Тирский собор 335 г.

B 335 г. наступил 30-летний юбилей единодержавного царствования Константина. K этому сроку подгонялся ряд торжеств. Заканчивалась постройка базилики над гробом Господним в Иерусалиме. Константин созывал епископов на собор в Иерусалиме не только для торжества освящения базилики, но и для решения “египетских споров.” Успех в свое время собора в Никее был для Константина незабываемым и переживался им мистически. Все, что загадочно “не клеилось” y него в церковной области, ему, казалось, удастся разрешить мистикой собора, в мистической атмосфере восстановления гроба Господня. Но предваряющий богослужебные церемонии деловой собор назначался все-таки в недалеком, но удобном для размещения гостей приморском Тире. Все враги Афанасия, почти два года тому назад раздосадованные неудавшимся собором в Кесарии, были теперь налицо.

B императорском письме-указе поручалось устроить искомый церковный “мир” (стократно мелькающий мираж и манящий римское сердце Константина на pax romana). Гармония сердца Константина тут дополнялась и властным аккордом угрозы, что нежелающие явиться на соборное разбирательство будут доставлены силой. Намек в сторону Афанасия. A его представитель Макарий, которого обвинение рисовало насильником, даже прямо был в Александрии взят под арест и в легких кандалах доставлен в Тир. Замещать лицо императора на соборе был назначен комит (“граф”) Флавий Дионисий. Афанасий понимал, что теперь и пред императором он поставлен в положение подсудимого. Противясь этой искусственно создаваемой роли, Афанасий прибыл на собор в окружении своих 50 египетских епископов. Так ему подобало по его местному архиепископскому положению. B других архиепископских округах (Иерусалим, Эдесса, Антиохия, Кесария Каппадокийская, Ефес, Ираклия) епископы этих областей не все одинаково тяготели к своим областным (диоцезальным) центрам. Нравы и обычаи Египта были другие. Здесь свой столичный Александрийский архиепископ мыслился уникальным, несравнимым для всех прочих главой. Все другие епископы мыслились в стиле древних хорепископов. Это была своего рода пресвитерская масса около одного вождя. Но от комита — заместителя императора получилось указание, что в данном случае этой соборной полноты от Египта не требуется и этой египетской массе не будет дано голоса.

Между тем голоса, враждебные Афанасию, видимо, тщательно подбирались. Именно тут впервые появились на сцене два молодых епископа с чертами авантюристского характера. To были Урсакий и Валент из Паннонии. Урсакий был епископом Сингидуна (Белград), a Валент — Мурсии (в будущей Венгрии). Оба были ревностные ученики самого Ария, когда тот жил в этих краях (Иллирия) в ссылке.

Заседания собора в Тире открылись. Сделан вид, что на повестке нет никакого вопроса ο вере и догматах, a просто египетский конфликт Афанасия с мелитианами.

Мелитиане утверждали, что и выборы, и поставление Афанасия совершились вопреки сговору с ними, чтобы предварительно устранить все недоразумения сторон. He видя этого, мелитиане после избрания Афанасия не захотели воссоединиться с ним. Тогда Афанасий, пользуясь своим правом архиепископа как соучастника в цивильной власти над Александрийской областью, прибег к силе. Некоторые мелитиане были арестованы, другие биты полицейскими розгами. Исхира вновь соединился с врагами Афанасия. Жаловался, что Афанасий подверг его тюремному заключению, и вновь согласился, чтобы шумели ο поверженной евхаристической чаше. На поднятое дело об убийстве Афанасием Арсения и употреблении руки последнего для колдовства Афанасий предусмотрительно привез Арсения с собой и предъявил его собору живого и с обеими руками. Чем на это возразить? Клеветники, однако, возражали. Ссылались на террор Афанасия. Объясняли, что афанасиев епископ Плусиан спалил дом y Арсения, засадил его в карцер и там подверг избиению. Арсений бежал через окошко и скрывался, a потому и сторонники Арсения искренно оплакивали его как загубленного до смерти. Они не виноваты в сознательной клевете. Члены собора, пойманные в клевете, с искусственной взвинченностью кричали на Афанасия: “Истязатель! колдун! недостоин быть епископом!” Повинуясь чьим-то приказательным жестам, слуги вывели Афанасия из залы. Афанасию теперь было ясно, что его личная свобода висит на волоске. Как искушенный в боях человек, он решил скрыться и бежать. Он узнал, конечно, что было постановлено на этом бурном заседании. A именно: подтвердить новыми утонченными данными фантасмагорию заколебавшегося обвинения и для этого послать в Египет срочную проверочную комиссию. Набирали ее не формально, a в кулуарах специально из врагов Афанасия, не допустив в нее никого из его сторонников. Александр Фессалоникский и все 50 египетских епископов были возмущены этим явным насильничеством. Комиссия, прибывшая в Александрию, не приняла в свой состав никого из клира Афанасия. Префект Египта Филагрий оказал всяческое содействие комиссии. Все закончено было быстро и тайком. За хороший подкуп чиновник александрийской префектуры написал нужный отчет. Комиссия скоро вернулась в Тир. Афанасий не был настолько наивным, чтобы пассивно отдать себя в руки врагов. Изгнанный с заседания, он безотлагательно скрылся.

Как оказалось, он поместился в груженной лесом барже, идущей в Константинополь. Тирский собор между тем заочно низложил Афанасия и воспретил ему въезд в Египет. Немедленно извещен был ο соборном суде император, епископат и Александрия. Епископам циркулярно предписывалось немедленно порвать с Афанасием. Самое бегство Афанасия теперь вменялось ему в вину и объявлялось доказательством виновности. Заодно вменялась в вину неявка Афанасия и на несостоявшийся раньше их собор в Кесарии Палестинской. Виновность Афанасия в деле Исхиры признавалась теперь установленной. Иоанн Ариаф и все мелитианские епископы приняты в сущем сане.

Собор с сознанием исполненного долга отправился в Иерусалим и там совершил торжество освящения нововоздвигнутого храма над гробом Господним. При этом Евсевий Кесарийский, как историк и археолог, произнес речь. На радостях заседания собора здесь продолжались и решения его были щедрыми. Предложенное самим Константином, упомянутое уже нами “исповедание веры” Ария и Евзоия, с грубыми для нас теперь двусмысленностями, признано было достаточным. He только Арий и Евзоий, но и все вообще ариане, подписывающие эту формулу, принимались в церковное общение. Обо всех этих щедрых решениях соборяне спешат известить императора, зная, что они угодят ему картиной достигнутого “мира.” И какой малой ценой! Стоит убрать одного неудобного человека, и вот вся церковь — едина! Доказывается это на опыте. Увы, опыт ограниченный. Рим и весь Запад не спрошены. Как не спрошена еще и сама церковь, вся широта и глубина ее, ибо самый собор еще не церковь. По римскому, юридическому, латинскому пониманию достаточно формы собора. Мистика Востока требует еще проверки на опыте исторической жизни церкви. Если церковь на опыте изжила волнение, успокоилась, вот эта опытная рецепция и есть последняя инстанция соборности, a не один только обряд собора.

Тайно прибыв в Константинополь, св. Афанасий получил аудиенцию y императора. Тот c характерной для него царской возвышенностью над партийными пристрастиями сразу почувствовал отталкивающую узость судящих и послал в Иерусалим требование, чтобы собор благоволил пожаловать к нему, a он уже сам тут рассудит, кто прав, кто виноват. Собор поспешил откликнуться на это нетерпение Константина спокойно, “по чину,” как полагалось солидной делегации с чтимым императором Евсевием Кесарийским во главе. Это рассчитано было на “снискание благоволения” Константина в атмосфере наступившего 30-летия его царствования. Евсевий Кесарийский действительно был тут задержан специально для произнесения похвальной речи в честь императора. Воспользовавшись замедлением дела ο формальном одобрении и утверждении деяний Тирско-Иерусалимского собора, делегаты опять начали перетряхивать затасканные материалы ο чаше Исхры и прочее. Но, видя невнимание, начали выдумывать новые обвинения против Афанасия, будто он злостный виновник происходящих иногда перебоев в доставке нильского зерна и муки, без чего не могла жить новая босфорская столица. Был бы неумен Константин, если бы поверил этой пошлой выдумке. Но императора-мистика, верившего в свое провиденциальное назначение умиротворителя тогдашней вселенной (orbis terrarum, οικουμένη), действительно раздражила противоположная ему по характеру психика Афанасия: абсолютно бескомпромиссная, математически точная верность никейскому термину “единосущный,” каких бы противных бурь это не вызывало. Константину самому в Никее импонировал этот термин по закулисному замыслу тех же — Афанасия, Осия и Александра. Но он понимал и переживал значение этого термина по-иному, не теоретически, a “прагматически,” в духе американского “прагматизма.” Раз теперь “омоусиос” не соединяет богословов, a разделяет, то, стало быть, оно отслужило свою службу — “в отставку” его! Константин и решил поступить тем же методом, как и после Никеи: упорствующих в отставку, в ссылку, впредь до усмотрения. Афанасий сослан далеко с Востока на Запад, на средний Рейн, в город Augusta Trevirorum (Трир). Делегаты Тирско-Иерусалимского собора убедили Константина, что подрывать авторитет этого собора недопустимо. Афанасий просто “неспокойный человек.” Это была первая большая победа скрытых ариан, a за ними — надо это признать — и большинства епископов всего Востока. Они были совсем не арианами, a только старомодно, консервативно рассуждавшими людьми. Небиблейский, чисто философский термин “омоусиос” казался им лишним, обременительным. Александру, епископу Константинопольскому, дан был приказ — формально принять Ария в общение с церковью. Но случилось так, что Арий не удостоился этой чести. Он умер скоропостижно, как говорится в просторечии, от разрыва сердца. И по свидетельству Макария, Афанасиева “посла” в Константинополе, случилось это с Арием в отхожем месте. Несомненно, благоразумие императора удержало торжествующих врагов Афанасия от нетактичной спешки в замещении его на Александрийской кафедре. Паства волновалась, протестовала. Сам великий преподобный Антоний[9] из пустыни не раз писал императору в защиту Афанасия. Власти, однако, не бездействовали. Четырех наиболее шумных пресвитеров власти арестовали и выслали. Император писал, обращаясь к клиру, к девственницам и всем верным, убеждая быть спокойными, что он не пойдет навстречу анархии и крикам толпы, что суд над Афанасием был законным судом собора. Отвечая преподобному Антонию, Константин признавал, что на деле бывают судьи и пристрастными, но невероятно, чтобы столь многочисленный собор епископов, просвещенных и мудрых, мог осудить невинного. Афанасий просто человек гордый, бесцеремонный, вздорный. Когда наш мудрый Филарет[10] одному светскому собеседнику, отвергавшему правоту какого-то судебного приговора, возразил: “Суд не ошибается,” тот заметил: “Владыко, Вы забыли суд над Иисусом Христом.” Филарет вздохнул и покаянно признался: “В эту минуту меня Господь забыл...”

Мелитиане ликовали. Исхиру возвели в епископы. B его деревне ему построили даже церковь с помощью казенных муниципальных сумм.

Маркелл Анкирский.

Торжествующие “евсевиане” (Евсевий Никомидийский теперь был главным вождем их) решили после Афанасия добить и выдающегося соратника его Маркелла, маститого епископа Анкирского. Маркелл уже за 10 лет до Никеи стал епископом. B Анкире сначала намечалось и собирание I собора. B Никее, в союзе с римскими легатами, он играл выдающуюся роль.

И после Никеи Маркелл выступил с обширным опровержением ариан. Арианство нашло себе доктринера — агитатора Астерия. Он был из Каппадокии, ритор, т.е. учитель словесности. Во время Диоклетианова гонения оказался в числе lapsi, поэтому не был принят в клир. Теперь он объезжал Восток с публичными лекциями в защиту ариан. На его лекции собирались и язычники и со злорадством осведомлялись, как “расцапались” между собой христиане. Кроме лекций Астерий издал и книжку “Синтагматион” (“Сводка”) с подбором противоникейских цитат из Оригена, Павлина Тирского, Евсевия Никомидийского и др. Маркелл в своих опровержениях лжи арианской не щадит старые авторитеты, раз они не доросли, не доразвились до новой фазы раскрытия догматов. Маркелл не консерватор. Он смелый эволюционист, и от имени раскрывшихся в церкви догматических истин он громил людей отсталых. Он пишет: “Ваш Павлин (т.е. Тирский) едва ли оправдается на том свете за те урезки, с какими он приводит выдержки из Оригена. Да если бы y Оригена и действительно говорилось так, то что за авторитет Ориген? Из первых же строк его Περί αρχών так и видно, что он только что оторвался от страниц Платона. Он даже и начинает свое сочинение фразой Платона.” Маркелл, как мыслитель, с самого начала условливается ο принципе и методах его богословствования. Он отбрасывает механическое нанизывание на нить хронологии мнений церковных авторов, т.е. метод Евсевия Кесарийского в его труде, характерно озаглавленном: “Церковное богословие.” Лишенный мыслительной силы и оригинальности, этот ученый-коллекционер Евсевий стеснял и отталкивал неукротимого философа-мыслителя Маркелла. Маркелл отбрасывает путы Евсевиевых цитат из церковных авторитетов и опирается только на тексты Священного Писания. Болотов остроумно сравнивает Маркелла методологически с Лютером: в основе только Священное Писание, a затем сразу — я сам.

Κ моменту Тирского собора 335 г. система Маркелла уже сложилась. На соборе в Тире и Иерусалиме Маркелл открыто отказался осудить Афанасия и принять Ария.

He пожелал даже сослужить с собором при освящении храма. Безоблачно уверенный в себе, Маркелл уехал в Константинополь и поднес лично Константину с посвящением ему свое творение. Это была воистину медвежья услуга православию и никейской вере. Константин, естественно, отдал Маркеллово творение на рассмотрение собравшихся в Константинополе (336 г.) членов собора Тирского и Иерусалимского. Соборяне без натяжек усмотрели в книге Маркелла савеллианство, охотно осудили автора на лишение кафедры и немедля поставили на нее епископом Василия, вскоре увековечившего свое имя как Василия Анкирского в достославной борьбе за совестливое построение посленикейского восточного триадологического богословия.

По низложении Маркелла Евсевий Кесарийский торжествующе написал полемический трактат в двух книгах: “Против Маркелла.”