Всеволод Михайлович Гаршин

В.М.Гаршина (1855— 1888) современники называли «Гамле­том наших дней», «центральной личностью» поколения 80-х го­дов — эпохи «безвременья и реакции». Он начал писательский путь во второй половине 1870-х, в разгар народничества, но на­родником не стал. Его взгляды ближе были к толстовству, прежде всего к идеям отказа от индивидуалистического бунта в пользу безличного существования. Расходился он с Толстым в религиоз­но-философских убеждениях.

Многие отмечали кроткую доброту, скромность, «ангельское» обаяние Гаршина, его тягу к счастью и вместе с тем доходящую до болезненных приступов чуткость к чужим страданиям, всяко­му жизненному безобразию.

В реалистической прозе Гаршина возрождались романтические традиции, эпика сочеталась с лиризмом. Писатель одним из пер­вых начал применять в литературном творчестве приемы импрес­сионизма, заимствованные из современной ему живописи, с тем чтобы потрясти воображение и чувства читателя, разбудить его прирожденное сознание добра и красоты, помочь родиться чест­ной мысли. В гаршинских рассказах и сказках складывался стиль, явившийся истоком прозы писателей рубежа XIX—XX веков, та­ких как Чехов, Бунин, Короленко, Куприн.

Высшим авторитетом в современной живописи был для писа­теля И.Е.Репин, в литературе — Л.Н.Толстой. Мастеров реали­стического искусства он противопоставлял сторонникам натура­лизма или «чистого искусства». Воображение было для Гаршина важным моментом реалистического видения действительности, при этом точность, конкретная подробность деталей отличают почти все его произведения. Совершенная форма, освобожденная рукой автора от «балласта» случайных слов, должна служить бла­городной общественной цели. «Он был горячим сторонником уп­рощения интеллигентской речи и считал, что даже большие про­изведения общечеловеческого содержания вполне можно писать слогом, понятным даже полуграмотному читателю», — писал из­датель В.Г.Чертков. Творческие принципы Гаршина во многом отвечают требованиям, некогда предъявленным Белинским к дет­скому писателю.

Гаршин мечтал издать все свои сказки отдельной книгой с посвящением «великому учителю своему Гансу Христиану Андер­сену». Многое в сказках напоминает истории Андерсена, его ма­неру преображать картины реальной жизни фантазией, обходясь без волшебных чудес. Не меньше любил он произведения Диккен­са. Лучшей книгой считал «Робинзона Крузо»: «Эта книга учит, что человек вполне может довольствоваться самим собою, может все делать за себя сам». Причиной массы зла, полагал писатель, является использование труда других людей. Эти идеи Гаршина предвосхищали позднее учение Л.Н.Толстого.

Детство и детская литература занимали Гаршина на протяже­нии всего десятилетия творческой жизни. В планах начинающего писателя была «История прогимназии», большая часть его «Авто­биографии» освещает детские годы жизни. Прочитав автобиогра­фическую повесть Чехова о детстве «Степь», Гаршин доказывал окружающим превосходство над собою таланта писателя, еше ши­роко не признанного.

Гаршин переводил для детей сказки европейских авторов, ра­ботал как редактор и критик детской литературы. Он тщательно редактировал книгу Н.А. Корфа «Друг детей» — пособие для млад­ших школьников, выдержавшее до этого девять изданий. Он кри­тиковал в ней отсутствие плана, невежественность, сюсюканье, стилистические ошибки и пр. Вместе с педагогом А.Я.Гердом он задумал «Обзоры детской литературы» и сотрудничал с привле­ченными рецензентами (два выпуска вышли при жизни писате­ля, а третий — посмертно).

Рецензии в «Обзорах» анонимны, представление о взглядах Гаршина на детскую литературу можно получить косвенным пу­тем. Популярный детский писатель А. В.Авенариус составлял сбор­ник «Образцовые сказки русских писателей». Гаршин прислал для него «Сказку о жабе и розе» и отозвался по поводу исключения из сборника поэмы «Кузнечик-музыкант» (1788) Я.П.Полонского:

Я решительно не разделю нападок, которым мы подверглись за это помещение. Относительно любви у нас существует с детьми странная политика. Так сказать, официально наши дети считаются состоящими в невинном неведении чуть ли не до юношеского возраста; но ведь вся­кий, кто помнит свое детство, знает, каким безобразным путем получа­ются первые извращенные гнусные сведения о грязной стороне любов­ных отношений; и часто как рано они получаются! И мы старательно оберегаем детей от всего, дающего намек на любовь даже и в прекрас­нейших ее проявлениях, не даем им в руки Полонского и в то же время лицемерно стараемся забыть, что мы решительно не имеем возможнос­ти уберечь их от извращенного знания о самой грязи отношений между полами.

Я прочел поэму очень давно, еше ребенком, и, кроме самых чистых впечатлений, не вынес из нее ничего. Не могу сказать и того, чтобы в ней было много недоступного детскому пониманию (конечно, не ма­леньких детей); перечитывая «Кузнечика» много раз уже взрослым, я не вынес из него ничего нового (разрядка автора. — И.А.), что бы ус­кользнуло от моего детского понимания, а только возобновил глубокое и доброе впечатление.

Вместе с тем Гаршин утверждал, что чтение сугубо взрослых книг наносит вред детской душе. Так ему подсказывал собствен­ный опыт. В возрасте от пяти до семи лет он читал с помощью отца романы, увлекавшие его родителей, особенно мать, — «Хи­жину дяди Тома» и «Жизнь негров» Г. Бичер-Стоу, «Собор Па­рижской Богоматери» В.Гюго, «Что делать?» Н.Г.Чернышевско­го. Однако радость и настоящую пользу доставляли ему детская книжка «Мир Божий» Разина, сочинения Пушкина, Гоголя, Жу­ковского, Лермонтова («Герой нашего времени» остался не поня­тым, только судьба Бэлы вызвала детские слезы). Эти биографи­ческие факты еще раз доказывают, что в середине XIX века дет­ское чтение в России еще не имело четких, скрепленных тради­цией границ.

Раннее приобщение к миру литературы способствовало и ран­ним опытам сочинительства. В восемь лет Всеволод Гаршин скла­дывал стихи о поразившей его Неве, позже участвовал в «гимна­зической литературе» (по его выражению), поместив в учениче­ской газете фельетоны и даже целую поэму (в гекзаметрах, напо­добие «Илиады») — с описанием гимназического быта, преиму­щественно драк. К педагогам повзрослевший ученик был преис­полнен искренней любви и благодарности.

В круг чтения детей младшего и среднего школьного возраста вошли в основном сказки Гаршина. Среди них одна имеет подза­головок «Для детей» — «Сказка о жабе и розе» (1884), другая была впервые опубликована в детском журнале «Родник» — «Лягушка-путешественница» (1887). Прочие сказки не предназначались ав­тором для детей, хотя, по воле взрослых, появлялись в детских изданиях, в том числе в хрестоматиях: «АПа1еа рппсерз» (1880), «То, чего не было» (1882), «Сказание о гордом Агее» (1886).

Гаршинские сказки по жанровым особенностям ближе к фи­лософским притчам, они дают пищу для размышлений.

Вымысел нужен был Гаршину ровно настолько, чтобы реаль­ность оставалась реальностью и при этом просвечивала необыч­ная, потаенная ее основа. Растения и животные в его сказках го­ворят и чувствуют вполне по-человечески, они совершают по­ступки и даже философствуют о смысле жизни, но остаются все-таки самими собой. Писатель не стремился придавать своим про­изведениям аллегорический смысл, считая аллегорию плоской и однозначной. Его образы можно рассматривать с противополож­ных точек зрения, по-разному оценивать общую мысль той или иной сказки — произведение изменяется в зависимости от чита­тельской позиции, а потому читатель не может быстро с ним рас­статься.

Таково, например, «Стихотворение в прозе» (1884), в котором Гаршин выразил диалектическое единство прекрасного и безоб­разного в жизни.

Юноша спросил у святого мудреца Джиафара:

· Учитель, что такое жизнь?

Хаджи молча отвернул грязный рукав своего рубища и показал ему отвратительную язву, разъедавшую его руку.

А в это время гремели соловьи и вся Севилья была наполнена благо­уханием роз.

Сказка «То, чего не было» редко читается детям: равновесие вымысла и реальности в ней совершенно, но осложняется для детского восприятия малой динамичностью. Обрисовка «малень­кой, но очень серьезной компании» животных и насекомых мо­жет служить для детских писателей образцом мастерства. Приве­дем пример.

· Поди ты, братец, со своим трудом! — сказал муравей, прита­щивший во время речи навозного жука, несмотря на жару, чудови­щный кусок сухого стебелька. Он на минуту остановился, присел на четыре задние ножки, а двумя передними отер пот со своего измучен­ного лица.

Сказки о пальме и царе Агее звучат в детской аудитории чаше. Эти сказки объединяет тема гордости и смирения. Сказке предшествовало стихотворение «Пальма». Простой сю­жет держит весьма сложное содержание. Бразильская пальма, мечтающая о ветре и солние, пробивает верхушкой стеклянный свод и попадает в осенний дождь со снегом: ее спиливают, а трав­ку, росшую под ней и разделившую ее порыв, вырывают. Не­сколько миров так или иначе представлено в сказке: оранжерея с ее случайным собранием пленников, скучный северный город, далекая Бразилия, родина пальмы, намечены контуры миров, откуда родом прочие растения. Понятие о счастье у всех разное (саговой пальме нужно много воды, а ее соседи довольствуются малым), но суть в том, что бунт против оранжерейного плена не может привести ни к свободе, ни к счастью. Вместе с тем мечта­ния растений о настоящей жизни — такая же реальность, как их железно-стеклянная клетка или дождь со снегом за стеклом. Автор сочувствует пальме, но более сильные его симпатии отданы трав­ке, смиренно разделившей участь подруги.

«Сказание о гордом Агее» явилось пересказом библейского сю­жета и народной легенды из собрания А. Н.Афанасьева. Писатель изменил концовку легенды: в источниках царь Агей по воле нака­завшего его ангела служит три года нищим и возвращается на трон, чтобы править с добром и мудростью. У Гаршина царь Агей просит ангела отпустить его «в мир к людям»; он хочет и дальше служить бедным, чтобы не ожесточалось его сердце одиноким сто­янием среди народа.

«Сказка о жабе и розе» была написана под влиянием многих впечатлений — от смерти поэта С.Я.Надсона, домашнего кон­церта А. Г. Рубинштейна и присутствия на концерте одного не­приятного старого чиновника. Произведение являет собой пример синтеза искусств на основе литературы: притча о жизни и смерти рассказана в сюжетах нескольких импрессионистских картин, по­ражающих своей отчетливой визуальностью, и в переплетении музыкальных мотивов. Это скорее поэма в прозе. Угроза безобраз­ной смерти розы в пасти жабы, не знающей другого применения красоты, отменена ценой иной смерти: роза срезана прежде увя­дания для умирающего мальчика, чтобы утешить его в последний миг. Смысл жизни самого прекрасного существа — быть утешени­ем для страждущего.

Сказка «Лягушка-путешественница» — классическое произве­дение в чтении детей, в том числе и старших дошкольников и младших школьников. Источником ее сюжета послужила древне­индийская басня о черепахе и утках¹. Это единственная веселая сказка Гаршина, хотя и в ней комизм сочетается с драматизмом.

Писатель нашел золотую середину между естественно-научным описанием жизни лягушек и уток и условным изображением их «характеров». Вот фрагмент естественно-научного описания.

Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят, то их крылья, рассекая воздух, точ­но поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью-фью-фью — раз­дается в воздухе, когда летит высоко над вами стадо таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят.

Немного далее следует уже условное, «очеловечивающее», опи­сание.

И утки окружили лягушку. Сначала у них явилось желание съесть ее, но каждая из них подумала, что лягушка слишком велика и не пролезет в горло. Тогда все они начали кричать, хлопая крыльями:

— Хорошо на юге! Теперь там тепло! Там есть такие славные теплые болота! Какие там червяки! Хорошо на юге!

Такой прием незаметного «погружения» читателя из мира ре­ального в мир сказочно-условный особенно любил Андерсен. Бла­годаря этому приему в историю лягушкиного полета можно пове­рить, принять ее за редкий курьез природы. В дальнейшем панора­ма показана глазами лягушки, вынужденной висеть в неудобной позе. Отнюдь не сказочные люди с земли дивятся тому, как утки несут лягушку. Эти и другие детали способствуют еще большей убедительности сказочного повествования.

¹ Приведем для сравнения басню из древнеиндийского сборника басен «Ка­лила и Димна», изданного в Москве в 1889 году.

«Передают, что в одном пруде, около которого находилась трава, было две утки. В пруде была также черепаха. Между ней и утками была любовь и дружба. Случилось, что эта вола уменьшилась.

Утки решили прощаться с черепахой и сказали: "Мир с тобой, мы ведь уходим из этого места вследствие недостатка в нем воды". Она ответила: "Напро­тив, недостаток воды очевиден для существа вроде меня, подобного судну, ко­торое способно жить только в воде. А вы. вы можете жить везде, где бы ни были. Унесите меня с собою". "Ладно", — сказали они ей. Она спросила: "Каким же способом вы понесете меня?" Они отвечали: "Мы возьмемся за оба конца пал­ки, а ты повиснешь посредине ее, и мы полетим с тобою в воздухе. Но берегись вымолвить хотя одно слово, если услышишь, что говорят люди". Затем они взя­ли ее и полетели с нею в воздухе. А люди сказали: "Удивительно, черепаха нахо­дится между двух уток, которые ее притом несут". Услышав это, она сказала: "Да лишит бог зрения ваши глаза, о люди". Когда же она открыла рот при произне­сении слов, она упала на землю и умерла».

Так же зыбко колеблется мысль автора. Умна лягушка или глу­па? Гениальна ли ее натура или заурядна? А как оценить характер и поведение уток? Сказка заканчивается хорошо или плохо? Что важнее — то, что лягушка спаслась при падении, или то, что погибла ее мечта о южных болотах? Ответы на эти и другие во­просы зависят от размышлений читателя, от его представлений о смысле существования.

Кроме того, детям читали рассказы «Красный цветок» (1883) и «Сигнал» (1887). Первый из них при жизни писателя произвел огромное впечатление на публику, и только этим сегодня можно объяснить включение в детское чтение мрачного повествования о том, как безумец, «последний идеалист», в сумасшедшем доме спасает мир от зла. «Сигнал», напротив, сохраняет свое значение в чтении наших юных современников. Более того, актуальность рас­сказа возросла в связи с необходимостью дать детям литературный ответ на вопросы о терроризме и героизме. Написанный в духе тол­стовской программы создания литературы для народа, рассказ от­личается четкостью этических противопоставлений, определенно­стью социальных, психологических характеристик героев, остро­той конфликта, сказовым стилем речи. Будучи по специальности инженером-путейцем, Гаршин с фактографической достоверностью передал жизнь и психологию железнодорожных обходчиков, ос­тавшись при этом свободен в изображении человеческих драм.

Педагог М.А.Рыбникова указывала, что у Гаршина могут по­учиться методам работы детские писатели. К этим методам она относила «широкое знание литературы общей и детской, знаком­ство с рядовыми учебными книгами, поиски занимательных сю­жетов и положений, опыт осовременивания испытанных старых сюжетов»: «Все это ради передачи воспитательного ценного мате­риала. Гаршин учит нас занимательность подчинять идее, учит быть простым без всякого упрощенчества».

Прибавить к этому перечню можно разве что возможность раз­вития в юном читателе и детском писателе способности к не­однозначному восприятию вещей.