Что такое структурализм? Вещи как «конфигурации дискурса».

Философский структурализм (постструктурализм), в общем, можно охарактеризовать, как перенесение методов структурной лингвистики Ф. Де Соссюра на другие феномены культуры и в целом на универсум (структуралисты рассматривают мир, как систему знаков, подобную языковой).

Рассматривая историю философии, можно увидеть, как человеческая мысль постепенно смещается

от понимания истины бытия как того, что человеку дается (свыше, или, так или иначе, в готовом виде[1]),

к пониманию истины бытия как того, что созидается в процессе человеческой деятельности (к пониманию человека как творца всех ценностей, конституирующего свой жизненный мир, изобретающего свой проект бытия).

Но на этом движение не заканчивается: следующим шагом философская рефлексия как бы проскальзывает сквозь человека[2], и находит нечто иное, что человека определяет. Но это уже оказывается не в коей мере не природа.

Этому иному, чем оказывается определен человек, не так-то просто дать однозначное имя. Мы можем назвать это культурой. Ведь под «культурой» мы, так или иначе, понимаем некую «вторую природу», нечто уже перелопаченное, измененное деятельностью человека (а «первая природа» всегда уже парадоксальным образом скрыта, недостижима как кантовская «вещь в себе»).

То, с чем человек сталкивается на опыте, есть результаты человеческой деятельности. Но проблема в том, что по отношению к каждому конкретному индивиду эта «вторая природа» оказывается чем-то, что всегда старше и сильнее его (ты приходишь в мир, а там уже все есть: все способы поступать, думать и даже чувствовать). Человеку, приходящему в мир, это мир предстоит в качестве огромного количества чужих деятельностей (уже закончившихся, завершенных).

Можно сказать так: классическая философия мыслит человека, противопоставляя его природе (пара понятий «человек» - «природа» является там основополагающей), а философия 20-го века (неклассическая философия) с которой мы сейчас имеем дело, мыслит человека в контексте противопоставления его чему-то иному, что мы можем назвать «культурой» (или, скажем, «социальным»).

Но чаще всего, это иное, от которого оказывается зависимым человеческое существование (и от чего оно пытается освободиться) собирается под именем «языка» (и это понятно: язык есть то, посредством чего осуществляется человеческая деятельность, но, по факту, этот «посредник» всегда является более чем посредником).

Философский структурализм, по сути дела, является «вывернутой наизнанку» феноменологией.

Гуссерль говорит о том, как сознание, воспринимая вещи, конституирует мир как сущий для меня (для субъекта). Разумеется, я делаю это не один, а, встречая (предполагая) других субъектов, я вместе с ними конституирую «наш общий язык» и объективный мир (то есть «мир, как мы его видим»).

Я вижу вещь, осмысливаю ее, могу сказать о ней, что она такое, при необходимости – записать. Последовательность, которую подразумевает Гуссерль, именно такая: 1) вижу, 2) мыслю, 3) говорю, 4) пишу.

И что может быть несомненней такой последовательности?

Но все же, если говорить, не о том, как (по идее) должен быть организован человеческий опыт, а о том, как он фактически организован, то последовательность будет обратной.

Так ли верно, что первоначальным и главным источником нашего знания о мире являются глаза, уши и прочие органы чувств? На самом деле, большую часть информации мы усваиваем из того, что нам говорят (родители, учителя, друзья), того, что мы услышали по телевизору и того, что мы прочитали. Изначально информация дана нам в «упакованном виде», виде неких готовых смысловых (языковых) конструктов.

И дальше, разумеется, у нас два пути: или «проглотить» все это, не разжевывая (некритически сделать своим мнением то, что сказали по телевизору, или прочитал в Интернете). Или же попытаться «переварить». Но в любом случае, изначально дана законченная смысловая конструкция, которую мы затем захотим или не захотим довести до очевидности, сделать своей (понять).

Да и если мы захотим понять, то – в высшей степени спорно, сможем ли мы увидеть вещь (или проблему), независимо от того языкового шаблона, посредством которого мы с ней первоначально познакомились. В высшей степени спорно, можно ли прийти к какому-то абсолютно непредвзятому «видению» вещей.

Когда человек только приходит в мир и учится видеть вещи (а вещи нужно учиться видеть: предмет – это некая целостность и ее нужно научиться выделять из потока чувственной информации), он учится этому одновременно с обучением языку. В детстве тебе мама сказала, что это – яблоко, и поэтому ты можешь видеть яблоко (возможность выделить именно эту предметность из потока опыта связана с возможностью ее назвать)[3]. С точки зрения структуралиста, невозможно вернуться «назад к вещам», как того требовал Гуссерль.

Очевидно, что если бы система языка была бы какой-то иной, мы бы видели иное. Очевидно, что носители разных языков будут видеть вещи несколько иначе[4], и что, если система языка меняется со временем (а она, очевидно, меняется), то меняется и человеческое мышление и наш способ видеть. То, как мы видим вещи (как мы их выделяем из потока опыта) и то, что мы принимаем в своих рассуждениях в качестве очевидного (в качестве аксиом, лежащих в основании наших рассуждений), - все это должно меняться от эпохи к эпохе.

Согласно излагаемой сейчас точке зрения, все это (то, что обусловливает наше видение и понимание до опыта, то, что Кант называл «априорными формами») все это живет в языке.

Итак, если основное новшество, вводимое феноменологией можно сформулировать так: не существует точки зрения, с которой было бы видно все, как оно есть на самом деле,

то основную идею структуралистской философии можно сформулировать так: не существует чистого видения, независимого от языка, от способа говорения о вещах.

Структуралист понимает вещи (любые предметности, с которыми имеет дело человек) как «конфигурации дискурса». Вещи, которые мы видим, производны от способов говорения о них. Тех способов, которые функционируют в данный момент в культуре. Эти способы меняются, и значит вещи исторически изменчивы.

[1] Платоновы «идеи», аристотелевы «формы», «субстанции» в понимании Декарта и других философов нового времени, «материя» как ее понимали Вольтер и Дидро, - возьмем ли мы «идеалистический» или «материалистический» вариант, - все равно, речь идет о том, что человеческому сознанию дано, предлежит в готовом виде.

[2] Мы уже видели это у Хайдеггера.

[3] В гуссерлевой феноменологии мы найдем осознание зависимости того, как мы видим от того, как мы это понимаем, но Гуссерль сознательно абстрагируется от связи того, как мы понимаем, с тем, как мы говорим. Если то, как мы мыслим, зависит от того, как мы говорим, то к «самим вещам» прийти невозможно.

[4] Проблема точности перевода – в принципе бесконечная проблема, носитель другого языка видит и мыслит иначе; и это будет тем больше заметно, чем больше мы удаляемся от простых предметностей, того, что можно пощупать, непосредственно ощутить.

Но даже на уровне, казалось бы, непосредственно воспринимаемого это уже сказывается. Например, в тюркских языках «зеленый» и «синий» обозначаются одним словом. Очевидно, они видят один цвет там, где мы видим два. Или, например, в русском языке «синий» и «голубой» - два различных основных цвета, в английском же, как и в большинстве языков мира – один (blue). В японском же, то, что мы назовем «зеленым» в одном случае будет называться тем же словом, что и «голубой», а в других случаях совсем другим словом.

_____________________________________________________________________________