Глава VIII. Мнения и сомнения

Оправдание книги.После того как читатель ознакомился с историей возникновения каганата, с обстановкой, в которой он был вынужден бороться за существование, и теми возможностями, которыми он располагал, уместно обратиться и разбору методики исследования и точек зрения, высказывавшихся различными учеными как по общим, так и по частным вопросам нашей темы.
В первую очередь автор обязан ответить на вопрос: для чего и для кого он написал свою книгу? Отвечаю.
Несмотря на обилие источников и специальной литературы, прочесть историю кочевников Срединной Азии так, как можно прочесть историю Греции, Рима, Византии, Франции, Англии, России или государств Ближнего Востока, невозможно, так как она не написана. Это бьет прежде всего по широкому читателю, затем по специалистам-историкам смежных областей и, наконец, по специалистам-кочевниковедам, тонущим в непомерно разросшейся библиографии.
Чтение источников без применения к ним методов исторической, критики бессмысленно, а многочисленные статьи по частным вопросам противоречивы. Для того чтобы двигаться вперед, необходимо подводить время от времени итог. Вот первая задача, поставленная перед автором книги самим ходом развития науки.
Затем аспект. Пора прекратить рассматривать древние народы Сибири и Центральной Азии только как соседей Китая или Ирана. Надо наконец сделать практический вывод из того бесспорного положения, что их история и культура развивались самостоятельно. Только так можно понять, как они жили, чувствовали, торжествовали и погибали. Истоки настоящего и даже будущего таятся в недрах прошлого, а ведь древние тюрки – предки многих народов Советского Союза.
И наконец, общие закономерности истории человечества не могут быть изучены без учета вариантов.
Мы знаем, что развитие идет по спирали, но в ней имеются витки и зигзаги. Наряду с плавным, эволюционным развитием наблюдаются скачки и обрывы традиций. Общий в основном направлении исторический процесс в разных странах своеобразен, и, не учитывая разницы, а базируясь только на сходстве, мы обрекаем себя на непонимание наблюдаемых явлений.
Периодизация, т. е. квантование, исторического процесса возможна только при большом приближении, потому что иначе разрывы между эпохами становятся незаметны и история кажется калейдоскопом событий. Именно на этой недостаточной точности (или слишком большом допуске) построена европоцентристская концепция застойности Азии, и ее не опровергают короткие, а потому и невразумительные главы «Всемирной истории», посвященные нашей теме.
Предлагаемая работа является средним необходимым звеном между простым сбором фактов и философским осмыслением их. Это история в прямом смысле слова, т. е. изучение событий в их связи и последовательности.
Техника сбора материала.Составление истории народов. бесписьменных или с письменностью, не дошедшей до нас, всегда содержит специфические трудности, незнакомые историкам народов, имеющих собственное летописание. Исторические записи, которые были у тюрок, не сохранились, а надгробные надписи их не заменяют. Поэтому приходится базироваться на иноязычных нарративных источниках, используя их в переводах, введенных в научный оборот.
Однако сведения, сообщаемые различными источниками, неравноценны и часто не могут снискать доверия. Причины этого разнообразны: иногда малая осведомленность древнего автора, иногда манера, в которой он подает материал, иногда тенденциозность, так как современник почти всегда является заинтересованной стороной, а иногда наклонность к гипотезам, стоящим на уровне науки VII в. Поэтому более надежны сведения, проверенные исторической критикой и анализом ученых XIX-XX вв. и потому исключающие аберрацию близости. Только эти сведения могут лечь в основу исторического синтеза.
История событий принципиально отличается от истории культуры. Если во втором случае нам дороги даже оттенки стиля подлинных документов, то в первом – самое интересное чтение – это хронологические таблицы и надписи на исторических картах.
К сожалению, свод событий, выверенных и датированных, являющийся костяком истории стран Европы, для стран Азии не составлен.
Способ исследования источников.Сложность и многосторонность темы заставляют отнестись с сугубой внимательностью к принципам исторической критики и анализа. Поскольку наиболее полным источником являются китайские династические хроники, Н. Я. Бичурин, Ст. Жюльен, Э. Шаванн и Лю Мао-цзай основывались на них, изредка дополняя греческими и арабо-персидскими данными. Такой подход совершенно неизбежно вел к тому, что в трудах этих исследователей, независимо от их желания, красной нитью проходила тенденция средневековой китайской исторической традиции. Однако, будучи подвергнута исторической критике, эта тенденция оказывается ложной, да и вообще не следует изучать историю народа исключительно с точки зрения его противника.
Для того чтобы написать историю древних тюрок, исходя из реального хода событий, потребовалось критическое переосмысление всех приведенных в китайских хрониках фактов. Дело осложняется, кроме того, манерой выражаться, принятой китайскими хронистами: когда в хронике сказано: «не имел успеха», это почти всегда означает полный разгром китайской армии; слова «ограбил границу» означают либо длительный кавалерийский рейд противника, либо диверсию для поддержки какого-либо мятежника, причем о последнем нет ни слова и сведения о нем приходится искать в других текстах (к счастью, события китайской истории всегда точно датированы) и устанавливать ход событий путем сопоставлений. Эта запутанность, а подчас и фальсификация, не случайна: она вызвана тенденциозностью, заставлявшей хрониста подыскивать для описания поражения форму, наиболее приемлемую для самолюбия господствующих социальных слоев Китая.
Но еще более опасным является исторический метод китайских летописцев – элементарный волюнтаризм. С их точки зрения, победы над тюрками нечего было и объяснять: естественно, что китайцы должны всегда и везде побеждать. А как быть с поражениями? Тут виноватыми оказывались иногда морозы и дожди, а чаще всего полководцы и императоры, о каждом из которых всегда можно было сказать что-либо компрометирующее. Спору нет, бездарность руководителя на пользу делу не идет, но классовые противоречия китайского общества средневековыми источниками подаются всегда в отрыве от внешних событий, чем нарушается связь явлений. Эта, пожалуй, наибольшая трудность может быть преодолена только путем значительно более углубленного изучения китайской истории, чем это было нужно непосредственно для нашей темы. Почти непреодолимую трудность представляла проблема исторической географии, ибо китайцы нередко меняли названия многих, даже уездных, городов. Но, к счастью удалось обнаружить сводку переименований в китайской географии Да Цин И-тун-чжи в переводе Н. Я. Бичурина. Этот капитальный источник был издан как работа, предваряющая историю древних тюрок и других кочевников, а также самого Китая²⁹⁶.
Вторая по значению группа источников – тюркские надгробные надписи – требует к себе совершенно иного подхода. Подавляющее большинство их относится к одной эпохе – второй четверти VIII в. – и представляет полемику двух течений политической и исторической мысли – Йоллыг-тегина и Тоньюкука. Надписи композиционно почти копируют друг друга, но комментируют события с диаметрально противоположной направленностью. Тут широкое поле для исторической критики, которая облегчается тем, что оба автора нам известны. Благодаря этому есть возможность в каждом случае внести коррективы и отслоить истину от полемических выпадов.
Из числа малых надписей, до сих пор не подвергавшихся интерпретации, особенно важна одна из Хойто-тамирских: это стихи на тюркском языке, наиболее ранние из всех известных.
Несмотря на то, что надписи неоднократно привлекали внимание историков, в аспекте, предлагаемом в настоящей работе, они еще не рассматривались. Однако только он позволяет вскрыть в древнетюркском обществе наличие политических течений и установить их характер. Иными словами, мы старались, чтобы монологи превратились в диалог и до читателя дошли не только слова древних тюрок, но и интонации их политической полемики.
Сведения о тюрках у византийских, армянских и арабо-персидских историков либо крайне отрывочны, либо похожи на криптограммы. Тюркские имена в их передаче звучат неузнаваемо, причем часто титул выдается за собственное имя и наоборот. Но греко-армянские и арабо-персидские источники, будучи вмонтированы в общую канву, заполнили некоторые купюры и объяснили сомнительные места китайских источников.
В этой связи уместно привлечь проблему древнетюркской ономастики, трудности и возможности которой ранее недооценивались. Тюрки не носили одного и того же имени от рождения до смерти, как европейцы. Имя тюрка всегда указывало на его положение в обществе. Мальчиком он имел кличку, юношей – чин, мужем – титул, а если это был хан – то титул менялся согласно удельно-лествичной системе.
Кроме того, его имя звучало в устах китайца не так, как в устах грека, перса или араба. Нам удалось установить, кто и почему в разное время именовался по-разному. Но тут начинается наиболее интересная часть, проблемы: китайцы подбирали иероглифы не случайно, и только часть их изображает тюркскую фонему. Многие иероглифы подобраны специально, чтобы отразить хорошее или дурное отношение к тюрку – носителю имени, и подчас здесь только можно уловить некоторые нюансы китайской политики.
Работа по восстановлению имен проводилась мной совместно с китаистом М. Ф. Хваном, который устанавливал истинное звучание иероглифа для VI-VII вв. и его значение. Сопоставление этих данных с тюркскими словами и деталями биографий носителей имен позволило с большой степенью вероятности восстановить некоторые тюркские имена. Например, ранее принятое «Иби Шаболо Шеху кэхань» должно читаться как «Ирбис Ышбара Джабгу-хаган», что в переводе означает «Снежный барс жестокий могучий старейшина-хан». Некоторые прежние чтения исправлены, например «Бугя-кэхань», переведенный Е. Шаванном как «Бильге», т. е. «мудрый», следует читать: «Боке» – могучий.
Многие из наших восстановлении гипотетичны, но я предпочел включить их в текст, нежели оставить заведомо неправильные иноязычные китайские звучания, которые для ориентировки читателя сохранены в примечаниях. Там же даны арабские, персидские и греческие начертания тюркских имен, потому что алфавитное письмо прекрасно корректирует иероглифическую запись.
Но мне не удалось одно, казалось бы легкое, дело – унифицировать транскрипцию имен. Для тюркских, китайских и тибетских имен международной транскрипции нет. Орфография на разных европейских языках разная, потому что фонетика за 1200 лет изменилась, а кроме того, она зависела от диалектов. При сносках приходилось воспроизводить имя так, как оно написано у цитируемого автора, и поэтому выдержать единую систему не представлялось возможным. По сути дела принятая в книге система отражает не лингвистическую сторону, а историю науки.
Чтение китайских имен соответствует тому, которое стало общепринятым в классических трудах русских авторов: Н. Я. Бичурина, В. В. Григорьева, В. В. Бартольда, Г. Е. Грумм-Гржимайло. Очень близко к русскому стоит французское чтение у Э. Шаванна, П. Пельо, Р. Груссе и немецкое в переводах Лю Мао-цзая. Эти авторы при передаче иероглифов алфавитным письмом воспроизводят фонетику VI-VIII вв., тогда как в современной советской китаеведческой литературе за основу берется фонетика XX в., в результате чего тюркские имена приобретают фантастические звучания и не поддаются интерпретации; например, ту-цзюе вместо ту-гю – тюрки.
В написании тюркских имен из надгробных надписей за эталон взяты чтения С. Е. Малова. Особенно сложны тибетские имена, которые каждый переводчик передает по-своему. Эти имена выверены Б. И. Кузнецовым, которому я приношу благодарность. Иранские имена даются с таджикскими огласовками, наиболее близкими к диалекту использованных в работе источников.
Хотя предполагаемое решение нельзя считать окончательными, но для работы исторического содержания, рассчитанной на широкого читателя-историка, а не только востоковеда, оно, пожалуй, единственно приемлемое, потому что дает возможность читателю проверить сноски и цитаты из пособий на европейских языках и избавляют от путаницы, связанной с той или иной орфографией, каждая из коих не является общепринятой. Feci quod potui, faciant meliora potentes.
Способ использования литературы.История тюрок привлекала внимание многих ученых, и на протяжении 200 лет интерес к ней возникал несколько раз. В середине XVIII в. французские миссионеры перевели много китайских исторических сочинений, из которых для нашей темы наибольшее значение имеют публикации переводов Майя и Гобиля²⁹⁷. Эти труды сыграли для нас важную роль, так как в них история Китая VI-VIII вв. изложена наиболее подробно; мелкие детали событий, приведенные там и опускавшиеся позднейшими учеными, часто давали возможность разобраться в поставленной нами проблеме. На базе этих переводов профессор Сорбонны Дегинь в середине XVIII в. написал многотомную «Историю хуннов, тюрок и монголов»²⁹⁸.
В начале XIX в. Вивьен де Сен-Мартен переиздал «Историю Византии» аббата Лебо со своими комментариями, представляющими и по сей день большую ценность, чем сам текст²⁹⁹.
В отличие от этих исследований, касающихся лишь периферийных областей тюркского каганата, переводы Станислава Жюльена³⁰⁰ посвящены непосредственно тюркам. Эта публикация долгое время была исходным пунктом изучения истории древних тюрок. В начале XX в. сюда добавился монументальный труд Е. Шаванна³⁰¹, посвященный исключительно Западному каганату. За ним последовали ювелирные по своей тщательности работы П. Пелльо³⁰² великолепные сводки Анри Кордье и Рене Груссе³⁰³.
По стилю и методу работы к французской школе примыкает ныне работающий в ФРГ Лю Мао-цзай. Его двухтомная работа³⁰⁴, посвященная Восточному каганату и снабженная чрезвычайно интересным детальным комментарием, перекрывает аналогичную работу Жюльена и дополняет книгу Шаванна.
Нельзя пройти мимо одной особенности французской школы, являющейся, пожалуй, крупным ее недостатком. Тюрки для французов явление столь экзотическое, что им удобнее рассматривать историю каганата глазами средневековых китайцев, т. е. извне. Поэтому связь событий от них иногда ускользает, а иногда события интерпретируются с китайской точки зрения. Это обстоятельство ограничивает возможности французской школы фактографией, но в этой области она занимает первое место.
Немецкая школа значительно уступает французской. Сочинения И. Маркварта, Ф. Хирта и в наше время монография X. В. Хауссига³⁰⁵ представляют причудливое сочетание научных прозрений и заблуждений, филологических догадок, часто недоказуемых, и просто ошибок. Скрупулезность проявляется в частностях и чередуется с безапелляционными гипотезами вроде отождествлений сеяньто с мифическими «сиртарду-шами», Ашидэ Юань-чженя с Тоньюкуком (Хирт) или Абруя с «эфталитским царем» (Маркварт). Такие гипотезы входили в науку как «переходящие ошибки» и нанесли ей немало вреда.
По этим причинам я сознательно отказался от использования книги Рихарда Хеннига «Terrae incognitae»³⁰⁶. Не могу судить, насколько верны его комментарии по поводу путешествий норманнов и мавров, но его представления о Центральной Азии VI-VII вв., откровенно говоря, фантастичны. Так, восточную границу тюркского каганата он видит «в районе современного Владивостока», а северную относит «за северные границы Байкала, до реки Витим» (С. 88). Именем основателя державы он считает слово «дизавул», что является греческим искажением титула «ябгу». который носил помощник хана (там же). Ни на секунду не задумавшись, Р. Хенниг помещает аваров сначала в Центральной Азии, а потом «между Волгой и Доном» (там же), игнорируя как разъяснение Феофилакта Симокатты о псевдоаварах, так и полную невозможность вклинить аваров в места, населенные местными народами: аланами и болгарами. Без каких-либо ссылок он сообщает, что при императоре Вэнь-ди (581-604) граница Китая «простиралась до самого Каспийского моря» (С. 92), хотя в действительности она ограничивалась Великой стеной и Ордосом. С потрясающей развязностью Р. Хенниг называет «сущим вздором» установленный факт, что китайцы расплачивались с тюркютами за военную помощь шелком, воспринимая тюркютов как наемников, вербуемых в китайские войска (С. 90). И на основании этих беспочвенных домыслов он объявляет обилие шелка в Согдиане «только собственным производством» (С. 89). В предисловии (С. 18) автор признает, что вне поля его зрения остались важные труды, недоступные во время войны, но указанные погрешности произошли просто от невнимания к обязательной фактической основе всеобщей истории и географии, а главное из-за несерьезного отношения к принятой на себя задаче. Общее количество грубых ошибок значительно больше, нежели приведено здесь как примеры.
Спорить с автором, игнорирующим общеизвестные и точно установленные факты, – бессмысленно, и потому я оставил его книгу без внимания. '
Полагаю, что ближе всех к решению задач кочевниковедения подошла научная традиция, которую можно назвать русской школой. Ее представители – H. Я. Бичурин, В. В. Григорьев, H. А. Аристов Г. Е. Грумм-Гржимайло, К. А. Иностранцев, С. И. Руденко, M. И. Артамонов и ряд других ученых. Ученые русской школы настолько сроднились с Центральной Азией, что научились смотреть на ее историю «раскосыми и жадными» глазами степняков. Благодаря этому наши ученые уловили много нюансов, ускользавших от западных европейцев, и создали своеобразный аспект изучения кочевого мира.
Основоположником изучения истории и палеоэтнографии Срединной Азии в России был H. Я. Бичурин (Иакинф)³⁰⁷. Сделанные им переводы китайских хроник до сих пор остаются надежным фундаментом для исследований. Ошибки и неточности перевода редки, несущественны и не искажают основного повествования, как показали текстологические работы H. В. Кюнера³⁰⁸, специально сличавшего труды Бичурина с подлинными текстами.
Базируясь на вкладе Бичурина, В. В. Григорьев³⁰⁹ создал монументальную работу по исторической географии Восточного Туркестана. Путем сравнения греко-римских и арабо-персидских сведений с китайскими ему удалось установить преемственность культур и народов в этой области.
В небольшой, но исключительно сжатой и насыщенной фактами и мыслями книге Н. А. Аристов³¹⁰ дал сводку сведений о всех тюркских существующих племенах и подошел вплотную к исследованию племен исчезнувших. Эта тема получила свое развитие в работе К. А. Иностранцева, исследовавшего вопрос о соотношении восточных «хунну» и европейских «гуннов»³¹¹. Предложенное им решение нашло подтверждение в новых открытиях.
Русская наука первая поставила вопрос о корнях кочевой культуры.
Особенности социальных институтов последней, стиль произведений искусства и характерные черты военного дела, изученные с достаточной глубиной, показывают, что кочевая культура имеет самостоятельный путь становления, а не является периферийной, варварской, неполноценной. Действительно, археологические работы С. И. Руденко на Алтае³¹², С. В. Киселева в Минусинской котловине³¹³, А. П. Окладникова на Дальнем Востоке³¹⁴ дали такие результаты, что ныне вопрос может быть поставлен лишь о взаимных влияниях между оседлыми и кочевыми народами, а никак не о заимствовании кочевниками культуры у китайцев, согдийцев или греков.
Большой удачей в смысле метода является книга М. И. Артамонова «История хазар»³¹⁵. В этой работе история народов Прикаспия и Причерноморья освещена изнутри; хазары и другие обитатели южнорусских степей впервые изучаются не как враги Византийской империй или соперники Киевской Руси, а как самостоятельная этнокультурная целостность, судьбы которой обусловлены исторической закономерностью, определившей величие и гибель Хазарии.
В перечисление не попали многие, в том числе В. В. Бартольд, крупнейший специалист по истории мусульманского Востока. Работы В. В. Бартольда по истории тюрок³¹⁶ хотя и сыграли положительную роль в истории вопроса, но не внесли той ясности, которая смогла бы стать перспективой исследования. Очень уж разнились между собой в VI-VIII вв. кочевые тюрки от персов, в историю которых В. В. Бартольд вжился. Мало принесли пользы науке статьи и книги А. Н. Бернштама³¹⁷ из-за слишком вольного обращения с фактами и датами.
Методика общих работ.Особое место в истории кочевниковедения занял Г. Е. Грумм-Гржимайло, работавший в начале XX в., когда открытие и прочтение орхонских надписей значительно повысили научный интерес к тюркологии. Уже к концу XIX в. возникла огромная противоречивая литература на четырех языках, недоступная для начинающего исследователя. Нерешенные проблемы бросались, так как из-за притока новых материалов возникали новые вопросы и обширная библиография грозила подменить собой науку, предлагая вместо ответов на волнующие вопросы ссылки на разноречивые мнения многочисленных авторов. Так как начинающий историк, естественно, не мог прочесть всех написанных о тюрках книг, то для него был только один путь – сужение темы, а отсутствие общей перспективы давало, как правило, неблагоприятные результаты.
Г. Е. Грумм-Гржимайло, отчетливо сознавая, что его любимый предмет вот-вот будет похоронен под грудой названий книг, номеров журналов, ссылок и сносок, взялся за «кропотливый и неблагодарный труд» сведения всех существующих точек зрения и выяснения частных проблем этнологии, хронологии, исторической географии и истории Срединной Азии с древнейших времен до XX в. К счастью, было еще не поздно, и благодаря удивительной самоотверженности и таланту он за 25 лет создал сводную работу «Западная Монголия и Урянхайский край» (т. е. исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии). Это сочинение стало настольной книгой для всех историков Азии, причем необходимо отметить оригинальный подход автора к материалу. До тех пор историей Востока занимались филологи-ориенталисты, переводившие восточных авторов. Заслуга их перед наукой велика, но это только один аспект изучения, и им не исчерпывается все многообразие наблюдаемых явлений. Г. Е. Грумм-Гржимайло взглянул на историю глазами географа. Используя свой личный опыт, накопленный в путешествиях, он нашел соответствия между сведениями, почерпнутыми из летописей, и природой Тянь-Шаня, Хангая, Гоби.
Трудности, пережитые Грумм-Гржимайло в горах и пустынях, дали ему возможность представить себе, как вписывались исторические события в ландшафт, и потому ему удалось сделать много блестящих историко-географических открытий, как, например, установить место крепости Бишбалык. Сам Г. Е. Грумм-Гржимайло по поводу этого открытия писал: «Открытие правильного местоположения Бишбалыка равносильно возвращению Парижа на берега Сены, скажем из Марселя, куда его в течение многих лет перемещали ученые всего света. Сколько темных мест в истории и географии разъяснилось»³¹⁸.
Казалось бы, современники должны были приветствовать столь грандиозный и жертвенный труд, но на самом деле он натолкнулся на нарочито недоброжелательное непонимание. В 1898 г. Грумм-Гржимайло опубликовал как предварительное исследование небольшую книгу: «Историческое прошлое Бэйшаня в связи с историей Средней Азии». В этой работе уже проявился тот своеобразный метод, который дал столь положительные результаты. Однако в ответ последовала резкая рецензия В. В. Бартольда, который отказал автору книги в «настоящей исторической и филологической подготовке» и заявил, что «от путешественников мы прежде всего ждем подробных географических и этнографических, по возможности также археологических сведений... и мы не можем не пожалеть о том, что изучение исторической литературы Азии на время отвлекло нашего автора от гораздо более благодарной задачи», т. е. простого отчета об экспедиции.
Этот резкий и несправедливый отзыв был смягчен В. В. Бартольдом после ответной статьи Г. Е. Грумм-Гржимайло, но и тут за книгой последнего была признана лишь «некоторая польза». Вместе с тем В. В. Бартольд перенес острие критики на филологическую подготовку Г. Е. Грумм-Гржимайло, который решал проблемы ономастики как историк. Спор возник по поводу двух имен, встреченных в орхонских надписях, которые П. М. Мелиоранский, В. В. Радлов и сам В. В. Бартольд рассматривали как имя легендарного прародителя тюрок, а Н. А. Аристов и Г. Е. Грумм-Гржимайло – как имена двух братьев – ханов Первого каганата.
Спор был окончательно решен в пользу последнего предположения и тем самым реабилитирован метод интерпретирования источников, против которого высказывался В. В. Бартольд, считавший в то время, что грамматически верно прочтенный текст страхует исследователя от ошибок. Слов нет, тексты нужно читать точно, но история одного этого диспута показывает, что грамматика и фонетика не могут заменить исторической критики.
Еще более опасна была рекомендация В. В. Бартольда ограничиться разработкой частных вопросов и отмечать отдельные промахи специалистов. К счастью, Г. Е. Грумм-Гржимайло не принял ее во внимание. Если бы он поступил иначе, то к существовавшему тогда морю библиографии прибавилось бы 200-300 названий полемических заметок, разбросанных по разным периодическим изданиям без следов системы. Тогда просто не хватило бы времени ни у одного ученого разобраться ни в одном вопросе, так как он тратил бы силы не на продумывание предмета, а на поиски тех или иных статей. Кроме того, за полвека, прошедшие со времени этой полемики, не нашлось специалиста, который взял бы на себя труд сводки мнений по широкой теме.
Книга Г. Е. Грумм-Гржимайло открывает в историографии Центральной Азии новый период, оказавшийся плодотворным именно благодаря ей. Это вынужден был позднее признать сам В. В. Бартольд в личном письме к Г. Е. Грумм-Гржимайло, где он отказался от прежнего предвзятого мнения³¹⁹.
Однако отрицательное отношение к труду Г. Е. Грумм-Гржимайло сохранило инерцию до наших дней. А. Ю. Якубовский повторяет ранние оценки В. В. Бартольда и ставит в вину Г. Е. Грумм-Гржимайло «незнание восточных языков» и «отсутствие специального исторического образования»³²⁰.
Не останавливаясь на полемике по частным вопросам и оценкам, я позволю себе сопоставить с книгой Г. Е. Грумм-Гржимайло работу профессионального востоковеда Лю Мао-цзая «Тюрки и Китай»³²¹, приложенную к его солидному переводу китайских источников, о котором говорилось выше. При этом я считаю необходимым оговорить, что филологическая сторона работы Лю Мао-цзая выполнена безупречно, а фактический комментарий показывает великолепную эрудицию и добросовестность автора. Но как только наступает очередь анализа, а тем более синтеза, становится очевидно, что история требует специальных способностей, охвата явлений, особого видения и интуиции, к чему знание языков не имеет прямого отношения. Работа историка, устанавливающего связь между событиями, начинается там, где кончается работа филолога-востоковеда, задача которого – установить наличие самих событий. Совмещение того и другого было уместно на ранних ступенях науки, но теперь это шаг назад. Но это ни в коей мере не снижает заслуги Лю Мао-цзая перед наукой. Он собрал и прокомментировал факты, а интерпретация их должна быть произведена на основе научного анализа и синтеза, причем прежде всего следует установить локальные черты развития кочевых народов, а также особенности, свойственные всем странам в VI-VIII вв., т.е. ритмы самодвижения, характеризующие эпоху.
Попытки осмысления.И по этому вопросу между историками не было единомыслия. Наиболее ожесточенные споры возникли после дешифровки орхонских надписей, содержание которых дало богатый материал для социологических построений.
В 1896 г. высказали свои точки зрения Л. Каэн и Н. А. Аристов. Каэн утверждал, что тюрки представляли собой «общество личностей и родов, число которых не ограничивалось этнической принадлежностью»³²².
Тюрки, по его мнению, были связаны между собой лишь политическим объединением и военной дисциплиной. Государственную систему каганата он называет «бюрократической», противопоставляя ее как аристократии, так и демократии³²³. Поскольку взгляды Л. Каэна исчерпывающе разобраны В. В. Бартольдом в рецензии на его книгу³²⁴, останавливаться на них нецелесообразно.
Н. А. Аристов высказал обратную точку зрения, согласно которой создание государств у кочевников происходит «вследствие усиления одного из племен, во главе которого стояли храбрые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчинить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена». Падение же он относит за счет междоусобиц «под преобладающим влиянием стремлений родов и племен к самостоятельности...»³²⁵. Взгляд Н. А. Аристова в целом соответствует действительности, но нуждается в развитии, аргументации и некоторых коррективах.
В. В. Радлов стоял на точке зрения элементарного волюнтаризма. Он полагал, что только влияние вождей племен могло способствовать образованию в кратчайшее время мощных племенных комплексов. Вожди захватывали ханскую власть, и только крепкая рука хана могла удержать от гибели кочевое государство. Как только эта рука слабела – оно разваливалось³²⁶. По этому поводу можно заметить, что настроения народа и преданность дружины делают руку хана крепкой или слабой в значительно большей степени, чем его личные качества.
Весьма оригинальный взгляд высказал В. В. Бартольд, заявив, что «беги противопоставлялись „черному народу“, причем верховная власть не всегда становилась на сторону первых»³²⁷. Эту точку зрения он развивал в полемике с В. Бангом, заметившим ему, что «стоявшие вокруг хана люди -это его родственники или дворянство, способствовавшие возвышению тюркского народа»³²⁸. В. В. Бартольд объяснил, что «в надписи высказываются некоторые демократические мысли», и сравнил тюркских ханов с обоими Наполеонами, которые, окружив престол военной аристократией, придерживались идеи демократической империи³²⁹. И много позднее Бартольд отмечал, что факт сословной борьбы не отмечен ни Радловым, наблюдавшим жизнь кочевников тогда, когда у них не было резкой социальной дифференциации, ни Томсеном, который, признавая борьбу между знатью и простыми народом, не отметил значения этого факта³³⁰. Взгляды В. В. Бартольда, по нашему мнению, несмотря на кажущееся правдоподобие, не подтверждаются анализом истории тюркютов и голубых тюрок в целом.
Специальную работу этой теме посвятил А. Н. Бернштам³³¹. Критика его взглядов приводится ниже. Наконец, новое освещение вопроса дано в работе Е. Прицака, который попытался в общем виде нарисовать картину создания «кочевых империй»³³². Несмотря на огромное количество учтенных фактов и детальную разработку источников, его выводы вызывают возражения, мешающие принять их полностью. Причин к тому две: общие соображения Е. Прицака включают некоторые предвзятые мнения, не преодоленные исследователем, а частные замечания содержат «переходящие ошибки», т.е. гипотетические предположения, впоследствии опровергнутые, но удержавшиеся, потому что опровержение потонуло в море мелких статей, разлившихся в библиографический океан. К счастью, в качестве корректива к труду Прицака мы имеем теперь значительно более точную и надежную сводку тюркологических сведений в труде А. П. Кононова³³³ и можем сосредоточить внимание только на общих положениях Е. Прицака, сформулированных им в начале статьи «Как возникла степная империя?». "Когда в степи появлялся талантливый организатор, он собирал вокруг себя толпу сильных и преданных людей, чтобы подчинить с их помощью свой род, а потом племя и, наконец, тот племенной союз, о котором идет речь. Потом он предпринимал со своими людьми разбойничьи походы. Если они протекали успешно, то следствием их было присоединение соседних племен. Следующей задачей было, с одной стороны, уничтожение господствующих родов племенных федераций, с другой – размещение гарнизонов в степных укреплениях, сначала на Орхон-Ононе, потом на Чу.
Обладание священными местами в степи приобщило основателя новой федерации к благодати, придававшей его власти силу законности. Так как только принадлежащие к господствующему роду могли рассматриваться как господа, то созываемый на священном месте, вблизи от укрепления, курултай, в котором принимали участие старейшины племен, вошедших в эту федерацию, выбирал по старому обычаю кандидата в степные цари. Выбранный принимал обычно по предложению шамана царский титул. Этот титул выражал притязание на мировое господство. Кроме титула правителя устанавливалось название для нового государства или федерации"³³⁴.
Основное наше несогласие с Е. Прицаком принципиально. По нашему мнению, степные объединения возникали не одним способом, а несколькими. Отмеченная Е. Прицаком выборность хана встречается реже, чем наследование власти. Уничтожение знатных родов было проведено только Чингисханом, но оно не характерно для тюрок, уйгуров и хуннов. Весьма преувеличена роль религии и «шаманов». (Очевидно, так Е. Прицак называет вообще всех колдунов и жрецов, что делает термин слишком широким и для пользования непригодным). Понятие «благодать» несовместимо с генотеистическими культами, так как помощь племенного божества «тось'я» распространялась лишь на членов данного племени, а именно этот культ господствовал в раннетюркскую эпоху³³⁵. Собственно говоря, Е. Прицак описал процесс установления военной демократии, но отмеченное им сочетание дружины и племени, живущего родовым строем, характерно для оседлых племен Европы, а у кочевников тот же процесс протекал иначе.
Спор об эле.Из частных вопросов, без разрешения которых понимание истории древних тюрок невозможно, следует отметить перевод термина «эльиль», как называли свою державу тюрки.
По поводу значения этого термина нет единого мнения. С. Е. Малов переводит эль как «племенной союз», но дает также значение: «государство, народ»³³⁶. Этого понимания придерживались Радлов, Мелиоранский, Бартольд, Томсен и Хирт.
Другое понимание термина выдвинул Бернштам. Он считал, что эль -"это объединение аристократии различных племен в организационно сплоченный заимствованными у того же родового строя традициями, аристократический строй. «А1» – выражение государственной организации. Турецкий «al» – олицетворение народа, известного нам в истории под самоназванием «turk»³³⁷. Обе точки зрения при проверке оказались несостоятельными. Разберем их.
Первый тюркский хан Бумын принял титул Иль-хан. Он это сделал не раньше, чем покорил жужаней, т. е. к своему племени присоединил другие племена. Однако называть группу завоеванных племен союзом – более чем неточно, скорее просто неправильно. Буквальное значение титула Иль-хан – «правитель народов»³³⁸. Это толкование подтверждается возникновением в персидском языке Рашид-ад-Дина нового глагола: иль кардан – завоевать, покорить. Глагол является варваризмом, но точно передает смысл термина. Для другого понятия – соглашения племен – есть другой термин: «кургур», однозначный на тюркском и монгольском языках. Соответственно этому есть термин «гурхан», т. е. хан конфедерации племен. Такой титул носил хан киданей, так как их держава была союзом из восьми равноправных племен. Наоборот, иль предполагает насильственное подчинение других племен. Поэтому наиболее адекватным переводом термина «il» будет латинское «imperium» или русское «держава». Самоуправляющееся племя им быть не могло.
Вторая точка зрения опровергается текстами, на которые она должна опираться, например: «turk budunalin torusin», т.е. тюркский народ и эль (неверно надо: «эля») узаконивая... Тут очевидно, что эль включает в себя будун, т.е. ограничивается господствующим классом³³⁹.
Таков же второй текст: Kamka alig kas yan urman – для кого я буду добывать или – эли. Но «выражение государственной организации» или «господствующие классы» добывать нельзя, поэтому перевод, предложенный Бернштамом, обессмысливает текст.
Иное значение термина «эль» предложил С. П. Толстов: «государство, в античном понимании этого слова, политическом, а отнюдь не территориальном значении»³⁴⁰. Но даже при таком понимании необходимо учитывать наличие в эле покоренных племен. Установив это, мы не встретим никаких противоречий с данными источников.
Итак, эль был формой сосуществования орды и племен, хотя в идее эта взаимосвязь должна была осуществляться мирно, но практически она была так тяжела для обеих сторон, что эль сразу же стал очень нестойкой формой. То, что страдали покоренные и что они старались при любом удобном случае отложиться, – понятно; но и в самой орде было немногим лучше. Необходимость сохранять державу лишала бегов и будун покоя, потому что только постоянная готовность к бою поддерживала существование эля. Военное поражение, дипломатический просчет, единичный случай измены и даже простое нерадение ставили существование эля под угрозу. Именно по этой причине были так недолговечны политические образования Срединной Азии в раннем средневековье.

Глава IX. Великая распря (581-593 гг.)

Участники.Несмотря на увлечения буддийской мистикой и обрядностью, Арслан Тобо-хан продолжал укреплять свою власть. Князья, управлявшие восемью уделами от Хингана до Кубани, подчинялись его приказаниям. Но эти храбрые и честолюбивые воины, великолепно умевшие держать в подчинении покоренные ими племена, оказались не в состоянии наладить отношения между собой. Равным образом каждый из них был вынужден считаться с чаяниями своих бегов и даже рядовых воинов, от преданности которых зависела его судьба, а подчас и жизнь; каждый из них должен был иметь в виду настроения народа и дипломатию соседних государств, стремившихся использовать тюркютов в своих целях. В результате создалась чрезвычайно сложная ситуация, в которой индивидуальные черты характера ханов и шадов играли не последнюю роль.
Старший сын Тобо-хана, Амрак³⁴¹, был человеком тихим, безобидным и совершенно не подходил для той деятельности, к которой он был предназначен своим царственным происхождением по линии отца и благородным – по линии матери. Его любили и уважали, но он не мог возглавить никакую группировку в орде, предпочитая спокойную жизнь превратностям судьбы властителя. Этими качествами он обескураживал своих сторонников и развязывал руки своим двоюродным братьям, ничуть не походившим на него.
Менее счастливым характером обладал Торэмен, сын Мугань-хана. Судя по его поведению и характеристике, данной ему китайским лазутчиком Чжан-сунь Шэном, этот царевич был властолюбивым, но нерешительным; храбрым в бою, но недальновидным в политике; уступчивым перед сильными и наглым по отношению к слабым³⁴². Именно эти качества сделали Торэмена игрушкой в руках китайской разведки и воинственных бегов, сподвижников его отца. Фатальную роль в судьбе этого принца сыграла его мать, наложница Мугань-хана, не принадлежавшая к высшим слоям тюркютской знати. Оставаясь вдовой, она продолжала влиять на государственные дела и, по-видимому, возглавила партию, стоявшую за признание Ян Цзяня императором династии Суй. Поэтому тюркюты, высланные суйским правительством в 581 г. из Китая, где они были очень неплохо устроены, обратили свой гнев на вдовствующую хатун³⁴³. Эти настроения нашли отклик в орде и, естественно, отразились на популярности ее сына, что весьма повлияло на ход событий.
Наиболее смелыми и энергичными были сыновья безвременно погибшего Кара Иссык-хана – Шету³⁴⁴ и Чулохоу³⁴⁵. Шету был настолько храбр и умен, настолько решителен и энергичен, что собственная жена считала его «по свойствам настоящим волком». Эти качества обеспечили ему уважение народа и знати, помогли взойти на престол, и они же чуть было не привели его к гибели.
Чулохоу ни в чем не уступал своему старшему брату. Он даже превосходил его хитростью, лукавством и обходительностью, благодаря чему стяжал не только уважение, но и любовь народа. Его удел располагался на восточной границе каганата, где кочевали кидани и татабы, ставшие надежной опорой толос-шада Чулохоу. Очевидно, в удел Чулохоу входила восточная часть Гоби, потому что его титульное имя означает буквально «второстепенный князь каменистой пустыни». По-видимому, именно «второстепенное» положение в сочетании с огромным честолюбием и энергией толкнуло его на сближение с китайцами еще в то время, когда каганат доминировал в Азии. В наше время такую позицию охарактеризовали бы как политическую беспринципность, в VI же веке Чулохоу не очень этим выделялся из числа прочих князей тюркютского каганата.
Но самой значительной фигурой был двоюродный дядя всех перечисленных ханов, сын Истеми, Кара-Чурин Тюрк тардуш-хан. Биография его в китайских анналах отсутствует, но пробел восполняется византийскими и персидскими источниками³⁴⁶. Кара-Чурин начал военную карьеру под знаменами своего отца в 555 г. при первом столкновении тюркютов с эфталитами. Затем, в 556 г. он с разрешения Истеми-хана покорил южную Джунгарию и на землях племени абаров основал свое удельное княжество. В 558 г. Кара-Чурин участвовал в походе на Урал и Волгу, но завоеванные земли были даны в удел его младшему брату Турк-санфу и двоюродному брату Бури-хану.
В 576 г., после смерти Истеми-хана, Кара-Чурин унаследовал верховную власть на западе и титул тардуш-хана. после чего перестал ходить в далекие походы. Крымскую и кавказскую кампании против Византии и царства Эгриси (Лазики) вели его подчиненные, проигравшие войну. Поражение не повлияло на авторитет и славу Кара-Чурина, который тогда же получил прозвище Боке (герой) «за величие»³⁴⁷. Но счастлив этот хан не был: имя его – Кара-Чурин – означает «черная напасть» (может быть, имелась в виду проказа). Но так или иначе Кара-Чурин был самым сильным из князей, несмотря на то, что занимал по иерархии лествичной системы подчиненное положение. Он и Шету ненавидели друг друга, хотя и старались скрывать свои чувства.
Династический спор³⁴⁸. Пролог надвигавшейся трагедии развернулся на берегах Орхона в конце 581 г., когда великий хан тюркютов Арслан Тобо-хан почувствовал приближение смерти. Обратясь к своему сыну Амраку, он потребовал, чтобы тот согласно принятому закону о лествичном престолонаследии признал право на престол Торэмена, сына Мугань-хана. При этом Тобо-хан отметил, что родство между отцом и сыном самое близкое, но оно не может иметь значения при наследовании престола. Обойденным оказался и Шету, опять-таки в согласии с законом о лествичном восхождении. Его отец умер до принятия закона, и поэтому Шету попал в положение князя-изгоя, исключающегося из очереди на престол. Но он сумел постоять за себя.
Учитывая непопулярность Торэмена среди тюркютской знати из-за «низкого происхождения» его матери, Шету высказался в пользу Амрака. Явившись на собрание вельмож позже всех, он пригрозил, что в случае утверждения завещания покойного хана он уйдет в свой удел и будет охранять его границы «острою саблей и длинным копьем»³⁴⁹, т.е. начнет гражданскую войну. Это был сильный аргумент; противоречить ему никто не решился, и слабый, безобидный Амрак был поставлен ханом.
Но не смирился Торэмен. Его сторонники поносили и оскорбляли Амрака, и тот отказался от престола в пользу своего заступника Шету. Вновь обойденный Торэмен получил удел на северных окраинах государства и титул Або-хана (старейшего хана).
Шету принял титул Иль-кюлюг-шад Бага Ышбара-хана³⁵⁰. Китайцы, верные своей привычке подбирать для неугодных им персон обидные иероглифы, изменили последний слог «ло» на «лио» (грабитель)³⁵¹ и получили имя Шаболио³⁵². Под этим неблаговидным именем сей хан и вошел в историю.
Ставка Шаболио, который являлся первым ханом, помещалась у гор Отукен, в центре его владений. Вторым ханом был Кара-Чурин Тюрк, названный китайцами Дяньгу (иероглиф не воспроизводил имя фонетически, а передавал его смысловое значение). Китайцы передавали его титул фонетически Дату-хан. Ставка Кара-Чурина располагалась у горы Актаг +12.
Третьим ханом считался Амрак. Этот пышный титул компенсировал его за потерю престола. Его ставка находилась у берега р. Толы среди привольных охотничьих угодий.
Кроме этих четырех крупных ханов были еще четыре мелких. Чуло-хоу по новому закону был наследником своего брата, Шаболио. Тегин-шад, двоюродный брат Шаболио, по-видимому сын Тобо-хана и брат Амрака, тоже имел удел в восточной половине каганата. На западе сидел князь, именуемый греками Турксанфом, а китайцами Таньханем. Он командовал войсками на Волге и Северном Кавказе, и под его началом находился Бури-хан, племянник Тобо-хана, тот самый, который начал войну против Византии, взяв в 576 г. Боспор³⁵³.
Война на западе.Продолжение войны на западной окраине каганата историей почти не освещено. Византийские сведения отрывочны, персидские и грузинские не дошли до нас, а китайцы, по-видимому, настолько плохо представляли географию Причерноморья, что слухи, доходившие до них, интерпретировались ими фантастически. Поэтому крайне ценным является собственно тюркский источник – письмо кагана (Кара-Чурина) к императору Маврикию, сохранившееся фрагментарно в «Истории» Феофилакта Симокатты. Это письмо разобрано нами как исторический источник в специальной работе³⁵⁴, на основании данных которой мы восстанавливаем ход событий.
Менандр сообщает только о взятии тюркютами Боспора в 576 г. и об их набеге на Крым в 580 г.³⁵⁵. Из письма кагана тюркютов к императору Маврикию мы узнаем, что около 582-583 гг. тюркюты пытались проникнуть в Византию через Кавказ, но не имели успеха. Сам Тардуш-хан был на востоке, где шла война с Китаем. Участие в этой войне не принесло ему славы, и он отвел свои войска. Китайский император обнародовал эдикт о том, что Тардуш-хан отступил потому, что против него «возмутились персы, эфталиты и хотанцы»³⁵⁶. Об этой странице ханской биографии в письме нет ни слова. Сведение китайского императорского эдикта о внезапно вспыхнувшей войне на западной границе каганата вызывает сомнение. Оно не вяжется с тем положением, которое имело место в 582 г. в Средней Азии и Иране. Хотан был маленьким княжеством. Его военные силы состояли из 4 тыс. воинов³⁵⁷. Эфталиты же в том году входили в состав персидской монархии, а последняя находилась в состоянии напряженной войны с Византией в Месопотамии³⁵⁸. Все перечисленные враги каганата были за границей, и слово «восстали» к ним неприменимо. Затем если бы Тардуш-хан действительно одержал над ними победу, то ему незачем было бы об этом умалчивать. Наконец, поздние китайские хроники, Суй шу и Тан шу, исключили этот рассказ из описания событий, по-видимому считая его недостоверным. С этим согласен и я. Надо думать, что император Вэнь-ди стал жертвой плохого знания географии. В 582 г. китайцы имели сведения о странах западнее Кашгара не более точные, чем византийцы о странах к востоку от него. Поэтому слух о войне с Византией на западной окраине каганата китайцы поняли как весть о войне с Персией, которой в это время и быть не могло. Зачем бы персы стали нападать на своего союзника?³⁵⁹
Предлагаемый корректив упомянутого китайского источника позволяет увязать данные Менандра, «Суйшу» и Симокатты. Тардуш-хан с 576 по 583 г. вел войну с Византией, но не лично, а доверив проведение кампании своему двоюродному брату Бури-хану, имевшему удел на западной окраине каганата. Рассказ о победах тюркютов над византийцами в письме, адресованном императору Маврикию, естественно, опущен. Акцент перенесен на лазов (колхов), хотя и бывших подданными Восточно-Римской империи, но сохранявших в VI в. автономию. Таким образом, была соблюдена дипломатическая деликатность с наибольшим приближением к истине.
Конец тюркюто-византийской войны датируется началом гражданской войны в каганате, т.е. началом 584 г. После неудачного вторжения в Крым тюркюты ограничились Кавказом. Северная граница Лазики, или царства Эгриси, проходила по Кавказскому хребту; Абхазия составляла часть этого царства³⁶⁰. Тут, видимо, и разворачивались военные действия тюркютских князей. Вряд ли они смогли проникнуть далеко на юг. О сопротивлении лазов не сказано ничего, а только сообщается об убийстве 300 тыс. человек, трупы которых лежали вдоль дороги длиной около 166км (четыре дня пути). Это похоже на убийство пленных, которых отступающая армия не могла увести с собой. Значит, наступление тюркютов на Крым и Кавказ захлебнулось и война была ими проиграна. И в самом деле, в 558 г. Византия вернула Боспор, чем было восстановлено исходное положение.
Война с Китаем.После переворота, происшедшего в Китае, тюркюты остались без шелка. Ян Цзянь прекратил дипломатические отношения с варварами, а в то время внешняя торговля шелком сводилась в основном к обмену подарками между посольствами кочевых ханов и двором императора. Сразу произошла политическая перегруппировка, и тогонский хан Куалюй стал другом тюркютского хана Шаболио. Женой Шаболио была царевна из дома Бэй-Чжоу. Она весьма сокрушалась, что все ее родственники казнены и жертвоприношения ее предкам прекратились³⁶¹. Можно думать, что именно она была ниточкой, связывавшей сяньбийскую знать Северного Китая со ставкой тюркютского хана. Не случайно было и то, что правитель пограничного района Инчжоу³⁶² Гао Бао-нин, сторонник низвергнутой династии Ци, сумевший удержаться в Инчжоу на правах уже суверенного государя, летом 582 г. выступил против империи Суй. Одновременно его союзники тюркюты, перебросив все свои силы через Гоби, ворвались в застойный Китай.
Война оказалась совсем не такой легкой, как предполагали император и его советники. Тюркюты сразу взяли инициативу и лишили китайцев возможности использовать численный перевес. Суйская армия растянулась по всей линии Великой стены; ее левый фланг упирался в Наньшаньские горы (в совр. провинции Ганьсу), а правый располагался на равнинах Ючжоу (совр. Шаньси). Китайские пограничные войска были разбиты и укрылись за Великой стеной. Тюркюты форсировали ее через проходы Мухя и Шиминь, в Ганьсу³⁶³, где она выстроена наиболее небрежно. В шести богатых областях Северо-Западного Китая не осталось ни одной головы домашнего скота. Но этим неудержимым грабежом тюркюты поставили в очень затруднительное положение самих себя. Как только захваченный скот был частью угнан на север, частью съеден, тюркютская армия оказалась обреченной на голод, так как напуганное население укрылось в горах и театр войны превратился в пустыню. Одновременно с тюркютами выступили тогоны, но их набег в 561 г. на Лянчжоу был отражен³⁶⁴, и их дальнейшие действия свелись к пограничным стычкам.
Ян Цзянь объявил мобилизацию всех сил империи, но это было дело долгое, да и качество боевой подготовки войск не соответствовало тем задачам, которые поставило перед собой суйское правительство.
Китайская армия укомплектовывалась крестьянами, отрываемыми от своих полей и садов. Офицерский состав пополнялся конфуцианской интеллигенцией, тосковавшей по ученым диспутам и сборникам стихотворений. Воинские уставы составлялись философами в духе конфуцианской морали. Несмотря на то, что солдаты и офицеры иногда проявляли чудеса храбрости, пограничная служба или далекие походы казались им кошмаром³⁶⁵. Вместе с тем армия была малоподвижна, большая часть ее состояла из пехоты, на вооружении были боевые колесницы³⁶⁶, а конница составляла ничтожное количество. Понятно, что с такой армией нечего было и думать о гегемонии в степи. Однако недостатки армии были с лихвой восполнены дипломатической службой. Судьба послала Ян Цзяню незаменимого помощника, несравненного лазутчика – Чжан-сунь Шэна. Находясь в 578 г. в посольстве, Чжан-сунь Шэн подружился с Шаболио, тогда еще только удельным князем, пленив его ловкой стрельбой из лука³⁶⁷. Он сумел использовать свои связи с тюркютскими князьями, натравив их друг на друга.
В конце 582 г.³⁶⁸ китайцам удалось отразить тюркютов, а Чжансунь Шэн сумел посеять зерно раздора между тюркютскими ханами. Кара-Чурин Тардуш-хан, сильнейший из удельных князей, заключил сепаратный мир и вывел войска из Китая³⁶⁹.
Лето 583 г. принесло китайцам новое облегчение: тогоны, напавшие на Линтао, были наголову разбиты³⁷⁰, а вслед за этим потерпел поражение Або-хан³⁷¹. Победа Шаболио спасла от разгрома тюркютскую армию, однако китайский лазутчик Чжан-сунь Шэн сумел поссорить Шаболио и Або-хана.
Через доверенное лицо он обратился к Шаболио с такими словами: «Не странно ли, что когда во главе тюркютских войск стоите вы, их всегда ожидает победа, когда же руководство боем переходит в руки Або-хана, то их поражение неизбежно? А между тем численность войск, которыми располагаете вы и Або, в сущности одинакова. Ведь этот позор покрывает стыдом и вашу особу. И что же теперь, когда вы, нанося ежедневные поражения врагу, находитесь в ореоле славы, а Або, ведя дело к проигрышу кампании, покрывает тюркютов бесславием, вы по-прежнему полагаете возможным ограничиться одними лишь замечаниями? Когда-то вы мечтали уничтожить „северное ханство“ [т.е. удел Торэмена ]. Не дерзнете ли вы это сделать теперь?»³⁷².
В то же время Чжан-сунь Шэн внушал Або-хану: "Так как Датухан³⁷³ заключил союз с домом Суй, то Шету не в состоянии будет удержать за собой верховную власть над тюркютским народом. Не лучше ли было бы вам поэтому своевременно примкнуть к этому союзу и стать под покровительство императора? Это дало бы вам большую силу и было бы благоразумнее избранного вами пути – терять свои войска, исполняя волю Шету, и, точно преступник, сносить его оскорбления"³⁷⁴.
Слухи о возможной измене Торэмена достигли Шаболио, и он решился на шаг, повлекший за собой гибельные для тюркютской державы последствия.
Усобица.В феврале – марте 584 г., в отсутствие Торэмена, Шаболио напал на его ставку. Во время резни погибла мать Торэмена. Поскольку всем было ясно, что это произошло по китайским проискам. Торэмен оказался в кровной вражде с китайцами. Он бежал на запад к Кара-Чурину Тюрку-тардуш-хану. Необузданность и несправедливость Шаболио, видимо, вызвали возмущение в орде. Кара-Чурин дал Торэмену войск сверх того, к нему присоединились 100 тыс. человек из его бывшего аймака³⁷⁵, а также удельные ханы Турксанф (Таньхань-хан) и Тегин-шад³⁷⁶. Торэмен имел под своим началом такие силы, что Шаболио не мог надеяться на успех. Даже брат его Чулохоу оказался на стороне повстанцев³⁷⁷, а кидани в тылу подняли восстание³⁷⁸. Осенью 584 г. Шаболио предложил Китаю мир и союз.
С аналогичными предложениями пришли послы и от Тардуш-хана. Ян Цзянь оказался господином положения, но этот умный и хитрый политик видел, что спасла его только распря в каганате. Он писал, что китайским войскам не под силу вести активную борьбу с тюркютской конницей, и поэтому отверг предложение князя Гуана³⁷⁹ воспользоваться несогласием ханов и перенести войну в степи. Было еще одно обстоятельство, весьма важное для Ян Цзяня и всего Китая. Окитаенные сяньбийцы в северных областях могли в любой момент найти общий язык с тюркютами, тем более, что царевна из дома Чжоу направляла мысли и чувства хана Шаболио. Очевидно, по предварительной договоренности царевна предложила императору признать ее дочерью, а ее мужа, хана, сыном. Ее просьба была немедленно удовлетворена.
Это событие означало, что новая династия признает традиции, которые уцелели от прежней. Иными словами, были подтверждены привилегии сяньбийских помещиков на северной границе и восстановлена меновая торговля с кочевниками, т. е. замаскированная дань³⁸⁰.
Нота, которую Шаболио направил в Китай, выдержана в крайне независимых тонах. Содержащиеся в ней требования таковы, что предъявлять их мог бы скорее победитель, нежели просящий помощи. Ссылаясь на то, что император его усыновил, хан предлагал считать их имущество общим, как в патриархальной семье: «Все овцы и лошади моего царства суть скот императора, так как его шелковые ткани суть мои. Здесь нет взаимной разности»³⁸¹. Хан не мог не понимать, что ценность его скота значительно ниже запасов шелка тридцатимиллионного населения Китая, но именно к такому обмену он стремился, диктуя цены на шелк и скот. Тут-то и разгневаться бы вспыльчивому Ян Цзяню, но он проявил совершенно необъяснимую выдержку и послал посольство с дарами, как в доброе старое бэй-чжоусское время.
Посол требовал от хана только одного – назваться вассалом и принять императорскую грамоту на коленях. Хан покапризничал, поупрямился и согласился. Это номинальное подчинение было необходимо Ян Цзяню для престижа, но по существу не император, а хан получил все, что он хотел, т.е. шелковую валюту, разрешение временно откочевать со всем народом к китайской границе, так как на севере его прижимали кидани и сторонники Торэмена, одежду и пищу для своих воинов и даже военную помощь, причем экспедиционным корпусом командовал тот самый князь Гуан, который мечтал истребить тюркютов³⁸².
Примеру Шаболио последовал Кара-Чурин Тюрк, признавший себя в 584 г. вассалом суйской империи. Ему также был необходим шелк, и его друзья, согдийские купцы, настоятельно требовали, чтобы в степи был восстановлен мир и обеспечено безопасное передвижение караванов. Поскольку дары императора были вполне реальны, а вассальная зависимость неощутима, то оба ведущих хана охотно пошли на мир с Китаем, полагая, что они фактически выиграли войну. Этот союз остановил успехи Торэмена, начавшего было наступление на восток. Шаболио разбил его войска, а с тылу на него ударили абары, непосредственные подданные Кара-Чурина. Напав на незащищенную ставку Торэмена, они захватили в плен его жену и детей. Китайская армия, сопровождавшая войска Шаболио, отбила у абаров семью Торэмена³⁸³ 3. Пленные были переданы Шаболио, который за столь ценный подарок расплатился тем, что очистил завоеванную в начале войны территорию и восстановил границу по великой пустыне Гоби.
Несчастный Торэмен потерял все: мать, жену, детей, родную землю³⁸⁴. Он был вынужден покинуть любимые просторы степей и отступить со своими последними сподвижниками на юг, где его пристанищем стал г. Пайкенд (около Бухары)³⁸⁵.
Торжество лествичной системы.Победа, одержанная Шаболио, сохранила ему власть, но не восстановила мира среди тюркютов. Победивший хан чувствовал себя в степи настолько неспокойно, что в начале 587 г. обратился к китайскому императору с просьбой «разрешить поохотиться» в его владениях около Хуанхэ. Просьба была удовлетворена, и хану были посланы съестные припасы, но это не спасло положения. Ставка Шаболио внезапно сгорела, и сам он от «неприятного впечатления»³⁸⁶ умер.
Сын хана Юн Йоллыг (кит. Юн Юйлюй) отказался сесть на престол, который по закону должен был достаться его дяде и врагу его отца Чулохоу. Однако тут дело не в личных качествах царевича, который к тому же впоследствии вел себя смело и энергично. Надо думать, что решающую роль в наступившем примирении сыграли массы тюркютских дружинников, которым междоусобица была ни к чему. Они вспомнили закон о лествичном престолонаследии и принудили своих ханов к соблюдению его и компромиссу.
Юн Йоллыг отправил посла к Чулохоу с предложением занять престол³⁸⁷, но тот, вероятно не доверяя искренности царевича, отказался и сам предложил ему свою покорность. Но царевич возразил категорически и убедительно: «Вы, Чулохоу, который были так долго врагом моего отца, вы подчинитесь его сыну, еще ребенку. Трон принадлежит вам согласно нашему закону и согласно приказу моего отца, который вас назначил своим преемником. Вы должны подчиниться»³⁸⁸. По сути дела подчиниться должны были оба хана; над ними обоими стояла воля их копьеносных дружинников. Они выбрали из числа претендентов того, кто «был храбр и одарен соображением»³⁸⁹, т. е. Чулохоу.
Воцарение³⁹⁰ его сразу разрядило напряжение. Многие из числа сторонников Або-хана, очевидно поддерживавшие его исключительно из вражды к Шаболио, перешли на сторону нового хана. Кара-Чурин тоже перестал активно действовать против центральной власти и поссорился с Або-ханом, который оказался в полной изоляции (585 г.).
Чулохоу вместе с престолом унаследовал и политику своего брата. Он подтвердил союз с империей Суй и повел открытую войну против своего бывшего друга Або-хана, положение которого тем временем стало еще хуже.
Пайкендская трагедия.Разбитые полчища Або-хана откатились на запад через Джунгарские ворота и Чуйскую долину, где не решились остаться из-за того, что Кара-Чурин порвал союз с их вождем. Они откочевали на южную окраину каганата, надеясь, что отдаленность даст им вожделенную безопасность.
О появлении тюркютов в пределах Бухарской области в «Истории Бухары» рассказано так: «Люди, приходившие сюда из Туркестана, селились здесь, потому что в этой области было много воды и деревьев, были прекрасные места для охоты; все это очень нравилось переселенцам. Сначала они жили в юртах и палатках, но потом стало собираться все больше людей, и переселенцы стали возводить постройки. Собралось очень много народа, и они выбрали [из своей среды] одного и сделали его эмиром. Имя его было Абруй»³⁹¹.
Легко догадаться, как вели себя воины Або-хана на беззащитной подвластной им земле. О состоянии дисциплины в тюркютской армии достаточно определенно сообщил Ян Цзянь, тогда еще генерал Чжоуского государства (563 г.): «...тюркютские ратники пренебрегают и наградами и наказаниями, мало уважают своих начальников и по большей части не соблюдают порядка»³⁹². Но тюркютские ратники отнюдь не пренебрегали добычей и весьма уважали грабеж. Поэтому не удивительно, что «История Бухары» сообщает следующее: "По прошествии некоторого времени власть Абруя возросла, он стал жестоко править этой областью, так, что терпение жителей истощилось. Дикханы и богатые купцы ушли из этой области в сторону Туркестана и Тараза, где выстроили город и назвали его Хамукат... Оставшиеся в Бухаре послали к своим вельможам послов и просили защитить их от насилий Абруя. Вельможи и дикханы обратились за помощью к царю турок. Кара-Джурин Турку, которого за величие народ прозвал Биягу³⁹³. Биягу тотчас послал своего сына Шири-Кишвара³⁹⁴ с большим войском. Тот прибыл в Бухару, в Пайкенде схватил Абруя и приказал, чтобы большой мешок наполнили красными пчелами и опустили туда Абруя, отчего он и умер"³⁹⁵.
Но победа над Торэменом Або-ханом на самом деле далась гораздо труднее. Первая попытка Кара-Чурина расправиться со своим бывшим союзником кончилась неудачей³⁹⁶. Тогда западный и восточный ханы заключили перемирие и временный союз против узурпатора. Войска восточных тюркютов повел на запад бывший друг Кара-Чурина и Торэмена – Чулохоу³⁹⁷. По дороге он распустил слух, что с ним вместе движется китайский вспомогательный корпус, и демонстративно выставлял знамена, подаренные ему суйским императором. Это повлияло на колебавшихся и наименее скомпрометированных. Многие из сторонников Торэмена перешли на сторону Чулохоу.
Войсками западного хана командовал его сын Янг Соух-тегин, названный в персидском источнике Шири-Кишвар. Кроме того, прислали или обещали прислать подмогу еще два хана, очевидно Юн Йоллыг и старший сын Кара-Чурина – сибирский «Богатырь-князь». Весной 587 г. союзные войска заставили мятежников принять битву где-то около Бухары.
Торэмену и его сподвижникам отступать было некуда. Греческий источник сообщает, что "враги героически сражались, но, после того как узурпатор пал, его армия обратилась в бегство. После большого побоища хаган снова стал господином своей собственной территории. Хаган оповестил через посланника императора Маврикия об этих успехах...³⁹⁸. «Покончив с гражданской войной, хаган заключил договор с таугастами, чтобы мочь, шествуя в глубоком покое, управлять государством мирно»³⁹⁹, а китайский летописец по этому поводу просто приводит слова первого министра: «Когда родные истребляют друг друга подобно ядовитым насекомым, то надобно их щадить, чтобы показать великодушие»⁴⁰⁰. Здесь некоторую роль может играть ассоциация: «ядовитые насекомые» – «красные пчелы». Главное же здесь – совет демонстрировать свое великодушие, заботясь об авторитете Суйского дома среди кочевников: можно щадить врагов потому, что они сами истребляют друг друга (как будто милость или жестокость хоть в какой-то мере зависели от китайцев!)⁴⁰¹.
Однако прежде чем этот мир был заключен, еще один из участников великой распри потерял свою жизнь. После разгрома и умерщвления Торэмена, которое совершилось без внимания к ханжеским советам Суйского правительства, восточные