ДИАЛЕКТНОЕ СЛОВО И ЕГО ГРАНИЦЫ

Что такое диалектное слово, каковы его отличия от других слов, входящих в лексический состав языка? На первый взгляд этот вопрос как будто не заключает в себе никаких трудностей: диалектизм — это слово, свойственное только местной народной речи. Так диалектное слово издавна понималось как в русской, так и в зарубежной лингвистической литературе. Такое понимание приблизительно верно, но является чересчур общим, расплывчатым, в него можно вкладывать неодинаковое содержание.

Неисследовательность проблемы приводила и приводит к лексикографической практике к значительной путанице. Мы не говорим здесь о словарях или собраниях слов, авторы которых не ставили перед собой каких-либо определенных целей, а записывали все, что им каза­лось заслуживающим внимания. См., например, выписку С.К.Булича из московской газеты “Новости” за 1885 г. в его “Материалах для русского словаря” (в которых име­ются и диалектные слова): “Гутморген — нумерщик, ночной вор по меблированным комнатам и гостиницам; это элегантная разновидность громилы”. Но и в собственно областных словарях имеется большое количество слов, никогда не бывших диалектными. Примеров тому можно было бы привести очень много. См., например, блевать, кидать (Е.Ф. Будде. О некоторых народных говорах в Тульской и Калужской губерниях. СПб., 1897), бёрдо, засов (В.Волоцкой. Сборник материалов для изу­чения ростовского (Яросл. губ.) говора. СПб., 1902) и т.п. В толковых словарях современного русского языка помета “обл.” (областное) нередко употребляется произ­вольно. См., например, 6рагa, бражка в словаре под ред. Д.Н.Ушакова, девка в первом издании словаря С.И. Ожегова и многие другие слона общенародного употребления, неизвестно по каким причинам получившие указанную помету.

Сбивчивость в отнесении слов к разряду диалектной лексики нередко вызывается неправильными представле­ниями о природе диалектизмов. Распространена тенден­ция относить к диалектным слова, которые обозначают специфические явления старой крестьянской жизни или местной природы, не свойственные городскому укладу жизни, быту интеллигента. Видимо, эта тенденция привела к применению пометы “обл.” в словарях под ред. Д.Н.Ушакова и С.И.Ожегова к таким словам, как зипун, посконь, коврига, бобыль, буренушка, верея, буерак, боровой, огрех, бороньба, вишенник, и ко многим другим им подобным. Эта неправильная установка прямо выска­зана во “Введении” к первому тому академического сло­варя (M.—JI., 1948, с.V): к областной лексике, подлежа­щей включению в словарь, “относятся слова, отражающие бытовую, хозяйственную н культурную сторону жизни крестьян и выходящие за пределы узкоспециального и местного значения: матица, закута, лядина, выть, огрех, обжа, огребки”. Правда, некоторые из приведенных примеров действительно являются диалектизмами (матица, закута, огрех не диалектизмы), но это совпадение можно объяснить языковой интуицией писавшего “Вве­дение”, а не его теоретической установкой.

Конечно, носителем диалектной речи является главным образом (хотя отнюдь не исключительно) крестьянское население, но ведь из этого вовсе не вытекает, что лексика, употреблявшаяся и употребляемая крестьянами (теперь колхозниками), является сплошь диалектной. Как из­вестно, основа лексики носителей говоров является общенародной, и лишь часть этой лексики имеет локальное распространение.

Смешение распространения слова и распространения реалии, им обозначаемой, во всех отношениях неправомерно. Реалия может быть необщераспространенной илидаже узколокальной, но слово, обозначающее эту реа­лию, может в пределах языка не иметь изоглоссы, т.е. быть общенародным, а не диалектным. Многие явления природного ландшафта, растения, животные и т. д. из­вестны только в определенных областях, а принадлеж­ность их названий к лексике литературного языка ни у кого не вызывает сомнений (ср., например, сиг, чрника, степь и т.п.).

Точно такое же место занимают в русском языке многие названия особенностей старого крестьянского быта: лапти, онучи, соха, цеп и т.п. Для того чтобы до­казать, что слова типа зипун, посконь, коврига, огрех, закута являются не общенародными, а диалектными, признаких принадлежности к лексике, обозначающей крестьянский быт, совершенно непригоден.

Критерий определения диалектного слова лежит не в обозначаемой им реалии, не в наших ассоциациях, свя­занных с этими реалиями, а в самом слове, в месте, которое оно занимает в словарном составе языка.

Мы здесь не будем останавливаться на других непра­вильных пониманиях природы диалектизмов, вызванных главным образом неразработанностью этой проблемы. Лишь за последние годы проблема диалектного слова и его границ начала привлекать к себе внимание языко-ведов в связи с началом работ над новыми диалектными словарями и необходимостью обоснования стилистиче­ских помет н отбора слов в толковых словарях литера­турного языка.

Решающим признаком принадлежности слова к ди­алектной лексике является локальная ограниченность его употребления, т.е. наличие у слова изоглоссы в пре­делах территории, которую занимает язык. Как известно, этот признак характеризует и любое другое диалектное явление. К какому бы пласту лексики (просторечному, ар­хаическому, специальному и т.п.) слово ни относилось, но если оно не имеет изоглоссы, оно не является диалект­ным. Диалектных слов общерусского распространения и употребления не существует. Однако это определение диалектного слова не является полным, поскольку оно не учитывает отношения слов, имеющих изоглоссы в народных говорах, к лексике литературного языка в ее теперешнем состоянии.

Представляется необходимым сделать замечание о са­мом понятии “изоглосса”. Понятие “изоглоссы” было перенесено в языкознание из метеорологии и аналогично понятиям “изотерма”, “изобара”. В описательной лингви­стической географии изоглосса — линия, соединяющая на карте пункты, расположенные на самой окраине распространения диалектного явления. Иначе говоря, изо­глосса — граница, которая охватывает, окаймляет тер­риторию распространения диалектного явления. Саму жетерриторию можно назвать зоной или областью рас­пространения диалектного явления.

Существуют разные тины изоглосс и зон; например, имеются зоны сплошного, прерывистого, или “островного”, распространения диалектизма (когда явление на карте располагается отдельными островками или пятнами) и т.д. Очень многие диалектные явления, в том числе и слова, в своем распространении не совпадают с границами распространения таких крупных подразделений русского языка, как северновеликорусское или южновеликорусское наречие, границы диалектизмов подчас довольно прихот­ливо пересекают в разных направлениях территорию русских говоров (и выходят за ее пределы).

Для составителей диалектологического словаря прежде всего представляет интерес наличие у слова изоглоссы и зоны распространения (которая всегда должна быть меньше всей территории распространения русского языка), а не разные типы изоглосс и зон.

Нo как установить, имеет слово диалектную (не обще­русскую) изоглоссу или нет? Если мы изучаем лексику какого-либо одного говора или группы близких говоров как замкнутую систему, не сравнивая эту систему с дру­гими системами, то не обнаружим слов с диалектными изоглоссами. Для лица, говорящего на каком-либо ди­алекте, вся лексика этого диалекта в общем одинакова в том смысле, что общенародные и диалектные слова им не различаются. Правда, в отдельных случаях носитель диалекта может определить: “Это говорят по-нашему, а это по-городскому” (или что-нибудь в этом роде), но это не правило, а исключение.

С позиции внутренней системы говора диалектизмов, в том числе и лексических, как правило, не существует. Совершенно очевидно, что диалектизмы могут быть выяв­лены только в процессе сравнения разных систем, существующих в пределах общеязыковой системы. Но что и с чем нужно сравнивать? Можно сравнивать один ди­алект с другим, в результате чего обнаружатся какие-то отличия одного диалекта от другого. Можно сравнивать одни диалект с многими диалектами, и состав диалектиз­мов в таком случае значительно расширится. Однако полным состав диалектизмов может быть тогда, когда один диалект сравнивается с общеязыковой системой, когда частное определяется в сравнении с общим.

Составление региональных диалектных словарей ока­залось бы просто невозможным, если бы составители должны были сравнивать лексику избранных ими мест­ных говоров с лексикой всех других говоров русского языка. Для того чтобы провести такое сравнение, соста­вители каждого из этих словарей должны были бы предварительно составить исчерпывающую картетечку всех русских диалектных слов, что, может быть, возможно будет осуществить только тогда, когда выйдет в свет капитальный, сводный “Словарь русских народных говоров”. Тем более невозможно подобного рода сравнение в условиях полевой работы, когда собиратель только еще записывает материал для словаря. Следовательно, сравнение на практике может осуществляться только как сопоставление лексики говора с лексикой литератур­ного языка. Без определения отношения диалектных слов к лексике литературного языка невозможно установить определенные критерии отбора слов в диалектологиче­ский словарь.

Если мы будем руководствоваться при отборе слов принципом, что входит в состав лексики литературного языка, а что не входит, (а только этот принцип практически ocуществим в нашем предприятии), то мы обязательно должны учитывать, что имеются два типа слов с диалект­ными изоглоссами: 1) слова, не входящие в лексический состав литературного языка (в любую из его разновид­ностей) — скородить, дюже, братан, калика и т.п., и 2) слова, которые входят в тот или иной пласт литера­турной лексики. Ко второму типу относятся такие слова, как лаять, в говорах противопоставленное слову брехать, соответственно: ржать (гоготать), очень (дюже, гораздо, noрато и др.), навоз (позем, назем, озем), ухват (рогач) и т.д. В архаичной диалектной речи слова типа лаять, очень и др. распространены далеко не повсеместно, имеют изоглоссы.. Лишь в процессе усвоения литератур­ного языка широкими слоями населения, в том числе и сельского, изоглоссы этих слов начинают размываться и исчезать.

Если отвлечься от существования литературного языка и остаться только в рамках диалектной речи, то слова обоих указанных типов по характеру своего распростра­нения тождественны. Для лингвистической географии установление изоглоссы слова ухват не менее важно, чем установление изоглоссы слова скородить. Однако при определении принадлежности слова к диалектной лексике мы не можем не исходить, как сказано выше, из отношения слов к словарному составу литературного языка, причем по соображениям не только практическим, но и теорети­ческим. Для каждого человека, говорящего на русском языке, ясно, что слова лаять, очень, ржать, ухват и пр. являются такими же литературными словами, как и слова, не имеющие изоглосс в диалектной речи (например, книга, школа, дерево, белый и т.д.). О том, что указанные слова в говорах имеют изоглоссы, знают только диалекто­логи. Совершенно очевидно, что слова тина лаять, вхо­дящие в состав литературного языка, не относятся к ди­алектной лексике.

Итак, диалектным словом (единственным объектом “Словаря русских народных говоров”, как и любого диалектологического словаря) является слово, имеющее локальное распространение и в то же время не входящее в словарный состав литературного языка (в любую его разновидность).

Конечно, диалектные слова в диалектной речи и в ли­тературном языке имеют неодинаковые функции. Для но­сителей говора диалектное слово, как было отмечено выше, является нормальным и обычно не отличается от общенародного слова, т.е. с точки зрения носителей говора диалектизмов не существует. В литературном языке диалектное слово является или чужеродным эле­ментом, не несущим никакой стилистической нагрузки, или сознательно используется для каких-либо стилисти­ческих и иных целей.

Однако с какой бы позиции ни рассматривать диалект­ное слово, оно всегда должно иметь указанный выше объ­ективный, данный в самом языке, признак. Слово вода является безусловно общенародным (в том числе литера­турным) словом для всех говорящих на русском языке. Слово ржать также несомненно является словом литера­турного языка, хотя оно и имеет изоглоссу в диалектной речи. Носителями говоров, в которых это слово упо­требляется, оно также не осознается как диалектизм. Слово кволый — несомненный диалектизм для всех гово­рящих на литературном языке, независимо от того, сознательно или без всякой цели употребляет его писа­тель или любое лицо.

Диалектизм — категория но только географическая, но и стилистическая. В принципе не может быть различных определений диалектного слова, как и любого диалектного явления (если чужеродность его для литературного языка и наличие у него изоглоссы установлены правильно). Иными словами, диалектизм может иметь различные функции, но он остается самим собой при любых условиях. Что касается слов (и иных особенностей) литературного языка, имеющих в диалектной речи изоглоссы, то эти слова (и явления) могут быть (но не обязательно) диалек­тизмами только по своему происхождению, но не по употреблению. Следует или не следует включать такие слова в диалектологический словарь?

Известно, что в истории лексики положение многих слов изменялось: общераспространенные слова станови­лись диалектными, специальными, архаичными и т.п., а диалектные слова завоевывали права литературного гражданства. Диалектизмы — исторически изменчивая категория. На протяжении XIX—XX вв. некоторые из них потеряли свою диалектную ограниченность и вошли в состав литературной лексики (ср. стерня, теребить лён, окот овец, пурга, тундра, каюр и др.).

Разумеется, изучение истории подобного рода “вче­рашних диалектизмов” очень важно. Показания диалектов, современных и прошлых, были бы весьма ценным мате­риалом для выяснения диалектных истоков многих слов литературного языка (в его общенародной и профессио­нальной разновидностях). Но для того чтобы отразить в словаре процесс перехода лексики со ступени диалект­ной на ступень литературную, надо хотя бы приблизи­тельно знать круг такого рода слов. Между тем состояние исторической лексикологии пока таково, что нам более или менее известно лишь очень небольшое количество слов (вроде упомянутых выше), которые вошли в состав литературного языка в XIX—XX вв. Включение этих слов в Словарь не решило бы никакой проблемы.

Эта проблема вообще могла бы быть поставлена только в том случае, если бы было проверено, как употребляется носителями говоров основная масса литературных слов. В результате такой “проверки” можно было бы в конце концов выяснить, какие слова литературного языка чужды носителям говоров, какие исконно свойственны им, какие заимствованы из литературного языка и т.д. Полученный таким образом материал позволил бы по-настоящему поставить проблему обогащения литературной лексики за счет диалектной. Однако этого материала у нас нет.

Недиалектные слова, имеющиеся в диалектологических источниках, записывались наблюдателями в подавляющем большинстве случаев по каким-либо субъективным сооб­ражениям или просто по недоразумению. Такие записи обычно не имеют никакой научной ценности. Какое, например, значение имеют записи Маркова па севере и Гоголева на юге слова елка (в значении 'рождественская елка')? Конечно, такие записи имели бы свое значение, если бы все наблюдатели “проверили” все слова литера­турного языка, их употребление в диалектной речи. Однако таких наблюдений никто никогда не проводил, да и вряд ли они когда-либо будут осуществлены вообще. Включение в словарь случайных записей недиалектных слов означало бы засорение его бесполезными сведениями, неоправданное увеличение его объема, а главное, гра­ницы словника стали бы неопределенными, диалектный словарь лишился бы своих научных принципов и немину­емо превратился бы в какое-то неопределенное подобие словаря-тезауруса, в беспорядочную свалку самых разно­родных материалов.

Теоретически необоснованно и практически неосу­ществимо и включение в словарь тх слов литературного языка, которые имеют диалектные изоглоссы. Далеко не все эти слова являются исконно диалектными. Такие слова, как лаять, бороновать и многие им подобные, были словами литературного языка на протяжении всей его истории, в частности и в XIX—XX вв. Что даст исследователю включение в словарь подобного рода “изоглоссных” слов? Оно могло бы уточнить область их распространения в диалектной речи, что, конечно, важно для изучения истории слов. Однако точное установление изоглосс слов — задача лингвистической географии, вы­полнимая только методом массового анкетирования, а не задача диалектологического словаря. А путем массового анкетирования, как известно, можно собрать сведения о распространении лишь очень ограниченного числа слов.

В наших источниках сведений, которые позволили бы установить изоглоссы слов, вообще нет (если исключить ответы на “Вопросник” и “Программу” для атласа). Может быть, в таком случае следует ограничиться отбором слов, которые попали в литературный язык в XIX—XX вв.? Но ведь, как было сказано выше, круг этих слои в общем нам пока почти неизвестен, а поиски таких слов вслепую приведут лишь к необоснованной утрате диалектологи­ческим словарем границ его словника и, как следствие этого, границ его источников.

Таким образом, главный принцип отбора слов в ди­алектологический словарь должен основываться на опре­делении специфики диалектного слова. Однако в наших источниках содержатся материалы, которые записывались на протяжении полутораста лет. В течение этого времени стилистические нормы русского литературного языка изменялись. Из каких стилистических норм мы должны исходить, определяя принадлежность слова к диалектной лексике? Нам представляется, что этими нормами могут быть только нормы современного литературного языка. На эти нормы мы так или иначе можем опираться при стилистической квалификации каждого слова, тогда как ввиду неизученности исторического развития стилисти­ческих норм литературного языка такую квалификацию применить к абсолютному большинству слов, о которых можно думать, что они являются (или являлись) диалек­тизмами, практически невозможно, если руководство­ваться данными исторической стилистики. И можно ли в диалектном словаре смешивать разнородные явления?

Сказанное относится только к отбору слов. Что же касается показа в словаре отобранных слов, то мы будем стремиться, насколько позволят имеющиеся у нас мате­риалы, показывать историческую перспективу слов, про­исшедшие в них за сто пятьдесят лет развития русского языка изменения. Следовательно, проблема отбора слов и проблема показа слов в словаре, их лексикографической обработки существенно отличаются друг от друга.

Не приведут ли вышеизложенные установки к обедне­нию словаря, к тому, что он даст меньше материалов для изучения истории лексики русского литературного языка XIX—XX вв., чем от него можно было бы ожидать? Такая постановка вопроса нам представляется неправильной. Описание всякого лингвистического явления, в том числе и диалектной лексики, должно исходить из самой его сущности, а не из того, что нам желательно или нежелательно. Нельзя искать в предмете того, чего в нем нет и не может быть. Однако можно сказать, что в словаре будут все же представлены богатые и разнообразные сведения, которые будут иметь прямое отношение и к истории словарного состава русского литературного языка XIX—XX вв.

Перейдем теперь к рассмотрению вопроса о границах диалектного слова, т.е. о границах между диалектными словами и различными пластами лексики литературного языка. Нам, конечно, понятна трудность этой проблемы, поскольку границы самого литературного языка во многом являются неясными, неопределенными (по самой своей сущности, а не только из-за слабой их изученности).

Прежде всего остановимся на различии между диалект­ными и разговорно-просторечными словами. Принципиальное различие между ними представляется довольно очевидным. Разговорно-просторечные слова входят в со­став общенародной лексики и не имеют на территории распространения языка изоглосс. Разговорно-простореч­ная лексика входит в словарный состав литературного языка как один из его важнейших стилистических пластов. Это лексика общерусского характера. Каждый владеющий литературным языком если и не употребляет в своей речи того или иного разговорно-просторечного слова, то во всяком случае знает его и может употреблять, чего нельзя сказать о массе диалектных слов, которые всегда стоят за пределами литературной лексики, являясь в ней свое­образными вкраплениями (когда по тем или иным при­чинам диалектное слово все же употребляется в литера­турной речи). Отграничение многих разговорно-просто­речных слов от диалектных не вызывает никаких затруд­нений. Ср., например, мальчонка, барахло, харчишки, парнишка, деньжата, одежонка, малость, никудышный, нисколечко, бахнуть, садануть, шнырять, чертыхаться, налимониться и т.п.

Между прочим, как ни расходятся между собой совре­менные толковые словари русского языка в стилисти­ческих оценках слов, все же случаев схождений в отне­сении слов к разговорно-просторечной лексике значительно больше, чем расхождений. Однако, как известно, расхож­дений тоже имеется немало. Нередки случаи, когда в од­ном словаре при слове стоит помета “просторечное” (или “разговорное”), а в другом при том же слове помета “об­ластное”. Подобные расхождения в значительной мере обусловлены неправильным пониманием сущности ди­алектного или разговорно-просторечного слова и всякого рода другими обстоятельствами субъективного характера (отсутствие нужных материалов, плохое знание диалект­ной речи, слепое подражание словарям-предшественникам и т.п.).

Но так бывает далеко не всегда. В некоторых группах слов граница между просторечием и диалектной речью колеблется, является неясной, расплывчатой. Это, видимо, относится к словам, которые начинают входить и обще­народный словарный состав из диалектной лексики, но еще не закрепились в нем. В подобных случаях вопрос о включении слова в диалектологический словарь или исключении из него должен решаться в каждом отдельном случае с опорой на материалы картотеки, на массовые показания диалектных записей (в общерусском масштабе) и литературных источников. Именно эти материалы (а не стилистические пометы современных словарей) должны приводить к более или менее объективным оценкам слова.

Если материалов окажется недостаточно и стилистическое определение слова останется спорным, такое слово всегда должно помещаться в “Словарь русских народных говоров”. Лучше включить в Словарь несколько больше слов, нежели рисковать пропустить что-либо существен­ное. Это общее для Словаря правило будет применяться и во всех других спорных; случаях, о которых см. ниже.

Очень серьезным является вопрос об отграничении диалектной лексики от специальной терминологии (тер­мины местных ремесел и промыслов), весьма богатой и разнообразной. Специальная терминология по своему составу неоднородна. Одна ее часть входит в состав общерусских специальных терминов и к диалектам не имеет отношения, другая часть употребляется только в опреде­ленных местностях, т.е. имеет изоглоссы и является чужеродной для литературной терминологии.

Конечно, в диалектологический словарь должны включаться слова второго типа, т.е. диалектизмы (которых будет очень много). Но как провести границу между общерусскими и диалектными специальными терминами? “Чувство литературной нормы”, которое в некоторой степени может оказаться полезным в других случаях, здесь поможет мало, поскольку масса узкоспециальной терминологии обычно так же неупотребительна в общеразговорной речи, как и сами диалектизмы. При таких обстоятельствах очень легко смешать диалектный термин с термином, входящим в специальную лексику общерусского характера. Единственное, что можно рассматривать как основание для проведения границы между указанными слоями лексики, это данные разного рода технических пособий и руководств, технических словарей, а в некото­рых случаях и широкое употребление слова в художест­венной и иной литературе общего характера.

Возьмем для примера слово насадка. Это слово в неко­торых своих значениях имеет несомненно локальное распространение — 'кадка, бочонок для пива или вина; забор, закол из жердей поперек реки для ловли рыбы; железная лопата', по нашим данным, в специальной и общей литературе в указанных значениях оно не пред­ставлено.

Наряду с этими значениями слово насадка, имеет и другие, которые или вышли из рамок диалектного употребления, или никогда не были диалектными. Ср. “диалектные” показания: насадка — 'толстое бревно, которое насаживается на сваи при постройке моста' (Покровский у. Владимирской губ., Муханов); насадки — 'деревянные рельсы для спуска бревен с берега в воду на р. Кубене' (Кадниковский у. Вологодской губ., Иваницкий и др.), но мы имеем также многочисленные показания и из недиалектных источников: “Правильность рядов (забиваемых свай) играет большую роль, когда по головам сваи устраивается ростверк, т.е. укладываются насадки из взаимнопересекающихся в полдерева брусьев…, слу­жащие как для связи свай в одну общую систему, так и для равномерного распределения погрузок”; “Для опирания прогонов на верх свай укладываются попереч­ные бревна, называемые насадками”; “Забитые сваи вместе с направляющими брусьями (насадкой) состав­ляют как бы основу будущей плотины” и т.п.

Совершенно очевидно, что в этих технических значе­ниях слово насадка входит в состав общерусской специаль­ной лексики. Ср. еще другие значения того же порядка: “Регенератор представляет собой камеру, в которой встроена решетка — насадка из огнеупорного кирпича”; “Ножки тачки, соединенные насадкой, расположены в средней трети длины ручек”; “Тяга (дымовой) трубы может быть улучшена при помощи насадок (флюгарок)”. Слово насадка в значении 'наживка, приманка, надевае­мая на рыболовный крючок' среди носителей говоров известно далеко не во всех местностях (в собственно диалектной речи; это слово, вероятно, имеет изоглоссу), но в литературном языке оно является нейтральным синонимом к словам наживка, приманка.

Место специального (как и любого другого) слова в словарном составе определяется его отношением к обще­русской лексике. Если слово входит в состав той или иной разновидности литературной лексики, то наличие или отсутствие у него изоглоссы в сфере диалектной речи является для нас второстепенным признаком, интересным в генетическом смысле, но не в плане установления поло­жения слова в современной языковой системе.

Слово насадка в приведенных выше технических значе­ниях (как и другие подобные же слова) не является объек­том диалектологического словаря, поэтому оно не вклю­чено в наши пробные статьи <…>. Конечно, наличие термина в каком-либо техническом пособии не всегда может свидетельствовать о его принад­лежности к специальной литературной лексике, так как в такое пособие при определенных условиях может легко попасть и диалектное слово. Однако употребление тер­мина не в одном, а во многих пособиях должно свидетельствовать о том, что он вошел в словарный состав литера­турного языка. Для окончательной квалификации слова очень полезны будут также консультации с работниками разных отраслей народного хозяйства и наблюдения над профессиональной лексикой рабочих.

Во всех спорных случаях, как уже было сказано выше, специальные термины будут не отбрасываться, а вклю­чаться в словарь. Оставляются без внимания на общих основаниях лишь те термины местных промыслов и ре­месел, принадлежность которых к лексике литературного языка несомненна. Сведения о таких словах, как стан, челнок, уток, цевка, бёрдо и т.д., в их общепринятых значениях читатель найдет в специально-терминологи­ческих и общих толковых словарях.

Подобным образом решается вопрос и о так называе­мых “этнографизмах”. Как известно, явления старого быта имеют весьма богатую и разнообразную терминоло­гию. Этнограф обычно описывает все относящееся к ха­рактеристике уклада жизни, независимо от того, имеет ли соответствующее обозначение общерусское или диалект­ное распространение. Так же поступает и лингвист, когда он ставит перед собой задачу изучить какие-либо тематические группы слов. Естественно, что никакие ограничения не ставятся для этнографических, как и спе­циально-терминологических (местных ремесел и промыс­лов), словарей.

Иные принципы лежат в основе диалектологического словаря. Такие “этнографизмы”, как понёва, сени, клеть и т.п., имеющие общерусское употребление, не являются диалектными словами и в диалектологический словарь включаться не должны. Конечно, если выяснится, что указанные выше и подобные им слова в каком-либо говоре имеют значения, не совпадающие со значениями литера­турного языка, т.е. что эти слова являются семантиче­скими диалектизмами (о них см. ниже), то отношение к ним должно быть иным. Например, в одном из южновеликорусских говоров слово capaфaн употребляется не в об­щепринятом значении, а в значении 'юбка'. Семанти­ческие диалектизмы будут включаться в словарь (это относится не только к “этнографизмам”, но и ко всем разрядам лексики).

Среди “этнографизмов” имеется и множество диалект­ных слов, не входящих в состав литературного языка (точа 'холст', кумоха, 'лихорадка', пуня, пунька 'небольшая пристройка для разных надобностей' и т.д.), которые подлежат показу в нашем словаре на общих осно­ваниях.

Особо следует рассмотреть пласт архаической лексики. С позиций современной системы языка архаическую лексику можно разделить на дна основных разряда: 1) слова, вовсе вышедшие из употребления в современном литературном языке, но сохранившиеся в говорах, и 2) слова, которые теперь не употребляются повседневно в устной литературной речи или в нейтральном литера­турном тексте, но сохраняются в литературном языке для стилистических целей или в качестве специальных, “исторических” терминов.

Вопрос о первом разряде слов ясен: такие слова, как волна 'овечья шерсть', орать 'пахать землю', имать 'захватывать, схватывать' и пр., когда-то бывшие обще­русскими (и даже общеславянскими), стали “рядовыми” диалектизмами. Сложнее обстоит дело со вторым разрядом слов. На первый взгляд слова, имеющие в говорах изо­глоссы, но сохраняющиеся в литературном языке как архаизмы, являются словами литературными, а не ди­алектными. Например, слова ладья (лодья) 'судно', перст 'палец' — стилистические архаизмы в современном лите­ратурном языке, а слова выть с его производными (в административных значениях), ендова 'сосуд', насад 'судно' — специальные “исторические” термины, употреб­ляющиеся в исторических исследованиях (а также в ху­дожественных произведениях для изображения истори­ческого колорита эпохи).

И все же вопрос оказывается более сложным. Разго­ворно-просторечные, специальные и тем более нейтраль­ные слова литературного языка, имеющие изоглоссы в диалектной речи, занимают иное положение в общерус­ской лексике, нежели “изоглоссные” архаизмы. Первые являются живыми элементами лексики, независимо от того, имеют они стилистическую окраску или нет, нахо­дятся ли в общем употреблении или свойственны только речи людей той или иной профессии.

Архаизмы — слова, бывшие живыми элементами обще­русского языка прошлых эпох, теперь таковыми в нем не являющиеся. Как “исторические” термины, они обозна­чают явления, в настоящее время не существующие или не входящие в общерусский инвентарь предметов и яв­лений. В то же время указанные архаизмы продолжают быть живыми элементами лексики определенных говоров или являются словами языка фольклора, также террито­риально ограниченными.

Нам представляется, что подобного рода “историче­ская” лексика должна включаться в словарь. К сказан­ному следует добавить, что архаизмы типа перст, насад, челядь представляют особый интерес для исторической лексикологии русского языка.

Очень существенным вопросом является определение границы между диалектными словами и индивидуальным словотворчеством. Процесс словотворчества происходил и происходит у всех слоев населения, в том числе и у но­сителей говоров. Русский язык очень богат словообразо­вательными моделями, по которым легко образуются новые слова. Однако не всякое новообразование получает широкое распространение, не всякое новообразование является устойчивым.

Известно, что очень много окказиональных слов име­ется в словаре Даля, ср.: насадковый, насадочный 'отно­сящийся к насаду', нacадчивый 'такой человек, который сажает много народа', насадистый овин 'просторный', насадчик, насадчица 'кто насаживает', насажанье и т.д. без ссылок на какую-либо местность или источник. Эти слова встречаются лишь в словаре Даля (их нет ни в пред­шествующих или последующих словарях, ни в диалект­ных записях, ни в художественных произведениях, ни в каких-либо других источниках), и можно полагать, что они созданы самим Далем по существующим в русском языке словообразовательным моделям.

Конечно, существование подобного рода слов не невоз­можно. Какое-нибудь квадратить 'делить площадь на квадраты', имеющееся только в словаре Даля, при под­ходящей ситуации может образовать каждый говорящий на русском языке для “разового” употребления, но это образование не будет устойчивым явлением языка.

Во многих диалектологических записях мы часто встречаемся с подобного рода окказиональными словами, которые, не будучи в употреблении в литературном языке, на первый взгляд производят впечатление, будто они являются диалектизмами. Однако эти слова в равной мере не явля­ются и диалектными, поскольку не имеют широкого распространения и устойчивого употребления в говорах, а иногда и вовсе неизвестны говорам. В произведении Сергеева-Ценского “Пушки выдвигают на фронт” мы читаем: “Детская хрупкость, квелость — вот что у него осталось в памяти с того времени”. Можно думать, что это отвлеченное существительное образовано от диалект­ного прилагательного квёлый самим Сергеевым-Ценским, поскольку его существование в говорах известными нам диалектными источниками не подтверждается.

Совершенно очевидно, что любое окказиональное слово, в какой бы среде оно ни было создано, не может считаться ни общенациональным, ни диалектным. Оно всегда инди­видуально, если не приобрело устойчивости в употреблении. Оно не является объектом диалектологического словаря.

Некоторые из словарных новообразований при опре­деленных условиях получают какое-то территориальное распространение и употребляются в течение какого-то (короткого) времени. В “Уральском словаре” А.В.Миртова (рукопись) отмечено слово с собирательным значе­нием квартирник 'короткие дрова, которые удобно вно­сить в квартиру', которое, видимо, бытовало некоторое время в отдельных районах Урала (прежде всего в горо­дах). Слово взято А.В.Миртовым из местной газеты <…>.

Некоторые языковеды ошибочно относят подобного рода слова к разряду диалектизмов лишь на том основа­нии, что эти слова употребляются не всюду, а только лишь в определенных местностях. Однако указанные слова существенно отличаются от диалектизмов целым рядом признаков: 1) “изоглоссы” этих слов образовались не в результате закономерного развития какого-либо говора или группы говоров, а возникли случайно, вне всякой зависимости от истории диалектов, диалектной речи; 2) обычно такие слова неустойчивы, быстро выходят из употребления, даже из речи тех слоев населения, где они возникли; 3) будучи в своей основе окказиональными, такого рода слова, исчезая в одной местности, могут при подходящей ситуации появиться в другой, причем каждый случай их возникновения не зависит от других подобных же случаев. Исходным материалом для этих неустойчивых и независимых от диалектных границ слов может быть как литературное, так и диалектное слово (ср. выше­приведенные квартирник, городчики и квелость), но от этого дело не меняется. Диалектное слово, в отличие от указанного выше разряда лексики, неразрывными нитями связано с историей говора или группы говоров, с закономерностями образования исторически сложившихся изоглосс и их зон..

Из этого следует, что мнимые диалектизмы не должны включаться в диалектологический словарь. Однако прак­тически провести границу между диалектными словами и мнимыми диалектизмами во многих случаях очень трудно, если не невозможно. Всякая ли одиночная, в дру­гих источниках отсутствующая запись свидетельствует о мнимом диалектизме, о том, что записанное слово является окказиональным? Конечно, нет. Многие диалект­ные слова оказались незамеченными другими наблюда­телями, поэтому их записи оказались одиночными, иные же являются очень редкими, вымирающими. Например, в 1946г. мной записано в д. Горное Морино под Новго­родом слово волмяг 'заросли бурьяна, кустарник', стоя­щее в прямой связи со слоном волмина в новгородской Хутынской грамоте около 1190 г. Между тем ни в каких диалектных и прочих иных материалах указанное слово не отмечено.

Совершенно очевидно, что в такого рода записях отра­жаются не окказиональные образования, а устойчивые слова, имеющие древнюю историю. Но далеко не всякая одиночная запись может быть подкреплена данными из каких-либо источников. См., например, насилок 'на­силу' в записях Косогорова (Боровский у. Калуж­ской губ.), насилучку 'насилу' в записях Гоголева (Трубчевский у. Орловской губ.) и др.

Мы в таких случаях не всегда можем быть уверены, что записанное слово является окказиональным или мнимодиалектным. Нам представляется, что выходом из положения должен быть анализ значения, а также и происхождения слова. Должны отводнться из словника диалектологического словаря слова явно позднего образования, особенно образованные от иностранных слов, или слова, появившиеся в диалектной речи недавно. Важным показателем является и тематика значений слов. Ср. вышеприведенные квартирник, пожарна, машинна (последние два слова собственно имеют не какие-либо oco6ыe значения, а лишь особое употребление), пятипалочник и т.д. <…>.

К разряду мнимых диалектизмов принадлежат также всякого рода искажения иностранных слов, оказавшиеся в речи носителей говоров за последние десятилетия: фершал 'фельдшер', полуклиника 'поликлиника', гамазин, 'магазин', ководрат 'квадрат', квасоль 'фасоль', порфиль 'портфель' и многие другие им подобные. Эти искажения не находятся ни в какой связи (исключая некоторые чисто фонетические закономерности) с кон­кретными говорами или группами говоров, не имеют изо­глосс, их возникновение обусловлено недостаточной образованностью определенных слоев населения, которая не зависит от территориального признака. Естественно, что искаженные слова (сами по себе представляющие известный лингвистический интерес, но не в плане ди­алектологии) не должны включаться в диалектологиче­ский словарь. Это слова внелитературного просторечия.

Нам остается рассмотреть еще одну важную сторону диалектного слова: по каким признакам можно отличать собственно диалектное слово от диалектного фонетиче­ского или грамматического явления? Это общелингвистическая проблема, связанная с определением отдельного слова. Как известно, о том, что такое слово, каковы его границы, высказано огромное количество самых раз­личных мнений. Здесь не место давать обзор этих мнений и прибавлять к ним какое-то новое определение. Важно заметить, что несмотря на существующий разнобой в тео­ретических суждениях о слове лексикографы в подавляю­щем большинстве случаев одинаково отделяют слово от других языковых единиц. Однако имеется немало расхождении и колебании, в частности в диалектологических словарях, поэтому нам представляется необходимость хотя бы бегло коснуться здесь этой проблемы (оставив детальную ее разработку на будущее).

Авторы прежних диалектологических словарей обычно имели очень смутные представления о границах отдельного слова, поэтому в их трудах нашли широкое отражение субъективизм и произвол в отборе слов. Ср., например, в академическом “Опыте областного великорусского сло­варя” 1852 г. самостоятельные словарные статьи на слова бондырь 'бондарь', бронить 'бранить', будёт (“ё выгова­ривается протяжно”) 'будет', волокчи. 'волочь', волоччи 'то же, что волокчи', глазы, глазья 'глаза', год 'мн. ч. род. пад. от слова -год', йон, йона 'он, она' и т.п., абабок 'обабок' (“Смоленский областной словарь” Доброволь­ского), пушшай 'пущай', насилка 'носилка' (в рукописном калужском словаре Косогорова) и множество других подобного рода словарных статей.

Смешение лексики и фонетики, лексики и грамма­тики — характерная особенность почти всех имеющихся в нашем распоряжении диалектологических словарей. Между тем совершенно очевидно, что объектом любого толкового словаря является слово, а не фонетическая или грамматическая особенности языка или говора.

Диалектные слова можно разделить на два основных типа: а) слова, отличающиеся от общерусских слов своим морфологическим и фонетическим составом, иначе, своим материальным оформлением; эти слова условно можно назвать лексическими диалектизмами; б) слова, отличаю­щиеся от соответствующих общерусских слов своими значениями; такие слова условно можно назвать семанти­ческими диалектизмами.

А. Л е к с и ч е с к и е д и а л е к т и з м ы. Этот тип диалектизмов представлен несколькими разновид­ностями.

1. Слова, корни которых отсутствуют в литературном языке. Эти слова по своему происхождению могут быть различными: древними исконно славянскими словами, за­имствованиями разных эпох, словами с неясной этимо­логией и т.п. Ср. волна 'шерсть', дежа 'кадка', лони 'в прошлом году', кволый 'слабый, больной', скородить 'бороновать', вёдро 'ясная погода', калики 'брюква' и т.д. Эти слова могут иметь противопоставленные соответствия в литературном языке (диалектное орать — литературное пахать, кочет — пе­тух и пр.), а также могут их не иметь (ср. беломорск. куйвада 'дно морского залива, которое обнажается во время отлива').

2. Образования от корней, представленных в словарном составе литературного языка, причем слова в говорах имеют свои особые значения: назём, позём 'навоз', арханг. сузём 'большой массив заболоченного леса', зобня 'кор­зина', насад 'старинное судно', роститься 'собираться снести яйцо (о курице)' и т.п. Отношение этих слов к лексике литературного языка в принципе такое же, что и слов, указанных в первой группе: они также могут иметь или не иметь соответствий в литературном языке.

Вопрос о включении подобного рода слов в диалектоло­гический словарь ясен. Все производные (неокказиоиальные) образования от этих слов (дежа — дежка, дежонка, баса 'красота, красивость и пр.' — баской, басенький; насад — насадик, насадничек и т.д.) также являются несомненным объектом словаря. В словаре дается соответствующая характеристика этого разряда лексики с приведением различных словарных вариантов (различия в аффик­сальном оформлении по отдельным говорам, в формах рода, числа, падежа, в ударении и т.п. — во всем, что обычно отмечается в толковых словарях, если для этого в наших источниках имеются нужные сведения).

3. Слова с теми же корнями и значениями, что и в ли­тературном языке, но в ином аффиксальном оформлении: черница, чернига 'черника'; загородь, загорода, загородка, изгородина 'изгородь'; насдогнать 'догнать'; насви­рать 'наврать'; насев 'посев, засев' и т.д.

Как известно, аффиксы могут выполнять двоякую роль: как средство образования нового слова и как сред­ство выражения грамматического значения. В глаголе насбирывать суф. -ыва- выражает грамматическую категорию — несовершенный вид. В то же время этот глагол не имеет соответствия в литературном языке в виде иной формы несовершенного вида с тем же префиксом. По зна­чению он очень близок к литер. собирать. Соотношение насбирывать — собирать выходит за рамки граммати­ческих соответствий, является фактом лексики. Ср. еще диал. насилить — литер. насиловать, наслюнать — на­слюнить и т.п. Наличие в вариантах слова коромысло — коромысь — коромысел различного суффиксального оформ­ления распределяет эти варианты по разным типам скло­нения.

Однако принадлежность слова к тому или иному типу склонения — сам по себе факт грамматический, а не лек­сический. Диалектные грамматические отличия как та­ковые не могут служить признаком, по которому слово должно помещаться в диалектологическом словаре. В ряду коромысло — коромысь — коромысел нас интересуют раз­личные суффиксальные показатели, изменяющие состав основы слова. И если в слове коромысь нет “видимого” суффикса, то в его противопоставлении словам коромысло, коромысел суффиксальное различие налицо. Это хотя и близкородственные, но самостоятельные слова, по­скольку состав их основы неодинаков.

Все, что получает выражение через флексию и соотно­шение флективных показателей, относится к области грамматики и не составляет особого слова — ср. род. пад. мн. ч. пуд вм. пудов, вербей вм. верб, им. мн. -глазы вм. глаза, рукавы вм. рукава, дат. мн. лошадём вм. лошадям, прилагательные ради вм. рады, богати вм. богаты и т.п. Сюда же относятся расхождения в показателях инфини­тива: берекчи — беречь, несть — нести, иттить — идти и пр., а также различного рода колебания между типами спряжения: пахает — вм. пашет, ревит вм. ревёт, мижу вм. мигаю и т.д., производные формы типа вставаю вм. встаю (от вставать) и т. п. (пахает и пр. не ис­ходные инфинитивные формы, а формы, входящие в регу­лярные ряды парадигм). Все эти явления представляют собой объект грамматических, а не лексических иссле­дований.

4. Слова с теми же корнями, аффиксами и значениями, что и в литературном языке, но с фонематическими раз­личиями, не составляющими фонетических и морфологи­ческих закономерностей, т.е. не являющихся элементами фонетических и морфологических систем языка. Когда различия в фонематическом составе слова имеют “инди­видуальный” характер, они начинают играть роль лекси­ческих признаков, становятся структурными элементами слова как лексического явления. Ср. иржа — ржа, омшанник — мшанник, комарь — комар, снагырь -— снегирь и т.п.

Причины образования фонематических вариантов мо­гут быть самыми различными, вплоть до действия так называемой “народной этимологии”, но это вопрос особого порядка. Все различия, связанные с существующими в говорах закономерностями, относятся к области фонетики, а не лексики: вода — вада, нясй. — неси, порох (порог) — порок и т.д. и в словаре не принимаются во внимание. Особо стоит вопрос о ди­алектных отличиях в ударении (туча — туча, дочка — дочка, морковь — морковь и пр.). Как бы ни рассматри­вать это явление, в “Словаре русских народных говоров” при отборе слов его трудно будет принимать во внимание, так как сведения о диалектном ударении в имеющихся в нашем распоряжении материалах скудны и случайны (когда слова в диалектной речи отличаются от соответствую­щих слов литературного языка только своим ударением).

Б. С е м а н т и ч е с к и е д и а л е к т и з м ы. Се­мантическими диалектизмами можно назвать слова, оформ­ленные так же, как и соответствующие слова в литера­турном языке, но имеющие различия в лексических значениях: погода 'непогода, ненастье', руда 'кровь', наседка 'насест', мост 'сени', пахать 'подметать', виски 'волосы', губы 'грибы', веко 'крышка для деревянной посудины' и т.д. Разумеется, семантические диалектизмы подлежат включению в ди­алектологический словарь.

Нужно заметить, что в говорах имеется немало ди­алектных слов, звучащих так же, как и соответствующие слова в литературном языке, но расходящихся с ними в значениях, только частично, иногда очень немного. Эти слова также относятся к разряду семантических диалектизмов и будут учитываться нами наряду с дру­гими диалектизмами.

С расхождениями в значениях слов (между говорами и литературным языком и между самими говорами) тесно связан вопрос о семантических границах слова, о различии между полисемией и омонимией. В настоящее время пока не существует какой-либо общей точки зрения на этот счет, поскольку признаки, по которым можно было бы выделять объективно существующие омонимы остаются неясными. Очевидным является лишь одно: нельзя смешивать и считать за одно слово омонимы гетерогенные (слова одинакового звучания, но разного происхождения). Что же касается слов одинакового происхождения, но с разошедшимися значениями, то ввиду спорности признаков гомогенной омонимии целесообразно подчинять подачу материала в словаре задачам чисто лексикографического характера.

Печатается по кн. Филин Ф.П. Очерки по теории языкознания. М.,1982. С.288-312.