Древнерусская субцивилизация

К моменту приобщения Руси к Восточнохристианскому миру славянство уже прошло длительный и сложный путь социокультурного развития. Поэтому вкратце, опираясь на уже опубликованные исследования, посвященные этой проблеме, остановимся на предыстории Руси.

Как уже отмечалось, консолидация праславянской общности протекала в течение III—II тыс. до н. э. на обширных пространствах между Днепровским Левобережьем и Вислой южнее полосы Полесских болот в преимущественно лесостепной зоне на север от Карпат и степей Северного Причерноморья. Сутью этого длительного процесса была постепенная индоевропеизация более древ­них местных земледельческо-скотоводческих групп. К концу II тыс. до н. э. завершается выделение из аморфной балто-славянской общности племен соб­ственно праславянской группы в пределах очерченных территорий, с ее веду­щими центрами в лесостепном Днепровско-Днестровском междуречье.

Сочетание разнообразных внутренних и внешних факторов, среди кото­рых в первую очередь следует назвать переход к железному веку, давление кочевников, стимулировавшее консолидацию на межплеменном уровне, и ус­тановление контактов с греками-колонистами, обосновавшимися в Днепров-Византийско-восточнохристианский мир средневековья 459

ско-Бугском лимане, определило выход лесостепного, преимущественно сред-неднепровского славянства на рубежи раннегосударственных отношений в те­чение второй четверти I тыс. до н. э. Однако данный процесс осложнялся фак­том включения лесостепного праславянского ареала в социокультурную систе­му Скифского мира, где доминирующая в политическом отношении роль при­надлежала ираноязычным кочевникам.

В сложившейся ситуации констатируем известное противоречие (в чем-то вообще характерное для всей последующей истории славянства Восточной Европы) между тенденциями развития экономической и политической сфер. На уровне хозяйственной деятельности индивидуализация производства здесь зашла уже достаточно далеко, как и во всей среднеевропейской полосе того времени от Атлантики до Предкавказья. В социально-экономическом отноше­нии праславянство органически входило в семью древнеевропейских обществ средней полосы Европы, непосредственно примыкающей к античному Средне-земноморью, и в этом плане было ближе к фракийцам, иллирийцам, кельтам или синдам, местам, колхам, чем, скажем, прабалтам или прагерманцам того времени (которые не имели прямых сношений с древними греками).

Однако политические органы власти и управления неизменно усиливали свой гнет, что усугублялось фактом доминирования скифов-кочевников над земледель­ческими праславянскими социумами, знать которых ориентировалась на жизнен­ные и культурные стандарты аристократии номадов. Лесостепное праславянство весьма рано, уже с VII в. до н. э., оказалось в мощном силовом поле преимуще­ственно кочевнических ираноязычных народов, непосредственно связанных как с ближайшими к ним номадами более восточных регионов Евразийских степей (вплоть до "красных ди" Монголии и Северного Китая), так и с могущественными ближневосточно-закавказскими и среднеазиатскими державами того времени.

Сказанное определило уже в то далекое время раннежелезного века диле­му "европейской" и "евразийской" идентичности славянства Восточной Евро­пы, не разрешенную до наших дней. По своей внутренней природе праславян-ское общество было, так сказать, "европейским", в такой же степени, как и современные ему кельтское или фракийское. Как и последние, оно восприни­мало стимулирующие его развитие античные импульсы, особенно ощутимые в первые века н. э., когда границы Римской империи пролегли Карпатами и выш­ли к низовьям Днестра и Днепра. _f

Однако нахождение праславян и древних славян на рубеже с Великой Сте­пью, в случае создания там могущественных кочевых империй (от Великой Скифии до Золотой Орды), способствовало их (как и прочих оседдоземледель-ческих евразийских этносов степного порубежья от Паннонии до Маньчжу­рии) подчинению правящим домам воинственных номадов. Последние же в общественно-политическом отношении были ориентированы на нормы деспо­тических великих держав древнего и средневекового Востока, что прямо или косвенно, в большей (Московское царство) или меньшей степени передавалось и восточноевропейскому славянству, вступая в противоречие с его изначаль­ными хозяйственно-социокультурными интенциями.

Усиление скифского гнета в V—IV вв. до н. э., а позднее сарматские втор­жения способствовали оттоку населения в менее обжитые, но зато более безо­пасные лесные районы. Такой процесс привел к образованию в позднеантич-ное время в пределах славянского региона двух крупных этнокультурных мае-460 Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

сивов: среднеднепровско-прикарпатского, преимущественно лесостепного, и лесного, сперва в бассейнах Припяти, Верхнего Днепра и Десны, а затем и на более широких пространствах — в верховьях Оки и Волги, на Волхове и Запад­ной Двине. Возможно, уже к этим временам относится формирование тех фо­нетических особенностей, которые позволяют объединять в две группы, с од­ной стороны, украинский, чешский, словацкий и балканские славянские язы­ки, а с другой — русский, белорусский и польский (при том что, как известно, по другим критериям выделяются три группы славянских языков: восточная, южная и западная, оформившиеся в своей основе к рубежу I—II тысячелетий).

В течение первых трех четвертей I тыс. средиеднепровско-прикарпатский массив был втянут в бурные исторические процессы, связанные с такими со­бытиями, как сарматский прорыв в Среднее Подунавье, римская экспансия в Карпатском ареале, переселение из Прибалтики на юг готов, расколовшее этот массив на прикарпатский (склавенский) и среднеднепровский (антско-полян-ский) блоки, создание готами раннеполитического объединения в Северном Причерноморье и их выступление против антов и пр. За этим следует уже собственно Великое переселение народов: миграции из глубин Евразийских степей гуннов, булган, авар и иных тюркоязычных этносов, сочетавшиеся с крахом Западно-Римской империи и возвышением Византии, которая, как от­мечалось, в VI—VII вв. сама становится объектом славянской агрессии, привед­шей к быстрой славянизации Балкан.

Эти и другие, о которых приходилось писать ранее, обстоятельства создавали ситуацию хронической незавершенности процесса становления основ местной цивилизации в славянской среде юга Восточной Европы. В отличие от лесных k групп славян, в Среднем Поднепровье объективные предпосылки становления . собственного раннегосударственного образования в целом сложились уже в ран- * нежелезном веке, тем более в первые века н. э. Однако внешние обстоятельства, І прежде всего экспансия кочевых народов, постоянно срывали его завершение.

Временные успехи на этом пути, относящиеся к периодам господства и посте­пенной славянизации роксолан в Среднем Поднепровье в I—II вв., социально-экономическому подъему времен Черняховской культуры III—IV вв., консолида- І ции и активизации антско-полянской конфедерации в конце V — середине VI вв., сложения военно-политического союза "Русская Земля" в Среднем Поднепровье к VII в. обрывались насилием извне: готская миграция II—III вв. и последующая антско-готская война конца IV в., разгром антов аварами в третьей четверти VI в. и Среднеднепровской Руси хазаро-алано-булгарами в середине VIII в.

И только после этого, в условиях определенной стабилизации ситуации в оказавшейся под властью хазар южной половине Восточной Европы, появив­шиеся к рубежу VIII—IX в. ростки собственной государственности смогли в достаточной степени развиться, породив феномен Киевской Руси Аскольда и первых Рюриковичей.

При этом чрезвычайно медленным, но не обрывавшимся внешними силами характером отличалось развитие лесных групп славян Восточной Европы. Низ­кое плодородие подзолистых почв лесной полосы, низкая плотность населения, не стимулируемого к сплочению внешней угрозой и не принуждаемого к ин­тенсификации труда широкими возможностями ведения экстенсивных форм хозяйства, отсутствие стимулирующих прогресс связей с цивилизационными центрами — все это определяло застойный характер обществ лесных "пле-Византийско-восточнохристианский мир средневековья 461

мен", таких как дреговичи, кривичи, радимичи, вятичи, ильменские словене, а в известной степени, и обитавших на порубежье лесной и лесостепной зон сиверян, древлян и волынян.

В IX в. среднеднепровское славянское государство со столицей в Киеве начинает быстро укрепляться и заявляет о себе дерзкими грабительскими по­ходами в Причерноморье и бассейне Каспия, становясь известным во всем средневековом мире.

Вопрос о приобщении Киевской Руси к системе Восточнохристианского мира, благодаря исследованиям М.Ю. Брайчевского, в последнее время полу­чил принципиально новое освещение, общий ход связанных с этим событий IX—XI вв. восстанавливается достаточно четко. Князь Аскольд (Осколт), орга­низовавший поход (несколько походов?) на Константинополь и принявший крещение (что следует из сообщений организатора этого акта патриарха Фо-тия и других источников), сыграл в этом процессе ключевую роль.

Со времени правления Аскольда в Киеве уже была своя христианская общи­на с Церквями, среди которых известна соборная — Ильинская. Во главе киев­ских христиан стоял местный епископ. В городе велась литературная работа (с появления "Летописи Аскольда"), поддерживались регулярные церковно-куль-турные связи с Константинополем и христианскими общинами Крыма и Балкан.

Варяжская династия Рюриковичей, представленная сперва Олегом и Игорем, утвердилась в Киеве в конце IX в. на волне языческой реакции, однако в глазах цивилизованного мира Русь официально уже считалась крещеной. В течение X в. Киевская Русь развивается в мощное государство, занимающее одно из ведущих мест в средневековом мире. Ольга, вдова Игоря, приняв крещение, поддерживала тесные контакты с Византией и Германией, а ее сын Святослав сокрушил главного соперника Руси в Восточной Европе — Хазарский каганат. Из разгоревшейся после гибели Святослава борьбе за власть победителем вы­шел Владимир. Сперва он опирался на языческие круги, однако, утвердившись в Киеве, должен был сам принять крещение и обратить в христианство всю Русь.

Со вступления на престол Владимира Святославича начинается блестящий полуторасотлетний период в истории Древнерусского государства, ставшего к концу X в. органической составной частью Восточнохристианской цивилиза­ции, возглавлявшейся в ту пору Византией с ее богатой, опирающейся на ан­тичное наследие и библейскую традицию христианской культурой.

В отличие от, скажем, Японии, Вьетнама, Кореи, Маньчжурии, с одной сто­роны, или раннеклассовых обществ Западного и Центрального Судана — с другой, выходившая на цивилизационный уровень развития Русь изначально оказалась в ситуации выбора своих культурных ориентиров, а значит, и вклю­чения в одну из уже сложившихся цивилизационных систем. Как в обобщен­ном виде передано в летописном сказании о "выборе веры" князем Владими­ром Святославичем, альтернативами были Мусульманский, Восточнохристиан-ский и Западнохристианский миры, а также квазицивилизационная иудейская система в виде ее хазарской филиации.

Окончательная победа Восточнохристианской традиции на Руси к концу X в. была, в сущности, предрешена всем предшествующим развитием среднеднеп-ровского славянства — о чем и свидетельствует факт крещения Владимира, ко­торый, разочаровавшись в сперва насаждавшемся им самим язычестве, субъек­тивно готов был и на принятие ислама. Однако сам факт пребывания Руси на462____________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

стыке силовых полей нескольких цивилизационных систем (даже при том что у одной из них было заведомо больше шансов восторжествовать) делает условия ее становления как субцивилизационной системы уникальными.

В мировой истории мы находим не так уж много примеров, когда выход некоей этносоциальной общности на цивилизационный уровень был связан с выбором ориентации (тем более сознательно совершаемым правящей элитой) между двумя альтернативными центрами. Этого не было даже в Тибете и Юго-Восточной Азии, где индийское влияние укоренилось заведомо ранее китай­ского, не говоря уже о Дальнем Востоке или Тропической Африке. Нечто по­добное наблюдается лишь в Среднем Подунавье — в Великоморавском госу­дарстве, где восточнохристианская традиция сперва, стараниями Кирилла и Мефодия, привилась, однако затем была искоренена Западнохристианским ми­ром, и на Нижней Волге — в Хазарии, где проблема восточнохристианско-мусульманского соперничества была разрешена в пользу выбора иудаизма. Русь же, выбирая греко-православную традицию, дистанцировалась как от Мусуль­манского, так и, мейее явственно (ввиду того, что окончательный церковный разрыв между Римом и Константинополем произошел лишь в 1054 г.), от За-паднохристианского миров, равно как и от Иудейской квазицивилизации.

Владимир, расширив и укрепив границы Руси, породнившись с византий­ским императорским домом и утвердив христианство восточного обряда в ка­честве духовного основания дальнейшего культурного развития восточносла­вянских народов, поднял достоинство Киевского государства на новую высоту. При сыне Владимира, Ярославе Мудром, кочевавшие в Причерноморских сте­пях печенеги были окончательно побеждены. В Киеве были завершены гран­диозные строительные работы, и Сосрийский собор, при котором находилась метрополия, превратился в духовно-просветительский центр всей Древнерус­ской державы. Вокруг столицы стали появляться монастыри, выступавшие в роли очагов христианской духовности. Среди них особую роль предстояло сыг­рать Киево-Печерской лавре.

Сказанное, конечно, не означает, что уже при Владимире Святославиче христианство в полной мере восторжествовало на Руси. В лесной зоне, в част­ности в Новгородской земле, поворот к христианству встречал глухое, но упор­ное сопротивление, тогда как вятичи вообще оставались язычниками до сере­дины XII в. До монгольского завоевания вполне языческое сознание преобла­дало в крестьянских массах, воспринявших новое вероучение вполне традици-оналистеки и превратив его постепенно в преславутое русское "обрядоверие"

Важно учитывать то обстоятельство, что взаимодействие (включавшее и открытую конфронтацию, и глубокое взаимопроникновение) христианской и языческой традиций определяет всю социокультурную историю Киевской Руси, причем в течение всей ее государственной истории — со времен Аскольда до Батыева нашествия, а по сути, и много позднее. Связанный с этим феномен так называемого "двоеверия" сопоставим с буддийско-синтоистской двойственно­стью традиционной японской культуры, как и подобными формами духовного симбиоза в Корее, Вьетнаме и средневековых маньчжурских государствах.

Однако существенное различие состояло в том, что в нашем случае два соответствующих культурных пласта оказываются в состоянии перманентной конфронтации (при том что "стороны конфликта" в принципе не стремятся к использованию крайних мер борьбы, как то было в эпоху инквизиции на Запа-Византийско-восточнохристианский мир средневековья 463

де). Это, скорее, напоминает формы симбиоза мусульманства и негритянского язычества в принявшей ислам средневековой Тропической Африке. Еще более близкую параллель дает средневековая Эфиопия, за верхними, христианско-монофизитскими, культурными слоями которой явственно проступало типич­ное африканское язычество.

Поскольку на Руси до XIII в. христианство для многих все еще оставалось чем-то пришлым и не вполне своим, отсюда периодически возникала тяга к языческим корням как к чему-то изначально своему, родному, естественному. В противодей­ствии таким рецидивам церковь прибегала главным образом к увещеваниям (что выгодно отличает православие от католицизма, начинавшего в это же время все чаще использовать методы инквизиции), санкционируя при этом те народные обы­чаи и праздники, которые хоть как-то можно было согласовать с христианством. Утверждавшееся на Руси в течение второй половины правления Владимира Святославича и на протяжении всей жизни его сына Ярослава Мудрого восточ­ное христианство к середине XI в. в полной мере определяет "лицевую" сторону древнерусской культуры. Общие духовные интуиции восточного христианства, такие как идеи "софийности мира" и "обожения плоти", "онтологического опти­мизма" и "мира как книги", воспринимаются в полной мере и становятся сквоз­ными для восточнославянской духовной культуры последующих веков.

Однако явственно просматриваются и местные особенности интерпретации христианского мировосприятия, в целом представляющегося более светлым, оп­тимистическим и жизнерадостным (и в этом отношении более природно-язы-ческим), чем в Византии или тем более в Западной Европе того времени. Само­стоятельность древнерусской социокультурной системы в восприятии византий-ско-православного наследия особенно ярко проявилась в сохранении прежней (с ее последующими модификациями, обусловленными действием сугубо внут­ренних причин) концепции и построения политической власти.

Византийская идея государственности зиждется, как отмечалось, на утвер­ждении достоинства сана, а не рода, тогда как древнерусская изначально опи­рается на представление о "природности" государя, который является таковым в силу принадлежности к княжескому роду. Особой, существенно отличной от византийской была на Руси и система отношений светской и церковной влас­ти. Вторая была вполне независимой от первой, имея своим источником Все­ленского патриарха Константинополя. Такое, относительно независимое поло­жение церкви делало ее самостоятельной силой, стремившейся к пресечению межкняжеских усобиц, к стабилизации и сохранению единства Руси. Подчи­нявшаяся Киевскому митрополиту церковная иерархия выступала самостоя­тельной связующей силой древнерусского общества.

Киевский великокняжеский дом находился в брачных связях едва ли не со всеми коронованными семействами Европы, в частности с правящими динас­тиями Византии, Германии, Франции, Англии, Венгрии, Чехии, Польши, Шве­ции, Дании, Норвегии и пр. После смерти Ярослава на Русь обрушились поло­вецкие орды, однако на рубеже XI—XII вв. их натиск удалось отбить. Благода­ря энергичным действиям Владимира Мономаха кочевники были полностью разбиты и отброшены к Кавказу. Центральная власть вновь была крепка, как и во времена Владимира и Ярослава.

Однако с 30-х годов XII в., после смерти старшего сына Владимира Мономаха, Мстислава Великого, на Руси разгорается борьба за великокняжеский престол464___________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

между представителями отдельных ветвей дома Рюриковичей — сперва между Ольговичами и Мономаховичами, а затем и среди самих Мономаховичей, главным образом потомками упомянутого Мстислава и Юрием Долгоруким с его сыновья­ми. Борьба, в ходе которой князья часто обращались за помощью к половцам, велась в первую очередь за Киев, который вплоть до монгольского нашествия считался столицей Руси и оставался наиболее многолюдным, богатым и культур­ным городом Восточной Европы. Однако следствием междоусобной борьбы стало ослабление великокняжеской власти и былого авторитета правителей Киева.

Параллельно к середине XII в. окрепли и превратились во вполне самостоя­тельные государственные образования Новгородская республика, Черниговское, Галицкое, Полоцкое, Владимире-Суздальское и другие большие княжества. Русь стала постепенно превращаться в децентрализованную конфедерацию отдель­ных земель-княжеств, признававших авторитет Киева в качестве традиционного политического и церковно-духовного центра, но проводивших вполне самостоя­тельную внешнюю политику по отношению к государствам Запада и Востока.

Как и любое структурно целостное цивилизационное образование, Древ­няя Русь была объединением полиэтничным. При доминирующей роли восточ­нославянского (изначально далеко не однородного, консолидировавшегося в этом качестве в рамках Киевской державы Рюриковичей) компонента в ее состав в разные периоды были включены в целом или в виде отдельных групп их представителей те или иные финно-угорские (восточная чудь, весь, водь, меря, мещера, мурома и пр.), балтские (голядь, частично ятвяги), тюркские (торки, берендеи, черные клобуки и пр., окончательно славянизированные уже после татарского нашествия), североиранские (северскодонецкие аланы) этно­сы, а также многочисленные выходцы из полиэтничной скандинавско-помор-скославянско-балтской "варяжской" среды.

В течение всей истории Древнерусской субцивилизации в ней четко просле­живается сложная, но в общих чертах сводимая к двухуровневой схеме иерар­хия этноисторических общностей внутри собственно славянского массива (при постепенной ассимиляции им неславянских компонентов). Причем эта иерархия сочеталась с сохранением более древнего разделения общеславянского массива Восточной Европы на южный (лесостепной) и северный (лесной) блоки, отме­чавшегося применительно к эпохе Киевской Руси еще Н.И. Костомаровым. Это в некотором отношении напоминает соотношение двух частей Китая, с той, впро­чем, разницей, что в последнем случае цивилизационный центр находился на севере, а колонизируемая им внутренняя, в пределах его границ, начиная с эпо­хи Цинь, периферия простиралась на юге, тогда как в Восточной Европе выход­цы из лесостепи до второй половины XII в. колонизировали и "оцивилизовыва-ли" северные лесные области.

Двухуровневая этническая иерархия Древней Руси на первых порах состояла на нижнем уровне из отдельных этнотерриториально-культурных общностей "зе­мельных княжений" — предшествующих времен, покоренных среднеднепровски-ми русичами в течение IX—X вв. (как древляне, волыняне, северяне, радимичи, вятичи и пр.), а на верхнем — из макроэтносоциальной славяноязычной (с несла­вянскими вкраплениями) общности Киевской Руси как таковой, которая, сформи­ровавшись вокруг Киева и его правящей достаточно гетерогенной верхушки и окончательно приняв христианство к концу X в., уже со времен Владимира и тем более при Ярославе стала быстро превращаться в общность макроэтнокультур-Византийско-восточнохристианский мир средневековья_______________________________465

ную — на общей конфессиональной (восточное христианство), языково-литера-турной (киевский "койне") и культурно-бытовой (в первую очередь, городской, княжеско-боярско-дружинно-посадский стандарт жизни) основе. Последнему, как недавно показал А.П. Толочко, способствовали и постоянные перемещения кня­зей с их дружинами и свитой от одного княжеского стола к другому.

Этот процесс, при параллельном исчезновении старого постплеменного эт-нотерриториального деления и постепенной консолидации новых земель-кня­жений во главе с городами-столицами (таких как Галицкая, Черниговская, По­лоцкая или Новгородская земли), приводит к тому, что Древнерусская субциви­лизация во второй половине XII в. приобретает характер в первую очередь мак-роэтнокультурной общности, состоящей из примерно полутора десятков вполне самостоятельных в общественно-экономическом отношении социальных орга­низмов, приобретающих некоторые этноотличительные черты.

Однако такого рода гетерогенность, вплоть до татаро-монгольского нашествия, ничуть не подрывает древнерусской субцивилизационной (в данном случае мак-роэтнической) идентичности. Последняя сохраняется в силу ряда обстоятельств, среди которых следует назвать и совпадение в ее пределах макроэтноязыковои и конфессиональной общности с рамками макрополитической, скрепленной един­ством княжеского рода системы, и наличие по всему периметру ее рубежей чет­ких отличий от соседей по либо конфессиональному (от поляков — католиков), либо этноязыковому (от православных восточных романцев — "волохов"), либо, чаще, по обоим из этих признаков (от финно-угорских и тюркоязычных кочевых языческих этносов, тюркоязычных мусульман — волжских булгар, балтов-языч-ников или причастных католицизму народов Балтийского бассейна, венгров и пр.).

К концу XII — началу XIII вв. начинают просматриваться отдельные регио­нальные конгломераты княжеств, в пределах которых военно-политические, эко­номические, этно-культурные и прочие связи были более тесными и которые были ориентированы в своих внешних связях на различные мировые центры.

С глубочайшей древности прослеживается общность исторической жизни и этническая близость в пределах Среднего Поднепровья — Киевской, Черни-говско-Северской и Переяславской земель. Население этого региона было тес­нейшим образом связано с кочевыми народами Причерноморских степей (мир­ные торговые отношения с которыми нередко перемежались и кровавыми, но в целом непродолжительными периодами войн), а также qхристианскими зем­лями на юге — с Крымом, Дунайско-Балканским регионом, жизненными цент­рами Византии и Кавказом. В столетия, последовавшие за нашествием полчищ Батыя, именно здесь, на древнем славянском субстрате, с включением отдель­ных групп степных этносов, сложилось ядро украинского народа.

Вторым, в пределах территории современной Украины, регионом полити­ческой и этнической консолидации в XII—XIII вв. становятся западноукраин-ские земли, объединенные сперва князем Романом Мстиславичем, а затем его прославленным сыном Даниилом в могущественное Галицко-Волынское кня­жество (с середины XIII в. — королевство). Хозяйственные, политические и культурные связи этого региона были ориентированы как на Приднепровье, так и на страны Центральной Европы. Здесь сильнее, чем где-либо на Руси, ощущалось и влияние католицизма. Западноукраинские земли меньше, чем Северо-Восточная Русь и Среднее Поднепровье, пострадали от монгольского нашествия и быстрее смогли вернуться к нормальной жизни.466_____________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

Во второй половине XIII в. Галицко-Волынская Русь выступала в качестве одного из ведущих центральноевропейских государств наряду с Польшей, Че­хией и Венгрией. Однако к середине XIV в. в результате внутренней борьбы и захватнической политики соседей это государство было расчленено. Галицкая земля подчинилась Польскому королевству, а Волынь вошла в состав Великого княжества Литовского, вскоре объединившего территории Литвы, Белоруссии и большей части Украины.

Автономно в течение всей истории Киевской Руси происходило развитие белорусских земель, по большей части входивших в систему обширного По­лоцкого княжества. Его связи были ориентированы на Прибалтику, и потому не удивительно, что с середины XIII в. наблюдалось всемерное сближение схо­жих в хозяйственно-бытовом и этнокультурном отношении предков современ­ных белоруссов и литовцев. В результате династических браков и прочих об­стоятельств к началу XIV в. под властью великих князей Литвы из дома Геди-миновичей оказались практически все земли современной Белоруссии, при том что их православные жители составили большинство населения нового госу­дарства, часто именуемого Русско-Литовским.

Два автономных центра экономического, социально-политического и нацио­нально-культурного развития восточных славян складывались в древнерусскую эпоху в пределах земель современной России. С одной стороны, видим Новго­родскую республику с прилегающими к ней Псковом, а с другой — Северо-Восточную Русь: обширное Владимиро-Суздальское княжество (в пределах кото­рого в XIV в. ведущую роль начинает играть Москва) и княжество Рязанское.

Население Северной (Новгородской) и Северо-Восточной Руси формирова­лось из достаточно разных этнических компонентов и было в своих внешних связях ориентировано в разных направлениях: на Балтику — в одном случае и на Поволжье с Каспием — в другом. Здесь складывались разные политические системы (республиканская и монархическая), типы общественных отношений и пр. В XV—XVI в. Новгородская земля была подчинена Московским государ­ством и включена в его стостав. Однако былое противостояние этих регионов впоследствии всплыло в виде соперничества Петербурга-Ленинграда и Москвы.

Таким образом, в течение последнего периода истории Киевской Руси в ее пределах выделялось пять регионов, на основе которых в принципе могли бы сложиться отдельные восточнославянские народы. Аналогичным образом в те же века две соперничавшие народности существовали на территории совре­менных Франции (провансальская и северо-французская) и Испании (каталон­цы и испанцы-кастильцы). Еще большей этнической пестротой отличались сред­невековые Германия и Италия. Однако последующие события определили ста­новление трех восточнославянских народов. Реализовалась, как всегда, одна из нескольких исторических возможностей.

В результате, на славянской основе бывших княжеств Южной и Юго-За­падной Руси, при участии некоторых тюркских компонентов, сложился укра­инский народ, на землях Северной и Северо-Западной Руси, при включении финно-угорских и тюркских элементов,— русский, и на территории Западной Руси, при интеграции с балтскими группами, народ белорусский.

Господство золотоордынских ханов над Средним Поднепровьем продолжа­лось до 60-х годов XIV в., когда Киевская, Переяславская и Черниговская земли признали над собой власть литовских князей из династии Гедиминовичей. ИхВизантийско-восточнохристианский мир средневековья_______________________________467

правление по сравнению с господством золотоордынских ханов было менее обременительным, и население скоро стало воспринимать литовцев, давно по­роднившихся с природными князьями этих мест и часто исповедовавших пра­вославие, как своих законных правителей. В это время Северо-Восточная Русь начала объединяться вокруг Москвы.

В результате, при ослаблении Золотой Орды, основная часть древнерус­ских земель к XV в. оказалась в составе либо Великого княжества Литовского (Белоруссия и большая часть Украины, но без Галиции, Закарпатья и Букови­ны), либо — Великого княжества Московского, владыки которого начиная с Ивана III стали титуловать себя царями. В пределах первого происходило по­степенное становление украинского и белорусского народов, в рамках второго — русского народа, представители которого назывались тогда "московитами".

В течение XIII—XV вв. весь Византийско-Восточнохристианский мир ока­зался в состоянии глубочайшего системного кризиса. После завоевания тур­ками Болгарии, Сербии и Киликийского царства (ведущую роль в жизни ко­торого играли армяне), взятия ими Константинополя в 1453 г. и последующе­го покорения Трапезундской империи, Эпира и горно-крымского княжества Феодоро с дальнейшим подчинением Валахии, Молдавии и Трансильвании единственным (если не считать изолированной Эфиопии) не подвластным мусульманам ареалом Восточнохристианского мира оставались лишь восточ­нославянские земли в составе великих княжеств Литовского и Московского (при том что Галиция и Закарпатье уже были включены в состав католичес­ких Польши и Венгрии)

Древняя Русь имела свои периоды становления (VII — начало IX вв.), роста (IX—X вв.), расцвета (IX — первая треть XII вв.), дифференциации (между середи­нами XII и XIII вв.) и последовавшей за татарским нашествием медленной транс­формации, когда в ее рамках все более отчетливо начинают просматриваться кон­туры новых этносоциальных образований (вторая половина XIII—XV вв.).

Важнейшей политической вехой в ее жизни было объединение вокруг Киева Аскольдрм (Осколтом), а затем первыми Рюриковичами основной массы славян­ского населения Восточной Европы, а решающим культурным событием — при­нятие обширного комплекса восточнохристианской культуры, включившее ее в систему соответствующего цивилизационного мира. Все это, с учетом вырази­тельных социокультурных особенностей цивилизационного плана, позволяет рассматривать Киевскую Русь в качестве особой субцйвилизации в пределах Византийско-Восточнохристианского мира средневековья.

Как уже было отмечено выше, место Киевской Руси в Восточнохристиан-ском мире во многом напоминает положение средневековой Японии в Дальне­восточной цивилизационной системе, а также типологически сопоставимо с отношением исламизированного Западного и Центрального Судана к Мусуль­манскому миру или индуистско-буддийской Юго-Восточной (кроме Вьетнама) Азии в рамках средневековой Индийско-Южноазиатской социо-культурной системы. Общее состоит, прежде всего, в том, что Русь, как и Япония или Мали, свободно и добровольно восприняла одну из ведущих в средневековом мире социокультурных традиций. Это обстоятельство определило тот факт, что названные общества (в отличие, скажем, от Кореи или Вьетнама) относились к воспринимаемой традиции достаточно "переборчиво", усваивая то, что им им­понировало, и оставляя без внимания многое из того, что для их властвующих468_____________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

сообществ было неприемлемым (последнее особенно относилось к сфере со­циально-политической) .

Известная неполнота восприятия заимствуемой традиции (Киевской Русью — византийской восточнохристианской, Японией — китайской булдийско-конфуци-анской, Мали и Сонгаем — североафриканской мусульманской) была связана с тем, что общества-реципиенты во многом еще не поднялись до необходимого уровня для усвоения всего культурного богатства цивилизаций-доноров. Это в свою оче­редь способствовало длительному сохранению (Русь, Судан), а то и дальнейшему развитию (Япония) собственных, изначальных социокультурных форм.

Из этого следует, что если в пределах базовых для некоего региона цивили­заций (Китай, Индия, арабоязычный блок Мусульманского мира, Византия) социокультурная система определяет ведущие оппозиции в себе самой (как конфуцианство и даосизм в Китае), то в складывающихся на их периферии субцивилизационных системах такая альтернативность задается самим фактом наложения воспринимаемой извне традиции, стержнем которой является оп­ределенная религиозно-мировоззренческая конструкция, на уже в достаточ­ной степени оформленную (раз она вывела общество на раннеклассовый уро­вень) собственную социокультурную систему: конфуцианско-буддийского ком­плекса на синтоизм, православия со следовавшим за ним шлейфом "византи­низма" на славянский языческий субстрат, ислама на традиционное африкан­ское или тюркское сознание и пр.

Такого рода восприятие чужого как высшего развивало навыки заимство­вания передовых достижений соседних цивилизаций и в последующие века, однако на весьма длительное время определяло известную двойственность, даже неорганичность состоящей из двух, весьма медленно притирающихся друг к другу, субстратного и суперстратного блоков социокультурной системы.

Однако нельзя не видеть и принципиальные отличия в ситуациях, отмечае­мых в Киевской Руси и в Японии. Среди них в первую очередь следует отметить следующие три.

Во-первых, воспринимавшаяся японцами булдийско-конфуцианская тради­ция была гораздо более толерантной к местным обрядовым формам и религиоз­но-мифологическим воззрениям, соединенным в комплексе синтоизма, чем византийское православие к восточнославянскому язычеству. Это во втором случае определяло перманентное состояние внутрикультурного конфликта, сочетавшееся со стремлением различных социальных групп в разные периоды идентифицироваться с той или другой субкультурой. В первом же случае скла­дывались нормы взаимной терпимости и толерантности, что способствовало более органичному синтезу местного и заимствованного наследия в единую, но широко вариативную национальную социокультурную систему.

Во-вторых, история Древней Руси может рассматриваться в ключе перма­нентного противоборства с, по существу, чуждым ей кочевым миром как по­стоянной внешней угрозой, в конечном счете разрешившейся катастрофой Батыевого нашествия, тогда как Япония не знала ничего подобного. Реаль­ность внешней опасности она испытала лишь в 1274 и 1281 гг., однако оба раза тайфун помог японцам избежать монгольско-китайского завоевания. Поэтому если история Японии, при всех происходивших в ней междоусобных распрях, сохраняет историческую последовательность и внутреннюю логику (чему способствовала и сакрализация императора как общенационального сим-Византийско-восточнохристианский мир средневековья________________________________469

вола), то развитие Древней Руси оказалось принципиально деформирован­ным действием внешних факторов.

В-третьих, различной была судьба базовых по отношению к Японии и Руси цивилизационных структур — Китая и Византии. Если Китай в принципе сохра­нял свою монолитность и самоидентичность даже если попадал под власть чуже­земных захватчиков (монголов с их династией Юань или маньчжуров — динас­тия Цин), а потому Япония всегда могла обращаться к его живой социокультур­ной традиции, то Византия, разрушенная крестоносцами в начале XIII в. и окон­чательно поглощенная турками в середине XV в., уже в предтатарский период ничего не могла дать Руси. После взятия Константинополя султаном Мухамедом II она и вовсе превратилась в некий ирреальный символ православной государ­ственности. И ошибочно было бы думать, что она все равно ничего не могла бы дать возрождавшемуся в XV—XVI в. Восточнославянскому миру. Оказавшись перед лицом неизбежной гибели, поздневизантийское общество выработало яркую гуманистическую культуру, своеобразно сочетавшуюся с высокой религиозной мистикой исихазма. Но раскрыться этому, не столько поздне-, сколько неови­зантийскому социокультурному феномену, уже не было дано. Унижение Фло­рентийской унии обернулось лишь очередным предательством Запада.