ПРОТАГОР (480—410 до н.э.) — древнегреческий философ

ПРОТАГОР (480—410 до н.э.) — древнегреческий философ. П. — известнейший из софистов (называл се­бя "софистом и учителем людей"), один из основателей этой школы. Был близок к окружению Перикла. Сочине­ния П.: "Наука спора", "О первоначальном порядке ве­щей", "О государстве", "О добродетелях", "О сущем" и др. В 411 до н.э. был обвинен в атеизме и приговорен к смертной казни, книга "О богах" была сожжена. После помилования изгнан из Афин. П. приписывется авторст­во фразы: "О богах невозможно знать ни того, что они есть, ни того, что их нет, каковы они по виду; а причина тому, неясность вопроса и краткость человеческой жиз­ни". Главное положение философии П.: "Человек есть мера всех вещей — сущих в их бытии и несущих в их небытии". Невозможна всеобщезначимая истина. Вся­кое мнение, по П., истинно и всякая истина есть чье-то мнение. Для одного и того же человека никогда одно и то же не бывает истинным раз и навсегда, в различное время, ибо "тот же" человек становится другим челове­ком. В этом смысле, по мнению П., все относительно. Невозможно противопоставлять "человеческое" (осно­ванное на чувственном опыте) знание "божественному" (проникающему в скрытую сущность явлений). Не су­ществует, согласно П., никакой "сущности явлений", кроме собственно явлений. "П." — название одного из сочинений Платона, в котором речь идет о поучительно­сти добродетели и ее единстве.

A.A. Грицанов

"ПРОТИВ МЕТОДА" ("Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge", 1974) — программ­ное сочинение Фейерабенда, …

"ПРОТИВ МЕТОДА" ("Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge", 1974) — программ­ное сочинение Фейерабенда, в котором излагается его позиция эпистемологического анархизма. Работа посвя­щена Лакатосу и первоначально задумывалась как часть их совместного проекта, в рамках которого Лакатос дол­жен был отстаивать позиции критического рационализ­ма, а Фейерабенду отводилась роль его оппонента. Буду­чи опубликована уже после смерти Лакатоса, работа стала своеобразным итогом многолетней полемики Фейерабенда с рационалистическими версиями филосо­фии науки. После ее первой публикации в Лондоне, ра­бота многократно переиздавалась на разных языках. В русском переводе "Против методологического принуж­дения. Очерк анархистской теории познания" она выхо­дит в 1986. Центральной темой работы становится обос­нование принципа методологического анархизма как бо­лее соответствующего подлинной динамике научного

знания, лишь весьма отдаленно напоминающей после­довательное и четкое приближение к всеобъемлющей истине. В действительности история науки — это исто­рия проб, ошибок и заблуждений, она гораздо сложнее и интереснее, нежели ее последующие рационалистичес­кие реконструкции. Возможность ее кумулятивной ин­терпретации обеспечивается соответствующей научной идеологией, ориентированной на последовательную десубъективацию знания и преподнесение его эволюции в предзаданном контексте приближения к объективной истине. Из разнообразного исторического дискурса при этом вычленяются только те факты, которые работают на современный стандарт, а все конкретно-индивиду­альное и психологически-личностное отбрасывается как случайное и несущественное. Оформляющийся при этом образ науки наделяется характеристиками высше­го арбитра в вопросах познания, независимого от авто­ритетов веры или политики, мнения толпы или повет­рий моды. Подобная абсолютизация науки и ее методо­логии необходимо должна быть оспорена, поскольку, с одной стороны, глупо ограничивать себя отдельными эпистемологическими предписаниями, когда обраща­ешься к анализу неизвестных явлений. Возможно, их се­креты лучше раскрываются исходя из каких-либо аль­тернативных точек зрения. В любом случае, многообра­зие познавательных стратегий всегда более перспектив­но, чем их дефицит. С другой стороны, безусловное до­минирование науки в сферах познания, образования и культуры антигуманно по своей сути. Своими установ­ками на объективацию и стандартизацию знания наука пресекает гуманистический интерес к личности, инди­видуальности, загоняя человека в искусственные тиски всеобщих истин и штампов. Методологический анар­хизм, провозглашаемый Фейерабендом, выступает тем самым как способ преодоления консервативных и анти­гуманных традиций научной рациональности. Критикуя классиков анархистской идеологии, Фейерабенд упрека­ет их в непоследовательности позиций. Отвергнув со­циальные и политические ограничения, они не рискну­ли посягнуть на науку, понятую ими как царство разума и свободы. Реальная история анархизма в целом не от­личалась особой последовательностью, поскольку ее участники, чрезмерно радея о всеобщем счастье и бла­годенствии, сами выделялись пуританской самоотвер­женностью и серьезностью. Связывая свои позиции с анархизмом, Фейерабенд апеллирует лишь к наиболее устойчивому значению этого термина, предпочитая на­зывать себя "философским дадаистом". Оспаривая идею метода как наиболее правомерного и обязательного пра­вила научной деятельности, Фейерабенд указывает на то обстоятельство, что фактически все крупнейшие тео­рии и открытия возникали не благодаря, а вопреки су-

ществующим методам, выступая как исключение из правил, но не само правило. Сложившаяся практика обоснования необходимости научных методологий убеждает не столько силой аргументов, сколько пропа­гандистским воздействием образования и обучения. Процесс освоения научных знаний фактически воспро­изводит те же механизмы внушения и дрессуры, что и воспитание маленьких детей. Успех здесь обеспечивает­ся преимущественно повторением, но не аргументаци­ей, а авторитет правила есть лишь "каузальное следст­вие" полученного воспитания и уважения к учителю. Отсутствие четких методологических образцов конкре­тизируется также в невозможности четкого разделения идеи и действия. Считая, что "правильная идея" предва­ряет последующие процедуры открытия и обоснования, теоретики науки используют те же пропагандистские приемы подтасовки фактов. В реальной истории идеи и действия всегда взаимозависимы, где не только идея на­правляет действие, но и методологические процедуры корректируют идею, в своей окончательной редакции подчас весьма отличающейся от первоначальной. Тем самым у истоков всякой теоретической и методологиче­ской ясности находится содержательная путаница и экс­периментирование, а прогрессивность идей и правил осознается лишь постфактум. Не существует унифици­рованного рецепта научного открытия, в силу чего огра­ничивающие творчество методологические стандарты научной рациональности должны быть заменены новым анархистским принципом: "все дозволено" ("anything goes" — все сойдет, все подходит; в авторском немецком переводе "mach, was Du willst" — делай, что хочешь). Практическая реализация данного требования предпо­лагает легитимацию в научном дискурсе целого ряда принципов, противоречащих признанным канонам на­учности. Одним из центральных требований научного познания является необходимость согласования теорий с фактами и с существующей научной традицией. Отра­жая позицию эмпиризма и верификационизма, это тре­бование предполагает индуктивное надстраивание но­вых теорий над старыми в случае их подтверждения фактическим материалом. Альтернативой такому подхо­ду Фейерабенд выдвигает принцип контриндукции, ориентирующий исследователя на создание теорий, не­совместимых ни с традицией, ни с хорошо обоснован­ными фактами. Правомерность контриндукции доказы­вается им двумя основными линиями аргументации. Во-первых, критика тезиса о возможности создания альтер­натив только в ситуации возникновения новых фактов, противоречащих существующей теории, и необходимо­сти согласования новых версий интерпретации со ста­рыми. С его точки зрения, создание альтернативных те­орий должно сопровождать все периоды развития науч-

ного знания, поскольку сопоставление альтернатив поз­воляет наиболее убедительно продемонстрировать их достоинства и недостатки, как правило, незаметные при внутреннем анализе. Во-вторых, опровержение методо­логической установки индуктивизма на необходимость сопоставления новых теорий со сферой обоснованного фактического материала. По мнению Фейерабенда, аль­тернативы достаточно легко надстраиваются над факта­ми, поскольку ни одна из них не в состоянии объяснить всего комплекса фактического материала и может пре­тендовать на интерпретацию лишь отдельного фрагмен­та действительности. Роль контриндукции при сопос­тавлении теории с фактами возрастает в связи с непре­менной концептуальной нагруженностью любых дан­ных наблюдения, исходной предпосылочностью позна­ния, "предрассудки" которого обнаруживаются лишь благодаря внешней оценке. В этой ситуации альтерна­тивный стандарт также задает не только образы иного мира, но и помогает понять границы и возможности собственной реальности, а последовательное проведе­ние принципа анархизма склоняет к мысли об условно­сти и относительности всякой претензии на окончатель­ную истину. Тезисы эмпиризма о совместимости (con­sistency) теории и, соответственно, об избыточности альтернатив исходя из соображений экономии едва ли приближают человечество к истине. При сравнении двух теорий, по-разному интерпретирующих один и тот же набор фактов, преимущество имеет более старая и известная, но не обязательно лучшая. Согласно бытую­щей точке зрения, заслуженная и авторитетная концеп­ция будет сохранять свой привилегированный статус в науке до тех пор, пока не возникнут противоречащие ей факты, которые, в свою очередь, оправдывают появле­ние альтернативных гипотез. Парадокс эмпиризма за­ключается, однако, в том, что новые факты не могут воз­никнуть без новых идей и альтернативного мировоззре­ния. Эффективность теории обеспечивается за счет су­жения эмпирического материала и игнорирования тех феноменов, которые она не в состоянии объяснить. Жи­вая связь с действительностью постепенно утрачивает­ся, и теория начинает работать лишь на последователь­ное достраивание своей искусственной модели мира, сознательно очищаемой от противоречащих ей фактов и явлений. Будучи усилена структурами государства и об­разования, теория постепенно превращается в форму идеологии, успех и стабильность которой выступают как результат конформизма, но не декларируемой согла­сованности с действительностью. При отсутствии аль­тернатив теория превращается в разновидность мифа, целенаправленно культивируемого своими "священни­ками и нобелевскими лауреатами", и базирующегося скорее на ловком обмане, чем на беспристрастной исти-

не. Прогресс науки нуждается не столько в единстве мнений, сколько в пролиферации самых разнообразных версий и идей. Термин "пролиферация" почерпнут Фейерабендом из биологии, где он обозначает процесс спон­танного, неконтролируемого размножения. Принцип пролиферации конкретизирует эпистемологический анархизм, ориентируя науку на постоянное продуциро­вание конкурирующих друг с другом альтернативных гипотез и теорий. При этом в системе научного знания правомерны любые позиции, какими бы устаревшими и абсурдными они не казались. Идея должна соотносить­ся только с идеей, в силу чего аргументация посредст­вом апелляции к фактам изначально не корректна. При этом ни одна идея не заслуживает того, чтобы быть от­правленной на свалку истории, поскольку ее эвристиче­ский потенциал всегда может быть востребован в кон­тексте возникновения альтернативных теорий и мето­дов. В качестве примеров подобного ренессанса забы­тых идей могут служить пифагорейский гелиоцентризм, китайская медицина, атомизм. История науки неодно­кратно превращала миф в теорию и теорию в миф, в си­лу чего пролиферация, ведущая к конкуренции альтер­нативных концептуальных моделей, оказывается мето­дологически более предпочти тельной, нежели кумулятивистский принцип соответствия. Возвращаясь к тези­су индуктивизма о необходимости соответствия теорий фактам, Фейерабенд указывает на проблематичность этой идеи, реализующейся всегда лишь с известной до­лей приближения и аппроксимации. Говоря о непремен­ном существовании группы фактов, не согласующихся с заданными теоретическими принципами, Фейерабенд обращает внимание на неизбежное присутствие в рам­ках любой теоретической конструкции ad hoc гипотез, призванных обосновать возможную степень количест­венной ошибки или качественное расхождение теории с очевидно наблюдаемыми фактами. Принцип соответст­вия, выступающий как канон научной деятельности, тем самым изначально вступает в противоречие с ее реаль­ной практикой. Гипотезы ad hoc указывают на невоз­можность корректного согласования теории с фактами, при этом, если следовать необходимому в данной ситуа­ции требованию фальсификации, то придется отказать­ся от всех теорий как несостоятельных. Беспристраст­ная и объективная интерпретация фактического матери­ала представляется в целом едва ли возможной. В исто­рии науки не существует "голых фактов", а все данные наблюдения изначально теоретически нагружены. В ми­ровоззрении ученого рационализированные теоретичес­ки установки переплетаются с комплексом неосознавае­мых метафизических и историко-культурных предрас­судков, влияющих не только на идеи, но и на язык на­блюдения, и на сам опыт наблюдения. Невозможность

реального разведения чувственного ощущения и его ре­презентации в языке порождает феномен "естественной интерпретации", в рамках которой идеологическая анга­жированность человеческого опыта нивелируется и ис­следователь оперирует фактами как наиболее объектив­ными аргументами. При этом несовместимость факта с теорией подчас может быть обусловлена не столько не­корректностью теории, сколько теоретической испор­ченностью самого факта, его "заидеологизированностью". Реальным выходом из этой ситуации является за­мена одной естественной интерпретации на другую, что предполагает одновременное введение нового языка на­блюдения и, соответственно, нового опыта восприятия. Процесс этот возможен лишь при наличии альтернатив­ной идеи, позволяющей взглянуть на мир под другим уг­лом зрения. Альтернатива при этом выступает не столь­ко в роли серьезного оппонента проповедуемой боль­шинством теории, сколько в функции катализатора вну­тренних противоречий. Формы ее первоначальной ре­презентации могут маскироваться как гипотезы, созда­ющие иллюзию некоторого конформистского синтеза, однако в действительности реализующие уже новую па­радигму исследования. В качестве примера создания по­добной альтернативной версии интерпретации и языка наблюдения Фейерабенд рассматривает конкретные ша­ги и процедуры доказательства Галилеем коперниканской теории. Идеи гелиоцентризма противоречили оче­видным данным наблюдения, свидетельствующим в пользу неподвижности Земли, и аристотелевской кос­мологии, органично увязывавшей все формы природ­ных взаимодействий, в том числе и сенсорный опыт че­ловека, в единую модель движения. Эта модель базиро­валась на естественном доверии к человеческому вос­приятию, поскольку последнее представляло собой адекватное воспроизведение реальной формы видимого объекта. Сущность движения, по Аристотелю, состоит в переходе формы от действующего к испытывающему воздействие, в процессе чего объект приобретает свой­ства взаимодействующего с ним объекта. Тем самым под единое теоретическое обоснование подводились он­тологические и гносеологические характеристики чело­века и Универсума. Первоначальный шаг Галилея в дис­куссии с аристотеликами был продиктован стремлением обосновать возможность иных естественных интерпре­таций за счет указания на относительность человеческо­го восприятия движения и покоя. Обоснование этого принципа идет у него не только через апелляцию к на­блюдаемым фактам их взаимозависимости, но и через отсылку к известным со времен Парменида и Платона логическим парадоксам движения. Теоретическая ин­терпретация, обосновывающая новый язык наблюдения, здесь фигурирует в форме анамнесиса, знакомого, и в

силу этого приемлемого, но забытого знания. Новая ин­терпретация движения при этом вводится как гипотеза ad hoc, указывающая на возможность различного виде­ния движения относительно конкретного и всеобщего, земного и небесного. В свою очередь, оформление но­вой теоретической позиции и языка наблюдения позво­ляет Галилею предлагать и новые методологические приемы, связанные с использованием телескопа для на­блюдения за небесными светилами. Телескоп при этом стал тем фактором, который трансформировал сущест­вовавший сенсорный опыт, покоящийся на абсолютном доверии к данным наблюдения, и утвердил идеологию инструментального познания, обеспечивающего макси­мальный эффект за счет искусственного сужения и пре­образования эмпирической сферы исследования. При­мер с Галилеем показывает, что новая концептуальная модель в совокупности таких ее элементов, как сенсор­ный опыт, язык наблюдения, теоретические обоснова­ния и методологические правила, создается практичес­ки из ничего, в ситуации несомненной убедительности птолемеевской космологии. Своим успехам она обязана пропагандистской ловкости Галилея, умело спекулиро­вавшего как на оригинальном соединении античных ав­торитетов и визуальных парадоксов движения, так и на идеологических лозунгах эпохи, порывавшей со всем средневековым и аристотелевским. Свое подлинное обоснование коперниканская теория получила гораздо позднее, после того, как были созданы соответствую­щие вспомогательные дисциплины типа оптики, физио­логии восприятия и т.п. Однако вес и авторитет в науке она приобрела благодаря Галилею, который, поверив в весьма неубедительную для своего времени идею, сумел по-новому взглянуть на очевидные для всех факты. Про­цесс утверждения коперниканской теории в науке 17 в. тем самым детерминируется не столько приоритетами истины, сколько комплексом совершенно алогичных об­стоятельств (пропаганда, гипотезы ad hoc, апелляции к забытым авторитетам и т.п.). Победа разума оборачива­ется его забвением на определенном временном проме­жутке, и в конечном итоге Птолемей был побежден лишь после того, как был искусственно создан новый тип рациональности. При этом аналогичные ситуации неоднократно воспроизводились в динамике науки, со­провождая практически все значительные теории и от­крытия. На основании анализа галилеевского опыта ар­гументации Фейерабенд делает вывод об отсутствии в истории науки каких-либо четких разграничений между постулируемыми в методологической традиции контек­стами открытия и оправдания (обоснования). Согласно позитивистской философии науки, ситуация открытия новых истин иррациональна и не подлежит возможной теоретической экспликации и унификации, в то время

как процесс доказательства и апробации новых идей должен подчиняться существующим научным стандар­там и логике. Спектр аргументации, использованный Галилеем, перечеркивает эту посылку и свидетельству­ет об иррациональности не только научного открытия, но и реальной практики его обоснования. Разведение этих моментов представляется Фейерабенду неправо­мерным и в силу неизбежной зависимости идеи от соот­несенных с ней методологических процедур, сущест­венно корректирующих теоретическую позицию учено­го при переходе от одной эмпирической сферы исследо­вания к другой. Теория и опыт существуют всегда в не­разрывной целостности, где теория полагает определен­ный опыт, а опыт возможен лишь в его непосредствен­ной зависимости от соответствующего теоретического контекста. Апелляция к Галилею помогает Фейерабенду в развенчании еще одной популярной идеи кумулятивистской методологии, связанной с представлением о некоторой "вневременности" истины, ее независимости от проповедующих ее людей и сопутствующих ей исто­рических событий. В рамках такого подхода история на­уки изначально сглаживается, наличие возможной поле­мики между альтернативными точками зрения не при­нимается в расчет, а путь к истине выглядит как после­довательное надстраивание новых идей над старыми. В противовес этой позиции Фейерабенд предлагает рас­сматривать науку, исходя из закона неравномерности ее развития, понимаемого им как конкретизация ленин­ской идеи о неравномерности исторического развития. В научном дискурсе, так же как и в культуре в целом, всегда переплетаются самые разнородные идеи, начиная от уходящих в глубокую древность верований и закан­чивая предвосхищением будущих открытий. Их поле­мика и конфликт подчас создают предпосылки для уси­ления "слабого звена", как было в случае с коперниканством, которое, посредством хорошо организованной пропагандистской кампании, вдруг становится наиболее передовым и правильным. Неожиданность успеха новой теории при проверке оказывается не столь уж случай­ной и внезапной. Ее победа обеспечивается искусной реанимацией идей, как правило, представленных в куль­турном пространстве, однако не воспринимаемых все­рьез на фоне признанных научных стандартов и автори­тетов. Нередкие исторические метаморфозы, воскреша­ющие к жизни признанные когда-либо и кем-либо аб­сурдными версии, убеждают исследователя в правомер­ности еще одной методологической установки, полу­чившей у Фейерабенда название "принцип упорства". Ученый необходимо должен придерживаться принятой позиции, какой бы невероятной и неубедительной она ни казалась. В конечном итоге дозволено все, и победа определенной альтернативы выступает как результат в

большей степени настойчивости и мастерства ее адеп­тов, но не желаемого успеха в объяснении и предсказа­нии фактов. Полемизируя с Лакатосом по поводу право­мерности серьезного отношения к научным стандартом, Фейерабенд опять возвращается к идеям эпистемологи­ческого анархизма и дадаизма, считая, что пролифера­ция стандартов и мнений всегда работает в пользу про­гресса и гуманизма. При этом дадаист отличается изна­чальным снисходительно-ироничным отношением к любым всеобщим правилам, в особенности тем, кото­рые возлагают на себя миссию высшей инстанции в оп­ределении истины. Дадаист защищает всегда позицию слабого, находящегося в оппозиции, будучи готов кри­тиковать даже собственную программу, если она вдруг станет доминирующей идеологией научного дискурса. Его позиция напоминает поведение "двойного агента", работающего на разные стороны, поскольку основным своим кредо он считает беспредпосылочность и вред­ность идеологического закрепления унифицированных авторитетов "Истины", "Долга", "Справедливости" и т.п. Вместе с тем критическое отношение к общеприз­нанному знанию дадаиста существенно отличается от попперовского принципа фальсификационизма. В соот­ветствии с последним теория должна быть отброшена, если она не в состоянии справиться с возникшей про­блемой и вынуждена прибегать к искусственным улов­кам типа ad hoc гипотезы. При этом проблема появляет­ся в ситуации нарушения ожидаемых фактов, вытекаю­щих из существующих теоретических интерпретаций. Несоответствие теории и фактов заставляет исследова­телей создавать новую теорию для решения уже очер­ченной в прежней концептуальной матрице задачи, од­новременно воспроизводя в своем содержании те теоре­тические идеи и правила, которые хорошо зарекомендо­вали себя в прошлом. Новая теория в равной степени должна быть подвергнута критике, и если она ее выдер­живает, то может претендовать на статус адекватного знания, в обратном случае процесс начинает воспроиз­водиться по-новому. Критический рационализм Поппера тем самым основывается на возможности интеграции старых теорий в новые, поскольку и те, и другие ориен­тированы на описание примерно одной и той же группы фактов, но отличаются объемом эксплицируемого эмпи­рического материала. Новая теория оказывается более прогрессивной, поскольку включает в свое содержание большее количество анализируемых фрагментов дейст­вительности. Сохраняя в своем контексте "истинные" идеи и факты предыдущих знаний, теории оказываются взаимно соизмеримыми, что и обеспечивает возмож­ность их беспристрастной оценки и критики. Полемика с Поппером строится Фейерабендом на основании кон­траргумента о несоизмеримости теорий. Каждая из них

базируется не только на различных идеях, но и на собст­венном фактическом материале, языке наблюдения и опыте восприятия. Новая теория, как правило, просто отбрасывает старые проблемы как несущественные или псевдонаучные, конкретизируя себя в изначально иных направлениях исследования. Игравшие существенную роль рассуждения прошлых эпох о характеристиках опоры, на которой покоится Земля, о весе флогистона и свойствах эфира, об абсолютной скорости Земли и т.п., в последующей истории науки вызывают не более, чем усмешку. При этом сам ход попперовского рассуждения о проблеме, свидетельствующей о несоответствии тео­рии и факта, что предваряет необходимость возникнове­ния новых версий интерпретации, кажется Фейерабенду несколько натянутым. Факты изначально предзаданы соответствующим теоретическим контекстом, и проти­воречие здесь едва ли возникнет, поскольку замечается лишь то, что работает на нужный научный стандарт. Од­новременно, реальная логика науки идет не столько че­рез расширение эмпирической сферы исследование, сколько через ее сужение. Галилей, в отличие от Арис­тотеля, не претендовал на объяснение всех форм изме­нений, но обращался лишь к анализу механических дви­жений. И наконец, требование отбрасывать теорию в случае ее успешной критики как неадекватно объясняю­щей всю известную область фактического материала, приведет к необходимости отказа от всех существую­щих научных моделей, поскольку ни одна из них не мо­жет претендовать на согласование со всеми фактами. Тезис о несоизмеримости теорий подкрепляется Фейерабендом неожиданными реминисценциями в исследо­вательские традиции антропологии, философии мифа и языкознания. Специально обращаясь к анализу архаиче­ского типа мышления, на примерах древнегреческого эпоса и керамической живописи он показывает сущест­вование здесь изначально иной идеологии, вмещающей в себя как необходимые теоретические обоснования, так и соответствующий им визуальный опыт видения и вос­производства мира. Будучи связан с магической практи­кой, с комплексом обязательных табу, защищающих его от внешних оценок и критики, миф фактически пред­ставляет такую же содержательно согласованную и иде­ологически пропагандируемую конструкцию, что и со­временная наука. Основное отличие между ними лишь в сфере толерантности к другим формам культурного творчества. Отталкиваясь от идеи аддитивного устройст­ва космоса и человеческого бытия, миф оказывается бо­лее терпимым по отношению к альтернативным верова­ниям, чем современная наука. Тем самым претензии со­временной науки на исключительные привилегии в об­щественной жизни оказываются более чем сомнитель­ными. По своим характеристикам она выступает мифом

20 в., однако отличается гораздо большей агрессивнос­тью в отношении иных форм культурного творчества, нежели любая идеологема прошлого. Пафос научного убеждения соединен сегодня с силой государства, обес­печивающего обильное финансирование научных разра­боток, что неизбежно ущемляет интересы альтернатив­ных способов освоения действительности. При этом, выступая основой государственной политики образова­ния, наука изначально закрепляет нужный ей способ мировосприятия, формируя снисходительное отноше­ние к несовпадающим с ее стандартами моделям мира. Подобные привилегии научного дискурса должны быть, по мнению Фейерабенда, отменены как не согласующи­еся с принципами демократии и гуманизма. Наука долж­на быть отделена от государства, так же как отделены от него церковь, миф, искусство, народная медицина и т.п. Предваряя возможные возражения об особой полезнос­ти науки для развития техники и производства, Фейерабенд указывает на возможное существование аналогич­ных проекций в рамках иных форм культуры, не реали­зовавших пока еще свой потенциал должным образом. При этом сам факт отделения науки от государства сов­сем не обязательно предполагает гибель науки, посколь­ку, с его точки зрения, всегда найдутся чудаки, готовые заниматься научными изысканиями не ради денег, но ра­ди высоких идеалов истины. Реализация данного требо­вания создаст лишь одинаковые условия для "честной игры", в рамках которой каждый сможет найти свою особую нишу существования и выбрать собственный стиль жизни и мышления. Работа Фейерабенда стала за­метным скандалом в постпозитивистской философии и методологии науки, что в какой-то мере оправдало воз­лагаемые на нее надежды автора. Сочинение изначально было ориентировано на некий эпатаж общественного мнения, обеспечивающий шумный успех и заставляю­щий прислушиваться к высказанной позиции. Вызвав нарекания со стороны практически всех известных представителей современной философии науки, обви­нявших Фейерабенда в релятивизме и утопизме его эпи­стемологического анархизма, работа, тем не менее, ока­зала существенное влияние на оформление теоретичес­ких позиций целого ряда лидеров постмодернистского дискурса (Рорти, Ф.Джеймисона и др.).

Е.В. Хомич