Речь и письмо.

Возможность ускользнуть из под власти языка, или, по крайней мере, ее ослабить представители (пост-)структурализма связывают не с устной компонентой языка, а с письменной. Не с речью, а с письмом.

Нетрудно заметить, что писать сложнее, чем говорить. И, очевидно, эта трудность связана не только с усилием, необходимым для того, чтобы водить ручкой по бумаге.

Сказать, не подумав, легко, а когда мы пишем, мы, так или иначе, задумываемся (если, конечно, не писать под диктовку или не списывать с учебника), останавливаемся, перечитываем то, что написали (у нас есть такая возможность).

Конечно же, мы пользуемся тем же самым языком, теми же самыми шаблонами. Но мы в какой-то степени над ними поработали, приложили усилие, сместили их. Раздробили, внося в вечный и вездесущий поток речи, которую производит язык, свои паузы и остановки (пробелы, точки, запятые). Письмо (в отличие от речи, которая есть поток) сопряжено с паузами и остановками.

Далее: речь по сути своей есть высказывание напрямую. Она претендует на то, чтобы высказывать самую суть. И именно в этой ситуации язык нас в максимальной степени обманывает: мы высказываем сам язык (общие места) думая, что высказываем себя.

Речь изрекает. Письмо описывает. «Описание» есть хождение вокруг да около предмета, длинный путь, изобилующий зигзагами и отступлениями. Но, возможно, таким путем можно дойти туда, куда нельзя добраться прямым[1].

Барт, произнося вступительную речь при занятии им должности зав. каф. семиологии Колледж Де Франс, говорит о том, как он собирается бороться с властью языка: он заявляет, что собирается построить курс лекций (устную речь) по модели письма. Это будет своеобразное «письмо вслух», изобилующее описаниями и отступлениями. Он заявляет, что целью его преподавания будет не сообщение своим слушателям некоего знания (идей, которые у него имеются); целью такого (пост-)структуралистского преподавания будет создание некоего «поля письма», пространства, подобного игровому, в котором его слушатели(-читатели) могли бы продуцировать свои собственные смыслы.

[1] «До чего нельзя долететь, надо дойти хромая», - этой цитатой из «Makamen Hariri» поэта Рюккерта заканчивается фрейдовское «По ту сторону принципа удовольствия». Жак Деррида неоднократно цитирует эти слова, превращая их в нечто вроде девиза, они как нельзя лучше передают постструктуралистское понимание сущности письма.

_____________________________________________________________________________

Голос.

Речь осознается структуралистами как неподлинная в своей «естественности»: мы только полагаем, что, высказываясь, мы просто и естественно изрекаем внутреннюю суть. Что речь – живая (а все иные способы передачи информации мертвые, искусственные), божественный глас, доносящийся с небес или из глубин человеческой души. Голос, который несет истину.

Феномен голоса, - пишет, в частности Жак Деррида в работе «Голос и феномен», - является уникальным, можно сказать ключевым для понимания сущности человека и сущности того, что мы называем «духом».

Человек пользуется голосом, но при этом он не воспринимает его как некоего посредника (носителя). Голос изначально понимается нами как нечто абсолютно нематериальное, нечто абсолютно прозрачное для смысла. Поэтому речь (то, что производится голосом) не рассматривается нами как знаковая система (даже Соссюр оставил ей характеристики привилегированной знаковой системы).

Доверяя свое «послание» какому-либо иному носителю (бумаге, клавиатуре, полотну, кинопленке) мы рассматриваем его в качестве некоего материального носителя, вне нас находящегося (и поэтому – как то, что может исказить вложенный в него смысл). А, доверяя голосу, мы доверяем ему абсолютно.

Это, можно сказать, - базовая иллюзия, лежащая в основе нашей человечности: полагание нематериальности (то есть идеальности) голоса, вера в то, что мой голос предельно близок мне.

Я конституирую себя (как субъекта) посредством голоса. Я – это тот, кто говорит и в то же самое время может слышать собственную речь. Этим самым мгновение, в которое я ее слышу, конституируется как то же самое мгновение (как настоящее), а я, говорящий и слышащий речь, как тот же самый (то есть, собственно, я). Человеческая субъективность, как нечто простое и самому себе тождественное конституируется в ситуации речи (внутренней речи, когда я неслышно говорю сам с собой, это тоже речь).

Не то, чтобы Деррида спешит избавить нас от этой иллюзии нематериальности голоса (она фундаментальна). Просто он хочет показать, что речь, на самом деле, - это письмо, что голос является таким же посредником, как и прочие, он звучит в пространстве мира, он может потеряться или исказить. Что механизм установки человеческой субъективности оказывается на самом деле сложным механизмом, включающим опосредствования. А «естественное» и «непосредственное» - это то, что мы полагаем, во что верим (то есть иллюзия).

Именно в таком контексте снимается в (пост-)структурализме противоположность естественного и искусственно-механического: человек (его субъективность) не есть нечто естественное и простое.