За пятьдесят восемь дней
ГДЕ-ТО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ я проснулся в 06:30 утра — в 06:30, в субботу, под нежную мелодию из «Обезглавливания»: грохот автоматных очередей заглушал наполненную басами музыку, звучавшую на фоне игры. Я перевернулся и увидел, как Аляска дернула контроллер вправо и вверх, словно это могло помочь ей избежать верной смерти. У меня такая же дурная привычка была.
— Ты хотя бы звук выключи.
— Толстячок, — сказала она с деланной снисходительностью, — звук — это неотъемлемая часть художественного опыта, испытываемого игроком. Играть в «Обезглавливание» в тишине — это все равно что «Джейн Эйр» через слово читать. Полковник с полчаса назад проснулся. Он был малость недоволен, так что я послала его спать в свою комнату.
— Может, мне стоит пойти туда же. — В голове у меня стоял туман.
Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, она сообщила:
— Насколько я знаю, Такуми тебе рассказал. Да, это я выдала Марью, и я сожалею, и больше не буду. Переходим к другим новостям: ты на День благодарения остаешься? А то я — да.
Я отвернулся к стене и накрыл голову стеганым одеялом. Я не знал, стоит ли доверять Аляске, но ее непредсказуемости с меня точно хватит — вчера она была холодна, сегодня мила, то она флиртует так, что не устоишь, то нахамит так, что хоть стой, хоть падай. Полковник мне нравился больше: у него поганое настроение бывало хотя бы не просто так.
В подтверждение великой силы усталости я снова быстро заснул, мне это удалось, потому что я решил думать, что предсмертные вопли чудовищ и Аляскин радостный писк по этому поводу — это лишь саундтрек, призванный навевать приятные сновидения. Я проснулся через полчаса: она сидела рядом, прижавшись задом к моему бедру. «Ее белье, ее джинсы, одеяло, мои вельветовые штаны, мои трусы — вот, что нас разделяет», — думал я. Целых пять слоев, но я все же чувствовал его, нервное тепло соприкосновения — это было лишь бледное отражение фейерверка поцелуя рот в рот, но все же отражение. Погрузившись в это «почти» настоящего момента, я понимал, что мне не совсем все равно. Я не мог понять, нравится ли она мне, сомневался, могу ли ей доверять, но все же эти вопросы не оставляли меня равнодушными, и я хотел узнать на них ответ. А Аляска сидела на моей кровати, глядя на меня широко распахнутыми зелеными глазами. Вечная загадка ее хитрой улыбки, почти даже ухмылки.
Она продолжила, словно я и не засыпал.
— Джейку надо заниматься. И он не хочет, чтобы я приезжала в Нэшвилл. Говорит, что когда он на меня смотрит, о музыковедении вообще думать не может. Я пообещала носить паранджу, но его это не устроило, так что я остаюсь.
— Сочувствую, — сказал я.
— Да не переживай. У меня куча дел. Надо месть продумать. Но я считаю, что ты тоже должен остаться. Я составила список.
— Список?
Аляска вытащила из кармана сложенный во много раз тетрадный листок и начала читать.
— «Почему Толстячок должен остаться в Крике на День благодарения: список причин, составленный Аляской Янг». Первое. Будучи очень сознательным учеником, Толстячок оказался лишен многих радостей Калвер-Крика, включающих следующие пункты, но не исчерпывающихся ими: А. распитие вина со мной в лесу, Б. ранний подъем в субботу и завтрак в Несъедобнальдсе, а потом поездка по всей бирмингемской округе, в ходе которой полагается курить и рассуждать о том, как до жути скучна эта самая бирмингемская округа, и В. ночные прогулки и чтение Курта Воннегута лежа на покрытом росой футбольном поле при лунном свете.
— Второе. Несмотря на то, что такие сложные задачи, как преподавание французского, даются ей без особого успеха, мадам О’Мэлли отлично набивает индейку и приглашает всех, кто не разъехался, отмечать День благодарения к себе. Обычно остаюсь только я и кореец, который учится тут по обмену, но все равно. Толстячку тоже будут очень рады.
— Третье. Вообще-то, третьего у меня нет, но первые два были чудо как хороши.
Мне, конечно, первые два понравились, но еще больше меня прельщала перспектива остаться с ней в кампусе вдвоем.
— Я поговорю с родителями. Когда они выспятся, — пообещал я. Аляска выманила меня на диван, и мы вместе принялись играть в «Обезглавливание», пока она вдруг не бросила контроллер.
— Это не флирт. Я просто устала, — сообщила Аляска, скидывая шлепки. Она задрала ноги на диван, засунув их под диванную подушку, а потом согнулась, положив голову мне на колени. Мои вельветовые штаны. Мои трусы. Два слоя. Я чувствовал ее теплую щеку на своем бедре.
Иногда эрекция, когда чье-то лицо оказывается вблизи твоего пениса, уместна и даже желательна.
Но это был не тот случай.
Поэтому я перестал думать о слоях одежды и ее тепле, отключил звук и сконцентрировался на «Обезглавнивании».
В 08:30 я осторожно поднялся, а Аляска, не просыпаясь, повернулась на спину. У нее на щеке отпечатались полоски от моих штанов.
Я, как правило, звонил родителям только по воскресеньям после обеда, так что услышав мой голос, мама сразу же перепугалась.
— Майлз, что случилось? У тебя все в порядке?
— Все отлично, мам. Я думаю — если ты не против, то я думаю, что, может быть, останусь тут на День благодарения. Куча друзей остается (вранье), и мне надо много заниматься (двойное вранье). Мам, я даже не предполагал, что учиться будет так сложно (правда).
— Дорогой. Мы так по тебе соскучились. К тому же, тебя ждет огромная индейка. И клюквенного соуса сколько захочешь.
Я клюквенный соус ненавидел, но моя мама всю жизнь непоколебимо верила, что именно его я люблю больше всего на свете, даже несмотря на то, что каждый День благодарения я вежливо просил не класть мне его на тарелку.
— Знаю, мам. Я по вас тоже очень скучаю. Но я не хочу получить плохие оценки (правда), и к тому же я так рад, что у меня появились эти… друзья (правда).
Я знал, что фишка с друзьями поможет мне выйти победителем в этой игре, и не ошибся. Мама одобрила мое решение остаться в кампусе, после того, как я пообещал каждую минуту рождественских каникул провести с ними (как будто у меня имелись какие-то другие планы).
Все утро я просидел за компом, переключаясь туда-сюда между курсовыми по английскому и религиоведению. До экзаменов оставалось всего две учебных недели — следующая и неделя после Дня благодарения, а лучшим субъективным ответом на мой вопрос «Что происходит с человеком после смерти?» было пока что: «Ну, что-то происходит. Может быть».
В полдень пришел Полковник с толстенным учебником по уберматематике в обнимку.
— Я только что Сару видел, — сообщил он.
— И как?
— Плохо. Она сказала, что все еще любит меня. Господи боже, эти «я тебя люблю» — это начало конца, сначала это, а потом расставание. Если ты говоришь «я тебя люблю» в коридоре общаги, то потом будешь говорить то же самое и после разрыва. Короче, я просто сбежал.
Я рассмеялся. Полковник достал тетрадь и сел за стол.
— Ага. Ха-ха. Аляска мне сказала, что ты тут остаешься.
— Ну да. Хотя я немного чувствую себя виноватым за то, что родоков одних бросил на праздники.
— Ах да. Если ты решил никуда не ехать потому, что надеешься замутить с Аляской, то лучше не надо. Сейчас она крепко к Джейку привязана, если ты спустишь ее с поводка, нам всем не посчастливится. Это будет реально трагедия. А я, как правило, трагедий стараюсь избегать.
— Я остаюсь не потому, что на что-то надеюсь.
— Погоди-ка. — Полковник схватил карандаш, начав что-то поспешно строчить в тетради с таким видом, будто он только что совершил прорыв в области математики, и через некоторое время снова повернулся ко мне. — Я провел подсчеты и определил — ты брешешь.
И он был прав. Как я мог оставить родителей, моих дорогих маму с папой, которые даже согласились оплачивать мое обучение в Калвер-Крике, и которые всегда меня любили, только из-за того, что мне, возможно, нравится девчонка, у которой уже есть парень? Как я мог оставить их наедине с огромной индейкой и морем несъедобного клюквенного соуса? В общем, на третьей перемене я позвонил маме на работу. Думаю, я хотел еще раз услышать, что они одобряют мое решение остаться в Крике на День благодарения, и уж чего я совершенно не ждал, так это ее восторженного заявления, что сразу после разговора со мной они с папой купили билеты до Англии и планируют отметить День благодарения в каком-то дворце — якобы, у них будет второй медовый месяц.
— Ого, это… это круто, — сказал я и быстро повесил трубку, потому что не хотел, чтобы она поняла, что я расплакался. Аляска, наверно, услышала, как я шарахнул по телефону — когда я отвернулся, она выглянула из комнаты, но ничего не сказала. Я также молча пересек участок между общагами, потом футбольное поле, пошел через лес, избивая по ходу кусты, пока не дошел до речушки, спустившись под мост. Опустил задницу на камень, а ноги поставил в темный ил на дне русла и принялся бросать камешки в мелкую чистую воду. Они плюхались с гулким звуком, который я, впрочем, едва слышал из-за журчания спешащей на юг речки. Сквозь листья и сосновые иголки сочился свет, а земля рябела тенями.
Я думал о единственном в доме месте, по которому скучал: об отцовском кабинете со встроенными полками от пола до потолка, забитыми толстенными биографиями, и о черном кожаном кресле, на котором было неудобно сидеть — ровно настолько, чтобы не засыпать во время чтения. Глупо было так расстраиваться из-за этого. Я их кинул, а казалось, что наоборот. Я явно тосковал по дому.
Бросив взгляд в сторону моста, я увидел, что в Норе-курильне на голубом стуле сидит Аляска, и хотя я изначально думал, что мне хочется побыть одному, я с ней поздоровался. Она не обернулась, и я заорал: «Аляска!». Она подошла ко мне.
— Я тебя искала, — сказала она, сев рядом на камень.
— Привет.
— Мне очень жаль, Толстячок, — сказала она, обнимая меня, и положила мне голову на плечо. Я подумал, что она даже не знает, что произошло, но все равно, это прозвучало так искренне.
— Что мне делать?
— Отпразднуешь День благодарения тут, со мной, дурачок.
— А ты почему домой не едешь? — поинтересовался я.
— Я приведений боюсь, Толстячок. А дома их полно.
Дата добавления: 2014-12-02; просмотров: 707;