ФИКСАЦИЯ ВТОРОГО ВНИМАНИЯ

Был полдень, когда я прибыл туда, где жили Горда и сестренки. Горда была одна, сидя снаружи у двери и глядя на далекие горы. Она объяснила мне, что ушла в воспоминания и как раз в данный момент была на грани того, чтобы вспомнить что-то очень смутное, связанное как-то со мной.

Тем же вечером, после ужина, Горда, три сестренки, трое Хенарос и я сидели на полу комнаты Горды.

Женщины сидели рядом.

По какой-то причине, хотя я и был с каждым из них одинаковое время, я выделял Горду в качестве доверенной всех моих забот. Другие как бы не существовали для меня. Я считал, что причиной было, вероятно, то, что Горда напоминала мне дона Хуана в отличие от остальных. В ней была какая-то легкость и простота, хотя это не проявлялось никак в ее поступках и существовало только в моем восприятии ее.

Все они хотели знать, что я делал и чем занимался.

Я рассказал им, что ездил в город Толлан <столица толтеков> (провинция Идальго), где посетил несколько археологических развалин. Больше всего на меня произвел впечатление ансамбль из четырех фигур, колоссальных, колоннообразных, называемых «атланты», которые стояли на плоской крыше пирамиды.

Каждая из почти цилиндрических фигур высотой 4.5 метра и в поперечнике 0.9 метра. Изготовлены они из четырех отдельных глыб базальта и вырезаны в виде того, что, по мнению археологов, должно выражать толтекских воинов, облаченных в воинские доспехи. В шести метрах позади каждой из этих фигур на вершине пирамиды находился еще один ряд из четырех прямоугольных колонн той же высоты и ширины, как и первые, и также изготовленных из отдельных каменных глыб.

Благоговейный страх, вызываемый этими фигурами, усилился после рассказа о них друга, который водил меня по этим местам. Он рассказал, что один завсегдатай этих развалин признался ему, что слышал, как «атланты» ходят по ночам так, что земля трясется под ними.

Я попросил Хенарос прокомментировать то, что я услышал.

Они уклонялись от ответа и посмеивались.

Я обратился к Горде, сидящей рядом со мной, и прямо спросил ее мнение.

— Я никогда не видела этих фигур, — сказала она, — я никогда не была в Туле. Одна лишь мысль поехать туда приводит меня в ужас.

— Почему это пугает тебя, Горда? — спросил я.

— Что-то случилось со мной в развалинах Монте-альбан в Оасаке, — сказала она. — я обычно бродила по этим развалинам даже после того, как нагваль дон Хуан Матус запретил мне и ногой туда ступать. Не знаю почему, но мне нравилось это место. Каждый раз, бывая в Оасаке, я отправлялась туда.

Поскольку одиноким женщинам часто угрожает опасность, обычно я шла туда с Паблито, который очень смел.

Но однажды я пошла туда с Нестором. Он заметил, что на земле что-то поблескивает. Мы немного покопались и вырыли странный камень, который как бы влился в мою ладонь. В камне было аккуратно просверлено отверстие. Я хотела просунуть туда палец, но Нестор остановил меня. Камень был гладким и сильно согревал мою руку. Мы не знали, что с ним делать. Нестор положил его в свою шляпу, и мы понесли его, как если бы это была какая-то живая зверюшка.

Все расхохотались. В том, что Горда рассказывала, казалось, была скрыта какая-то шутка.

— Куда ты его дела? — спросил я.

— Мы принесли его сюда, в этот дом, — ответила она, и это заявление вызвало у остальных неудержимый смех. Они кашляли и задыхались от хохота.

— Шутка обернулась против Горды, — сказал Нестор. — тебе надо понять, что она упряма, как никто другой.

Нагваль уже предупреждал ее, чтобы она не шутила с камнями, костями и другими предметами, которые она может найти зарытыми в землю, но за его спиной она подбирала всякую чепуху.

Тогда в оасаке она настояла на том, чтобы нести эту богом проклятую вещь. Мы сели с ней в автобус и привезли камень прямо в этот город, а затем и в эту комнату.

— Нагваль и Хенаро отправились в какую-то поездку, — сказала Горда. — я осмелела, просунула палец в отверстие и поняла, что камень обтесан таким образом, чтобы его держать в руке. Сразу же я смогла ощущать чувства того, кто раньше держал этот камень. Это был камень силы. Мое настроение изменилось. Я стала бояться. Что-то ужасное стало мелькать в темноте, что-то такое, что не имело ни формы, ни окраски. Я не могла находиться одна. Я просыпалась от собственного крика, и уже через пару дней я совсем не могла спать. Все по очереди составляли мне компанию днем и ночью.

— Когда вернулись нагваль и дон Хенаро, — сказал Нестор, — то нагваль отправил меня и Хенаро положить камень обратно, точно на то место, где он был закопан. Хенаро понадобилось три дня, чтобы определить точное место. И он его нашел.

— Что с тобой случилось потом, Горда? — спросил я.

— Нагваль похоронил меня, — сказала она. — девять дней я обнаженной пролежала в земляном гробу.

Опять последовал приступ всеобщего хохота.

— Нагваль сказал ей, что она не может выходить оттуда, — объяснил Нестор. — Бедной Горде пришлось писать и какать в свой гроб. Нагваль замуровал ее в ящик, который он сделал из палок, прутьев и земли. Лишь сбоку была маленькая дверца, чтобы давать ей воду и пищу. Все остальное было плотно заделано.

— Почему он захоронил ее? — спросил я.

— Это был единственный способ поместить ее под защиту, — сказал Нестор, — она должна была находиться под землей, чтоб земля ее вылечила. Нет лучшего лекаря, чем земля. К тому же нагваль должен был убрать ощущение этого камня, который был сфокусирован на Горде. Земля — это экран, она ничего не пропускает сквозь себя ни туда, ни обратно. Нагваль знал, что ей не станет хуже от того, что она девять дней проведет захороненной. Ей могло стать только лучше. Что и случилось.

— Горда, что это за чувство — быть захороненной? — спросил я.

— Я чуть с ума не сошла, — сказала она, — но это было просто мое потакание себе. Если бы нагваль не поместил меня туда, я бы умерла. Сила этого камня была для меня чересчур велика. Его владелец был очень большим мужчиной. Могу сказать, что его ладонь была вдвое больше моей. Он держался за этот камень ради собственной жизни, но в конце концов его кто-то убил. Его страх ужаснул меня. Я могла чувствовать, как что-то находит на меня, чтобы есть мое мясо. Именно это чувствовал тот мужчина. Он был человеком силы, но кто-то еще более сильный одолел его.

Нагваль говорил, что если иметь предмет такого рода, то это принесет несчастье, потому что его сила входит в столкновение с другими предметами такого рода, и владелец становится или преследователем, или жертвой. Нагваль говорил, что у таких предметов в самой их природе заключена война, так как та часть нашего внимания, которая фокусируется на них, чтобы придать им силу, является очень опасной и воинственной частью.

— Горда очень жадная, — сказал Паблито. — она рассчитывала, что если она найдет что-нибудь такое, что уже имеет большой запас силы, то она станет победителем, так как в наше время уже никто не стремится бросать вызов.

Горда согласилась кивком головы.

— Я знала, что можно поднять что-либо еще, кроме той силы, которую имеют такие предметы, — сказала она. — когда я впервые засунула палец в отверстие и зажала в ладони камень, моя рука стала горячей и начала вибрировать. Я почувствовала себя большой и сильной. Я скрытная, и поэтому никто не знал, что я держу в руке камень. После того, как я держала его в руке несколько дней, начался настоящий ужас. Я чувствовала, что за владельцем камня гонятся, и чувствовала его страх. Он был, несомненно, очень сильным магом, и тот, кто его преследовал, хотел не только убить его, но и съесть. Это меня действительно пугало. Мне бы следовало тогда бросить камень, но то чувство, которое я ощутила, было настолько новым, что я держала камень зажатым в кулаке, как проклятая дура. Когда же я наконец бросила его, то было уже поздно. Что-то во мне попалось на крючок. Я стала видеть людей, подступающих ко мне, людей, одетых в странные одежды. Я чувствовала, как они кусают меня, отрывая куски мяса с моих ног маленькими острыми ножами и просто зубами. Я обезумела!

— Как эти видения объяснял дон Хуан? — спросил я.

— Он сказал, что она больше не имела защиты и поэтому могла воспринимать фиксацию того человека, его второе внимание, которое было влито в тот камень. Когда его убивали, он держался за этот камень, чтобы собрать всю свою концентрацию. Нагваль сказал, что сила этого человека ушла из его тела в этот камень; он знал, что делает. Он не хотел, чтобы его враги получили ее, съев его тело. Нагваль сказал также, что те, кто его убивал, знали об этом, вот почему они ели его живым, чтобы заполучить ту силу, которая еще оставалась в нем. Должно быть, они закопали камень, чтобы избежать беды. Ну, а Горда и я, как два идиота, нашли его и выкопали.

Горда кивнула утвердительно два или три раза. У нее было очень серьезное выражение лица.

— Нагваль сказал мне, что второе внимание — это самое свирепое из всего существующего, — сказала она. — если оно сфокусировано на предметах, ничего не может быть хуже.

— Ужасно здесь то, что мы цепляемся, — сказал Нестор. — тот человек, что владел этим камнем, цеплялся за свою жизнь, за свою силу — вот почему он пришел в ужас, почувствовав, как съедают его мясо. Нагваль сказал, что если бы тот человек отказался от своего чувства обладания и отдал бы себя смерти, какая бы она ни была, то в нем не было бы никакого страха.

Разговор угас. Я спросил у остальных, не имеют ли они какого-либо еще мнения. Сестрички с удивлением посмотрели на меня. Бениньо хихикнул и прикрыл лицо своей шляпой.

— Мы с Паблито были в пирамидах Тулы, — сказал он, наконец. — мы посетили все пирамиды, какие только есть в мексике. Они нам нравятся.

— Почему вы посещаете все пирамиды? — спросил я его.

— Я, пожалуй, не знаю, зачем мы к ним ездим, — сказал он. — наверное потому, что нагваль Хуан Матус запретил нам делать это.

— А ты, Паблито? — спросил я.

— Я ездил туда учиться, — ответил он вызывающе и засмеялся. — я жил когда-то в городе Тула и знаю эти пирамиды, как свои пять пальцев. Нагваль говорил, что он тоже жил там раньше. Он знал о пирамидах все. Он сам был из народа толтек.

Тут я понял, что на археологические раскопки в Туле меня погнало более, чем любопытство. Основной причиной, по которой я принял приглашение друга, было то, что во время моего первого визита к Горде и остальным, они открыли мне такое, о чем дон Хуан никогда мне не намекал: что он рассматривал себя потомком племени толтек. Тула была древним эпицентром империи толтеков.

— Что ты думаешь об атлантах, гуляющих по ночам? — спросил я у Паблито.

— Конечно по ночам они ходят, — сказал он. — эти штуки были там много столетий. Никто не знает, кто построил пирамиды. Нагваль Хуан Матус говорил мне, что испанцы были не первые, кто обнаружил их. Нагваль сказал, что до них были другие. Бог знает, сколько их было.

— Ты не знаешь, что изображают эти каменные фигуры? — спросил я.

— Это не мужчины, а женщины, — сказал он. — пирамида является центром устойчивости и порядка. Фигуры представляют 4 ее угла, — это 4 ветра, 4 направления. Они фундамент и основа пирамиды. Они должны быть женщинами, мужеподобными женщинами, если хочешь. Как ты знаешь сам, мы, мужчины, не ахти какие. Мы хорошая связка, клей, чтобы удерживать вещи вместе, но и только. Нагваль Хуан Матус сказал, что загадка пирамиды — в ее структуре. Четыре угла были подняты до вершины. Сама пирамида — мужчина, поддерживаемый своими четырьмя женскими воинами, мужчина, который поднял своих поддерживательниц до высшей точки. Понимаешь, о чем я говорю?

Должно быть у меня на лице отразилось изумление. Паблито засмеялся. Это был вежливый смех.

— Нет, я не понимаю, о чем ты говоришь, Паблито, — сказал я. — но это потому, что дон Хуан никогда не говорил мне ни о чем подобном. Пожалуйста, расскажи все, что знаешь.

— Атланты — это нагваль. Они сновидящие. Они представляют собой порядок второго внимания, выведенного вперед, поэтому они такие пугающие и загадочные, они — существа войны, но не разрушения. Другой ряд колонн, прямоугольных, представляет собой порядок первого внимания — тональ. Они сталкеры. Вот почему они покрыты надписями. Они очень миролюбивы и мудры, в отличие от первого ряда. Паблито остановился и взглянул на меня почти отчужденно, затем расплылся в улыбке.

Я думал, что он будет продолжать, объясняя то, что сказал, но он молчал, как бы ожидая моих замечаний.

Я сказал ему, насколько был заинтригован, и попросил его продолжать рассказывать. Он, казалось, был в нерешительности, взглянул на меня пристально и глубоко вздохнул. Едва он начал говорить, как голоса остальных заглушили его шумом протеста.

— Нагваль уже объяснил это всем нам, — сказала Горда нетерпеливо. — Зачем заставлять повторять это?

Я попытался объяснить им, что действительно не имею представления о том, что говорит Паблито. Я настаивал на том, чтобы он продолжал свои объяснения.

Опять возникла волна голосов, говорящих одновременно. Судя по тому, как смотрели на меня сестрички, они очень сердились, особенно Лидия.

— Мы не хотим говорить об этих женщинах, — сказала мне Горда сдержанным тоном. — одна только мысль о женщинах пирамид делает нас очень нервными.

— Что с вами со всеми? — спросил я. — почему вы так себя ведете?

— Мы не знаем, — ответила Горда. — это просто чувство, которое мы все разделяем. Очень беспокоящее чувство. Мы чувствовали себя прекрасно, пока минуту назад ты не начал задавать вопросы об этих женщинах.

Заявление Горды было как бы сигналом тревоги. Все стали и угрожающе придвинулись ко мне, говоря в полный голос.

Мне потребовалось долгое время, чтобы их успокоить и усадить. Сестренки были очень взбешены, и их состояние, казалось, передалось Горде.

Трое мужчин лучше держали себя в руках. Я повернулся к Нестору и прямо попросил его объяснить, почему женщины были так возбуждены. Очевидно я ненамеренно делал что-то такое, что раздражало их.

— Я действительно не знаю, в чем дело, — сказал он. — Уверен, что никто из присутствующих не понимает, что с нами творится, но все мы чувствуем себя очень нервными и опечаленными.

— Потому, что мы разговариваем о пирамидах? — спросил я.

— Должно быть, так, — бесстрастно сказал он. — я и сам не знал, что эти фигуры являются женщинами.

— Да знал же ты, конечно, идиот, — бросила Лидия.

Нестор, казалось, был смущен ее выходкой, однако он расслабился и посмотрел на меня с глупым видом.

— Может я и знал, — сдался он. — мы проходим через очень странный период в нашей жизни. Никто из нас ничего уже не знает наверняка. С тех пор, как ты вошел в наши жизни, мы больше не знаем самих себя.

Возникла очень напряженная атмосфера. Я настаивал на том, что единственным способом рассеять ее — будет говорить об этих загадочных колоннах пирамид.

Женщины горячо протестовали. Мужчины молчали. У меня был такое ощущение, что в принципе они сочувствуют женщинам, но втайне хотят обсудить этот вопрос, так же как и я.

— Говорил дон Хуан еще что-нибудь о пирамидах, Паблито? — спросил я. Моим намерением было отвести разговор от болезненной темы об атлантах, но в то же время оставить его рядом.

— Он сказал, что одна особая пирамида там, в Туле, была гидом, — охотно ответил Паблито.

По тону его голоса я заключил, что он действительно хочет разговаривать, а внимание остальных учеников убедило меня в том, что втайне все они хотели бы обменяться мнениями.

— Нагваль сказал, что это гид ко второму вниманию, — продолжал Паблито, — но эта пирамида была разграблена и все там уничтожено. Он сказал мне, что некоторые из пирамид были гигантским неделанием. Они были не жилищем, а местами, где воины практиковались в сновидениях и втором внимании. Все, что они делали было запечатлено в рисунках и надписях, нанесенных на стенах.

Затем пришли, вероятно, воины другого рода. Такие, которые не одобрили все, что сделали маги пирамиды со своим вторым вниманием, и они разрушили пирамиду, и все, что было в ней. Нагваль считал, что новые воины были, должно быть, воинами третьего внимания, такими же как он сам; воины, которых ужаснуло зло, заключенное в фиксации второго внимания. Маги пирамиды были слишком заняты своей фиксацией, чтобы понять, что происходит. Когда же они поняли, то было уже слишком поздно.

Паблито захватил слушателей. Все в комнате, включая меня, были зачарованы тем, что он говорил. Я понимал идеи, которые он излагал, потому, что дон Хуан объяснял их мне.

Дон Хуан сказал, что все наше существо состоит из двух воспринимающих сегментов. Первый — это наше знаковое физическое тело, которое мы можем ощущать. Второй — светящееся тело, которое является коконом и может быть замечено только видящими. Это кокон, который придает нам вид гигантского светящегося яйца. Он сказал также, что одной из самых важных задач магии является достичь светящегося кокона. Цель, которая достигается путем сложной системы использования сновидений и путем жесткой систематической практики неделания.

Он определил «неделание» как незнакомое нам действие, которое вовлекает все наше существо, заставляя его осознавать свою светящуюся часть.

Для того, чтобы объяснить эти концепции, дон Хуан изобразил наше сознание, неравно разделенное на три части. Самую маленькую часть он назвал первым вниманием и сказал, что это то внимание, которое развито в каждом нормальном человеке для жизни в повседневном мире; оно охватывает сознание физического тела.

Другую, более крупную часть, он назвал вторым вниманием и описал его как то внимание, которое нам нужно, чтобы воспринимать наш светящийся кокон и действовать как светящиеся существа. Он сказал, что второе внимание остается на заднем плане в продолжение всей нашей жизни, если оно не выводится вперед благодаря специальной тренировке или случайной травме, и что оно охватывает сознание светящегося тела.

Последнюю, самую большую часть он назвал третьим вниманием; это неизмеримое сознание, которое включает в себя необозримые аспекты физического и светящегося тел.

Я спросил его, испытал ли он сам третье внимание. Он сказал, что был на его периферии и что если он когда-нибудь войдет в него полностью, я узнаю это сразу же, потому что все в нем тотчас же станет тем, чем оно в действительности и является — всплеском энергии. Он добавил, что поле битвы воинов — второе внимание, которое является чем-то вроде полигона подготовки к достижению третьего внимания. Это состояние очень трудно достижимо, но крайне плодотворно, если его достигнуть.

— Пирамиды вредны, — продолжал Паблито, — особенно для незащищенных воинов, подобных нам. Еще хуже они для бесформенных воинов, подобных Горде. Нагваль говорил, что нет ничего более опасного, чем злая фиксация второго внимания. Когда воины выучиваются фокусироваться на слабой стороне второго внимания, ничто не может устоять на их пути. Они становятся охотниками за людьми, вампирами. Даже если они умерли, они могут добраться до своей жертвы сквозь время, как если бы они присутствовали здесь и сейчас, поэтому мы становимся жертвой, когда входим в одну из этих пирамид. Нагваль назвал их ловушками второго внимания.

— Что в точности случается, как он говорил? — спросила Горда.

— Нагваль сказал, что мы можем выдержать, пожалуй, одну поездку на пирамиды. — объяснил Паблито. — при втором посещении мы будем чувствовать непонятную печаль. Она будет подобна холодному бризу, который сделает нас вялыми и усталыми. Такое утомление очень скоро превратится в невезение. Через короткое время мы станем носителями несчастья, всякого рода беды будут преследовать нас. Нагваль фактически сказал, что наши неудачи вызваны своевольными посещениями этих развалин вопреки его рекомендациям.

Элихио, например, всегда слушался нагваля, его нельзя было бы найти там мертвым. Так же поступал и этот наш нагваль. И им всегда везло, в то время как все остальные носили с собой свое невезение, особенно Горда и я. Разве нас не кусала всегда одна и та же собака? И разве одни и те же перекладины, поддерживающие кухонный навес, не загорались дважды и не падали на нас?

— Нагваль никогда мне этого не объяснял, — сказала Горда.

— Да объяснял, конечно же, — настаивал Паблито.

— Я и ногой не ступала бы в эти проклятые места, если бы знала насколько это плохо, — запротестовала Горда.

— Нагваль говорил каждому из нас одни и те же вещи, — сказал Нестор. — беда в том, что каждый из нас невнимательно слушал или каждый слушал его по-своему и слышал только то, что хотел услышать.

Нагваль сказал, что фиксация на втором внимании имеет две плоскости. Первая и самая легкая плоскость является злом. Так происходит, когда сновидящие используют свое искусство сновидения, чтобы фокусировать свое второе внимание на предметах мира, подобных деньгам и власти над людьми.

Вторая плоскость крайне трудно достижима, и она возникает, когда сновидящий фокусирует свое второе внимание на предметах, которых нет в этом мире, подобно путешествиям в неизвестное.

Воинам требуется бесконечная безупречность, чтобы достичь этой плоскости.

Я сказал им, что уверен в том, что дон Хуан выборочно открывал одни вещи одним, а другие — другим. Я, например, не могу вспомнить, чтобы дон Хуан когда бы то ни было рассказывал мне о злой плоскости второго внимания.

Затем я рассказал им, что дон Хуан рассказывал мне о фиксации второго внимания вообще.

Он подчеркнул мне, что все археологические развалины в мексике, особенно пирамиды, были вредными для современного человека. Он описал пирамиды как чуждые выражения мысли и действия. Он сказал, что каждая деталь, каждый рисунок в них был рассчитанным усилием выразить такие аспекты внимания, которые для нас чужды. Для дона Хуана это были не просто развалины прошлых культур, но они несли в себе опасности. Все, что там было объектом всепоглощающего притяжения, имело вредный потенциал.

Однажды мы обсуждали это подробно. Вызвано это было его реакцией на мои замечания по поводу затруднения в том, где мне можно было бы безопасно хранить свои записи. Я смотрел на них с сильным чувством собственника и был обеспокоен их безопасностью.

Я спросил его, что мне делать.

— Хенаро уже раз предлагал тебе решение, — ответил он. — ты думал, как всегда, что он шутит. Он никогда не шутит. Он сказал тебе, что ты должен был писать не карандашом, а кончиком своего пальца. Ты не понял его, потому что не мог вообразить, что это — «неделание» записей.

Я стал спорить о том, что его предложение должно было быть шуткой. Я воображал себя ученым, которому необходимо записывать все, что было сказано и сделано, для того, чтобы вынести достоверное заключение. Для дона Хуана одно с другим не имело ничего общего. Чтобы быть серьезным исследователем, считал он, совсем не надо делать записей. Лично я решения не видел. Предложение дона Хенаро казалось мне забавным, но вовсе не реальной возможностью.

Дон Хуан продолжал отстаивать свою точку зрения. Он сказал, что записывание является способом вовлечения второго внимания в задачу запоминания и я записывал для того, чтобы помнить, что было сказано и сделано. Рекомендация дона Хенаро не была шуткой, потому что записывание на бумаге кончиком пальца как «неделание» записей вынудит мое второе внимание сфокусироваться на запоминании, и тогда я не накапливал бы листов бумаги. Дон Хуан думал, что конечный результат был бы более точным и более значительным, чем при обычном записывании. Насколько он знал, это никогда не делалось, но сам принцип был хорош.

Он заставил меня некоторое время записывать так. Я расстроился. Записывание действовало не только как способ запоминания, но также успокаивало меня. Это была моя наиболее полезная опора. Накапливая листы бумаги, я получал ощущение целенаправленности и устойчивости.

— Когда ты горюешь о том, что тебе делать с записями, объяснил мне дон Хуан, ты фокусируешь на них очень опасную часть самого себя. Все мы имеем эту опасную сторону, эту фиксацию. Чем сильнее мы становимся, тем губительней становится эта сторона. Воинам рекомендуется не иметь никаких материальных вещей, на которых могла бы фокусироваться их сила, а фокусировать ее на духе, на действительном полете в неведомое, а не на тривиальных щитах. В твоем случае твои записи — это твой щит. Они не позволят тебе жить спокойно.

Я серьезно чувствовал, что на земле нет ничего, что могло бы разлучить меня с моими записями. Тогда дон Хуан изобрел для меня задачу взамен настоящего неделания.

Он сказал, что для тех, кто охвачен таким чувством собственности, как я, подходящим способом освободиться от своих записей было бы раскрыть их, сделать всеобщим достоянием, написать книгу. В то время я думал, что это еще большая шутка, чем предложение записывать все пальцем.

— Твои побуждения обладать и держаться за вещи — не уникальны, — сказал он. — каждый, кто хочет следовать тропой воина по пути мага, должен освободиться от этой мании.

Мой бенефактор рассказывал мне, что было время, когда воины имели материальные предметы и переносили на них свою одержимость.

Это рождало вопрос, чей предмет более сильный, и чей самый сильный из всех.

Остатки этих предметов еще остаются в мире — обломки этой борьбы за власть. Никто не может сказать, какого рода фиксацию получили эти предметы. Люди бесконечно более сильные, чем ты, вливали в них все грани своего внимания. Ты еще просто начал вливать свои мелочные заботы и хилую тревогу в листы своих записей. Ты еще не добрался до других уровней внимания. Подумай, как будет ужасно, если к концу своего пути воина ты обнаружишь, что все еще тащишь рюкзак с записями на спине. К тому времени записи станут живыми, особенно если ты научишься писать кончиком пальца и будешь вынужден все еще собирать листы бумаги. При таких условиях меня не удивило бы ни в коей мере, если бы кто-нибудь повстречал твои тюки, идущие сами по себе.

— Мне легко понять, почему нагваль Хуан Матус не хотел, чтобы мы чем-нибудь владели, — сказал Нестор после того, как я кончил свой рассказ. — мы все являемся сновидящими. Он не хотел, чтобы мы фокусировали свое тело сновидений на слабой стороне второго внимания. В то время я не понимал его маневров. Меня раздражало то, что он заставил меня освободиться от всего, что я имел.

Мне казалось, что он несправедлив. Я считал, что он старается удержать Бениньо и Паблито от зависти ко мне, потому что у них самих не было ничего. Я по сравнению с ними был богачом. В то время у меня и мысли не было, что он защищает мое тело сновидений.

Дон Хуан описывал мне искусство сновидений по-разному. Наиболее туманные из этих описаний, как мне теперь кажется, описывают его лучше всего. Он сказал, что искусство сновидения в сущности своей является неделанием сна. Как таковое, искусство сновидения дает тем, кто его практикует, использование той части их жизни, которую они проводят в хаосе.

Сновидящие как бы не спят больше. И тем не менее никаких болезненных последствий от этого не возникает.

Не так, чтобы у сновидящих отсутствовал сон, но эффект сновидения, казалось, увеличивает время бодрствования благодаря использованию так называемого вспомогательного тела — тела сновидений.

Дон Хуан объяснял мне, что тело сновидений — это нечто такое, что иногда называют «дубль», или «другой», потому что это точная копия тела сновидящего.

В сущности, это энергия светящегося тела. Дон Хуан объяснил, что тело сновидений не привидение, а реально настолько, насколько реально все, с чем мы имеем дело в этом мире вещей.

Он сказал, что второе внимание неизбежно вынуждено фокусироваться на общем нашем существе как поле энергии и трансформировать эту энергию во что-нибудь подходящее. Самое легкое, конечно, это изображение нашего физического тела, с которым мы уже близко знакомы из нашей повседневной жизни и использование своего первого внимания. То, что проводит энергию нашего общего существа с целью создать что бы то ни было в границах возможного, обычно называют волей.

Дон Хуан не мог сказать, где находятся эти границы, но только на уровне светящихся существ этот диапазон настолько велик, что бесполезно и пытаться установить пределы, поэтому воля может преобразовать энергию светящегося существа во что угодно.

— Нагваль сказал, что тело сновидений включается и цепляется за все, что придется, — сказал Бениньо. — это не имеет значения. Он рассказывал, что мужчины в этом смысле слабее женщин, потому что у мужчин тело сновидений больше стремится к обладанию.

Сестренки дружно согласились, закивав головами. Горда взглянула на меня и улыбнулась.

— Нагваль рассказывал мне, что ты — король собственников, — сказала она мне. — Хенаро сказал, что ты даже со своим дерьмом прощаешься прежде, чем спустить его.

Сестренки попадали от смеха. Хенарос делали явные усилия, чтобы сдержаться. Нестор, сидевший рядом со мной, погладил мое колено.

— Нагваль и Хенаро рассказывали о тебе целые истории, — сказал он. — они годами развлекали нас рассказами о том, с каким странным парнем они знакомы. Теперь-то мы знаем, что это был ты.

Я почувствовал волну раздражения. Выходило так, что дон Хуан и дон Хенаро предали меня, смеясь надо мной перед учениками. Мне стало жаль себя. Я стал жаловаться. Я сказал громко, что они уже были предрасположены к тому, чтобы быть против меня и считать меня дураком.

— Это неверно, — сказал Бениньо. — мы очень рады, что ты с нами.

— Разве? — бросила Лидия. Между ними всеми начался горячий спор. Мужчины и женщины разделились. Горда не примкнула ни к одной группе.

Она осталась сидеть сбоку от меня, в то время как остальные встали и кричали.

— Мы переживаем трудное время, — сказала Горда тихим голосом. — мы уже очень много занимались сновидением и все же этого недостаточно для того, что нам надо.

— Что же вам надо, Горда? — спросил я.

— Мы не знаем, — ответила она. — мы надеемся, что ты скажешь нам это.

Сестренки и Хенарос опять уселись, чтобы послушать то, что говорит мне Горда.

— Нам нужен руководитель, — продолжала она. — ты нагваль, но ты не руководитель.

— Нужно время, чтобы стать безупречным нагвалем, — сказал Паблито. — нагваль Хуан Матус говорил, что он и сам был ни рыба ни мясо в молодости, пока что-то не вытряхнуло его из его самодовольства.

— Я этому не верю, — закричала Лидия. — мне он этого никогда не говорил.

— Он говорил, что был большим растяпой, — добавила Горда тихим голосом.

— Нагваль рассказывал мне, что в молодости он был таким же неудачником, как и я, — сказал Паблито. — его бенефактор тоже говорил ему, чтобы он не ходил к пирамидам, но из-за этого он чуть ли не жил там, пока его не изгнала оттуда толпа призраков.

Очевидно никто из присутствующих не знал этого рассказа. Все встрепенулись.

— Я совсем об этом забыл, — объяснял Паблито. — я только что это вспомнил. Это получилось так же, как с Гордой. Однажды, когда нагваль сделался, наконец, бесформенным воином, злые фиксации тех воинов, которые совершали свои сновидения и свое неделание в этих пирамидах, последовали за ним. Они нашли его в тот момент, когда он работал в поле. Он рассказывал мне, что увидел руку, которая высовывалась из осыпавшейся земли в свежей борозде. Эта рука схватила его за штанину. Он подумал, что, видимо кого-то из рабочих, бывших с ним, засыпало. Он попытался его выкопать. Затем он понял, что копается в земляном гробу, в котором был погребен человек. Нагваль сказал, что человек этот был очень худ, темен и не имел волос. Нагваль поспешно пытался починить гроб. Он не хотел, чтобы это увидели рабочие, бывшие с ним, и не хотел причинить вред этому человеку, раскопав его против его воли. Он так усердно работал, что не заметил даже, как остальные рабочие собрались вокруг него. К тому времени, говорил нагваль, земляной гроб развалился, и темный человек вывалился на землю совершенно голый. Нагваль попытался помочь ему подняться и попросил людей дать ему руку. Они смеялись над ним. Они считали, что у него началась белая горячка от пьянства, потому что в поле не было ни человека, ни земляного гроба, ни вообще чего-либо подобного.

Нагваль говорил, что он был потрясен, но не смел рассказать об этом своему бенефактору. Но это не имело значения, так как ночью за ним явилась целая толпа призраков. Он пошел открыть дверь после того, как кто-то постучал, и в дом ворвалась куча голых людей с горящими желтыми глазами. Они бросили его на пол и навалились на него. Они переломали бы ему все кости, если бы не быстрые действия его бенефактора. Он видел призраков и выдернул нагваля в безопасное место в глубокую яму, которую он всегда держал наготове за домом. Он закопал там нагваля, в то время как призраки сновали вокруг, поджидая удобного случая.

Нагваль рассказал мне, что был тогда очень напуган, что даже после того, как призраки скрылись окончательно, он еще долгое время добровольно отправлялся по ночам спать в яму.

Паблито замолчал. Все, казалось, готовились разойтись.

Они нервно шевелились и меняли позы, как бы показывая, что устали от сидения.

Тогда я рассказал им, что у меня вызвало раздражение утверждение моего приятеля, что атланты пирамиды Тулы ходят по ночам. Я не оценил той глубины, на которой я принял все, чему меня учили дон Хуан и дон Хенаро. Я понял, что полностью отбросил суждения, даже несмотря на то, что моему уму было совершенно ясно, что возможность прогулок этих колоссальных каменных фигур не может даже входить в область хоть сколько-нибудь серьезного обсуждения.

Моя реакция была для меня сюрпризом.

Я подробно объяснил им, что моя идея хождения атлантов по ночам была ясным примером фиксации второго внимания. К такому заключению я пришел на основании следующего:

Во-первых, мы не являемся тем, чем нас заставляет считать наш здравый смысл. В действительности мы светящиеся существа, способные осознать свою светимость.

Во-вторых, как светящиеся существа, осознавшие свою светимость, мы способны раскрыть различные плоскости нашего осознания или нашего внимания, как это называл дон Хуан.

В-третьих, такое раскрытие может быть достигнуто сознательными усилиями, которые делаем мы сами, или же случайно, вследствие телесной травмы.

В-четвертых, было такое время, когда маги сознательно направляли различные стороны своего внимания на материальные объекты.

В-пятых, атланты, судя по их действию, внушающему благоговейный страх, были, должно быть, объектами фиксации магов прежнего времени.

Я сказал, что сторож, рассказавший мне и моему другу, раскрыл, несомненно, другую плоскость своего внимания. Он мог неосознанно, хотя бы на момент, стать восприемником проекций второго внимания древних магов. Тогда мне не казалось столь уж невероятным, что человек может зрительно воспринимать фиксацию тех магов.

Если эти маги были членами традиции дона Хуана и дона Хенаро, тогда они должны были быть безупречными практиками, и в этом случае не было бы никаких границ тому, что они могли выполнить при помощи фиксации своего второго внимания. Если они имели намерение, чтобы атланты ходили по ночам, тогда атланты станут ходить по ночам.

По мере того, как я говорил, три сестрички все более сердились на меня. Когда я кончил, Лидия обвинила меня в том, что я ничего не делаю, а только болтаю. Затем они поднялись и вышли, даже не попрощавшись.

Мужчины последовали за ними, но остановились в дверях и попрощались со мной за руку.

— Что-то неладно с этими женщинами, — сказал я.

— Нет, они просто устали от разговоров, — сказала Горда. — они ждут от тебя каких-нибудь действий.

— Как же тогда Хенарос не устали от разговоров? — спросил я ее.

— Они глупее женщин, — ответила она сухо.

— А что касается тебя, Горда? — спросил я. — ты тоже устала от разговоров?

— Я не знаю ничего про себя, — сказала она бесстрастно. — когда я с тобой, я не устаю, но когда я с сестренками, я устаю смертельно так же, как и они.

Я оставался с ними в течение еще нескольких дней, не отмеченных никакими событиями. Было совершенно ясно, что сестренки были враждебны ко мне. Хенарос просто терпели меня кое-как. Только Горде, казалось, было легко со мной. Я удивлялся, почему. Перед отъездом в лос-анжелес я спросил ее об этом.

— Не знаю, как это может быть, но я привыкла к тебе, — сказала она. Как будто мы с тобой вместе, а сестренки и Хенарос — это совсем другой мир.