ХАРАКТЕРИСТИКА ПЕРИОДА. ВОСТОЧНАЯ И ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА

Со смертью Льва VI, последовавшей 11 мая 912 г., длинный период в 47 лет, за исключением 13 месяцев, па­дающих на царствование Александра, соединяется с име­нем Константина VII (1), для упрочения положения которого столько забот принято было умершим отцом его. Продол­жительное царствование Константина, однако, не может быть обозначено такими чертами, которые бы в состоя­нии были дать понятие о главных направлениях внешней и внутренней политики того времени, ни характеризовать государственные задачи, к осуществлению которых стре­мился сам царь. Это объясняется тем, что Константин был еще менее приготовлен для роли военного или политиче­ского деятеля, как его отец, а с другой стороны, гораздо бо­лее Льва любил литературные занятия и всему предпочи­тал кабинетную жизнь ученого.

Вследствие этого Константин VII не командовал вой­сками и не управлял, об нем даже трудно сказать, что он «царствовал», так как и в этом отношении ему не было удачи, большую часть указанного периода царствовали за него другие, а он довольствовался участием в церемони­ях и парадах второстепенными и третьестепенными ролями. Гораздо счастливей был Константин в своей ли­тературной, до известной степени архивной и археоло­гической научной деятельности, благодаря целесообраз­ному направлению которой и поощрениям просвещен­ного мецената, занимавшего императорский престол, Византия сохранила многочисленные драгоценные па­мятники своей истории и может быть предметом научно­го исследования как для настоящего времени, так и для будущих поколений. Из предыдущего можно видеть, что исторический материал, обнимающий период Констан­тина, должен быть распределен по нескольким катего­риям. Прежде всего следует выяснить ближайшую обста­новку, в которой образовался характер Константина, оказавшийся легко доступным посторонним влияниям и слабо реагировавшим против придворных партий и чес­толюбцев, устранявших его от власти. Затем историчес­кое изложение событий его царствования должно быть рассмотрено вместе с внутренними реформами, кото­рые или предприняты в его царствование, или о кото­рых получается возможность судить лишь на основании материалов, собранных, переписанных и до некоторой степени обработанных по инициативе царя Константи­на. Наконец, необходимо дать краткий обзор литератур­ной деятельности Константина и вместе с тем обозна­чить обширные научные и литературные предприятия, которым он или положил начало, или которые были продолжены и распространены под его просвещенным покровительством.

Константин родился при исключительных обстоя­тельствах осенью 905 г. от Льва и Зои Карбонопси, с ко­торой царь жил вне брака. После того как против воли патриарха Лев сочетался браком с Зоей и даже возложе­нием короны объявил ее августой, в глазах Церкви и в общественном мнении все же Константин считался про­исшедшим от четвертого брака, которого Церковь не со­глашалась признать законным. Прозвание Порфирород­ного, каким отмечались члены царской семьи, проис­шедшие от царской крови и рожденные во дворце в порфировой зале, в применении к Константину мало со­ответствует реальным фактам и должно быть признано скорей украшающим эпитетом, усвоенным ему литера­турной традицией. Оставшись по смерти отца семилет­ним ребенком, он подвергался большой опасности под опекой дяди своего Александра не только быть лишенным прав на престол, но и утратить физическую возмож­ность к продолжению рода, так как Александр желал сде­лать его евнухом. Опасность угрожала Константину, в особенности после ссылки его матери в монастырь, и с другой стороны. Приверженцы нового царя старались раздувать молву о том, что и сам Лев VI не был сыном Ва­силия, а Михаила III, что таким образом старшая линия Василия не может считаться правоспособной на пре­стол, а что вполне законным наследником должен счи­таться только Александр. Легко понять, что при таких расположениях преемника Льва VI все деятели предыду­щего царствования были удалены от двора и в админис­трацию вступили новые лица. По всем сохранившимся данным, империи угрожали всяческие бедствия, если бы Александр дольше остался во главе государственного уп­равления; достаточно указать на то, как своим необду­манным ответом на предложение Симеона он вызвал войну с болгарами, сопровождавшуюся большим униже­нием и потерями для Византии.

Оставшись по смерти дяди своего единственным представителем семьи Македонского дома, Константин некоторое время находился под опекой регентства, со­стоявшего из семи членов и составленного из лиц, дале­ко не расположенных к царевичу. Но худшее было в том, что патриарх Николай, занимавший теперь патриар­ший трон и имевший влияние в регентстве, продолжал ратовать против четвертого брака, с его точки зрения, Константин не был законным сыном Льва. Из других членов регентства упомянем выведенных в люди Алек­сандром — Гаврилопуло и Василицу. Последний пользо­вался особенной любовью Александра и едва не был провозглашен соимператором, о нем замечено также в летописи, что он происходил из славян (2). Но видным и энергичным членом, более других расположенным к царю, был магистр Иоанн Еллада. Случайный состав ре­гентства и малолетство опекаемого Константина пода­вали повод к развитию честолюбивых притязаний и к проявлению общего недовольства. Нет ничего удиви- тельного, что в это время появились искатели власти и бунтовщики, таковы Константин Дука, Лев Фока и адми­рал флота Роман Лакапин. Восьмилетний ребенок, окру­женный недоброжелателями и лишенный материнской заботливости, возбуждал к себе сожаление. Наконец при содействии магистра Еллады Зоя была возвращена из заточения, и ей было предоставлено прежнее положе­ние при дворе. Вместе с возвращением Зои обстоятель­ства изменились к лучшему, она переменила состав ре­гентства, указала патриарху Николаю ограничить свою деятельность сферой церковных дел и не мешаться в политику, введя в состав управления преданных ей лиц: Константина паракимомена, Константина и Анастасия Гонгилиев, равно как важную военную должность этериарха, или начальника наемных дружин из иностранцев, поручила Феофилакту Доминику (3). Уже в первое время вслед за провозглашением единодержавия Константина под опекой регентства обнаружилась важность инозем­ных отрядов. Когда Константин Дука, приглашенный за­говорщиками, явился в Константинополь и провозгла­шен был царем на ипподроме, вызванное его появлени­ем движение было остановлено не гвардией, а именно отрядами иностранцев и моряками, которых своевре­менно выслал магистр Иоанн Еллада. Теперь августа Зоя, желая утвердить положение свое и своего сына, назна­чила этериархом преданного человека, названного вы­ше Доминика, которого, впрочем, скоро оклеветали в ее глазах. Тогда она пост этериарха передала Иоанну Гариде, а другой важный пост начальника дворцовой стражи поручила евнуху Дамиану. Этими распоряжениями, рав­но как благодаря поддержке магистра Еллады, Зоя до­стигла того, что в течение семи лет оставалась во главе регентства, управляя империей за малолетством сына. Византийская летопись дает следующую характеристи­ку царствования Константина:

«Семь лет он управлял царством при регентстве вместе с матерью, двадцать шестьлет вместе с тестем своим Романом, находясь в подчинении у него, единодержавия его было 15 лет, всего же царствования сорок восемь лет».

Хотя царица Зоя придала более единства правитель­ству, но со смертию ее лучшего советника, магистра Елла­ды, вновь начались несогласия между членами регентства. Пользовавшийся особенным доверием августы паракимо-мен Константин оклеветал начальника над иностранны­ми дружинами Доминика, и августа передала эту долж­ность Гариде. Между тем внешнее положение вследствие войны с болгарами требовало крайнего напряжения пра­вительственной власти и военного искусства от послан­ных против Симеона вождей. Правительство, сознавая всю опасность для столицы от военных неудач на Балкан­ском полуострове, готово было сделать большие уступки арабам в Малой Азии, лишь бы иметь свободные войска для действий против Симеона. Когда патрикий Радин и Михаил Токсара вели переговоры с сирийскими арабами о мире, тогдашний главнокомандующий войсками, или доместик схол, магистр Лев Фока перевел на запад восточ­ные фемы и располагал громадными средствами для вой­ны с Симеоном. Был составлен обширный план, в осуще­ствлении которого значительная доля предоставлена была союзникам печенегам, имевшим вторгнуться в Бол­гарию с севера, и имперскому флоту, который под коман­дой адмирала Романа Лакапина должен был крейсировать на Дунае и перевезти печенегов на болгарский берег. Но все предприятие, хорошо соображенное в теории, при практическом осуществлении встретило непредвиден­ные затруднения (4). Но между главнокомандующими сухо­путными и морскими силами существовали несогласия, из взаимной зависти и вражды они не желали согласовать свои действия, а патрикий Вога, ведший переговоры с пе­ченегами, с своей стороны не желал подчиняться ни ад­миралу, ни доместику схол. Следствием этого было то, что имперские войска понесли от Симеона страшное пораже­ние при Ахелое (917), и спустя 70 лет историк Лев Диакон видел еще кости византийских воинов на месте этого по­боища. Для всех было ясно, что главным виновником испытанного поражения был адмирал Роман Лакапин, кото­рый не исполнил возложенного на него поручения относительно переправки печенегов и, с другой стороны, не предоставил морских судов в распоряжение воинов, бе­жавших с ахелойского поля битвы. Ему угрожало лишение зрения по приговору военного суда, но его спасли благо­расположенные к нему члены регентства, патрикий Кон­стантин Гонгила и магистр Стефан (5). С тех пор регентство, в котором не было определенной политической системы и которое руководилось более личными интересами, раз­делилось на партии. Паракимомен Константин думал вос­пользоваться благоприятным положением дел для лише­ния власти царя Константина и возведения на престол своего зятя Льва Фоки; приближенные к Константину ли­ца колебались, каким путем легче обеспечить власть за ма­лолетним царем, опереться ли для того на главнокоманду­ющего сухопутными силами Фоку или предпочесть адми­рала Лакапина, так как ясно было для всех, что главное влияние неизбежно должно перейти к одному из них. Та и другая партия одинаково находила невозможным даль­нейшее управление регентства под главенством августы, и, по-видимому, устранение ее от дел составляло уже предрешенный вопрос.

Константину Порфирородному, которому было тогда 14 лет, пришлось, под посторонними, впрочем, влияния­ми, в первый раз заявить свою волю. Здесь выступает при­ставленный к Константину воспитатель в лице некоего Феодора, который объяснил царю опасное положение дел и доказал ему необходимость привлечь к власти друнгария Романа Лакапина, как надежное и благорасположенное к нему лицо, которое одно в состоянии в настоящих обстоя­тельствах спасти империю и сохранить для Константина престол. Это лицо казалось более безопасным для той пар­тии, которая стояла за Феодором, чем Лев Фока, гордый своим происхождением от известного генерала Никифо-ра, имевший большое влияние в войске чрез своего брата Варду и популярный в народе вследствие заслуг св. Михаи­ла Малеина. Таким образом, Константин своим личным обращением к Роману, стоявшему с флотом близ столицы, решил вопрос о перевороте в составе регентства и дал со­вершенно новое направление дальнейшей внутренней по­литике. Паракимомен Константин, подозревая опасность со стороны друнгария, требовал удаления флота от Кон­стантинополя, между тем как друнгарий приводил разные предлоги, не позволявшие ему уйти в море, между прочим ссылаясь на задержку в выдаче войскам жалованья. Пара­кимомен, чтобы выяснить дело, имел неосторожность лично отправиться к месту стоянки кораблей, где был при­нят друнгарием со всем внешним почтением, а потом схвачен его людьми и отведен на трииру адмирала. Никто не подал ему помощи, и все его спутники разбежались. Та­ким образом, нанесен был непоправимый удар Льву Фоке неожиданным заключением под стражу главного предста­вителя его партии. Что Зоя не была популярна в Констан­тинополе, видно из маленькой подробности, сообщаемой летописью. Она поспешила пригласить во дворец патри­арха и членов правительства и поручила им осведомиться о намерениях Романа Лакапина, но, когда они направля­лись к морю, толпа бросала в них камнями. На другой день августа спрашивала сына по поводу происшедшего: «Что значит произведенный переворот?» — «Это произошло потому, — отвечал ей воспитатель царя Феодор, — что Лев Фока угрожал погубить ромэев, а паракимомен был опасен во дворце».

Ближайшим распоряжением Константина было затем приглашение во дворец патриарха и магистра Стефана, вместе с которыми был составлен план снятия опеки и принятия Константином на себя управления (6). На другой день царица была выведена из дворца и отправлена в мо­настырь; влиятельная должность доместика схол передана от Льва Фоки Иоанну Гариде, который потребовал предо­ставления команды над иноземными отрядами своим род­ственникам и в то же время вступил в секретное соглаше­ние с адмиралом Лакапином.

24 марта 919 г. Роман отправил во дворец пресвитера Иоанна и Феодора Мацука с объяснениями, что произве- денный переворот не обозначает революции, но вызван опасениями замыслов Льва Фоки и боязнью, чтобы он не лишил власти царя Константина; что для охранения жиз­ни и безопасности царя он находит нужным свое присут­ствие во дворце. Хотя таково должно было быть соглаше­ние царя с Романом, но подобное предложение не нашло сочувствия в патриархе Николае. Тогда снова выступает воспитатель царя Феодор с предложением, сделанным им Роману, приблизиться с флотом к Вуколеонской гава­ни, где был дворец того же имени, в котором жил тогда Константин. В день Благовещения Роман подошел к Ву-колеону, правительство в лице магистра Стефана и пат­риарха оставило без борьбы дворец; Роман дал клятву, что он имеет мирные намерения, и без борьбы вступил во дворец, отдав почет и царское поклонение Константину. С своей стороны царь выразил полное доверие и внима­ние к Роману, дав ему звание магистра и предоставив ему влиятельную должность великого этериарха. Соглаше­ние между царем и Романом скреплено было актом присяги, заключенным в церкви Фара, которым Роман Лакапин обязывался не предпринимать ничего против царя Константина и быть в его подчинении. Такое же обязательство и клятвенное обещание взято было с пара-кимомена и Льва Фоки. На таких условиях произошло со­глашение, сопровождавшееся громадной важности по­следствиями не столько для империи, сколько для Кон­стантина VII лично.

Дальнейшие события, со всей безыскусственной простотой изложенные в летописи, весьма отчетливо ри­суют создавшееся положение, которым навсегда опреде­лялась как зависимая роль и приниженность византий­ского самодержца, так и характер его деятельности, ли­шенной инициативы и обращенной к кабинетным историко-археологическим исследованиям. Роман Лака­пин приблизился ко двору как покровитель и защитник царя против заговорщиков и бунтовщиков, но с первых же дней его властный характер и безграничное честолю­бие наложили цепи на свободу Константина и парализовали его волю. Прежде всего Роман удаляет от царя окру­жавших его лиц и замещает своими приверженцами важ­нейшие придворные и административные места. Когда его честолюбивые стремления, клонившиеся к ограниче­нию власти Константина, стали для всех ясны, его сопер­ники, также прикрываясь государственными целями и интересами царя, поднимали против него почти каждый год военное движение или тайный заговор, что со сторо­ны Романа вызывало жестокие преследования, конфис­кацию имущества, казни, заточение в монастырь и пост­рижение в монашество. Последовательно и методично Роман Лакапин шел к предположенной цели. Как мы ви­дели выше, 25 марта 919 г. Роман начал свою политичес­кую карьеру, с формальной стороны имея только пост ве­ликого этериарха. Но за этим последовал важный шаг, вследствие которого Роман получил возможность влиять на самую психику царя. Он сосватал за Константина свою дочь Елену, о которой, впрочем, с большой похвалой от­зывается летопись, отмечая ее красоту и ум, и которая действительно дала Константину домашний покой и се­мейное счастье. В апреле того же года во вторник на свя­той неделе патриарх благословил этот союз и обвенчал Константина и Елену. По случаю брачного торжества Ро­ман был возведен в сан василеопатора, а сын его Христо­фор занял должность великого этериарха, сделавшуюся вакантной с новым пожалованием Романа в василеопаторы. Новые и быстрые повышения и почести полились на василеопатора. В сентябре 920 г. он получил сан ке,саря, который носили только лица царской фамилии, в декаб­ре того же года объявлен соимператором, т. е. сопричис­лен к царскому достоинству с возложением короны. В ян­варе 921 г. он уже приказывает короновать свою супругу, объявив ее августой; в мае того же года сопричислен к императорскому сану старший сын его Христофор. В 922 г. вопреки бывшей до того практике и в попрание всякой справедливости он начинает свое имя ставить на первое место в торжественных актах, на монетах, в провозгла­шениях, равно как идет впереди Константина в придвор- ных выходах и церемониях. Хотя все эти почести дава­лись с согласия и даже по воле Константина, но легко по­нять, что это делалось не по доброй воле, так как возвы­шение Романа соединялось с существенными потерями для авторитета и даже для чести законного и преемствен­ного носителя короны,

Закулисная сторона дела живо рисуется в нижеследу­ющих фактах, в которых выражался протест против при­тязаний Романа Лакапина. Лев Фока и паракимомен Кон­стантин согласились положить оружие под известными условиями, но эти условия были уже нарушены, так как Роман явно покушался на устранение Константина и во всяком случае произвел переворот в государственном ус­тройстве. Можно думать, что если не сам Константин, то всего ближе стоявшие к нему лица, как августа Зоя и вос­питатель его Феодор, который находился ранее в прямых сношениях с Романом, глубоко чувствовали всю обиду, нанесенную принципу самодержавия и наследственности царской власти. Восстание Льва Фоки, представителя сильной военной партии, было выражением обществен­ного недовольства и протеста. Так как восстание Фоки имело мотивом защиту прав царя Константина против домогательств василеопатора, то понятно, что на стороне бунтовщика оказались все приверженцы партии царицы Зои и Константина. Роману Лакапину удалось, впрочем, легко дискредитировать цель военного движения благо­даря своевременно принятым мерам. Именно, он обра­тился с воззванием к войскам, стоявшим под знаменами Льва Фоки, в котором как будто от имени царя Константи­на давал совершенно другое объяснение событиям. В этом акте Константин выражал мысль, что он доброволь­но предоставил Роману охрану своего царского достоин­ства и почитает его как своего отца и испытал от него оте­ческую любовь и расположение. Что же касается Льва Фо­ки, то он всегда строил козни против царя и всеми своими делами оказывал противодействие царской власти и стре­мился к тирании. Таким образом, отныне он не может бо­лее оставаться в должности доместика схол «и я свидетельствую, что это военное движение затеяно им не с мо­его согласия, но предпринято самовольно с целью захва­тить царскую власть» (7).

Нужно вдуматься в положение и представить себе воз­можность того, что восстание Льва Фоки действительно было вызвано, подстрекательством близких к Константи­ну лиц, если не с его согласия, чтобы оценить весь трагизм официального признания, что в Романе он нашел своего отца и покровителя. Кроме того, в лагерь было подброше­но много подметных писем, в которых описывалось поло­жение дел с точки зрения Романа и приглашались все ис­тинные патриоты отстать от Льва Фоки и перейти да сто­рону царя. Смысл восстания был утрачен, многие из лагеря Фоки стали уходить, и сам предводитель счел нужным спа­саться бегством. Но его нагнали и схватили и, прежде чем получен был приказ о том, как с ним поступить, лишили зрения.

Несмотря на суровые меры, предпринимаемые про­тив политических противников, заговоры открываемы были ежегодно, один за другим. Наконец, суровая доля постигла и наиболее близких к царю лиц. На августу Зою был сделан донос, что она замышляла отравить Романа, ее приказано было взять из дворца и заключить в монас­тырь, где она была пострижена в монахини. Скоро затем воспитатель царя Феодор вместе с его братом Симеоном были арестованы во время обеда, предложенного им пат-рикием Феофилактом. По подозрению в заговоре на Ро­мана их отправили в ссылку в фему Опсикий. Так посте­пенно составилась для Константина Порфирородного та исключительная обстановка, в которой он провел 26 лет «в подчинении» у своего тестя. Все это время он лишен был свободы сношений с людьми, не мог выбирать себе друзей и, нося царскую корону, на самом деле был рабом самых стеснительных условий, в которые его поставил его тесть. По-видимому, намерение Романа заключалось в том, чтобы показать всем ничтожество законного носи­теля царской власти, заставить забыть о нем и постепен­но приучить общественное мнение к новой династии, представляемой Лакапинами. Это легко можно видеть из дальнейших его мероприятий. По смерти его супруги Фе-одоры он приказал короновать и возвести в сан августы Софию, жену своего старшего сына Христофора, обеспе­чивая за ним наследство в царской власти. Ссылаясь на то, что постоянные заговоры и возмущения не дают ему покоя, он заявил желание занимать первое место в офи­циальных актах, церемониях и провозглашениях и сде­лал распоряжение в этом смысле (923). Чем дальше, тем решительней были действия Романа. В 924 г. в праздник Рождества были сопричислены к императорской власти сыновья Романа Стефан и Константин и коронованы. По­следнему сыну, Феофилакту, постриженному в монахи и возведенному в патриаршие синкеллы, предоставлено было готовиться к высшему сану в церковном управле­нии. Роман в заботах об укреплении своей династии не удовлетворился и указанными мерами. Он сопричислил к царской власти внука своего Романа, рожденного от Хри­стофора, выдал за болгарского царя Петра внучку свою Марию. По случаю этого торжественного события в 927 г. он почтил своего сына Христофора вторым местом, низ­ведя Константина на третье[119]. С течением времени стар­шинство перешло на двух других сыновей Романа, так что Константин стал писаться и провозглашаться на пя­том месте.

Можно удивляться, с одной стороны, настойчивости Романа в проведении мер, столь явно и в нарушение вся­кой справедливости унижавших Константина, и, с другой стороны, тому спокойствию и «непротивлению», с кото­рым Порфирородный относился к этим мерам. Нужно иметь в виду, что каждое распоряжение, нарушавшее права Константина, должно было или исходить от его имени, или по крайней мере иметь его формальное согласие. И он на все соглашался, раздавал короны детям и внукам Рома­на и не принял непосредственного участия ни в одном движении против тирании Лакапина. Философское отно­шение к своему положению, которое он понимал и оцени­вал во всей его реальности, без сомнения, должно возвы­шать характер Константина в наших глазах. Находясь в ис­ключительно необычном для императора положении, он, однако, с достоинством относился к своей доле и нашел возможным в высшей степени полезно воспользоваться той свободой, какая ему была предоставлена. Роман Лака-пин при всех благоприятных обстоятельствах, какие на­шел он в характере Константина, не достиг цели своих за­ветных желаний и не утвердил своей династии. Весь тра­гизм постигшей его невзгоды заключается в том, что те же самые сыновья, ради которых он столько заботился и ко­торых возвысил до царского положения, низвергли воз­двигнутое им здание. Уже и старший сын Христофор по­мышлял свергнуть отца и самому стать на его место; мож­но догадываться, что его подстрекал к движению против отца тесть его, магистр Никита, которого и постигла обык­новенная судьба заговорщиков при Романе[120]: он был пост­рижен в монахи и сослан в заточение (928). Но Роман же­стоко обманулся в своих расчетах на утверждение власти в своем потомстве. Прежде всего смерть царя Христофора в 931 г. нанесла большой удар и его родительским чувствам, и дальнейшим династическим замыслам. Христофор, по-видимому, был лучший из сыновей Романа, остальные де­ти, хотя и возведенные в царское достоинство, были еще в юном возрасте и заставляли заботливого о судьбе их отца призадуматься над тем, что ожидает их впереди. Если су­дить по младшему царевичу Феофилакту, который в 933 г. возведен был в патриархи Константинополя и в течение более чем двадцатилетнего управления Церковью обнару­жил полную неспособность понять свои обязанности и относился с нескрываемым цинизмом к религиозным во­просам, то следует принять, что семья Романа Лакапина поведена была в воспитательном отношении совсем ина­че, чем это было принято в доме Македонской династии. Стефан и Константин, которые теперь занимали ближай­шее место после Романа, не питали добрых чувств к свое­му отцу и легко сделались орудием заговора, имевшего це­лью лишение власти царя Романа. Летопись весьма скудно освещает катастрофу, разразившуюся над домом Лакапина и восстановившую права Константина Порфирородного. Встречаем в этом смысле некоторые указания, выражен­ные мимоходом и по разным поводам. Так, восхваляя при­верженность царя к монахам, летописец говорит, между прочим, о монахе Сергии, племяннике патриарха Фотия, которого очень уважал царь Роман и имел своим духов­ным отцом. Этот монах неоднократно обращал внимание царя на распущенность его сыновей, на недостаток данно­го им образования и на пороки их[121]. Между прочим, по это­му поводу писатель обращается к современному церков­ному событию, именно, перенесению из Едессы в Кон­стантинополь Нерукотворенного образа, о котором было много разговоров и который распространялся тогда в многочисленных копиях. Сыновья царя говорили об этом изображении: «Мы ничего не видим, кроме очертания ли­ца». На это зять царя Константин замечал: «А я вижу глаза и уши». Блаженный Сергий сказал им: «Вы все правильно ви­дите». Они же не соглашались и спросили: «Но что, однако, значит эта разность взгляда?» Сергий ответил: «Я скажу вам словами Давида: очи Господни на праведников и уши его к просьбе их, лице же Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память их» (8). Царевичи рассердились и стали строить ковы против отца. Трудно, конечно, ставить в связь разговор, здесь сообщенный, с заговором против

Романа его старших сыновей. Принимал ли в этом участие Константин Порфирородный, на это нет никаких указа­ний. Более определенно объясняется повод к неудовольст­виям царя Стефана и его братьев тем известием, будто Ро­ман в конце своей жизни сознал непригодность своих сы­новей и думал составить завещание о наследстве в пользу Константина Порфирородного. Так или иначе, в 944 г. против Романа составился заговор, во главе которого на­ходился сын его Стефан[122], участниками названы незначи­тельные лица: монахи Мариан и Василий и Мануил Куртикий. Более подробностей сообщает латинский писатель Лиудпранд, известиями которого мы часто будем пользо­ваться в дальнейшем изложении. По его словам, царевичи ввели во дворец вооруженный отряд и, захватив старика Романа, очевидно мало имевшего популярности, ограни­чились ссылкой его на остров Проти. Латинский епископ добавляет, что было намерение лишить власти и Констан­тина, но что этого не удалось сделать из боязни народного возмущения.

Вслед за свержением Романа некоторое время у власти оставались сыновья его, но они не пользовались никаким авторитетом и уронили себя своим неизвинительным по­ведением по отношению к отцу. В общественном сознании стали быстро вырастать права полузабытого и оттесненно­го на задний план Константина, который и сам начал ина­че оценивать свое положение. Цари Стефан и Константин должны были уступить законному наследнику, над кото­рым в течение двух десятилетий с лишком тяжелым гнетом лежала тирания Романа. Спустя 40 дней после низложения последнего Константин Порфирородный решился окон­чательно освободиться от семьи Лакапинов и приказал преданным ему лицам схватить их и отправить в ссылку на острова, где они были пострижены в монахи. Через не­сколько времени низверженные цари семьи Лакапина встретились на острове Проти. Увидев своего отца в мона­шеском одеянии, лишенные власти, сыновья его испытали, говорит летописец, невыносимую печаль. Роман будто бы сказал: «Я родил детей и возвеличил их, они же отвергли ме­ня». Затем Стефан был сослан в Приконнис, на Мраморн. море, через несколько времени местом ссылки для него на­значен был Родос, а лотом Митилена, где он и умер в 963 г.; Константина заключили в Тенедосе, а потом перевели в Самофракию, где он был убит при попытке поднять восстание. Сын Христофора Михаил, также носивший корону и царский сан, был лишен царской чести, пострижен в мона­хи, но сохранил свободу и пользовался высокими офици­альными званиями магистра и ректора. Но политическое значение дома Лакапина было бесповоротно сломлено. Хотя отмечено несколько попыток возвратить к власти Ро­мана или сына его Стефана, но Константин легко справлял­ся с заговорщиками, подвергая их жестоким наказаниям. В 948 г. мирно скончался на Проти Роман Лакапин, сыграв­ший в истории Византии исключительную роль и, между прочим, оказавший большое влияние на утверждение принципа наследственности царской власти.

Наконец окончились для действительного и законно­го преемника престола продолжительные годы невольно­го удаления от дел, притворного подчинения и благодуш­ного перенесения всяческих оскорблений. С 945 г. Кон­стантин VII остается единодержавным распорядителем судеб империи, его более не могли тревожить тайные коз­ни устраненной семьи Лакапинов, приверженцы которой держались еще некоторое время в патриаршем дворце около Феофилакта и на островах около его старших бра­тьев, содержавшихся под надежной охраной. Первой забо­той Константина и окружавших его лиц, между которыми значительная доля участия в делах должна быть отнесена на долю супруги царя, было изменить состав военной и гражданской администрации с той целью, чтобы предо­ставить все наиболее важные должности новым лицам, или доказавшим уже приверженность к Македонской ди­настии, или связанным с ней землячеством, — разумеем множество имен и целых семей, с честью служивших им­перии и лично приверженных к Македонскому дому, ар­мянского происхождения. Известно, что военная и мор­ская команды и заведование отрядами наемных военных дружин доверяемы были всегда наиболее верным и надеж­ным лицам, так как адмиралы флота и главнокомандую­щие военными силами, в особенности гвардией, часто бы­ли распорядителями судеб империи и династии. И вот

Константин начал основательную чистку в военных сфе­рах. Прежде всего удалены были начальник гвардейских частей, или доместик схол, Панфирий, родственник Рома­на, вместе с ним друнгарий флота Радин, как наиболее близкие к павшей династии чины. Выбор заместителей оп­ределялся самым положением вещей, и нужно признать, что Константин имел большое счастие опереться на луч­ших людей того времени.

Следует припомнить, что Лакапины в своих честолю­бивых притязаниях встретили серьезных соперников в лице Льва и Барды, имевших прозвание Фока. Что было на­туральней при начавшейся реакции против старого по­рядка, как выдвинуть фамилию Фоки, которая не только могла разделять с Константином VII чувства обиды и недо­вольства старым порядком, но вместе с тем представляла собой большую материальную и духовную силу, весьма по­лезную для вновь организовавшейся правительственной системы? Представителем фамилии Фоки был Варда, брат того Льва Фоки, который проиграл партию в борьбе с Ро­маном двадцать с лишком лет тому назад и был ослеплен. Ему был передан важный военный пост доместика схол вместе с саном магистра. Сыновьям Варды поручены были важнейшие военные начальственные места в азиатских фемах. Никифор Фока, будущий император и знаменитый воитель, назначен стратигом анатолийской фемы, Лев — стратигом каппадокийской, а Константин — селевкий-ской. Равным образом командование флотом после от­ставки Радина поручено было Константину Гонгиле, еще при матери Константина VII Зое призванному к высшим служебным званиям. Наконец, главное начальство над иноземными дружинами возложено было на Василия Петина, который вместе с тем возведен в патрикии. Из других лиц, выдвинувшихся с переходом власти к Константину Порфирородному, укажем Мариана Аргира, возведенного в сан патрикия и комита, или начальника конюшенного ведомства, Мануила Куртикия, также получившего сан пат­рикия и начальника царской стражи, или друнгария виглы. До известной степени обезопасив себя этими новыми на­значениями от сторонников павшей династии, царь Кон­стантин не провел, однако, до беспощадных последствий своей системы и принужден был впоследствии, когда вновь возникали попытки возвратить к власти сыновей Лакапина, принимать против остававшихся сторонников их разные оборонительные меры. Трудно составить точное понятие о характере самостоятельного правления Порфи­рородного. Он достиг единодержавия в возрасте, близком к сорокалетнему. При благоприятных обстоятельствах это мог бы быть период полного развития сил и накопленно­го опыта и знания. Но Константин прошел суровую школу «подчинения», и, будучи по природе наделен гуманными качествами и мягкостью характера, он мало был подготов­лен к практической жизни, и в особенности к государст­венной деятельности. Слишком доверяясь во всем, что ка­салось правительственных дел, приближенным лицам и предоставив много власти честолюбивой и гордой царице Елене, он не был в состоянии изменить нравов своего вре­мени и окружающего его общества и в общем заботился более всего о том, чтобы не иметь помех в своих кабинет­ных занятиях, в которых сначала он искал забвения, а по­том, конечно, находил полное удовлетворение и, вероят­но, наслаждение. Таким образом, Константин не имел ни желания, ни особенных побуждений, хотя бы из честолю­бия, изменить свой образ жизни, с которым он сжился и который ставил его весьма далеко от реальных государст­венных нужд. Читателя может пленять его доброта, кро­тость, семейные добродетели; можно приписывать ему много похвал за необыкновенно удачные его личные ли­тературные труды и за просвещенное покровительство обширным научным предприятиям, которые без него, может быть, никогда бы не осуществились, за его любовь к просветительным учреждениям и искусству, которому он также уделял много времени; но вместе с тем не следует за­крывать глаза и на то, что как правитель, допустивший по­боры, взяточничество, продажу должностей и нарушение закона как в столице, так и в провинциях, Константин VII не выделяется из большинства посредственностей, зани­мавших византийский престол. Для историка, желающего дать характеристику Константина VII, встречаются нема­ловажные к тому трудности в состоянии самых источни­ков, которые частию утрачены, частию же составлены в его царствование и до некоторой степени по его внуше­нию. В этой литературе, весьма сочувственно говорящей о Константине, нужно различать реальное от фиктивного, благие пожелания от практического их исполнения. Чув­ства и желания, которыми так обильны предисловия в но­веллах X в. и которыми часто щеголяег сам царственный писатель, суть условные и весьма субъективные понятия, которые приятны для слуха и составляют достойный обра­зец для подражания, но не переходят в подвиг и конкрет­ный факт. В качестве доброго человека и просвещенного государя, воспитанного в лучшей школе того времени и дорожившего высокими преданиями Римской империи, Константин весьма высоко полагал и славу Македонского дома, так что, конечно, в его тайные расчеты входило обес­смертить свое имя большими благотворительными и про­светительными учреждениями. В одном месте его сочине­ния «Об управлении империей» так характеризуется его взгляд, выраженный косвенно в приложении к Роману Ла-капину.

«Кир Роман был простой человек и неграмотный и не был ознакомлен с придворными нравами и с обычаями, за­имствованными из Римской империи; не происходя из царского рода и не имея благородных предков, он не сооб­разовался в своих действиях с хорошими принципами, а поступал как вздумается, не следуя ни голосу Церкви, ни велениям великого Константина» (9).

Для просвещенного же писателя X в., которому при­надлежат приведенные слова, высокие принципы были за­коном, и, подчиняясь велениям обычая и придворного ус­тава, равно как следуя традициям, идущим от деда и отца, император Константин с полным одушевлением преда­вался полезным делам, за какие восхваляют его сочувству­ющие ему писатели. Он был и кроток, и снисходителен, и милостив. Он был озабочен планами облегчить тягости податной системы, приносил жертвы на выкуп пленных, не щадил средств на устройство новых больниц и богаде­лен, принимал меры к тому, чтобы правосудие исполня­лось нелицеприятно и без подкупа. Константин заботился об устройстве новых учебных заведений и о поддержании старых, понимая, что из хорошей школы могли выйти до­стойные общественные деятели: ученые, преподаватели, судьи, правители областей и епископы. Но как все это осу­ществлялось на практике, об этом скажем ниже, при рас­смотрении событий его царствования.

Обращаясь к изложению внешних событий, обнима­ющих обширный период царствования Константина VII, мы должны начать речь с тех окраин, которыми Византия соприкасалась с мусульманским миром. Мусульманские государства, окружавшие империю со всех сторон, за ис­ключением ее северной границы на Балканском полуост­рове, представляли собой три политические системы:

1) восточный калифат со столицей в Багдаде, с зависимы­ми от калифа эмирами в Азии под властью Аббасидов,

2) африканский под управлением Фатимидов с подвласт­ными эмирами в Южной Италии и Сицилии, а также в Египте и Сирии и, наконец, 3) испанский под властию Омейядов и с эмирами в Танжере и Марокко. В начале X в. империя испытала от арабов два сильных поражения, ко­торые надолго изменили не в пользу империи взаимное отношение сил, это было взятие и разграбление арабами второго по богатству и торговому значению города — Солуни и уничтожение греческого флота при Лемносе. Этими преимуществами арабы не успели воспользоваться Лишь вследствие исключительных обстоятельств, какие переживал в особенности Багдадский калифат; в против­ном случае Византия, поставленная часто в безвыходное положение неудачными делами на северной границе, должна бы была поступиться в пользу арабов многими об­ластями в Малой Азии.

Немедленно по смерти Александра последовало возмущение Константина Дуки. Это был сын Андроника, бывшего вместе с Имерием начальником флота, посланного против арабов. Он сделался орудием интриги, сотканной коварным Самоной, не исполнил воли царя, при­казавшего ему соединиться с Имерием и начать вместе с ним движение против арабов, а затем из страха перед от­ветственностью бежал на границу арабских владений, вместе со своими родственниками и приверженцами на­чал восстание и укрепился близ Конии в местечке Кабала. Но так как долго сопротивляться императорским вой­скам он не мог, то решился перейти в арабские владения, где и был ласково принят, отправлен в Багдад и там пере­шел в мусульманство. Впоследствии Андроник, однако, сожалел о своем поступке, вступил в переписку с патри­архом Николаем Мистиком, которому это было поставле­но в вину и вменено в измену (10). Сын Андроника Констан­тин, бежавший от арабов и принятый на службу в импе­рии, составил себе большое имя военными делами против арабов и вместе с тем приобрел в народе попу­лярность своими приключениями и знакомством с вос­точными землями. При вступлении Константина на пре­стол он занимал важнейший военный пост доместика схол и считался самым способным вождем, который один мог вывести империю из затруднительного поло­жения, создавшегося угрожавшими империи замыслами Симеона на северной границе. При таких условиях Кон­стантин Дука был призван своими приверженцами и не­которыми членами регентства в Константинополь и про­возглашен царем. Из ипподрома, где происходило про­возглашение, Константин Дука направился через Халку в Большой дворец и готов был захватить пребывавшего в нем малолетнего царя. Но тогдашний командир инозем­ных отрядов Еллада выступил против него с бывшими и его распоряжении силами и одержал верх над повстанца­ми. Константин Дука пытался спастись бегством на коне, но был сброшен на землю и обезглавлен. Его тесть Иви-рица и известный Лев Хиросфакт искали спасения в церкви св. Софии, но были оттуда вытащены и постриже­ны в монахи. Преследование партии Дуки было жестокое, весь род его был истреблен. Появляющиеся во второй по­ловине XI в. Дуки происходили из боковой линии.

Мы уже видели выше, что первые годы управления ре­гентства за малолетством Константина были в высшей сте­пени тревожным периодом, который и способствовал Ро­ману Лакапину под личиной спасителя отечества достиг­нуть высшего положения в государстве. Неудачная война с Симеоном требовала крайнего напряжения материальных сил, сосредоточения войска в западных провинциях и весьма естественно содействовала тому, что арабы на вос­точных границах начали наступление. Правителем погра­ничной области с центром в Тарсе и начальником флота в восточных водах Средиземного моря после Дамиана, из­вестного победителя Имерия, был назначен ибн-Малик. По обычной системе, давно уже установившейся, Византия была в нескончаемой войне с арабами, которые ежегодно с наступлением весны предпринимали наезды в фемы Анатолику и Каппадокию, успевали произвести опустоше­ния в пограничных селениях и городах и с большим поло­ном возвращались назад. Было бы слишком утомительно следить за отдельными подробностями в этой малой по­граничной войне (11), которая склонялась попеременно то в пользу арабов, то в пользу греков. Можно отметить лишь появление нового элемента в отношениях между вражду­ющими сторонами, участие которого постепенно склоня­ло перевес на сторону греков в Месопотамии, это были ар­мяне, с которыми цари Македонской династии вступили в особенно близкие отношения и которые приняли деятель­ное участие в войнах с арабами в X в. Иметь на Востоке хотя некоторую опору в союзном христианском народе побуждало империю то обстоятельство, что она принуждена была иногда все восточные войска переводить на Балканы. При сознании грозной опасности со стороны Симеона Тогдашняя правительница, мать Константина Зоя, решилась вступить в переговоры с багдадским калифом о заключении более или менее прочного мира, который дол­жен был сопровождаться обменом пленными, накопившимися на той и другой стороне в огромном числе, начиная с взятия Солуни и с походов Имерия. В связи с этими обстоятельствами находится посылка на Восток патрикия Иоанна Радина и Михаила Токсары; об этом посольстве, только упомянутом в византийской летописи (12), весьма подроб­ные сведения сохранились у арабских писателей. Когда послы дошли до города Текрита на Тигре, их приказано было задержать там на два месяца. 25 июня 917г. они при­были в Багдад и помещены были в ожидании приема в осо­бенном дворце. Для приема послов дворец калифа был ук­рашен занавесями, коврами и богатой утварью. Придвор­ные чины расставлены были по рангам и достоинствам по портикам, залам и дворам, по которым двигались послы. Войска в парадной форме, конные и пешие, образовали двойную линию по пути. Все улицы и площади Багдада бы­ли полны любопытных, лавки и балконы отдавались внаем для зрителей. Вся обстановка приема была рассчитана на эффект, и послы не могли не быть поражены виденными ими чудесами. Калиф ал-Муктадир принял их во всем сво­ем величии и блеске и благосклонно отнесся к посланию царя.

Слишком подробно описаны достопримечательности Багдада, которые были показаны послам по желанию кали­фа. Здесь было много такого, чем византийские императо­ры у себя в Константинополе приводили в восхищение ев­ропейцев: серебряное дерево с золотыми птицами, древес­ные листья, приводимые в движение легким ветерком, изображения 15 всадников с длинными дротиками в ру­ках, великолепные конюшни с золотыми и серебряными конскими украшениями, сад с дикими зверями. Во всех дворцах, посещенных послами, славянские евнухи предла­гали для питья холодную воду. После осмотра достоприме­чательностей послы были вновь приняты калифом, кото­рый передал им свой ответ на послание царя и наградил их богатыми подарками. Вследствие этих переговоров произошел обмен пленными на реке Ламус, но столько же­лаемого империей мира не было достигнуто, так что на восточной границе вновь происходили военные столкно­вения. Таковы были отношения на восточной границе в первые годы царя Константина VII.

Роман Лакапин пришел к мысли воспользоваться сою­зом с Арменией для более правильного и систематическо­го воздействия против арабов. Патриарх Николай Мистик в 920 г. писал армянскому католику Иоанну, приглашая его поднять кавказских владетелей на борьбу с арабами и обе­щая с своей стороны посылку вспомогательных отрядов из Византии. На это приглашение последовал ответ, чрез­вычайно ярко рисующий политическое и религиозное значение империи на Востоке.

«За надежной стеной вашей силы и ради страха, ка­кой вы внушаете врагам, мы находимся как бы в укреп­ленном лагере или среди прекрасного города. Мы ставим себя под вашу защиту, мы ваши верные слуги. Враг окру­жает и осаждает нас со всех сторон; защитите ваших детей и слуг, которые все пьют из чаши южного тира­на... Мы ищем союза с империей ромэев, что представля­ется нам наиболее верным и отвечающим нашему поло­жению».

За этой перепиской последовало посещение христи­анской столицы армянским царем Ашотом, который по­разил греков своей необыкновенной силой, так как мог согнуть в кольцо железный стержень (13). Обласканный вниманием и одаренный дарами Ашот получил от цари­цы Зои военный отряд, при помощи коего утвердил в Ар­мении свою власть. На первых порах, впрочем, союз с ар­мянами мало давал себя чувствовать. Правда, в 922 г. ара­бы из Тарса одержали над греками победу при Малатии, т. е. на территории тогдашних арабских владений, точно так же упоминаются в это же время греческие отряды, по­сланные в Армению. Но решительных действий Византия не была в состоянии развить на Востоке, будучи отвлече­на войной на Балканах. Напротив, сношения Симеона с африканскими арабами, имевшие целью совместное нападение на империю, совершенно парализовали силы Романа и заставляли его держаться выжидательного положения. В то время как Симеон угрожал Константинополю в 924 г., начальник арабского флота прошел Дарданеллы и приблизился к столице и вступил в сношения с болгарами. При подобных обстоятельствах империя должна была ограничиваться оборонительными мерами, пока на восточной границе суровая военная школа не об­разовала энергичного и талантливого полководца, кото­рый, хорошо изучив местные условия, умел направить их к пользе христианской империи. Это был византийский генерал армянского происхождения Иоанн Куркуа, пред­ки которого начали службу в империи при основателе Македонской династии. Его отец Роман командовал полком иканатов, а сам И. Куркуа при Романе получил самое важное место в военной администрации — доместика схол, которое обыкновенно давалось самым доверенным лицам и которое редко оставалось продолжительное вре­мя во власти одного и того же лица. И. Куркуа между тем оставался во главе схол и всех восточных фем в течение более 22 лет и имел, таким образом, полную возможность изучить положение дел и оказать империи важные услу­ги. Писатели высоко ставят его военную доблесть и поз­воляют видеть в нем одного из крупнейших представителей военного искусства в Византии, который расширил границы империи до Евфрата и Тигра и присоединил до тысячи городов (14). В высшей степени большая потеря, о которой нельзя не пожалеть, что история «этого второго Траяна или Велисария», написанная современником протоспафарием Мануилом, не сохранилась до нашего времени (15). По всей вероятности, в этом сочинении было вы­яснено значение мусульманского вопроса для того вре­мени, о чем имеются в настоящее время лишь намеки как в переговорах Симеона с африканскими арабами, так и в сношениях его с восточными мусульманами. Важность момента схвачена в одном церковно-ораторском произ­ведении, где воспевается значение соглашения с болгара­ми после 927 г., освободившего империю от войны на се­верной границе: «Это соглашение приносит печаль и воз­буждает плач у сынов Агари, у них при одном слухе о нашем согласии холодеет кровь» (16). Следствием замире­ния с болгарами было начало наступательного движения на восточной границе, которому сообщил политический и военный смысл доместик схол Куркуа. Движение было направлено в Армению, где уже заранее были пробужде­ны симпатии к христианской империи и надежды на ос­вобождение от мусульманской власти. Временная неуда­ча в мусульманской Армении при Дебиле (Товин) не оста­новила доместика; он имел на границах Армении надежного сотрудника в лице брата своего, стратига Халдии патрикия Феофила, который также отличался воен­ными талантами и энергией, свойственными этой семье, и опустошил мусульманские селения до Феодосиополя, или Эрзерума. С своей стороны и доместик Куркуа посте­пенно шел на восток, угрожая городам Хилату и Битлису и разоряя открытые места. Мало-помалу арабы должны были покидать пограничную область, оставляя за грека­ми часть Армении и Месопотамии, города Малатия и Амида перешли под власть императора. Но эти успехи на севере не были достаточно обеспечены, пока в Тарсе ос­тавался оплот власти сирийских арабов. Правитель Тарса Сумль в 931 г. предпринял обычную летнюю экспедицию в византийские владения. На этот раз мусульмане дошли до Амория, который успел отстроиться после разруше­ния 838 г., и, взяв здесь большую добычу, повернули к Ан-кире. Эта экспедиция доставила неприятелю множество пленников и добычи и ясно показала, что движение в Ме­сопотамию далеко не обеспечивает Византию от сирий­ских арабов. Большим успехом было в дальнейшем заня­тие Самосата и договор с эмиром Мелитены Абу-Хафсом, по которому этот последний обязался вступить под протекторат империи и быть на стороне ее в войне с мусуль­манами. Но и со стороны мусульман приняты были к то­му времени новые средства для удержания своего поло­жения. В эмирах Мосула и Алеппо, происходивших из ди­настии Хамданидов, калиф нашел на продолжительное время защиту своей власти в Сирии и вместе с тем до­стойных соперников византийскому стратигу Иоанну Куркуа. В 934 г. названный вождь с огромным войском в 50 тысяч и с вспомогательным армянским отрядом под начальством Мелик ал-Армени пошел в область Малатию, остававшуюся еще спорною, и после продолжительной осады принудил к сдаче город Мелитену, причем многие мусульмане обращены были в христианство. Скоро затем занят был и Самосат. Блестящим результатом не столько военной, как дипломатической деятельности доместика нужно признать то, что он побудил принять византий­ский протекторат и христианство могущественное араб­ское племя бени-хабиб, которое отличалось воинствен­ностью и набегами на имперские области. Это обстоятельство, усилившее византийское влияние на границе 12 тысячами всадников на прекрасных конях и в полном вооружении, в сущности было равносильно приобрете­нию прекрасной армии, одушевленной самым могучим чувством, обеспечивающим победу, т. е. племенной нена­вистью к Хамданидам, и вооруженной знанием местных условий войны в Месопотамии. Император, оценивая все выгоды услуг, какие это племя может оказать, наделил его щедрыми милостями и удобными землями и пользовался его преданной службой для распространения влияния империи на независимые арабские племена.

Соперником Иоанна Куркуа является в это время Сейф ад-Дауле из племени Хамданидов (17), которые в X в. получи­ли чрезвычайно важное значение в истории Византии. Хамдан ибн-Хамдун происходил из племени таглиб в об­ласти Мосула. От него происходили Хасан и Али, основа­тели династии Хамданидов в Мосуле и Алеппо, которые, пользуясь постепенным ослаблением Багдадского калифа-та, достигли независимости в своих областях. Это был пе- риод наибольшего падения Аббасидов, когда калифы ста­ли игрушкой в руках персидской или турецкой гвардии и когда отдельные провинции стали организоваться в неза­висимые княжения под властью самостоятельных эмиров. Более известный в истории Византии Али, иначе Сейф ад-Дауле, правитель Алеппо, почти каждый год предпринимал военные вторжения в византийские области и оставил по себе печальную известность в летописи. Но этот «нечести­вый Хамда» был в тоже время покровителем науки и люби­телем художников и поэтов, которые жили при его дворе и воспевали его подвиги, таковы поэты ал-Мутанадби, Абу-Фирас и др. В первый раз о походах его упоминается в 936 г., когда доместик Куркуа начал наступательное движе­ние на восток и угрожал Амиде и Самосату и, несмотря на сопротивление, утвердился в этой области. История двух Хамданидов, из коих один находил себе поддержку в си­рийских арабах и в эмире Тарса, а другой опирался на му­сульманские владения Армении и Месопотамии, приобре­тает в занимающую нас эпоху исключительное значение и приковывает к себе внимание историка. Старший брат по­сле неудачной попытки вмешаться в борьбу из-за калифа-та был лишен своего независимого положения и обращен в состояние вассала. Младший же не только сохранил не­зависимость, но и расширил свои владения на счет хрис­тианских и магометанских владетелей Армении и Месопо­тамии. Сейф ад-Дауле не только храбрый воитель, предпо­читавший лагерную жизнь спокойной домашней обстановке в своем роскошно убранном дворце, но вместе с тем рыцарь и поэт. Он не мог провести ни одного года без отважного похода на христианские соседние области и сделался предметом лести и похвал со стороны придвор­ных его рапсодов. Это был выразительный тип сарацин­ского эмира героической эпохи, который был способен на самые возвышенные подвиги и вместе с тем не чуждался самых низких и постыдных действий. По свидетельству его певцов, двор его привлекал посетителей, к нему стре­мились путешественники и находили помощь нуждающи­еся, здесь было пристанище поэтов и писателей. Нигде (разве только при дворе калифа) нельзя было встретить столько знатных поэтов. Дворец его блистал роскошью и богатствами, в нем происходили празднества и состязания ученых и литераторов, какими мог похвалиться тогдашний мусульманский мир.

Было бы затруднительно следить за этими ежегодными походами арабского героя в имперские области, где доместик Иоанн Куркуа оказывался достойным ему соперником. Ему удалось войти в тесные сношения с египетским наместником в Сирии Магометом ибн-Тугджу или ал-Ихшиду, с которым империя поддерживала с тех пор дружеские сношения, и несколько обезопасить себя, по крайней мере со стороны Тарса. Но зато Сейф ад-Дауле спокойно распространял свою власть в области калифата и овладел Антиохией, Дамаском и Эмесой (Хомс), чему способство­вали споры в Багдаде из-за наследства в калифате. При из­брании ал-Муттаки-Биллахи после смерти ар-Рада (940—941) Хамданиды приняли деятельное участие в смутах и некоторое время были даже господами в калифате. Поль­зуясь этим временем, империя могла поправить свое поло­жение на восточной границе и даже начать вновь наступа­тельное движение против мусульманских владетелей. В 942 г. доместик Куркуа предпринял сильную военную экспедицию, которая продолжалась значительный период и захватывала обширные области. На этот раз исходным пунктом была Армения. После занятия крепости Арзен на северном берегу озера Ван доместик двинулся в Месопотамию и овладел здесь многими укрепленными городами, как Миферкин, Диарбекир (Амида), дошедши до старой границы с Персией в лучшие времена империи. После времени Юстиниана и Ираклия в первый раз теперь греки завладели Дарой и подступили к Нисиби, хотя без намерения утвердиться в этих весьма удаленных от границ империи пунктах. Самым существенным результатом похода домес­тика в Месопотамию было дело под Эдессой. Этот город, один из важнейших в верхней Месопотамии, находясь в тесной осаде, вступил с доместиком в переговоры насчет условий выдачи грекам драгоценной христианской святыни, хранившейся в городе, именно Убруса, или Нерукотворенного образа[123]. Возвращение этой святыни из мусуль­манского пленения было так важно для христианской им­перии и так возвышало религиозное настроение общест­ва, что правительство не только согласилось отозвать свои войска из-под Эдессы, но и дать городу разные привиле­гии (18). Оказывается, что и среди мусульманского населения Нерукотворенный образ имел почитателей и что вопрос о выдаче его византийскому правительству встретил затруд­нения, которые мог разрешить лишь калиф. Когда наконец затруднения были устранены, эмир города Эдессы передал грекам Убрус с изображением Спасителя, а осаждающее войско отступило от города. Вследствие состоявшегося тогда соглашения Византия выдала знатных пленников, некоторую сумму денег и дала обязательство не делать на­падений на Эдессу и ближайшую к ней область. Церемо­ния передачи святыни была обставлена некоторыми фор­мальностями, при этом присутствовал Самосатский епис­коп Авраам, который должен был наблюдать, чтобы подлинный образ не был заменен подложным, так как му­сульмане желали обмануть православных и передать им копию. Когда в Константинополе было получено известие о благополучном разрешении дела и о передаче святыни в руки греков, правительство сделало распоряжение о тор­жественной встрече ее в столице высшими духовными и светскими чинами, войском и народом. Патрикий и пара-кимомен Феофан послан был вперед по никомидийской дороге и встретил на реке Сангарие священное изображе­ние в весьма торжественной процессии с возжженными свечами и песнопениями. Вечером 15 августа 944 г. про­цессия достигла столицы и была с благоговением привет­ствована царями и народом.

На следующий день «вышли к Золотым воротам два сы­на царя (т. е. Романа Лакапина), Стефан и Константин, и зять его Константин с патриархом Феофаном и, приняв святыню с подобающими почестями, в сопровождении сената и большой процессии со свечами отнесли ее в храм св. Софии и отсюда в дворцовую церковь Богородицы Фара» (19).

Описанное торжество весьма подняло религиозное настроение столицы и возвысило авторитет предводителя восточных войск доместика Куркуа. На восточной границе успехи империи осенью того же года сказались в движе­нии Варды Фоки к киликийскому проходу, где были заня­ты сирийские города Мараш и Баграс.

Выше мы видели, что в 944 г. в Константинополе про­изошел большой переворот, вследствие которого снача­ла Роман Лакапин, а потом и его сыновья были лишены власти, и император Константин VII сделался единодер­жавным распорядителем империи. Во внешней политике этот переворот не сопровождался особенными переме­нами; центр тяжести, где сосредоточивались главные и наиболее живые интересы, был по-прежнему на восточ­ной границе. Здесь в первые годы единодержавия Кон­стантина Сейф ад-Дауле занят был войной с египетским Наместником Ихшидом, которая в конце концов окончи­лась победой Хамданида, распространившей его власть на Эмесу и Антиохию. Соперничеством египетских и ази­атских мусульман византийское правительство восполь­зовалось весьма умело, как это видно из письма Романа к Ихшиду, в котором проводится мысль о союзе и дружбе с египетским эмиром и о выгодах, какие выпадут на долю Ихшида, если он согласится стоять на стороне Византии (20). Если принять во внимание, что главные военные бедствия в первой половине X в. империя испытывала от арабов, имевших свою опору в Тарсе, то легко поймем, что соглашение с Ихшидом, от которого зависели арабы Тарса, составляло громадный политический выигрыш со стороны империи. В летописях империи, таким образом, вполне оценен факт, имевший место в 946 г., которым от­крываются дипломатические сношения с египетскими арабами. В мае 946 г. в Константинополе происходил торжественный прием «сарацинских друзей» из Тарса, причем обсуждался вопрос о мире и обмене пленными. Хотя за смертию Ихшида эти сношения оборвались, но обмен пленными все же имел место и преемник Ихшида Абул-Касим Унгур наследовал от отца соперничество с Хамданидами в Сирии. В 949—950 гг. империя сделала новый, и довольно смелый, шаг на восточной границе: с одной стороны, в Армении была завоевана и разрушена Калакала, или Эрзерум, с другой — давно недоступная об­ласть Тарса, где господствовали арабы, снова увидала гре­ческих военных людей.

Военные приготовления и поход на Крит должны были отвлечь внимание от сирийской границы, чем с ус­пехом воспользовался Сейф ад-Дауле, предпринявший в 950 г. поход против Византии. С ним соединились тар-сийские арабы, открывшие поход через киликийский проход по направлению к Кесарии. Арабские историки описывают победы арабов, и сопутствовавшие Сейф ад-Дауле поэты поощряли его идти на самый Константино­поль. Но в этом походе постигла его большая неудача: Лев Фока, предводитель византийского войска, пересек ему путь в одном ущелье и нанес ему страшное поражение. Потеряв весь отряд и обоз, эмир алеппский едва спас свою жизнь в поспешном бегстве. В ближайшие годы продолжались с одинаковой настойчивостью опустоши­тельные набеги с той и другой стороны. В этой упорной войне, не утихавшей целые десятки лет, воспитались зна­менитые византийские вожди из фамилии Фок, как Вар-да, Никифор и Лев Фока и не менее известный в ближай­шее время Иоанн (Куркуа) Цимисхий. Все они в описыва­емое время принимали участие в наступательной и оборонительной войне, попеременно то нанося удары алеппскому эмиру, то получая от него суровые военные уроки. В конце концов Византия имела чувствительный перевес на восточной границе. Малатия, Эдесса, Мараш, Эрзерум и Самосат, перешедшие во власть империи, ли­шили мусульман опорных пунктов в Армении и Месопо­тамии и приблизили византийскую границу к старой Персии. Этим подготовлены были дальнейшие завоева­ния Византии в Сирии, Палестине и на островах Среди­земного моря, подпавших власти арабов.

Переходим к изложению событий на западной и юго-западной границах. Западная граница не представляла та­кого однообразного географического построения, как восточная. Смотря на карту империи в период Македон­ской династии, нельзя не прийти к выводу, что на западной границе, расчлененной морем и раздробленной на не­сколько отдельных областей, из коих каждая нуждалась в особенной системе обороны, Византия никоим образом не могла защищать свои искусственные и легко доступные внешнему врагу владения теми же средствами, какими она пользовалась на востоке. В той же мере можно признать правильной политику безостановочного движения к вос­току, как безусловно ошибочной мысль — во что бы то ни стало держаться за фикцию целости империи на западной границе и не отказаться заблаговременно от Южной Ита­лии и Сицилии, с сосредоточением обороны на Балкан­ском полуострове. Жизненный нерв Византии в матери­альном и этнографическом отношениях был в ее азиат­ских фемах; равно как центральное значение ее политической и церковной миссии, выражающейся в борьбе с притязаниями на мировое значение Западной империи и латинской Церкви, было бы осуществлено в полной мере, если бы она ограничилась пределами рас­пространения славянских племен и не развивала свои притязания на западе далее Истрии, поступившись Сици­лией и Южной Италией в пользу Западной империи. Меж­ду тем в течение X в. мы присутствуем при постоянной и напряженной борьбе из-за Южной Италии, которая стави­ла империю в необходимость приносить для этого в жерт­ву свои интересы на других окраинах.

На западной границе империя сталкивалась с арабами и с различными западными властителями, разделявшими господство и политическое влияние в Италии. События, о которых предстоит нам здесь говорить, уже и потому име­ли связь с происходившими на восточной границе явле­ниями, что Ихшиды и Фатимиды, владевшие Египтом, час- то держали в вассальной зависимости эмиров, управляв­ших сицилийскими и итальянскими областями, захвачен­ными мусульманами. Третий калифат в Испании со столи­цей в Кордове, с династией Омейядов во главе, имел зави­севшие от него владения в Марокко; критские арабы, столь много вреда наносившие империи своими грабежами и набегами на прибрежные области, были выходцами из Ис­пании. Таким образом, западная часть Средиземного моря, омывающего византийские владения в Южной Италии и в части Сицилии, находилась в области политического и морского влияния мусульман, против которых империя должна была действовать исключительно своими морски­ми военными силами. Три калифата составляли три от­дельные политические группы, разделенные и религиоз­ными воззрениями, и политическими стремлениями. Им­перия находила способ поддерживать иногда союзные и дружественные отношения с той или другой политичес­кой группой, при Константине VII чаще всего были сноше­ния с испанскими Омейядами, хотя в самом начале царст­вования была попытка заручиться союзом с египетскими Фатимидами. Существенным обстоятельством, обусловли­вавшим эти временные союзы и сношения, были южнои­тальянские отношения, в которых Византия во что бы то ни стало желала сохранить свою прежнюю роль.

Три большие нации — греки, сарацины и немцы — встретились на почве итальянского полуострова. Южные провинции подвластны были ломбардским герцогам и князьям Беневента. Их могущество остановило завоевания Каролингов, их просветительные стремления создали из Юж