ПОПУТЧИЦА РОУЛИ
Роули Палмер кончил бриться и отер свою старомодную прямую бритву.
Это был маленький человек с красным лицом, которое казалось как бы усаженным пуговицами. Глаза у него были похожи на пуговицы, обветренные губы были похожи на пуговицы, лоб и подбородок были в желваках и бородавках, тоже похожих на пуговицы.
Подобие переходило в реальную сущность на его одежде. На нем была шерстяная фуфайка, на которой везде, где только можно, красовались перламутровые пуговицы. Поверх фуфайки он носил странного вида плисовую куртку с кожаными рукавами, и на ней было без счета медных пуговиц, которые, когда разглядишь, оказывались не чем иным, как пуговицами, отслужившими службу на солдатских гимнастерках в королевской армии.
Лицо и фигура Роули Палмера были хорошо знакомы людям по всему северу Англии, так как был он разъездным горшечником. Он жил в крытой повозке, в которой вез весь свой товар, потихоньку разъезжая с ним по дорогам. Подъехав к деревне или городу, он вытаскивал крепкую дубинку и принимался колотить в самую свою большую глиняную миску – огромную посудину с желто-коричневой обливкой. Получался звук, подобный густому звону колокола.
При этом Роули заводил нараспев:
«Едет Палмер-молодец, разъездной купец. Он горшков привез большущий воз. Деньги вынимай, по вкусу выбирай. Товар горшечный, дешевый и прочный!»
Он любил вот так торжественно въезжать в маленькие городки английского севера и крепко бить в глиняную миску. Он всегда гордо колотил по ней изо всех сил по двум причинам: чтобы возвестить о своем приезде и чтобы показать, как же прочны его изделия, если не раскалываются под такими крепкими ударами.
Раз в год он пускался в дорогу.
Когда запас начинал иссякать, Роули Палмер поворачивал и кружным путем ехал назад, в родную деревню, где его старший брат Марк изготовлял гончарный товар. Марк поднимет глаза и кивнет ему из-за гончарного круга в большом сарае, где он выделывал по старинке свою глиняную утварь. Роули наберет новый запас товара: всяческой посуды – от маленьких детских мисочек для каши вплоть до самых больших, фута на три в поперечнике, в каких хозяйки на Севере месят тесто на хлеб, а нередко в них же купают младенцев. Он нагрузит опять свой фургон желто-коричневой утварью, так и сияющей ярким глянцем, и снова в путь. «Ну, я покатил», – скажет он, отъезжая.
Марк поднимет глаза, кивнет – и опять за работу.
Роули снова пускался в путь – днем ехал, к вечеру отгонял свою сивую Бесс за обочину дороги, на какое-нибудь удобное место для стоянки.
Жилось ему счастливо, уютно. Ведь у Роули в фургоне был полный дом. Просто не верилось, что на таком маленьком пространстве можно было так хозяйственно устроиться именно благодаря тесноте. Зачастую в знак особой благосклонности к покупателям Роули показывал им свое жилое помещение. И тогда даже самые домовитые хозяйки, заглянув внутрь, принимались восторгаться царившей в фургоне безукоризненной чистотой.
Там было свое место для всего. Место, куда Роули клал бритву. Место для умывального таза. И маленькая жердочка для полотенца.
Утром Роули складывал койку, завтракал, убирал посуду. Потом запрягал Бесс, пристраивал торбу с овсом под кузовом и взбирался наконец на козлы.
– Но, Бесс! Трогай! – прикрикнет он.
Выбравшись на дорогу, Роули на ходу соскочит с повозки и зашагает рядом: Бесс и без его добавочного веса должна тащить немалую кладь. А он любит ходить пешком, когда погода не слишком плохая.
Сегодня как раз погода хорошая. Роули шагает в еще стелющемся по земле утреннем тумане и звонко распевает:
Отец, могилу глубже вырой,
А на плите голубку вырежь,
Чтоб каждый знал: любовь тая,
Сошла в могилу дочь твоя.
Песня печальная, но для Роули это безразлично. Он поет всегда без разбору, что придется. Просто в его одинокой жизни собственный голос только и может составить ему компанию от города до города. У него нет для компании никого, кроме Бесс, его лошадки, и Тутс. А Тутс – о, она человек, как выражается Роули. Сейчас она сидит на козлах – маленькая белая собачка, не то пудель, не то фокстерьер, или, может, шпиц, или скайтерьер; а вернее сказать – все вместе.
Тутс пользуется известностью чуть ли не наравне с самим Роули. Она умеет стоять на задних лапах на перевернутом горшке, раскачивая на носу другой, поменьше. Она умеет вскакивать на деревянный шар и, балансируя на нем, катить его вперед. Она умеет подбирать с земли монетки и подносить их Роули. Она умеет прыгать через обручи.
Всякий раз, как Роули приезжает в хорошую деревню, он там дает представление с Тутс – не ради денег, как какой-нибудь странствующий комедиант, – нет, просто потому, что его радуют смех и радость детей, собравшихся вокруг.
От города до города Тутс гордо сидит на козлах, как сидит она сейчас, глядя на дорогу, пока Роули рассказывает своей песней печальную повесть о несчастной деревенской девушке.
Он не думает о словах песни. Мысли его, как всегда, обращены к окружающему миру. Странствуя и живя всегда под открытым небом, Роули знает о своем мире очень много. Он знает, где гнездятся сороки и когда прилетают и отлетают ласточки. И ни один охотник не приметит так зорко проскользнувшее рыжее пятно – лисицу!
Так и в это утро его слух и зрение были насторожены. Он окинул глазами поле, и песня его оборвалась. Он на ходу вскочил на свою повозку, на ступеньку возле оглобель. Так он и ехал дальше, прижавшись всем телом к кузову. Ехал и наблюдал. Прямиком через поле бежала собака, неуклонно правя путь к дороге.
Она бежала, не останавливаясь, как будто повозка с лошадью представлялись ей единым созданием природы, как дерево или олень. Роули это понимал и старался держаться так, чтобы его не было видно. Он только пробормотал про себя:
– Эге, куда же это ты поспешаешь?
Собака все приближалась по неразгороженному дикому полю, пока не соскользнула на дорогу как раз к тому мгновению, когда мимо прокатила повозка.
– Ну, и чего ж тебе надо? – сказал Роули вслух.
Собака поглядела и, перескочив через канаву, опять побежала полем.
– Что, тебе не по вкусу мое общество? – сказал Роули.
Он соскочил со ступеньки и опять пошел пешком, не спуская глаз с собаки. Теперь она бежала впереди, слева от него, но держась почти параллельно дороге. Путь преградила река. Собака стала опять приближаться к дороге, чтобы воспользоваться мостом.
Роули полез в фургон, а когда вышел из него, в руке у него было несколько кусочков печенки. Тутс наставила нос и завиляла своим ублюдочным хвостом.
– Это, доченька, не тебе, – сказал Роули.
Он не сводил глаз с той собаки. Она должна была выйти к мосту одновременно с фургоном.
– Хорошо, на этот раз мы сделаем вид, что не замечаем тебя, – сказал он вслух.
И запел во весь голос:
Бывало, старый мой отец мне говорил любя:
«Послушай, дочка, старика, поучит он тебя…»
Потом вдруг:
– Но-но, Бесс, сюда! Нет, не вправо – справа канава. Эгей, эгей, чуть левей! Вот так! И дальше:
Чем хочешь, только не умом твоя головушка полна,
На одно лишь и достало у тебя ума…
Распевая так и то погоняя, то придерживая лошадь, Роули вступил на мост в тот момент, когда выбежала к мосту и собака. Он шагал, распевая во весь голос и делая вид, будто не замечает ее. Собака остановилась, как бы давая ему проехать вперед. Роули не повернул головы. Зато он помахал в руке кусочками печенки, чтобы в воздухе разнесся ее запах. Он незаметно обронил кусочек. Потом проехал мост. Оглянулся вполоборота – посмотреть, как поведет себя собака.
Позади, у въезда на мост, Лесси медленно подошла к ломтику мяса. Вкусный запах, казалось, заполнял весь воздух. Голод подействовал на ее слюнные железы, рот ее наполнился влагой. Она подошла ближе. Она наклонила голову, приставив нос вплотную к мясу.
Но заговорила многолетняя выучка. Недаром Сэм Керраклаф приучал ее не подбирать с земли незнакомую еду. Он делал это, разбрасывая в разных местах кусочки съестного, а в съестное засунуты были зернышки жгучего красного перца. Еще щенком Лесси попробовала раз-другой съесть такой кусочек – и быстро сделала открытие, что они таят в себе что-то похожее на живые шарики огня. Мало того: у нее, бывало, горит во рту, а голос хозяина еще ругает ее.
«Оно, конечно, жестоко проделывать такой фокус, – объяснял Сэм Керраклаф своему сыну Джо, – но я не знаю другого способа научить их разуму. И уж по мне лучше пусть щенок попробует жгучего перца, чем чтобы взрослая собака околела от отравленного мяса, которое ей бросит какой-нибудь злой дурак».
И в Лесси засел этот урок.
Собака не должна есть с земли куски приблудной еды!
И вот голод, как он ни был силен, отступил перед выучкой. У собаки задрожали ноздри. Она понюхала кусок печенки. Потом сразу вдруг отвернулась. Оставив пищу нетронутой, она перебежала мост.
Впереди Роули Палмер, шагая рядом со своим фургоном, закивал головой.
– Хороший пес, воспитанный, – сказал он. – Тем оно лучше для тебя, моя собачка. Но мы еще посмотрим…
Он снова запел, однако не переставал помахивать ломтями печенки, так что они оставляли за собою в воздухе то, что было для собаки сильной, широкой, богатой волной восхитительного аромата.
И теперь Лесси продолжала путешествие в этом запахе желанной пищи. Когда она миновала мост, внутренний импульс толкал ее покинуть дорогу и двинуться полями. Но она не желала покинуть след этой вкусно пахнущей пищи. Она пробежала немного вперед, перескочила через канаву и продолжала свой путь, труся по параллели, чуть позади фургона.
Роули Палмер весело пел восседавшей на козлах Тутс:
Пес хотя и осторожен,
Скоро страх отбросит:
Сам к повозке подбежит,
Косточку попросит!
– Ну как, Тутс, хороший стишок? Э, ты у нас не прочь завести товарища. Посмотрим, посмотрим!
Так Роули Палмер шел и шел своей дорогой. Иногда он, когда оглядывался, видел колли позади, в полях. Иногда она исчезала из виду и надолго пропадала. Но всегда возвращалась опять, привлеченная запахом мяса, неустанно следуя за этим запахом. И каждый раз, вернувшись, она подступала чуть поближе к повозке и человеку, который, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания.
Так тянулось все утро, пока их дорога шла плоской пустынной равниной. Когда солнце поднялось высоко, Роули Палмер съехал с дороги. И видит – собака остановилась позади него.
– Так, Тутс, пора перекусить.
Он быстро поставил маленькую жаровню и развел огонь. Он вскипятил воду, заварил чай. Он нарезал печенки и положил в мисочку для Тутс. Сел есть. И все время наблюдал за колли, подступавшей ближе и ближе. Скармливая кусочки своей собачонке, он делал это очень напоказ. Он видел, что колли, сидя уже не более как в десяти шагах от него, провожала глазами каждое движение его руки. Тутс раза два визгливо залаяла на нее, но Роули сразу успокоил свою любимицу.
Управившись наконец с завтраком, он встал.
– Ну, – сказал он, – ведь мы знаем разные штучки, правда, Тутс? Посмотрим, станете вы есть, сударыня, или нет.
Он достал из своих запасов плоскую миску. Наложил в нее дополна обрезков печенки. Преспокойно, точно исполняя нечто такое, что делал годами изо дня в день, он направился к колли и на полпути поставил миску на землю.
– Вот твой обед, – сказал он. – Ешь.
Он отошел к своей жаровне. Лесси проводила его взглядом; и, видя, что он не следит за ней, она рассталась наконец со своей сидячей позой, медленно встала и подошла к миске.
Собака не должна есть с земли что ни попало!
Но это совсем другое. Это не валяется на земле. Это положено в миску. Да. Это в миске. А когда человек поставит на землю миску или тарелку, это означает, что собака может есть без боязни. В пище тогда нет внутри живого огня.
Лесси тихонько склонила голову. Подняла передними зубами кусок мяса. Вскинув голову, сжевала его. Потом, в восторге, что наконец она снова ест, вгрызлась в еду. Она съела из миски все подчистую. Облизала миску. Потом села и уставилась на человека, как бы говоря:
«Что ж, это было неплохо на закуску перед обедом. А где же обед?»
Роули покачал головой и громко объявил:
– Ну нет! Если хочешь получить еще, ты пойдешь со мной. Я же сказал, что мы знаем всякую всячину насчет собак, правда, Тутс? Бросить прямо на землю – и ничего не выйдет! Кто-то слишком хорошо обучил тебя, друг мой колли! А поставить в миске – это наш первый секрет. Тут все выходит как надо. Отлично, мы встали – и в дорогу!
Он отобрал у Бесс ее торбу. Он опрокинул жаровню и тщательно затоптал огонь. Рачительно прибрал к месту каждую вещь. И все время краешком глаза поглядывал на колли. А та все сидит, будто ждет, не произойдет ли опять чудо с прекрасным обедом! И когда Роули Палмер наконец тронулся в путь и выехал опять на дорогу, он радостно замурлыкал. Потому что колли побежала вслед за ним; уже не полем побежала, а рядом с дорогой, немного позади фургона. То есть не так чтоб совсем уж рядом – чуть поодаль, но это неважно. Все придет своим чередом, Роули не сомневался. Он весело пел:
Возьмут меня и вздернут рано поутру,
И буду, буду я висеть, покуда не помру
Чуть свет меня с постели –
Эх, глаза бы не глядели! –
Поднимут и повесят, черт их подери!
День за днем Лесси все шла с Роули Палмером. Она бежала трусцой по дороге всегда в нескольких футах позади фургона с гончарным товаром. Роули пробовал приучить ее ездить качаясь под кузовом на задней рессоре, как ездили благовоспитанные далматские доги в дни фаэтонов и попон; но Лесси не желала ничего такого.
Ей не нравились шум и крики при въезде в каждую деревню; но она, казалось, мирилась с ними, зная, что они не могут длиться подолгу. Роули правил свой путь к югу, и она была довольна. Однажды на развилке дороги Роули повернул со своей повозкой на восток. Какое-то чувство подсказало ему, что в его семействе кое-кого не хватает. Он оглянулся. Лесси сидела на перекрестке.
Он пробовал звать ее, но каждый раз было одно и то же: она подбегала на несколько шагов, потом кружила на месте, шла назад и опять садилась.
Роули наконец махнул рукой. Залез на козлы, поворотил свою Бесс обратно и двинулся по другой ветке – на юг.
– Э, да чего там – мне что на Менлип ехать, что на Годси, – сказал он примирительно. Но потом добавил, обратившись к Тутс: – Теперь ты видишь, как жалок мужчина, когда против него столько женщин! Ты, да Бесс, да Ее Величество. На что он может рассчитывать, мужчина, если он один, а вас трое? Бесс хочет идти на север, потому что ее тянет домой. Ее Величество хочет идти на юг, потому что ей, конечно, положено проводить зиму на Ривьере. А ты – эх, ты пойдешь хоть куда, лишь бы со мной. Да, Тутс, ты одна любишь меня ради меня самого!
Собачка завиляла хвостом, который не был ни прямым, ни закрученным, не был ни гладким, ни мохнатым.
Хорошая была это жизнь – разъезжать вот так по пустынным проселкам английского Севера, вдалеке от больших шоссе, где бешено мчатся и автобусы, и грузовики, и мотоциклы, которые Роули ненавидел от души. И Роули пел, оставляя позади милю за милей.
– Ну так, Ваше Величество. Вы разрешите нам, простому люду, заняться вульгарными делами?
Свои слова Роули обратил к собаке за фургоном. Она продолжала идти, не подавая виду, что слышит его.
– Я понимаю, Ваше Величество, – сказал Роули смиренно. – Это оскорбляет ваши царственные уши, если я говорю о таких вещах, как деньги, но мы, простые люди, должны чем-то жить, так что, если вы не против – только если вы не против, – мы с Тутс попробуем заработать немного денег.
Увлеченный взятой на себя ролью, Роули снял шапку и отвесил Лесси низкий поклон. Потом вернулся к своему фургону и достал самую большую миску и дубинку. Подъезжая к первому дому, он весело заколотил дубинкой в миску.
Звон, похожий на колокольный, огласил всю деревню.
Раздался голос Роули:
Горлачи да миски,
Я вез их не близко,
Выходи с деньгой,
Выбирай любой!
Миски, горшки
Прочны, хороши!
Женщины высыпали к дверям, и Роули здоровался с ними. Он остановил фургон на середине деревни и повел торговлю. Хозяйки перебирали товар и с шутками спорили о цене.
– Уж такие крепкие – бей, не разобьешь! – тянул нараспев Роули.
– А вот я разбила тот, что взяла у вас в прошлом году! – прокричала одна женщина.
– Правильно, мне так и надо, чтоб их иногда разбивали, – сказал Роули, и в его глазах заиграла искорка. – Если я стану их делать уж вовсе небьющимися вам никогда не нужно будет новых, и кем я тогда окажусь? Безработным!
Он подмигнул, а женщины кругом захихикали и, подталкивая друг дружку локтями, заговорили:
– Ох, и молодец же он, наш Палмер, разъездной горшечник!
– А теперь, – сказал Роули, кончив торговлю, – если хочет кто посмотреть, так собачка проделает несколько номеров!
Дети завизжали, захлопали в ладоши. Роули вытащил из фургона реквизит и начал устанавливать. Тутс живо соскочила с козел. Роули и сам захлопал в ладоши. Но ничего не произошло. Собачка сидела на задних лапках и ждала.
– Что такое? – сказал Роули. – Ты ждешь кого-то? А, понимаю. Ее Величество еще не изволила явиться, чтобы командовать представлением. Ага, вот она идет.
Лесси, старательно обученная Роули Палмером, величественно прошла перед толпой и села. Роули дал ей в награду маленький ломтик печенки.
– Ну, теперь, когда Ее Величество наконец среди нас, мы как будто можем начать, – балагурил Роули.
По взмаху его руки Тутс возбужденно залаяла и приступила к своим привычным проделкам. Она прыгала через обручи. Сообщала лаем, сколько ей лет. Недвижно ложилась по приказу «умри». Выбирала самую красивую девочку в толпе – по незаметной указке Роули. Потом закончила своим коронным номером – прошлась на деревянном шаре, держа в зубах маленький национальный флаг.
– А колли будет что-нибудь делать? – крикнул кто-то в толпе детей.
– Что вы, как можно ждать, чтобы лицо королевской крови играло на сцене? – ответил Роули. – Но, кажется, она проводит сидячую забастовку.
С Тутс на руках Роули подошел к Лесси.
– Не хотите ли вы поработать? – спросил он.
Лесси и бровью не повела; она сидела на месте.
– Не хотите ли вы собрать вещи после спектакля примадонны?
Лесси все сидела на месте.
– Собери эти вещи! – приказал Роули грозным тоном.
Лесси не пошевелилась, и дети завизжали от счастья.
Роули почесал в затылке с напускным отчаянием. Вдруг его глаза засверкали. Он поднял палец, делая детям знак. Потом повернулся к Лесси:
– Не соизволит ли Ваше Величество в виде особой милости ко мне… не соизволите ли вы, если вам будет угодно, собрать эти вещи? Пожалуйста!
На этот раз он сделал знак рукой, потому что слова не играли в фокусе никакой роли, и Лесси гордо поднялась. Толкая шар своей узкой мордой, она подкатила его к фургону. Она один за другим взяла с земли обручи и сложила их стопкой у дверцы. Роули поклонился ей. Лесси присела, как бы в реверансе, вытянув вперед передние лапы, как делают собаки, потягиваясь со сна.
– Вот видите, – сказал Роули детям. – Никогда не забывайте добавить «пожалуйста», и вы большего добьетесь от других. Так, мы уезжаем. Не забывайте горшечника Палмера, разъездного купца. Я буду к вам через год. До свиданья.
Вся деревня махала руками на прощание, когда повозка отъезжала. Роули радостно распевал. Тутс со всем удобством свернулась клубком на козлах. Бесс тащилась по проселку ровным своим шажком. Лесси беззаботно трусила сзади. Она была довольна, что снова в дороге. Остановки в деревнях она не любила, и ей никогда по-настоящему не нравились представления, в которых она играла такую незначительную роль. В этом она не сходилась с Тутс, которая с восторгом показывала свои фокусы и, бывало, ждет не дождется, когда ей дадут проделать их еще раз. Тутс была прирожденной собакой-актрисой. А Лесси – та была другого склада.
Роули Палмер понимал это. Он смотрел на дремлющую Тутс:
– Да, отличная собака этот приблудный пес, но никогда она не будет такой чудесницей, как ты, моя радость. Нет, не будет!
Тутс жеманно поежилась, что должно было заменить виляние хвостом.
Под вечер, когда управились с ужином, Роули снова готовился двинуться в дорогу всем своим караваном.
– Да, я знаю, вы не хотите, мадам, – обратился он к Бесс. – Но мы на этот раз дали изрядный крюк, так уж надо проехать за день сколько будет можно. Еще довольно светло.
Роули глянул ввысь. Луна в небе была ясная, но в воздухе ощущался бодрящий холодок.
– Как я понимаю, погода хочет испортиться. А там привалит зима, и придется нам поворачивать назад, до дому. Так что сейчас мы разведем пары и сделаем до ночи еще изрядный конец.
Он вывел фургон на проселок, и вскоре Бесс зацокала копытами по кремнистой дороге. Тутс крепко спала на козлах.
Счастливая, что снова в пути, Лесси бежала трусцой позади фургона.
Роули прикинул в уме. Четыре часа хорошей езды, и, глядишь, к половине десятого он прибудет на то удобное местечко для ночевки, близ Эпденского леса. К тому времени сильно похолодает. Вскипятит он себе на жаровне чашку чая, обогреется – да на боковую, а завтра встанет вместе с солнцем, и опять в дорогу!
Дата добавления: 2014-12-02; просмотров: 679;