ШЛИК (Schlick) Мориц (1882—1936, застрелен бывшим своим студентом психопатом на лестнице в зда­нии университета) — австрийский философ, физик и ло­гик.

ШЛИК(Schlick) Мориц (1882—1936, застрелен бывшим своим студентом психопатом на лестнице в зда­нии университета) — австрийский философ, физик и ло­гик. Диссертация по физике под руководством М.Планка (1904). Профессор в Ростоке и Киле (1911—1922), Вене (с 1922), в Калифорнийском университете (1931—1932), ведущий представитель раннего этапа логического пози­тивизма, основатель и председатель Венского кружка. Основные работы: "Пространство и время в современ­ной физике" (1917), "Всеобщая теория познания" (1918), "Вопросы этики" (1930), "Позитивизм и реализм" (1932), "Природа и культура" (1952) и др. В 1938 было издано собрание сочинений Ш. Неопозитивистская программа анализа знания, разработанная Ш. в фундаментальном труде "Всеобщая теория познания", претерпела впослед­ствии весьма своеобразную эволюцию: формально со­вершенствуясь, она значимо упростилась в своей англо­язычной версии. Свою философскую концепцию III. именовал "последовательным эмпиризмом", к кото-

рому он пришел, отказавшись (под влиянием Карнапа и Витгенштейна) от критического реализма. Отталкиваясь от исходного понимания "знания", Ш. обрисовал разно­образные практики употребления данного термина, а также проанализировал соответствующие им познава­тельные процедуры. Ш. основывается на понятии "чув­ственно данного" — чувственного переживания познаю­щей личности. Все научное знание, по Ш., — обобщение и уплотнение "чувственно данного", определение струк­турных отношений чувственного опыта, выявление по­вторяемости в нем порядка. С точки зрения Ш., между логикой и опытом нет никакого антагонизма; логик не только может быть одновременно эмпиристом, но дол­жен им быть, если хочет понять собственную деятель­ность. ("События, насчет которых мы теперь утвержда­ем, что они были две секунды назад, при дополнитель­ной проверке могут быть объявлены галлюцинацией, или вовсе не происходившими", — писал Ш.) Согласно Ш., проблема познания сущности бытия бессмысленна, ибо предмет философии — не искание истины, но "исследо­вание значения". При этом, — настаивал Ш., — проясне­ние значения не может иметь форму высказывания; "в метафизике же, — по мнению Ш., — имеют место лишь псевдопредложения — звучные, но совершенно бес­смысленные слова". Законы природы, с точки зрения Ш., формальные правила, определяемые синтаксисом то­го языка, на котором производится описание природы. Инвариантом самых различных познавательных практик Ш. полагал сопоставление имен и предметов, которое в науке реализуется в виде образования емких знаковых систем, выражающих многообразие предметных отно­шений. Ш. отрицательно относился к психологизму, ус­матривая, тем не менее (в отличие от Гуссерля), перспек­тивной основой общей теории познания не трансценден­тальную феноменологию, а общую теорию знаков. При­держиваясь концепции "понятийных функций", способ­ных реализовываться посредством слов, понятий и пред­ставлений, III. видел в качестве высшего способа их кон­ституирования — знаковую форму. Достоинствами зна­ковой трактовки понятий Ш. считал сопряженное с ней отсутствие необходимости в поисках "идеальных сущно­стей": процесс познания тем самым сводился к направля­емой динамике отношений между реально существую­щими вещами и материально репрезентируемыми знако­выми совокупностями. Не считая нужным акцентировать внимание на феноменологических программах, опираю­щихся на образные механизмы познания, Ш. отдавал предпочтение гильбертовской программе формализации геометрии, в границах которой недифинируемые ("оче­видные") положения замещаются формальными аксио­мами. Базисом наук Ш. предлагал считать не предложе­ния констатирующего, "протокольного" типа, а "конста-

тации" ("beobachtungssatze") — акты сознания познаю­щей личности в моменты времени, предшествующие окончательной фиксации "предложений протокольного характера". Так, III. подчеркивал: "А детерминирует В" означает только то, что В может быть высчитано на осно­вании А. Это, в свою очередь, означает, что существует некая общая формула, утверждающая, что В возникает во всех случаях, когда начальные условия А получают определенные значения, и, дополнительно устанавлива­ется некоторое конкретное значение для переменной вре­мени... Таким образом, термин "детерминировано" озна­чает то же самое, что и "предсказуемо" или "может быть предварительно рассчитано". Согласно Ш., "первона­чально под "протокольными предложениями" понима­лись, как это видно из самого наименования, те предло­жения, которые выражают факты абсолютно просто, без какого-либо их переделывания, изменения или добавле­ния к ним чего-либо еще, — факты, поиском которых за­нимается всякая наука и которые предшествуют всякому познанию и всякому суждению о мире. Бессмысленно го­ворить о недостоверных фактах. Только утверждения, только наши знания могут быть недостоверными. Поэто­му, если нам удается выразить факты в "протокольных предложениях", без какого-либо искажения, то они ста­нут, наверное, абсолютно несомненными отправными точками знания". Суждения, по Ш., также могут интер­претироваться как особый знак. Согласно Ш., в суждени­ях фиксируется не тождество, а связь предикатов (напри­мер, в суждении "снег белый и холодный" предикаты "белый" и "холодный" соединены; если понимать поня­тия как особые идеальные сущности — такое соединение неосуществимо). В таком контексте Ш. предлагал пере­осмыслить также и статус истины: считать ее "соответст­вием" знания о предмете с самим предметом, по Ш., весьма затруднительно, ибо представители эмпиризма видят ее как "отражение", а феноменологи — как "пере­живание очевидности". По мысли Ш., точнее говорить не о "соответствии", а об однозначном совпадении предме­тов и сопряженных с ними знаков. Поскольку такое "од­нозначное совпадение" суть формальное отношение (а не реальная связь), постольку познание есть "обозначение" (а не "отражение" или "переживание"). Ложность же суждений, с точки зрения Ш., установима в таком случае посредством использования критерия однозначности. (В рамках этого концепта Ш. снял сложный вопрос об "уд­воении" предмета на образ и оригинал.) Конструктивное преодоление "образной" модели организации знания позволило Ш. весьма логично описать природу аналити­ческих высказываний. По его мнению, из того, что в про­цедурах познания эти высказывания первичны по отно­шению именно к понятиям (а не к вещам или образам), органично вытекает следующее: аналитические сужде-

ния и конвенциональные определения суть системные, упорядочивающие правила, которые фундируют проце­дуры объединения признаков в понятия, понятий — в суждения, а суждений — в теорию. (Так называемые "ра­циональные истины", включая высказывания логики и математики, также имеют, согласно Ш., чисто аналитиче­ский характер: они суть тавтологии или схемы рассужде­ний, а не реальные знания о мире; они не дают возмож­ности проникнуть в неощущаемую реальность.) Пробле­му априорных синтетических высказываний Ш. полагал "псевдопроблемой", т.к. она, с его точки зрения, следует из гипотезы о тождестве познающего и познаваемого. III. акцентированно (в отличие от Бергсона и Гуссерля) раз­водит познание и его предмет: постижение "красного" у Ш. — это не "переживание", а сопоставление указанного цвета с другими цветами, установление соответствую­щих отношений и связей. Как и Гуссерль, Ш. полагал вы­сокоактуальной проблему преодоления дилеммы логизма и психологизма, категорически отвергая при этом проце­дуру наделения логического особой "бытийностью". В то же время Ш. был убежден в том, что "переживать" можно лишь "внутреннее", но отнюдь не внешнее; "вжи­вание" в вещи или понятия, по Ш., немыслимо. Теория "идеации" Гуссерля поэтому не казалась ему убедитель­ной. Ш. принимал идею феноменологов о том, что в представлении нечто является представляемым, а в вос­приятии — нечто воспринимается, но, согласно Ш., "пе­реживание" реальных и идеальных предметов в данном контексте неразводимо. Термин "интенциональность" ввиду этого оценивался Ш. как избыточный. В границах гуссерлианской схемы различения психологических пе­реживаний ("ноэзисы") и их идеальных инвариантов ("ноэмы") и сопряженной с ней трактовки познания как взаимодействия "ноэзисов" и "ноэм" (рассматривая зда­ние с различных дистанций и с разнообразных точек зре­ния, индивид убежден, что это все то же здание) Ш. по­лагал, что определенная некорректность психических восприятий не препятствует их роли носителей точных понятий. Угольник, как и психика человека, подчинен особым природным закономерностям, что вовсе не результируется для правил геометрии в зависимость от по­следних. Правила геометрии, арифметики, механики аб­солютно точны вне известной условности показаний приборов, измерительных инструментов и т.д. Ш. одним из первых сформулировал принцип верифицируемости (все истинно научное знание должно быть редуцировано к "чувственно данному", "значением выражения являет­ся метод его верификации"). Осмысление значения через его "сводимость к опыту" III. представлял так: "Для по­нимания высказывания мы должны обладать способнос­тью точно указывать те конкретные обстоятельства, при которых это высказывание было бы истинным, и те кон-

кретные обстоятельства, при которых оно было бы лож­ным. "Обстоятельства" означают данные опыта; стало быть, опыт определяет истинность и ложность высказы­ваний, опыт "верифицирует" высказывания, а потому критерием решения проблемы выступает ее сводимость к возможному опыту". Для Ш. "опыт" суть состояние моего сознания, изначально не данного как "мое", т.к. (ср. со схемой неокантианства) "я" само строится из опыта — лишь в процессе анализа обнаружимо, что это состояние сознания является исключительно моим. Тем самым, "верифицируемость опытом" сводима к верифи­цируемости ментальными состояниями, которые спосо­бен иметь я один. В итоге бессмысленно говорить о том, что кто-то иной может знать значение высказывания, ве­рифицированного моим опытом. Ш. пытался прояснить это так: "Каждый наблюдатель вносит свое содержание... тем самым присваивая символам уникальное значение, и он заполняет структуру содержанием так же, как ребенок раскрашивает рисунок, где нанесены только контуры". (Подобная трактовка содержания немедленно была оха­рактеризована коллегами Ш. по логическому позитивиз­му как "метафизическая".) Возможный логический алго­ритм осуществления процедуры верификации Ш. харак­теризовал так: для того, чтобы верифицировать сужде­ние А, необходимо вывести из него посредством истин­ных суждений А₁, А₂, А₃... А_к — последовательную це­почку суждений А₁, А₂, А₃... А_к. Последний член этой последовательности должен являться суждением типа "...в таком-то месте, в такое-то время, при таких-то об­стоятельствах переживается или наблюдается то-то". Со­гласно Ш., "наука делает предсказания, которые опыт проверяет. Ее существенной функцией является предска­зание. Она говорит, к примеру: "Если в такое-то и такое-то время вы посмотрите в телескоп, направленный туда-то и туда-то, вы увидете, что световая точка (звезда) пе­ресеклась с черной риской (перекрестием)". Допустим, что, выполняя эти инструкции, мы действительно стал­киваемся с предсказанным опытом. Это означает, что мы получаем предвиденную констатацию, мы высказываем ожидаемое суждение наблюдения, мы получаем тем са­мым ощущение свершения, особого удовлетворения... Когда предсказание подтверждено, цель науки достигну­та: радость познания есть радость верификации". (Хотя принцип верифицируемости был выдвинут как метод ус­тановления значения высказывания, в описании Ш. он трансформировался в метод определения слова. Спра­ведливости ради, отметим: сам Ш. рассматривал прин­цип верифицируемости в качестве трюизма, не сообща­ющего нам ничего принципиально нового.) Интересуясь не только вопросами философии науки, но также и про­блемами этики, Ш. разграничивал "переживание" и "по­знание", полагая, что познаваемые нами законы не могут

предписывать людям тот или иной порядок действий, а, следовательно, не ограничивают человеческую свободу. Детерминантами поведения индивида Ш. считал чувства желания или нежелания, в идеале же — которым, по Ш., выступает состояние игры — человек действует без при­нуждения, ощущая чувство подлинной радости.

A.A. Грицанов