ПЛЕН В НИЗИНЕ

Местность изменилась. Больше не было зубчатых хребтов и вереска Горной страны; не было зеленых гор и овечьих пастбищ. Земля стала плоской, и высились на ней только «отвалы», или терриконы, – пустая порода из угольных шахт, ссыпанная в конусовидные кучи транспортерами крупных промышленных предприятий.

Здесь было много больше городов и много больше шоссейных дорог. И собака уже не могла идти никем не замеченная, в обход городов, и не могла идти так, чтобы не быть на глазах у людей, потому что люди были всюду. Сколько Лесси ни старалась сторониться их, она, чтобы совершать свой путь на юг, неизбежно должна была держаться у них на глазах.

Пришлось усвоить в отношении людей новую тактику. Лесси держалась от них как можно дальше, но, когда бывала вынуждена проходить мимо них совсем близко, она их как бы не замечала.

Впрочем, надо сказать, люди этой страны внушали ей меньше недоверия, так как они во многом были сходны с теми, среди которых она выросла. Лица у них зачастую были черны от копоти, как у жителей Гринол Бриджа. Их одежда была пропитана угольной пылью, а у мужчин в руках или на головах были шахтерские лампы. Мало того: здесь от мужчин на улицах и от самих городов отдавало запахом работающих под землей. Он был очень похож на запах, присущий хозяину Лесси, только никто из этих мужчин не был ее хозяином. Но они хоть были похожи на прочих жителей поселка.

Поэтому Лесси, в общем, вела себя с ними, как с этими прочими жителями своего родного поселка, только куда осторожней: она их принимала, но не отвечала приветом никому из них, не подходила так близко, чтоб они могли до нее дотронуться, и не слушалась их команды.

А они пытались командовать. Потому что в промышленной Нижней Шотландии, как и в Йоркшире, есть немало людей, знающих толк в собаках. Они умеют отличить хорошую собаку и с одного взгляда распознают бродячую. И часто бывало, что такой человек скажет вдруг:

– Смотри, Арчи! Бродячая собака! И хорошая к тому же… Эй, дружок, сюда! Сюда, ласонька!

Он протягивал руку и щелкал пальцами и подзывал добрым голосом. Но, хотя Лесси нередко слышались в команде звуки, сходные с ее именем, она никогда не отзывалась. Если протянутые руки придвигались слишком близко, она ускользала от прикосновения, точно шарик ртути. Если за нею пускались в погоню, она, усталая и разбитая, отказывалась от своей привычной трусцы и припускала галопом, который быстро уносил ее от двуногих преследователей.

Отделавшись от них, она опять переходила на трусцу, держа на юг.

Эта трусца стала теперь медленней, потому что изменившуюся местность отличала еще одна особенность: здесь не было еды. Раньше были кролики, но потом их становилось все меньше, а теперь ее нос уже редко когда улавливал их теплый запах. Лесси чувствовала, что импульсу, побуждающему ее подвигаться с должной быстротой, все труднее становится подчинять себе ее мускулы. Она чувствовала даже, что ей теперь трудно стало сторониться человека. Все нараставшая усталость так истомила ее, что она уже не обращала внимания на человека, покуда он не занесет руку.

Но один импульс не отмирал – тот, что толкал идти на юг. Ни в каком другом направлении, только на юг. Итак, Лесси медленно шла шотландской Низиной. Ее путь пролег через эту черную индустриальную страну, потому что она подчинялась неугасимо горевшему в ней желанию идти на юг, неизменно на юг. И на этом пути она оставляла за собой молву – много разных рассказов, передававшихся из дома в дом.

В одном шахтерском городке одна молодая женщина как-то вечером за ужином посмотрела на мужа и сказала:

– Странный случай был у меня сегодня, Айвор. С собакой.

– С собакой? Чьей?

– Не знаю, кто ее хозяин. Я сидела с ребенком у наших дверей – вышла погреться на солнышке – и вижу, идет по мостовой собака. Грязная-прегрязная, какая-то потерянная и такая страшная с виду, а все-таки очень милая на вид…

– Как это так – «страшная с виду» и притом «очень милая на вид»?

– Ну, уж не знаю. Но так оно было. И такой она выглядела усталой. Она глядела совсем как иной раз человек, когда идет со смены – измучен, валится от усталости, а все-таки идет. Я подзываю ее – она не подходит. Остановилась поодаль и смотрит на меня. И на маленького Айвора. Тогда я зашла в дом, вынесла миску с водой и поставила на землю. Собака подошла и вылакала все подчистую. Я тогда пошла, принесла тазик с объедками и поставила рядом. Она долго смотрела, походила вокруг, с одной стороны зайдет, с другой, наконец нагнулась, понюхала и стала есть – ела очень деликатно, а я поклялась бы, что она просто умирала с голоду. Такая она была жалкая и худая. Потом, съев от силы половину, она бросила есть, подняла голову и пошла прочь, вниз по улице, ну прямо как будто вспомнила о какой-нибудь условленной встрече…

– Хорошо, а ты что хотела бы? Чтоб она задержалась из приличия и поблагодарила за обед?

– Нет, но… убежать, не доев! Почему она так?

– Ах, Пегги, ну откуда мне знать? Я только знаю, что твоя бы воля, так ты кормила бы всех бездомных собак и всех сирот и бродяг на свете.

Муж засмеялся, и жена засмеялась тоже, потому что в его голосе звучала теплота – он был доволен ею. И она тут же забыла о бродячей собаке и о своем добром поступке.

В поселке миль на пятьдесят южней женщина с длинным худым лицом писала письмо мужу, уехавшему по делам. В письме говорилось:

«На днях у нас было страшное происшествие. В поселке появилась бешеная собака. Первым ее увидел констебль Макгрегор, и она сразу показалась ему подозрительной, потому что у нее текла слюна из пасти. Он попробовал поймать ее, но она от него ускользнула. Я видела, как она промчалась по улице (я шла домой из гостей, от миссис Томсон), – ну и страшная же тварь, пасть разинута, несется дико вскачь. А за нею вдогонку констебль и толпа мальчишек. Я забежала к Джемисону, в отделение тканей, и не выходила оттуда чуть ли не час, такое у меня было сердцебиение.

Позже я узнала, что они ее загнали в Феннелов тупик и думали уже, что собака поймана, но она в последний миг перескочила через задний забор, а он, ты же знаешь, высокий, футов на шесть, не меньше. Значит, она и в самом деле была бешеная – здоровой собаке не пришло бы в голову сделать такую попытку.

С тех пор мы тут живем под страхом водобоязни, и на всех бродячих собак устраивают облаву и свозят их в какой-то приемник. По-моему, надо всех этих собак пристрелить, ведь не знаешь, а вдруг они могут причинить вред. Говорю тебе, я страшно нервничаю из-за всей этой истории, так что я надеюсь, ты не задержишься в поездке и поспешишь назад, как только позволят дела…»

Истории, говорящие о трусости и страхе – или о доверии и доброте, – отмечали долгий путь, который терпеливо совершала Лесси, пробираясь домой.

Через крупный промышленный город Шотландии протекает широкая река. Вдоль ее берегов идут высокие стены и ограды, потому что земля по набережной в большой цене: река – это кровь, дающая жизнь стране.

Здесь у реки громоздятся подъемные краны. Они поднимают огромные глыбы металла. Потом переносят их к верфям, где высятся стальные каркасы. По каркасам целый день лазают люди, сверлят и клепают, добавляя хриплый визг к мощному грохоту паровых молотов. Здесь рождаются большие корабли, которые потом ходят по Атлантике.

Город и корабельные верфи расползлись по широкой реке, заняв здесь каждую пядь. Чтобы переходить с берега на берег, существуют ползучие паромы, а в центре города – старинные мосты, по которым веками шло сообщение севера с югом.

По одному из таких мостов, среди кипучего движения, трусцой бежала Лесси. Много дней она брела северным берегом реки, ища переправы, и наконец решилась: ничего не поделаешь, надо пойти там, где идут люди.

Когда она шла, многие на запруженном тротуаре поворачивали головы и заговаривали с ней, но она не обращала внимания и следовала своим путем и вскоре пропадала из виду, затершись в толпе.

Но два человека упорно не теряли ее из виду. Они сидели в кабине автофургона, переезжавшего реку. Один, тот, что постарше, только подтолкнул своего товарища, крутившего баранку, и указал ему на собаку, которая шла так неуклонно. Тот не ответил. Но он кивнул, как бы в знак радостного согласия, и взял такую скорость, какая позволяла им не упускать Лесси из виду.

Когда мост кончился, Лесси бодро двинулась дальше. Бег ее стал чуть быстрей, потому что теперь ее желание идти на юг не встречало помехи. Река была позади. На одну секунду Лесси ощутила приток новой силы, повисший хвост немного приподнялся, у нее даже был почти веселый вид.

Она шла по мостовой прямо на юг. Она не обращала внимания на кативший с нею рядом фургон. Среди разнородных шумов и запахов большого города ее чуткие уши и тонкий нюх едва ли могли предостеречь ее заранее. Только в самую последнюю секунду чутье предостерегло ее, и она отпрянула вбок. В воздухе что-то заколыхалось. Она перебирала ногами, но без пользы – ее опутала сетка, сковавшая все ее усилия.

Целую минуту она пыталась выбиться, борясь с опутавшей ее паутиной. Но путы только затягивались туже. И тут с нею рядом, стоя на коленях, оказался человек из того фургона. Он ее держал умелыми руками. Вокруг ее рта затянулся жестокий ремень, сжавший челюсти. Другой ремень охватил ей шею. А еще один скрутил ей ноги.

Лесси лежала не двигаясь. Вокруг нее собралась толпа.

Она почувствовала, что сетку снимают. Дернувшись изо всех сил, она попробовала вырваться. Передние ноги освободились! Освободилась и одна задняя. Можно бежать!

Лягаясь, дергаясь, она боролась с державшим ее человеком. Уже навалился на нее всем телом и второй. Если бы только челюсти были свободны от ремня! Она почувствовала, как их стянуло туже, когда второй человек схватил ее за переднюю ногу. Потом ее стали бить по голове.

Она упала, оглушенная. И тут люди перестали ее бить, потому что в толпе очень явственно раздался голос. Это был девический голос, высокий и отрывистый:

– Не смейте так обращаться с собакой. Дикари!

Один из тех двоих, стоя на коленях, поднял глаза на девушку.

– Может, сами возьметесь за нашу работу? – спросил он.

В толпе кто-то хихикнул, но смех сразу стих, когда девушка выступила вперед. Голос ее звучал строго.

– Если вы думаете, что дерзость вам поможет, вы очень ошибаетесь. Я наблюдала ваш образ действий и подам на вас заявление – обжалую и вашу дерзость и жестокость.

Когда человек опять заговорил, его тон был совсем другой.

– Извините, мэдэм, но я только исполняю свою обязанность. Деликатничать нам не приходится. Кругом развелось много бешеных собак, и мы, служащие приемника, должны делать свое дело: отлавливать их. Ради общественной безопасности.

– Вздор! У этой собаки нет никаких признаков водобоязни.

– Нельзя знать, мэдэм. Во всяком случае, собака бродячая, а нам приказано всех бродячих забирать. На ней нет бляхи.

Девушка хотела ответить, но мужчина рядом с ней взял ее под руку.

– Он же прав, Ительда. Нельзя, чтобы у нас тут бегали стаями бездомные собаки. Вы же понимаете, нужен какой-то надзор.

– Совершенно верно, сэр, – сказал ловец собак.

Девушка поглядела вокруг. Поджала губы.

– Хорошо, но не таким же способом осуществлять надзор. Пустите, я сама посажу вам ее в фургон.

– Она у вас убежит, мэдэм.

– Вздор. Встаньте.

– Нам только придется проделать все сначала, мэдэм.

– Встаньте!

Стоявшие на коленях обвели взглядом толпу, будто желая сказать, что, мол, безнадежное это дело спорить с женщиной, когда она забрала себе в голову блажную мысль. Они встали, а девушка опустилась на колени. Лесси почувствовала, как ее коснулись спокойные руки, нежно погладили ее, услышала мягкий, ласковый голос:

– Вот и хорошо. Дайте мне поводок и уберите сетку.

Мужчины подчинились. Девушка осторожно надела Лесси на шею ремень. Одной рукой она ее похлопывала и поглаживала, другой легонько дергала за поводок.

– Ко мне!.. Встать! – сказала она.

Лесси сделала то, к чему ее приучали годами. Она послушалась. Она пошла туда, куда ее мягко повел поводок. Она подошла к фургону. Когда водитель отворил решетчатую дверцу, девушка взяла тощую колли на руки, посадила в кузов, и решетка захлопнулась.

– Ну вот, – сказала она строго. – Вы и с бродячими собаками не должны обращаться, как с дикими зверями.

Она повернулась и пошла прочь, не удостоив взглядом своего спутника.

– Зачем устраивать на людях такие сцены, Ительда? – сказал он наконец.

Ответа не последовало, и они пошли вперед по мосту. Дойдя до половины, спутник поглядел на нее и остановился.

– Простите меня, – сказал он. – Я заслужил, чтобы меня прогнали, как собаку. Вы были великолепны!

Они стояли и молча глядели на хлопотливую реку.

– Странно, почему это так, – сказал он наконец. – Мужчина всегда боится привлекать внимание толпы. Ему часто хочется сделать… ну, что-нибудь вроде того, что сделали вы, а он не делает. Это, верно, особый вид трусости. Женщина храбрей. Вы были великолепны, и это первое, что я должен был сказать.

Девушка провела рукой по его рукаву, как бы в знак понимания.

– Дело не во мне, – сказала она, – дело было в собаке. Знаете, она мне так напомнила Красавицу. Вы помните Красавицу – колли, которую мы держали, когда я была маленькая?

– Ох, верно… а я и забыл. Да, но та была такая величавая, правда, Ительда?

– Эта тоже, Майкл, по-своему. Голодная и тощая, а чем-то она мне напомнила нашу Красавицу. В ней то же величавое терпение и… и… так и кажется, что она многое понимает, и просто преступление, что ей не дано говорить, высказать все словами.

Майкл кивнул головой и вынул свою трубку. Они облокотились на перила.

– Что они с ней сделают? – спросила наконец девушка.

– Кто? Эти душегубы с фургоном?

– Да.

– Ах, отвезут ее в приемник.

– Знаю. Ну, а там что с ними делают, с бродячими собаками?

– Не знаю. Кажется, их там держат… ну, какой-то положенный срок, а потом, если никто за ними не явится, их… ну, разделываются с ними.

– Ее убьют?

– Ах, но вполне гуманным способом. Газовая камера или что-нибудь такое. Говорят, это совершенно безболезненно. Как будто заснул, и все. На этот счет есть закон или какие-то постановления.

– И никто не может ее спасти… то есть если ее владелец не узнает вовремя?

– Думаю, никто.

– А нет такого закона или постановления… что ты можешь прийти в приемник и вытребовать какую-нибудь собаку? Уплатив, конечно, за прокорм и прочее?

Мужчина сделал глубокую затяжку.

– Кажется, есть… Должен быть.

Он поглядел на стоявшую с ним рядом девушку. Улыбнулся.

– Пошли! – сказал он.