления значимого сигнала с помощью положительной обратной связи. В эксперименте это выглядело следующим образом.

Испытуемому предъявляются слайды, причем темп смены их на экране зависит не от экспериментатора и не от воли испытуемого, а от непроизвольных и неконтролируемых реакций последнего. При этом при отсутствии кожно-гальванической реакции кадр сменяется через определенный промежуток времени; если же она возникает, кадр останавливается и не сменяется до тех пор, пока не исчезает реакция.

Испытуемому предъявлялась фотография знакомого ему лица в ряду фотографий незнакомых лиц. При разомкнутой обратной связи знакомая фотография дала почти такую же реакцию, что и остальные. Затем эксперимент повторялся с введением обратной связи. Когда фотография “застревает”, возникает естественное беспокойство: почему из всех фотографий задержалась именно она? Чем больше беспокоится субъект, чем больше он желает, чтобы фотография сменилась, тем прочнее она задерживается — реакция усиливается и становится вполне очевидной.

В другой серии экспериментов смена кадров производилась самим испытуемым при помощи кнопки. Устройство подчинялось командам человека, находящегося в состоянии покоя. Испытуемому предлагался ряд геометрических фигур, и его просили задумать какую-либо из них. Задача экспериментатора заключалась в обнаружении этой фигуры. Пока фигура была незначима (то есть до ее выбора), она не вызывала никаких реакций: испытуемый нажимал кнопку, и появлялся следующий кадр. Однако после задумывания (выбора) фигура становилась “значимой”. При ее появлении возникала реакция, и человек, нажимая на кнопку, вместо смены кадра получал отказ и “дезорганизовывался”. Он выжидал и нажимал на кнопку, лишь почувствовав, что успокоился. Для экспериментатора же было важно, что данный кадр задержан на время, превышающее экспозицию всех остальных.

Эта система оказалась удачной потому, что позволила использовать не только отрицательную, но и положительную эмоцию испытуемого. На­пример, испытуемый после первого отказа приготовился к возможности возникновения трудностей, но, когда он легко сменил кадр, его радость оказалась настолько сильной, что кнопка вновь отказала, попав на фон, измененный его положительной эмоцией. В дальнейшем начинается отказ за отказом, и в результате, уже не по экспозиции значимого сигнала, а по тем событиям, которые разыгрались после нее, можно было с высокой степенью уверенности обнаружить значимый кадр.

В другой серии экспериментов перед испытуемым на световом табло вспыхивает некое слово. Предварительно ему дается инструкция это слово прочесть. Вначале испытуемый не в состоянии выполнить инструкцию, так как слово появляется на табло на очень короткое время. Постепенно экспозиция увеличивается до тех пор, пока испытуемый не сможет прочесть слово. Одновременно на полиграфе регистрируются биотоки мозга, дыхание, кожно-гальваническая реакция, движение губ, реакция сосудов руки, ЭКГ.

Оказалось, что “неприятные” слова испытуемый читает при бóльших эмоциях, нежели нейтральные. Так, если, например, любое нейтральное слово испытуемый читал в пределах экспозиции в 100-200 мс, то слова эмоциональные — при экспозиции 400-500 мс и даже 1000 мс, причем слово, не доходящее до сознания, в момент, когда испытуемый его еще не успел прочесть, уже показывает на полиграфе биоэлектрические вегетативные реакции.

Как показывает статистика, правильность выводов, сделанных на основе полиграфа, достигает весьма высокой степени вероятности (80-90%)[93], а во многих случаях все выводы оказываются достоверными, если тактика применения полиграфа точно реализует принцип избирательного воздействия. Такое воздействие могут оказывать не только слово или изображение, но и действия следователя (например, его приближение к тому или иному предмету во время обыска), и человек или предмет во время предъявления для опознания и т. п. Это свидетельствует о широком тактическом диапазоне ситуаций, в которых может найти свое применение полиграф.

Тестирование на полиграфе может осуществляться так называемы­ми прямым и непрямым методами. При прямом методе испытуемому предлагают три группы вопросов в определенной последовательности:

¨ 1) релевантные (критические) — относящиеся непосредственно к выясняемым обстоятельствам преступления;

¨ 2) иррелевантные (нейтральные) — не имеющие отношения к делу и задаваемые с целью уменьшить эмоциональное напряжение, оттенить степень и форму протекания реакции на критические вопросы;

¨ 3) контрольные — не относящиеся к расследуемому преступлению, но обладающие до некоторой степени “обвинительным” содержанием.

При этом считается, что “обвинение” в чем-нибудь, содержащееся в контрольных вопросах, не должно превышать силу обвинения, содержа­щегося в релевантных вопросах. Установлено, что непричастное лицо более сильно реагирует именно на контрольные вопросы, чем на релевантные, так как именно в них содержится опасная для него “обвини­тельная” информация[94].

Непрямой метод используется тогда, когда имеется основание предполагать, что контролируемое лицо знает о деталях, подробностях преступления, однако настоятельно это отрицает. При этом не подвергается непосредственному контролю достоверность отрицательных ответов испытуемого, а выясняется, располагает ли он специфической информацией, которую может знать только лицо, причастное к преступлению, причем не может объяснить, откуда, если не преступным путем, она получена[95]. Раздражители выбирают из специфически релевантной информации так, чтобы для постороннего человека они казались бы одинаковыми и не вызывали бы специфических реакций.

Процесс тестирования длится примерно час и состоит из трех этапов: предтестовое интервью, проведение тестов, обработка и анализ данных, результатов тестов. Мы не останавливаемся на содержании этих этапов, интересующиеся подробностями могут познакомиться с ними по описанию в книге П. Прукса. Добавим лишь, что испытание носит добровольный характер, что фиксируется в специальном формуляре, и отказ от испытания не свидетельствует о виновности лица или иной его причастности к преступлению.

К сказанному следует добавить еще одно замечание. Поскольку противники применения полиграфа настойчиво аргументируют свою негативную позицию утверждением, что результаты тестирования невозможно однозначно связать с подлинной причиной вызванных реакций, и в некоторых случаях, даже при использовании непрямого метода тестирования, это действительно так, в спорных случаях очевидно следует ограничиться констатацией наличия у испытуемого не “информации причастности”, а информации осведомленности о тех или иных обстоятельствах события, учитывая возможность случайного источника такой информации.

Этический аспект проблемы можно выразить одной фразой: нравственно ли применение полиграфа в целях борьбы с преступностью? Противники полиграфа отвечают на этот вопрос категорически отрицательно.

М. С. Строгович писал: “Мы отвергаем подобные способы (речь идет о полиграфе — Р. Б.) как потому, что они, облекаясь в наукообразные формы, по существу не имеют ничего общего с подлинной наукой и могут плодить лишь ошибки, извращая действительность, так и потому, что такие приемы в судопроизводстве решительно противоречат элементарным нравственным нормам и унижают человеческое достоинство тех, кто подвергается подобным испытаниям.”[96] Столь же категоричны И. Ф. Пантелеев, А. М. Ларин и другие авторы.

Однако утверждения о безнравственности применения полиграфа нам представляются отнюдь не убедительными.

Начнем с того, что ни один из противников полиграфа не указывает, каким конкретно нравственным нормам противоречит применение полиграфа, чем именно оно унижает человеческое достоинство. Попробуем сделать это за них, дабы подтвердить или опровергнуть их утверждение.

Не вызывает никакого сомнения, что любая форма обмана при применении технических средств в уголовном судопроизводстве, какими бы благородными целями он ни оправдывался, безнравственна и противоречит этическим принципам установления истины. В рассматриваемом нами случае как обман можно было бы квалифицировать попытку выдать за научно обоснованные результаты применения средств и методов, ничего общего с наукой не имеющих, а лишь облеченных, по словам М. С. Строговича, “в наукообразные формы”. Однако, на наш взгляд, анализ технического аспекта рассматриваемой проблемы достаточно убедительно свидетельствует, что такие оценки, как “ненаучность” или “наукообразность”, по отношению к полиграфу, по меньшей мере, неправомерны и могут лишь свидетельствовать о некомпетентности или предвзятости суждений.

Как обман можно квалифицировать фальсификацию, то есть умышленно неправильную интерпретацию показаний полиграфа или умышленное их искажение. Но столь же безнравственна и даже преступна лю­бая фальсификация материалов дела, начиная от фальсификации показаний и кончая умышленно ложным заключением эксперта. Здесь вопрос переносится уже из области применения полиграфа в область использования и оценки результатов применения в доказывании любого технического средства, любого средства доказывания. Ничего специфического, относящегося только к полиграфу, здесь нет. Что же касается ошибки либо добросовестного заблуждения при интерпретации показаний полиграфа, то едва ли можно усмотреть в этом обман участников процесса. От ошибки не гарантированы ни эксперт, ни следователь, ни даже суд; существующие в уголовном процессе гарантии установления истины, несмотря на их полноту, реальность и эффективность, все-таки не могут абсолютно исключить возможность ошибки, что, между тем, нельзя оценить как их нравственную ущербность.

Иногда безнравственность применения того или иного средства или приема видят в том, что человек при этом становится объектом исследования, что-де унижает его достоинство. “Однако заметим, — справедливо пишут в этой связи П. И. Гуляев и И. Е. Быховский, — что наш уголовный процесс в некоторых случаях допускает такое положение. Например, обвиняемый становится объектом исследования при проведении судебно-медицинской или судебно-психиатрической экспертизы, изъятии образцов крови или других выделений человеческого организма, при освидетельствовании и т. д.”[97] Положение объекта исследования в случаях, предусмотренных законом (равным, как известно, для всех), само по себе не унижает достоинства человека. Унизительными, а следовательно, безнравственными и незаконными могут быть обстановка, в которой осуществляется исследование, поведение производящего исследование лица и сама сущность исследования, если она основана на противоправном физическом либо психическом насилии.

Безусловно безнравственным (если не заслуживающим куда более сильных оценок) является всякое противоправное насилие над личностью при доказывании. Ставить полиграф в один ряд, например, с гипнозом или наркоанализом, как это делает А. М. Ларин и ряд других авторов, — означает расценивать его именно как средство такого психического насилия.

Но насилие предполагает подавление воли субъекта, по отношению к которому оно применяется, применение же полиграфа подобной цели не преследует. Лицо остается абсолютно свободным в своем волеизъявлении, оно ничем не принуждается к изменению линии своего поведения. Полиграф не является и средством проникновения в мысли и чувства испытуемого, он лишь регистрирует возникновение и наличие тех или иных эмоций и, с этой точки зрения, принципиально ничем не отличается от визуального их наблюдения и констатации следователем, что никем не признается безнравственным.

Проникновение в сферу субъективного, чему в известной степени служит полиграф, если, повторяем, такое проникновение не связано с противоправным психическим насилием, нельзя считать безнравственным. Без проникновения в той или иной степени во внутренний мир испытуемого нельзя решить многие задачи судебно-психиатрической и судебно-психологической экспертиз, достичь нужного психологического контакта с допрашиваемым, обеспечить реализацию воспитательной функции предварительного расследования и т. п. В то же время нельзя не принять во внимание обоснованное предупреждение Г. А. Злобина и С. А. Яни, что “есть в рассматриваемой стороне действия полиграфа и более глубокая проблема, касающаяся принципиальной правомерности и пределов допустимости инструментального проникновения (даже не столь уж глубокого) во внутренний мир личности. Не секрет, что при помощи полиграфа недобросовестным оператором может быть добыта информация, выходящая за пределы официально расследуемого события и связанная с той областью личного, принудительное или тайное проникновение в которую противоречит гарантированным Конституцией СССР правам и свободам гражданина”[98]. Предупреждение возможности подобных деформаций — одно из условий разработки правил применения полиграфа и создания необходимых гарантий законности использования его результатов.

Решая вопрос об этичности применения полиграфа, вовсе не следует, как нам кажется, использовать в качестве отрицательного аргумента примеры негативной практики органов расследования зарубежных стран. Практика правоохранительных органов любой страны (и Россия не исключение) не свободна от ошибок и нарушений закона. В данном случае задача заключается в том, чтобы нормативное регулирование применения полиграфа позволяло если не исключить их вообще, то свести к тому минимуму, который неизбежен при применении любого технического средства.

Уголовно-процессуальный аспект проблемы. Прежде всего, необходимо оговориться, что практическому решению вопроса об условиях, формах и пределах применения полиграфа в уголовном судопроизводстве должно предшествовать глубокое и всестороннее научное исследование с широким обсуждением его результатов научной общественностью и достаточно репрезентативными экспериментами, отражающими специфику отечественного судопроизводства и ментальности населения. И такие исследования в настоящее время ведутся специальным отделом НИИ МВД РФ[99], а также научными подразделениями Федеральной службы безопасности. Разработана специальная инструкция “О порядке применения полиграфа при опросе граждан”, утвержденная Генеральной прокуратурой, ФСБ и МВД РФ и зарегистрированная 28 декабря 1994 г. в Министерстве юстиции РФ. Министром внутренних дел РФ 12 сентября 1995 г. издан специальный приказ № 353 “Об обеспечении внедрения полиграфа в деятельность органов внутренних дел”. С изданием в 1995 г. Федерального закона “Об оперативно-розыскной деятельности” применение полиграфа в оперативно-розыскной деятельности обрело достаточное правовое обоснование. Речь, следовательно, теперь следует вести не о правомерности использования полиграфа вообще, а об условиях его использования в процессуальной деятельности следователя, а может быть, и суда. Как заключает В. А. Образцов, “таким образом, метод испытаний на полиграфе после десятилетий огульного обвинения в безнравственности и лженаучности вошел в арсенал допущенных законом криминалистических средств”[100].

Итак, до исследований такого рода всякие соображения об уголовно-процессуальном аспекте проблемы, в том числе и излагаемые нами далее, следует рассматривать лишь как чисто умозрительные, гипотетически возможные.

Мы полагаем, что de lege lata применение полиграфа может стать допустимым в двух следующих случаях: при производстве экспертизы и при участии специалиста-психолога в подготовке к производству следственного действия.

Закон не ограничивает эксперта в выборе технических средств исследования. Любое техническое средство, если оно само и методика его применения научно обоснованны, может быть применено экспертом для решения задач экспертизы, сообразно, разумеется, с условиями исследования, предъявляемыми к нему требованиями, процессуальным порядком экспертизы и т. п. Поэтому нет оснований для возражений против использования полиграфа экспертом — психиатром или психологом.

Разработка метода бесконтактных (в подлинном смысле этого слова) датчиков сделает возможным применение полиграфа специалистом-психологом или психофизиологом при подготовке к производству таких следственных действий, как обыск, следственный эксперимент с участием подозреваемого или обвиняемого, предъявление для опознания. Получаемая с помощью полиграфа при подготовке этих следственных действий ориентирующая информация будет способствовать следователю в реализации или корректировке его тактического замысла.

Мы допускаем de lege ferenda применение полиграфа и при допросе при законодательном закреплении следующих положений:

1. Применение полиграфа допускается только с добровольного согласия допрашиваемого; отказ от испытания на полиграфе, равно как и предложение подвергнуться испытанию при отказе со стороны допрашиваемого не должны фиксироваться ни в одном процессуальном документе; отказ от испытания не может ни в какой форме толковаться во вред допрашиваемому.

2. Для участия в допросе разрешается привлекать специалиста-психо­лога, исполняющего функции оператора полиграфа в пределах обыч­ной компетенции специалиста — участника следственного действия.

3. Результаты применения полиграфа не имеют доказательственного значения и используются следователем лишь как ориентирующая информация; доказательствами признаются лишь фактические данные, содержащиеся в показаниях допрашиваемого. Материальные свидетельства применения полиграфа (ленты, записи) к делу не приобщаются.

Предложены и иные варианты уголовно-процессуальной модели использования полиграфа при допросе. В. И. Комиссаров (Саратовская го­сударственная академия права) считает, что в случае принятия решения (по своей инициативе или по просьбе допрашиваемого) о применении полиграфа следователь будет должен:

¨ пригласить защитника (если предполагается допросить подозреваемого или обвиняемого), педагога, переводчика (при допросе несовершеннолетнего, глухонемого и др.);

¨ установить психологический контакт с участниками допроса;

¨ разъяснить всем им содержание, условия, порядок производства следственного действия и особенности использования информации, получаемой при тестировании;

¨ удостовериться, что испытуемый понял следователя, и разъяснить допрашиваемому его право отказаться от тестирования;

¨ получить в письменной форме согласие пройти тестирование на полиграфе;

¨ разъяснить права и обязанности всем участникам следственного действия, о чем делается отметка в протоколе допроса;

¨ предупредить оператора об уголовной ответственности за заведомо ложную расшифровку полиграммы, а возможно, и за разглашение тайны следствия;

¨ занести в протокол замечания и заявления участников процесса[101].

Предложенная модель вполне может лечь в основу соответствующих правовых актов, хотя и содержит ряд неясностей. Так, может создаться представление, что речь идет не о допросе, а о самостоятельном следственном действии; неясно, в чем могут заключаться права и обязанности защитника, уж во всяком случае, не в корректировке теста и т. п. Да и вообще, следует ли присутствовать во время испытания кому-либо кроме оператора и переводчика, ведь тестирование рекомендуется проводить в специальном помещении и при отсутствии всяких посторонних (”фоновых”) раздражителей? Кстати, тестирование через переводчика вообще бессмысленно, его следует проводить на языке, которым владеет тестируемый. И наконец, не правильнее ли считать тестирование не самостоятельным следственным действием, предшествующим допросу, а вводной частью самого допроса?

Очевидно, что разработка процессуального порядка испытаний на полиграфе требует предварительно накопить значительный эмпиричес­кий материал на основе использования полиграфа в оперативно-розыс­кной деятельности. Поспешность в этом деле явно противопоказана.

3. ПРОБЛЕМЫ КОМПЬЮТЕРИЗАЦИИ СУДЕБНОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ *