ЛАНГОБАРДЫ ДО КОНЦА VII в.

Есть мнение, что императорский наместник в Италии Нарсес пригласил в Италию лангобардцв, чтобы отомстить двору за несправедливое к нему недоверие. Нет нужды прибегать к подобному объяснению итальянских событий. Сношения лангобардов с империей начались гораздо ранее, т. к. лангобардские наемники служили в имперском войске и принимали даже участие в порабощении Италии. Побывав в прекрасной стране и ознакомившись с призрачным военным могуществом империи, лангобарды и без прямого приглашения Нарсеса могли прийти к мысли о возможности поселения в Италии. В 568 г. на место отозванного Нарсеса прибыл в Италию префект Лонгин; он вступал в Равенну, когда лангобарды начали завоевание Северной Италии под предводительством славного в предании по своим военным подвигам Албоина.

В высшей степени любопытное обстоятельство, что лангобарды при своем вторжении в Северную Италию не встретили значительных препятствий; только за стенами укрепленных городов, которых брать лангобарды не были в состоянии, спасалось сельское население от варварского нашествия. Поэтому занятие Италии направлялось узкой полосой, сначала по долине р. По, потом, минуя Равенну, к юго-западу. Рим и Неаполь остались под властью Византии, в Средней Италии главным опорным пунктом их власти было Сполето, а на юге — Беневент. Первыми городами, захваченными лангобардами, были Фриуль (Forum Julii) и несколько южней Аквилея. Успехи завоевания ничем не нарушались, и уже летом 569 г. Албоин взял важный город будущей Ломбардии, Милан, и в то же время начал осаду Павии, которая оказала самое упорное сопротивление и сдалась лишь через три года. Здесь лангобардские короли основали свою столицу.

В 572 г. Албоин был убит по проискам жены своей, королевы Розамунды, происходившей из королевского рода Гепидов и взятой лангобардами в плен. Предводители дружин и начальники родов, которых было более 30, избрали в короли герцога Клефа, но и он правил не больше полутора лет и в 574 г. погиб от руки убийцы. Затем более 10 лет у лангобардов было бескоролевье; в течение этого времени особенно выразились слабые стороны государственного устройства этого народа. Отдельные герцоги желали править самостоятельно, не повинуясь центральной власти; образованные ими герцогства не имели между собой связи и имели вид самостоятельных владений. Десятилетие от смерти Клефа до избрания в короли Автари было чрезвычайно благоприятным для Византии периодом, чтобы задержать движение лангобардов. Хотя империя не воспользовалась этим временем, но все же период бескоролевья оказал вредное влияние на устройство лангобардов в завоеванной стране. Каждый герцог заботился о собственных выгодах и обогащении на счет подчиненного населения, общегосударственная идея отсутствовала, и преобладали сепаратные стремления. При таких условиях не могло быть общего движения против сильнейших центров византийской власти на полуострове. Правда, герцог Беневентский угрожал Неаполю, Сполетский — Риму, из Павии делали демонстрации против Равенны, но каждый из этих городов, будучи в состоянии померяться силами с отдельным герцогством, не устоял бы против соединенных сил всех лангобардов. Несмотря на благоприятные условия, империя не предприняла действительных мер к освобождению Италии и дала лангобардам время пережить бескоролевье и сознать необходимость принятия таких мер, которые обеспечивали бы им спокойствие в будущем.

По смерти Клефа 35 герцогов оказались во главе городов и территорий, захваченных лангобардами (1), за исключением Сполето и Беневен-та, которые еще оставались под властью Византии. В 584 г. ввиду грозящей опасности с севера от франков избран был королем сын Клефа Автари, причем герцоги поступились в пользу короля некоторыми правами и пожертвовали на содержание королевского двора часть своих земель.

Теперь посмотрим на отношения империи к событиям, происходившим в Италии. В первые годы движения лангобардов Византия не имела в Италии такого главнокомандующего, каковы были Велисарий или Нарсес. Представителем империи в 567 г. был префект Лонгин, который не вел оборонительной войны, по всей вероятности, потому, что не имел для того военных средств. Тяжелое положение, в котором находилась империя вследствие набегов аваров и по случаю войны с персами, до известной степени объясняет беззащитное положение западной границы, хотя не может оправдывать громадной ошибки, допущенной византийским правительством почти добровольной уступкой такой важной провинции лангобардам. Ошибка скоро была сознана, что видно в принятии исключительных мер к охранению византийского господства в Италии. Ближайшим следствием нового порядка вещей, установившегося на полуострове, было не только полное разобщение ее частей, но и отделение ее городов от всяких сношений с органами византийской власти в Равенне. Рим по целым годам не мог сноситься по своим делам с правительством, и все, что оставалось в Средней и Южной Италии свободным от лангобардов, по необходимости стало тянуть более к Риму, чем к Византии.

Империя хотя и поздно, но поняла ошибку и пыталась поправить дело устройством нового и оригинального органа власти в Италии. Мы говорим об экзархате. Происхождение экзархата не может быть с точностью определено. Во главе провинции после Лонгина и Бадуария (575—577), которые имели звание префекта, некоторое время не было особо назначенного лица. Из Рима было снаряжено посольство в Константинополь с просьбой о помощи, но император Тиверий, ссылаясь на недостаток войска и денег, отказал в посылке военного отряда и ограничился переговорами с франкским королем, который обещал сделать на лангобардов нападение с севера. Лишь по истечении двух лет, т. е. в 579 г., отправлен был из Константинополя специальный военный отряд под предводительством особого военного начальника с широкими полномочиями, которому были подчинены небольшие гарнизоны, рассеянные по городам Италии. Следует думать, что к этому времени относится появление экзархата (2).

Первое упоминание об экзархе находим от 584 г. в письме папы Пелагия II к своему апокрисиарию в Константинополе, диакону Григорию, будущему знаменитому папе того же имени. Письмо рисует так живо тогдашнее положение дел в Италии, что его можно привести сполна (3). Представитель папы завязал в Константинополе сношения при дворе и между высшими сановниками, пользовался покровительством императрицы Константины и Маврикия, будущего императора. Благодаря его влиянию заключено было трехлетнее перемирие с лангобардами, для чего представитель императора вступил в переговоры с королем Автари. Но перемирие скоро было нарушено, и Пелагий сообщает своему уполномоченному следующее о происшествиях в Италии.

«Мы отправляем к тебе с необходимыми известиями нотария Гонората вместе с епископом Себастианом, который, побывав в тех местах и в Равенне с патрицием Децием, может сообщить тебе обо всем по личным наблюдениям, дабы ты доложил императору, что найдешь возможным. Бедствия и страдания, причиняемые нам клятвопреступным лангобардским королем, никто не в состоянии выразить словами. Вместе с братом нашим Себастианом, который имеет сделать доклад императору о нуждах и опасностях, угрожающих всей Италии, постарайтесь всемерно принести нам облегчение, ибо государство (res publica) находится в таком отчаянном положении, что если Господь не вдохнет в сердце благочестивейшего императора, чтобы он присущее ему милосердие распространил на своих рабов и благоволил дать нам облегчение или в лице одного главнокомандующего (magister militum), или дуки, то мы окажемся в крайнем положении, ибо Римская область совсем лишена защиты. Экзарх же пишет, чтобы на него не возлагали никакой надежды, так как признается, что не в состоянии защищать и собственную область[11]. Итак, да внушит ему Господь мысль без замедления оказать нам помощь, прежде чем военная сила отвратительнейшего народа не захватит и те места, которые пока еще принадлежат империи».

Таким образом, в 584 г. был уже в Равенне генерал-губернатор с титулом экзарха, хотя положение дел в Италии нисколько от того не изменилось. Но т. к. дальнейшая история византийского господства в Италии стоит в связи с экзархатом, то здесь уместно будет остановить внимание на этом новом административном учреждении, которое не стоит, впрочем, совершенно одиноко в системе устройства провинций.

В лице экзарха следует видеть высший чин византийской администрации, большей частью в сане патрикия, который ввиду исключительных обстоятельств соединял в своих руках административную и судебную власть. Гражданская власть префекта претории, военная (magister militum) и судебная (judex) соединялись теперь в руках военной администрации, и во главе отдельных провинций стояли военные чины с титулом duces, а во главе всех военных округов поставлен патрикий с именем экзарха, ad regendam omnem Italiam. В качестве высшей власти в стране экзарх был облечен исключительными привилегиями по церковной, гражданской и военной администрации и занимал истинно царское положение, пользуясь неограниченными полномочиями. Занимаемый им в Равенне дворец имел наименование священного (sacrum palatium), как назывались только места царского пребывания; при посещении Рима ему устраивалась царская встреча: сенат, духовенство и народ в торжественной процессии выходили к нему навстречу за стены города (4).

Административные и гражданские акты помечались годом царствования императора и именем экзарха. Его власть простиралась на все проявления общественной жизни. Он был главнокомандующим всех военных сил, расположенных в Италии, и всякое серьезное военное дело зависело от его личного руководства; от него зависело право войны и с лангобардами. В гражданской администрации он был высшим авторитетом по отношению ко всему служащему персоналу, от него зависело назначение на должности и удаление с мест военных губернаторов (трибуны, дуки). Судебная и финансовая часть также подлежала его контролю как высшей и апелляционной инстанции. При тесной связи церковных и гражданских дел в ту эпоху, при той политической роли, какая выпадала на долю римского папы в VII—VIII вв., особенно важно было для истории византийско-итальянских отношений, как выразится власть экзарха относительно римского папы. Это наиболее любопытная сторона в занимающем нас вопросе, и мы остановимся на ней ниже.

Возвращаясь к истории постепенного распространения лангобардов по Италии, мы должны отметить тот факт, что первые годы Византия не принимала никаких решительных мер и ограничивалась обороной городов, в которых оставались небольшие гарнизоны. Первая более или менее правильная битва дана была лангобардам в 575 или 576 г., но она была проиграна греками. Следствием этого было дальнейшее распространение лангобардов в Среднюю Италию и утверждение их в Сполето и Беневенте. Таким образом, Равенна оказалась отрезанной от Рима, лангобардские нападения стали угрожать Риму и Неаполю, это именно положение дел рисуется в письме папы, приведенном выше.

Избрание в короли Автари мало изменяло итальянские отношения, потому что герцоги, привыкшие во время бескоролевья самостоятельно распоряжаться в своих областях, продолжали округлять доставшиеся им герцогства и притеснять беззащитное римское население. Большим успехом можно считать совершенно новый факт в отношениях империи и лангобардов, случившийся при экзархе Смарагде (585—589), именно трехлетнее перемирие. Правда, империя этим актом признавала совершившийся факт захвата лангобардами части ее владений, но, с другой стороны, нельзя не видеть здесь и перемену к лучшему в интересах несчастной страны, предоставленной хищническим опустошениям страшного врага. Этим перемирием король Автари воспользовался для того, чтобы положить основания к устройству лангобардского народа на новой земле и к определению отношений герцогов к королевской власти. К тому же времени относятся первые дипломатические сношения с франкским государством, которое могло быть весьма опасным для лангобардов, если бы стало против них действовать в союзе с императором.

В 590 г. Автари умер от поднесенного ему яда; что он возбудил против себя много недовольства, это легко объясняется его стремлением обезопасить королевскую власть против своеволия герцогов и принятыми им мерами к защите своих арианских подданных против католического духовенства. Религиозному вопросу суждено было иметь большое значение в итальянско-византийских отношениях не только потому, что лангобарды были арианами и, следовательно, еретиками, с точки зрения господствовавшего в Восточной и Западной Церкви учения, но еще и потому, что в недрах самой православной Церкви был раскол, который имел свои корни в разностях воззрений на догмат о божеском и человеческом естестве в Богочеловеке. Вследствие лангобардского завоевания и соединенных с ним политических перемен произошел переворот в положении многих епископий, в особенности Северной Италии, поставивший их в иные отношения к Риму, чем это было прежде. Находясь в области, занятой лангобардами, епископ Милана и патриарх Аквилеи с подчиненными им епископиями выступили из непосредственной зависимости от римского епископа; независимо от того некоторые католические епископы оставили свои кафедры и спаслись в области, куда не доходили еще лангобарды, а на их место вступили или ариане, или схизматики. Вследствие этого была опасность, что Северная Италия и в церковном отношении отделится от империи, как уже она отделилась политически. Церковное положение в стране занимало внимание византийского правительства и весьма глубоко затрагивало интересы римского епископа. Воспользоваться этим положением как политическим орудием против империи и приготовить в завоевателях-арианах опору католической Церкви и итальянской народности против империи несомненно было весьма дальновидным и патриотическим предприятием, которое требовало большого ума и знания современных отношений. Мы подходим к самой интересной личности в истории средних веков, которая положила устои для римского папства и подготовила освобождение Италии из-под власти империи

Папа Григорий Великий (590—604) есть самый крупный выразитель национальной идеи итальянского народа. В то время, как гражданская власть оказалась ниже тех требований, какие к ней предъявляли смутные обстоятельства, римский епископ, став на защиту итальянского народа, приготовил твердую почву притязаниям пап на политическое главенство в Италии. Ко времени Григория Великого нужно относить начало возвышения папства, и в этом отношении ему должно быть уделено в истории значительное место (5). По происхождению своему Григорий принадлежал к древней патрицианской и сенаторской фамилии, обладал большими богатствами, которые употребил на благотворительные дела и устройство монастырей. Получив прекрасное образование и имев впереди блестящую служебную карьеру, Григорий пожертвовал почестями и положением своему духовному влечению и постригся в монахи. Папа Пелагий II оценил его способности и послал его в Константинополь своим нунцием (апокрисиарий), где он оставался до 584 г. После Пелагия в 590 г. клир и народ избрали Григория на епископскую кафедру в Риме. Пока происходили сложные формальности утверждения этого избрания со стороны императора, Григорий по обычаям того времени вступил в управление Римской Церковью.

Постигшее за год перед тем наводнение сопровождалось большими бедствиями для Италии. Вода затопила низменные местности в Северной и Средней Италии, причем пострадали предместья города Рима и повреждены были частные и общественные здания. В особенности чувствителен был вред, нанесенный церковным хлебным запасам. К стихийному бедствию присоединилась моровая язва, производившая большие опустошения в Риме и его окрестностях. При таком внутреннем положении дел, отягчаемом постоянными внешними угрозами лангобардского нашествия, Григорий, говорят, был смущен ввиду тяжелой ответственности и воспользовался своими связями в Константинополе, чтобы ходатайствовать перед императором о неутверждении его избрания.

Из первых распоряжений папы Григория можно видеть, какое значение имела Церковь в конце VI в., и как римский епископ понимал свои обязанности. «Я не знаю,— выражается он в одном письме,— принял ли я на себя должность пастыря или земного владыки». Что прежде всего обращает на себя внимание в деятельности Григория, это общественное служение епископа Рима и отзывчивость его на запросы, выдвигаемые временем и обстоятельствами. Риму и его окрестностям угрожает голод, и не было другого государственного учреждения, кроме Церкви, которое было бы в состоянии принять на себя заботу о прокормлении бедных. Церковь была единственным прибежищем для бедных и голодных, и на епископе города Рима покоились все надежды. Дабы предотвратить бедствие, Григорий открыл имевшиеся в Церкви запасы хлеба и вступил в живые сношения с управителями церковных имений, требуя от них немедленной присылки хлеба. Одно из первых его писем было в Сицилию, которая была житницей Италии, и где были значительные церковные имущества (патримонии св. Петра). Сицилийский урожай помог Григорию предотвратить опасность, угрожавшую его пастве. Король лангобардов Автари, предпринявший в 589—590 гг. новое движение с целью округлить свое завоевание, побудил императора искать сближения с франкским королем Хильдебертом, который своим вторжением в Северную Италию мог нанести лангобардам значительный вред и отвлечь их от походов в Среднюю Италию. В то же время назначением нового экзарха Романа (589—596), которому даны были в распоряжение более значительные военные средства, византийское правительство старалось заручиться союзниками и друзьями в самой Италии среди герцогов и обезопасить наиболее важные пункты, как Равенна и Рим. При таких обстоятельствах произошла смерть Автари в 590 г.

Довольно трудно разобраться в обстоятельствах, сопровождавших смерть короля и вступление на престол его преемника, туринского герцога Агилульфа. На первый план выступает здесь вдова Автари, королева Теоделинда, происходившая из баварского королевского дома и исповедовавшая католическую веру. Будто бы она отдала свою руку храброму Агилульфу и тем содействовала избранию его в короли. Существенное значение этого обстоятельства, которое вполне было оценено папой, заключается в том, что католическая королева могла оказать влияние на арианского короля и окружавших его людей, и ввиду этих соображений папа не преминул завязать с ней переписку. Быть может, под этим углом зрения следует смотреть на некоторую уступчивость нового короля по отношению к представлениям экзарха Романа. Во всяком случае, идя по этому пути, последующие папы достигли обращения лангобардов к католичеству. Но это случилось позже, предстояло еще преодолеть множество затруднений.

Ближайший к Риму герцог Сполето Ариульф в особенности ставил папу в тяжкое положение, угрожая сношениям Рима с Равенной и Неаполем и отрезав Вечный город от остальной Италии. В 592 г. собранная им из охотников разного происхождения дружина вступила в Римскую область и стала под стенами города. В городе не видим ни гражданских, ни военных властей, экзарх далеко и занят защитой Равенны; чтобы добраться до Рима, ему нужно было воспользоваться морскими судами и обойти кругом всю Италию. Таким образом, обстоятельства передавали папе не только гражданские, но и политические судьбы Рима. Положение становилось тем опаснее, что были слухи о движении на Рим герцога Беневента. Чтобы предотвратить опасность, папа послал к герцогу Ариульфу послов с предложением денежного откупа. Герцог не прочь был снять осаду и отступить, но ставил условием, чтобы предложение папы было подтверждено подписью экзарха. Но здесь встретились препятствия весьма деликатного свойства. Экзарх не считал удобным дать свое согласие на акт, к которому папа и лангобарды пришли помимо его воли и без его предварительного разрешения. Он полагал, что, дав согласие на заключение перемирия, он ослабит свое влияние в Риме и заслужит нерасположение императора, и потому не согласился на представления папы. В письме к архиепископу равеннскому Григорий жалуется, что экзарх помешал ему заключить мир, и убеждает архиепископа употребить все свое влияние на экзарха, чтобы расположить его в пользу папы. Оказывалось, что в Риме не было достаточного гарнизона, и что некому было защищать стены.

Осенью 593 г. Рим снова подвергся осаде, и на этот раз со стороны короля. Повторились те же сцены, которые были при осаде города в прошедшем году. «Наши напасти увеличились до чрезмерности,— говорил папа в своей проповеди,— со всех сторон мы окружены мечами, со всех сторон нам угрожает опасность смерти. Одни приходят с оторванными руками, другие взяты в плен».

В это время Григорий сказал несколько проповедей на текст из пророка Иезекииля. Чертами современности особенно богата одна беседа по яркому сопоставлению тогдашнего положения Рима с пророчествами об Иерусалиме и Самарии⁶. Приводим несколько мест из этой беседы.

«Какая же остается нам в сем мире отрада? Везде видим печаль, всюду раздаются стоны. Города разрушены, крепости срыты, поля опустошены, земля обращена в пустыню. На полях не осталось колонов, в городах нет жителей, и те малые остатки, которые еще мы видим, каждодневно и неослабно терпят новые поражения. Небесные бичи разят без конца, ибо еще не уничтожили греховности нашей. На наших глазах одних берут в плен, других увечат, иных убивают. Какая же отрада дана нам в сей жизни? Но если даже такой мир мы любим, то, значит, мы любим не радости, но раны. Посмотрим, что сталось с Римом, бывшей владычицей вселенной. Многообразно удрученный различными страданиями, разорением граждан, утеснением варваров, частыми опустошениями, он испытал все то, что пророк Иезекииль говорил о Самарии (XXIV, 4, 5, 10, 11). Котел был поставлен тогда, когда был основан этот город; тогда в него налита вода и собраны в нем куски, когда отовсюду стекались в него народы, которые, как горячая вода, подверглись кипению в мировых событиях и разварились в кипятке, подобно кускам мяса. Об этом прекрасно сказано: вскипел котел, и разварились в нем кости, ибо сначала сильно бурлила в нем погоня за славой, но потом пропала и сама слава вместе с теми, которые гонялись за ней. Под костями разумеются сильные земли, под мясом народ, ибо как костями держится мясо, так вельможами слабость народа. Но теперь у него отняты все сильные мира, ибо кости переварились, и народа больше нет, ибо мясо распустилось. Где сенат, где народ? Растопились кости, распустилось мясо, погас весь блеск гражданских достоинств, уничтожился весь состав его. И мы немногие, которые еще влачим жалкое существование, находимся под постоянным опасением то меча, то разнообразных страданий. Поставь, сказано, пустой котел на уголья. Ибо при отсутствии сената гибнет народ, и среди немногих оставшихся ежедневно увеличиваются скорбь и плач, так переживает последние дни опустевший Рим[12]. Но что говорить о людях, когда на наших глазах разрушаются самые здания. Куда девались те, которые некогда гордились его блеском? Где их роскошь, где их гордость, где постоянная радость и чрезмерная веселость?»

Агилульф осаждал город, вероятно, без особого напряжения и не взял его. Папа организовал защиту из граждан, сам входил на стены и видел своими глазами, как римлян целыми толпами отправляли на продажу в Галлию. Он не мог ожидать помощи ни из Византии, ни из Равенны и начал вести переговоры о мире опять от своего имени. Но как вопрос шел не только о снятии осады с Рима, но и об общем мире, то потребовалось согласие экзарха. Встречая и на этот раз упорное сопротивление к утверждению так желанного мира, мы не иначе можем объяснять действия экзарха, как ревнивым охранением прав. Весьма вероятно, что он заподозрил действия Григория и в глазах императора, который написал папе укорительное письмо, порицая его за непринятие некоторых мер к защите города. Папа отвечал почтительно, но с достоинством: «Когда дело идет об Италии, я бы просил ваше величество смотреть на дела, а не склонять слух к внушениям других. Впрочем, я более надеюсь на милосердие Иисуса, чем на твое правосудие».

Хотя война продолжалась и после того, как Агилульф, получив окуп, снял осаду с Рима, но папа употреблял все меры и перед императором и перед лангобардским королем, чтобы заключить окончательный мир. Ему удалось достигнуть, что прежний экзарх был отозван, а новый был уступчивей на его представления. Мир с лангобардами заключен был, наконец, в 599 г.; благодарственные письма Григория к равеннскому архиепископу и королеве Теоделинде показывали, что этот мир состоялся вследствие влияния на Агилульфа названных лиц. Договаривающиеся стороны были, с одной стороны, лангобардский король и его герцоги, с другой — византийский наместник в Равенне (Каллиник). Когда дело дошло до подписания договора, лангобардский король изъявил желание, чтобы и Григорий приложил свою подпись. Момент, характерный для суждения о том, как смотрели на римского епископа в Италии. Но тогда папы еще помнили границу между светскою и духовною властью, еще не было теории о соединении в лице папы двух этих властей, неизвестен был принцип двух мечей в руках папы... и Григорий отказался от подписи договора.

Престол св. Петра занимал первое место между западными епископскими кафедрами. Даже восточные епископы, хотя не без оговорок, признавали за ним первое право чести. Когда константинопольский патриарх принял титул вселенского, Григорий прямо высказался против него, утверждая, что такой титул еще приличен был бы римскому епископу, но что он не желает носить его из боязни оскорбить других патриархов. Но если право чести и усвоялось римской кафедре, с этим далеко не соединялось мысли о том, чтобы римскому епископу принадлежало право решения вопросов веры и суда над другими епископами. Тем не менее, в VII в. входит папская власть с готовыми уже задатками главенства в западном христианском мире в вопросах веры и церковной дисциплины. Эта теория выработана Григорием в отношениях его к равеннскому и миланскому архиепископам; она основывалась, однако, не на канонических правилах, но на личности самого Григория и почете, которым он по справедливости пользовался между своими собратьями. Но, во всяком случае, первые завоевания римский престол имел в собственной Италии, где местные епископы, бедные и приниженные вследствие лангобардского завоевания, не могли равняться по силе и значению с римским епископом. Семь северных провинций, например, были подчинены в церковном отношении миланскому архиепископу. Но когда лангобарды взяли Милан, архиепископ бежал в Геную и не только сам нуждался в поддержке, но и его паства получала новых епископов и священников из Рима. Равеннский архиепископ, правда, пользовался некоторыми привилегиями, но его епархия ограничивалась иногда только стенами города. Вообще, бедствия времени побуждали итальянцев соединяться теснее около епископа, а почетнейшим и влиятельнейшим между ними, бесспорно, был римский.

В Риме и вообще в греческой Италии Григорий пользовался высшим значением, чем императорские чиновники. Со времени падения остготского владычества общественная жизнь в городах во многом изменилась. В Риме не встречаем ни консулов, ни сената, ни публичных игр, с чем связывались воспоминания о минувшем императорском времени. Угасли значительные древние роды, разорились крупные землевладельцы. Повеяло другим, новым для Рима направлением: церковные вопросы стали занимать людей, интересующихся вообще какими-нибудь вопросами, церковные праздники сменяют народные празднества старой поры. Общество искало опоры, мирного убежища против бед и насилий: Церковь открыла нуждающимся такое убежище. Те массы бедного люда, которые имели право требовать panem et circenses, и требование которых удовлетворялось специально для того назначенными лицами и учреждениями, и теперь еще более нуждались в прокормлении, но общество не могло ничем помочь им. Сокровища Церкви и щедрость епископа оставались единственным источником, из которого с избытком получали нуждавшиеся. В притворах церквей, в оградах монастырей в воскресные и праздничные дни бедные получали пищу и одежду из рук чиновников папы. Ворота города открыты были для больных, лишенных крова и пищи, бежавших от преследования лангобардов, в Риме принимали их, лечили и кормили. Таким образом, тесные обстоятельства времени должны были сблизить римское население с их епископом; со времени Григория епископский престол принимает значение национального учреждения.

Римский епископ не был еще светским властителем, но был уже крупным собственником-землевладельцем. Его патримонии, или земли, приписанные престолу св. Петра, находились в Южной Италии, Сицилии, Далмации; в особенности же ему принадлежало много владений, составлявших прежде ager Romanus. Земли его были населены и обрабатываемы колонами. Управление их поручалось духовным лицам, которые имели право суда и надзора за хозяйством, подлежали строгой отчетности по сбору податей и доставке их в Рим. Переписка папы с управителями его патримоний заслуживает полного внимания того, кто имел бы в виду заняться состоянием земледельческого класса в это время (7). Земля обрабатывалась колонами, прикрепленными к участку и платившими оброк деньгами или натурой. Отсюда-то получал папа ежегодно денежные суммы и хлебные запасы, которыми он снабжал римское население во время продолжительных осад, выкупал пленных и платил выкуп лангобардам. Сфера влияния папы не ограничивалась церковными делами. Судебная и финансовая система, господствовавшая в Италии, при бесконтрольности со стороны центрального правительства открывала легкую возможность к злоупотреблению и насилию. В самом деле, мог ли экзарх контролировать действия судей или сборщиков податей в Средней и Южной Италии, мог ли ограждать население против своеволия военной власти, которая между тем в бурную эпоху лангобардского нашествия должна была получить преобладающее значение? Стоит обратить внимание на некоторые черты деятельности Григория вне города Рима, и именно по соответствию с теми правами, какие даны были Прагматической санкцией Юстиниана.

Римский епископ имел полную возможность знать, что делается во всех концах Италии. Правители патримоний доносили ему не только о хозяйственных делах, но и о состоянии страны, в которой находилась патримония. Местные епископы, находившиеся в подчинении от Рима по церковным делам, были также и верными исполнителями желаний и поручений папы; они даже находились в некоторой зависимости от правителей патримоний (8). Само собою разумеется, где можно было, он действовал на гражданские чины чрез местного епископа, на экзарха— чрез равеннского архиепископа; но были при этом затруднения деликатного свойства, где Григорию по совести необходимо было вмешаться, но где по практике и обычаю считалось неуместным его вмешательство. Таковы все вопросы внутреннего управления: суд, сбор податей и др., исключавшие непосредственное участие в них духовной власти. Но Григорий не останавливался на этом затруднении и нашел средства распространить нравственное влияние на действия правителей провинций. Если же кто не обращал внимания на предостережения, Григорий жаловался на того прямо константинопольскому двору[13]. В этом отношении нравственный контроль его простирался на отдаленные провинции, как Африка, на правителей островов Сардинии и Корсики. Иногда Григорий обращался с обличением прямо к обвиненному перед ним лицу. Так, проконсул Италии присвоил себе хлебные запасы, собранные в Неаполе: Григорий указывает ему неприличие его поступка.

Нельзя не сказать, что папа Григорий стоял в этом отношении на той степени нравственного могущества и умеренной осторожности, которую можно поставить в образец епископам всех времен. Тем не менее, Григорий был первый папа[14], положивший основание светской власти римского престола; в его деятельности лежит зерно разделения Восточной и Западной Церкви. Что касается первого, то политически образованные из преемников Григория любили ссылаться на его письма, на разнообразные способы вмешательства его в деятельность светской власти и выводили из них правило и историческую основу для своих притязаний, игнорируя то обстоятельство, что широта деятельности Григория обусловливалась временным положением Италии и общим уважением, которое стяжал себе этот епископ. Что касается второго, напомним следующие обстоятельства. Трудно в настоящее время с убедительностью доказывать положение, что церковный вопрос был прямою причиной разделения Церквей. Не вероучение, а тот или другой патриархат, тот или другой новообращенный народ возбуждают самую горячую вражду и служат поводом к обличениям. В спорах о вероучении восточный патриарх и римский епископ еще могли бы согласиться; но с ними всегда соединялись непорешенные владельческие вопросы: то об Иллирике, то о Далмации, то о Моравии или Болгарии. Западная Церковь делает завоевания в германском мире, и римский епископ становится духовной главой его; Восточная — в соответствующей мере в славянском (и турецко-татарском) мире. Разные исторические пути уже обусловливались различием в стремлениях этих двух церквей и национальностей.

До Григория римский епископ имел еще местное значение, неоспоримые права его простирались только на десять провинций его диоцеза. В Северной Италии его права оспаривали равеннский, миланский и аквилейский архиепископы. Мы видели, что при лангобардах эти духовные властители должны были уступить Григорию. Последний, кроме того, шагнул далеко за границы Италии, когда он обратил в христианство вестготов в Испании, англосаксов в Британии и когда затем получил возможность назначать епископов и в лангобардские земли.

Чтобы не выступать из хронологических рамок времени Григория Великого, мы должны еще остановить внимание на титуле Вселенский по отношению к константинопольскому епископу, в первый раз начавшем входить в практику в это время. Само собой разумеется, вопрос о титуле Вселенский получает важное историческое значение лишь в связи с притязаниями на главенство в христианском мире, какие начинают обнаруживаться в отношениях между Восточной и Западной Церковью. Как видно было выше, ко времени папы Григория относятся первые попытки в этом смысле, послужившие для продолжателей его политики основаниями к наступательным действиям против Восточной Церкви. В этом смысле важен и спор о титуле Вселенский. Он возник при следующих обстоятельствах, которые уже и сами по себе характеризуют противоположность воззрений на Западе и Востоке на основные права римского и константинопольского епископов. Еще в последние годы папы Пелагия II константинопольский патриарх Иоанн IV Постник (582—595) составил в 587 г. собор для обсуждения жалоб на антиохийского патриарха Григория, на котором, между прочим, сделаны были и другие постановления. Заседания этого собора подали повод к неудовольствиям со стороны римского епископа, который не хотел согласиться с некоторыми решениями собора, между прочим, и потому, что константинопольский епископ усвоил себе на этом соборе титул Вселенского (οικουμενικός).

Хотя за смертию Пелагия и вступлением на римскую кафедру папы Григория дело о титуле не имело на этот раз дальнейшего движения, но через пять лет оно поднялось снова по случаю обращения в Рим как к· высшей судебной инстанции по церковным делам клириков Восточной Церкви. Папа принял жалобы и удовлетворил их на поместном соборе, признав неправильными постановления константинопольского патриаршего суда. В переписке по этому делу снова выдвинулся вопрос о титуле, и папа энергично протестовал в письме к императору против гордости патриарха, решившегося именовать себя Вселенским. «Сколько зависит от меня,— писал Григорий,— я всегда желаю и остаюсь в повиновении воле государя. Но теперь не мое личное дело, а Божие. Не я один, но вся Церковь возмущена. Благочестивые законы, честные соборы, самые заповеди Христа нарушены чрез присвоение горделивого и пышного некоторого слова». Теоретическая сторона всего спора, имеющая значение исключительно с точки зрения римского главенства в христианской Церкви (9), которому, по-видимому, угрожали притязания константинопольского патриарха, насколько они поддерживались императором, не может особенно интересовать нас, т. к. все основания, приводимые той и другой стороной в этом споре, находились в непримиримом противоречии, а римская точка зрения опиралась на то положение, что только апостол Петр и его преемники на римском престоле могли бы усвоить себе это наименование, и что незаконное применение этого титула к епископу Константинополя обозначает только желание присвоить себе монархическую власть в Церкви.

Несмотря на крайне горячую защиту своей точки зрения перед императором и восточными патриархами, в которых он думал найти союзников против константинопольского патриарха, в конце концов Григорий не выиграл спора с Иоанном IV Постником. При жизни последнего, не прерывая с ним официальных сношений, папа запретил только своему представителю в Константинополе служить литургии вместе с патриархом, а при преемнике Иоанна, патриархе Кириаке (595—606), отношения еще более обострились, так что некоторое время папа не посылал в Константинополь своего представителя.

Хотя спор о титуле не привел к разрыву между Римом и Константинополем, но значительно охладил отношения императора к папе. Это сказывалось не только в церковной политике, но отражалось на всем строе тогдашних государственных отношений. Деятельная роль, выпавшая на долю епископа Рима в переговорах с лангобардским королем, затронула экзарха, который и без того не мог равнодушно смотреть на политическую роль папы. В Равенне и Риме образовались враждебные политические течения, которые тем более вредили интересам империи, что они не составляли тайны для лангобардов. Король Агилульф, оставив пока Среднюю Италию, угрожал движением на юг, и в 596 г. вместе с герцогами Сполето и Беневента действительно стал производить опустошения в Кампании и выражал намерение напасть на Сицилию и Корсику, где находились богатые патримонии римского престола, и откуда папа получал самые важные материальные средства. Ввиду этого обстоятельства самые заветные желания папы заключались в установлении прочного соглашения с лангобардами, чего он и достиг при посредстве королевы Теоделинды в 598 и в 603 гг.

В самом начале VII в. сменились главные деятели изложенных выше событий. Константинопольская военная революция 602 г. сопровождалась трагической смертью царя Маврикия и вступлением на престол Фоки, который не разделял ревнивых опасений своего предшественника по отношению к римскому престолу; через два года сошел с мировой сцены папа Григорий, хотя и не достигнув осуществления своих притязаний, но приготовив для своих преемников необходимые для успеха средства. Письма папы Григория к Фоке, которыми он приветствовал совершившийся переворот, слишком характерны, чтобы вполне обойти их. «Слава в вышних Богу,— писал Григорий,—да веселятся небеса и да торжествует земля. Весь народ, доселе сильно удрученный, да возрадуется о ваших благорасположенных деяниях» (10). И какая злая ирония могла продиктовать нижеследующие слова в том же письме: «Пусть каждый наслаждается свободой под ярмом твоей империи. Ибо в этом и состоит различие между властителями других народов и императорами, что первые господствуют над рабами, императоры же Римского государства повелевают свободными!» Можно думать, что к льстивым заявлениям не остался глух император Фока; в 607 г. он разрешил спорный вопрос о титуле в пользу преемника Григория Великого, папы Бонифация III. Декретом императора апостольский римский престол признан главой всех Церквей, и весьма вероятно, что тогда же патриарху запрещено было подписываться на официальных актах титулом Вселенский.

В VIIв. в Италии начал складываться такой порядок вещей, при котором становилось возможным сожительство итальянцев с лангобардскими завоевателями, хотя византийское правительство не отказывалось от надежды на возвращение всей Италии под власть империи. Родственные связи, установившиеся посредством браков между лангобардскими королями и баварскими герцогами, позволили папам войти в непосредственные сношения с арианствующими лангобардами и влиять на их политику. Католичество стало делать успехи среди ариан, и в городах стали появляться католические епископы рядом с арианс-кими. Римские епископы не только приобретали нравственное влияние на всю Италию—лангобардскую и византийскую, но и скрепляли своим авторитетом два враждебные элемента — победителей и побежденных. В то время, как церковная власть постепенно делала прочные завоевания в стране, императорское правительство, действовавшее через своих представителей в Италии, экзархов Равенны, рядом политических ошибок вызвало полное охлаждение итальянцев к Византии. Главный интерес изучения лангобардской и греческой Италии в эту эпоху сосредоточивается на выяснении двух положений: каким путем постепенно эмансипируется епископ Рима от власти императора, и какими средствами он надеялся вести борьбу с представителем его авторитета — экзархом, и, с другой стороны, какие условия вызвали падение византийского влияния в Италии, несмотря на то, что политические обстоятельства должны были бы скреплять Италию с Константинополем, т. к. Южная Италия подверглась иммиграции со стороны греческого элемента.

Отдаленность Равенны от Константинополя, трудность сношений между Италией и Византией, в особенности когда море стало не безопасно от арабских корсаров, имели большое значение в развитии дальнейшей истории экзархата. Хотя императоры не оставляли на слишком продолжительный период власть экзарха в руках одного и того же лица, тем не менее, обширные полномочия, какими был наделен экзарх, и значительные военные силы, бывшие в его распоряжении, нередко давали этим представителям высшей власти в стране соблазнительный повод к открытому бунту против носителей императорской власти. Элементов недовольства в Италии было достаточно и в клире, и в военном сословии, и в народе, обремененном реквизициями, враждебными набегами неприятелей и податями. Попытки восстания и отделения Италии обнаруживаются во время Ираклия, в 616 и последующих годах. Прежде всего признаки недовольства обнаружились в войске. Неправильности в раздаче жалованья были причиной военного бунта, он разросся, однако, до такой степени, что окончился насильственной смертью экзарха Иоанна. Вновь назначенный экзарх Елевферий должен был заняться усмирением мятежа, но и он нашел положение дел весьма благоприятным для большой политической авантюры и, не довольствуясь отложением от Византии, захотел восстановить Западную Римскую империю со столицей в Риме. Вероятно, по соглашению с епископом Рима Елевферий направлялся уже в Вечный город, чтобы короноваться от руки римского епископа, но на дороге был убит собственными солдатами. Это был первый случай, после падения Западной империи, восстановления теории империи на Западе, которую имел воскресить Карл Великий.

После Елевферия новое движение было поднято в 642 г. при экзархе Исааке хартуларием Маврикием, который наложил руку на церковные имущества в Риме и получил богатые средства на содержание значительной партии приверженцев. Он собирал присягу на верность и распространял слух, что экзарх объявил себя независимым. Движение было усмирено военной силой. Но скоро затем, в 650 г., новый экзарх Олимпий повторил попытку Елевферия восстановить империю на Западе. Это последнее восстание стоит в связи с церковным спором при императоре Константе II. Олимпий имел поручение сломить упорство папы Мартина I и принудить его подчиниться воле императора, выраженной в изданном им «Типе». Но экзарх, взвесив положение дел и опираясь на авторитет римского епископа, объявил себя независимым. До Константинополя доходили тревожные слухи об отпадении Италии, о бунте папы и экзарха, и требовалось принятие экстренных мер, чтобы спасти эту провинцию. Два года Олимпий самостоятельно управлял итальянскими делами, и только смерть его избавила империю от опасности совершенно потерять свой авторитет в Италии.

Ввиду изложенных обстоятельств получает важное значение решение императора Константа перенести столицу на Запад и принять на себя лично наблюдение за событиями в Италии. На Востоке эта мысль не пользовалась сочувствием, и византийские греки никак не могли признать правильной такую политику, которая бы видела центр тяжести мировых событий не на Востоке, а на Западе. Немногие в VII в. понимали политическое значение мусульманства, и начало арабских завоеваний на суше и море многим казалось не внушающим серьезных опасений. На самом же деле арабский вопрос поднимался тогда уже во всей грозной силе, и ни один из прежних врагов империи не представлял такой опасности для Востока, как арабы. В то время, как арабы постепенно завоевали Сирию, Палестину, Египет и начали угрожать островам и Южной Италии, положение Константинополя делалось все более и более изолированным, в своих военных и финансовых средствах он стал в зависимости более от Запада, чем от Востока. С этой точки зрения в попытке Константа перенести свое пребывание на Запад мы должны усматривать разумный государственный расчет, находящий для себя объяснение в том, что Константинополь скоро будет нуждаться в помощи извне, и что Запад скорее может дать такую помощь, чем истощенный войной и порабощенный арабами Восток. Лангобардский вопрос в Италии становился, таким образом, на первый план. Нельзя также не принять в соображение и того обстоятельства, что, находясь в Италии с флотом и с достаточными военными силами, император легче мог следить за арабами и принимать своевременные меры к обузданию их.

В 663 г. император Констант, несмотря на серьезный протест в Константинополе, отправился в Афины, где провел зиму, летом посетил Рим, наконец, поселился в Сиракузах, где и жил до самой своей смерти (668). Любопытно взглянуть, осуществима ли была теперь задача изгнания из Италии лангобардов и восстановления на севере ее старых границ империи. К этому времени итальянские отношения представлялись в следующем виде. Новый король Ротари, избранный в 636 г., был женат на Гундеберге, дочери Теоделинды, и, следовательно, был доступен через свою супругу влияниям со стороны Рима. Но летопись отмечает, что король и королева не были между собой в согласии по политическим вопросам, и что отношение Ротари к римскому населению и католической Церкви далеко не отличалось благорасположением. Хотя Ротари был искренним арианином, он не нашел нужным начать борьбу с католической Церковью, тем более, что как раз на это время падает ожесточенная религиозная вражда между папой и императором. Важнее внутренняя деятельность Ротари.

Задачей каждого лангобардского короля, сознававшего себя окрепшим на престоле, была борьба с герцогскою властью, которая ослабляла лангобардов и мешала национальной политике королей. Пока герцоги имели право вести самостоятельную политику и вступать в отдельные соглашения с франками, с экзархом и с римским папой, до тех пор короли лишены были возможности выступить истинными национальными государями лангобардов. Деятельность Ротари в этом отношении характеризуется определенными чертами устроителя государства и строгого блюстителя справедливости. С беспощадной строгостью относился он к тем герцогам, которые стояли на дороге к осуществлению его политических планов. Указывается как на выразительный пример достигнутых им в этом отношении результатов на то, что даже герцог Беневентский, который был сильнее всех герцогов и управлял на юге почти самостоятельно,— и он послал в Павию своего сына, чтобы получить от короля согласие на передачу ему герцогской власти.

Самым выразительным актом времени короля Ротари служит его эдикт, изданный в 643 г. Это — первый акт лангобардского законодательства на римской почве, составленный на основании обычного права. Известно, что ни один германский народ не был так исключителен в ревнивом охранении своих народных прав и в противоположении своей народности к побежденным. Закон, изданный Ротари, совершенно не признает римского населения, среди которого утвердились лангобарды (11). Цель его, как и других народных законов, изданных в завоеванных германцами землях,— защита слабых против сильных и установление такого общественного порядка, при котором бы каждый жил под защитой закона и мирно пользовался принадлежащим ему имуществом. Важность закона состоит в том, что он смело и открыто выставляет правовые нормы лангобардского населения и противопоставляет их римскому праву. Закон написан на латинском языке, и в некоторых его определениях проявляется уже влияние римской культуры. По взгляду закона есть только один народ, господствующий в стране на правах воина, землевладельца и господина,— это лангобарды. Римляне не имеют ни личных, ни имущественных прав, все городское и сельское население рассматривается на положении рабов или полусвободных. В письмах папы Григория указывается, как пленные римляне толпами были уводимы на продажу в рабство. Во всем законе только раз упоминается имя римлянин, и то применительно к женщине, впавшей в блудодеяние (12),— до такой степени лангобардское право было нетерпимо к чуждой национальности. Ясно, что при завоевании Италии местное население лишено было личных и имущественных прав, и только с течением времени римляне, вследствие особенной королевской милости и при условии полного отречения от прежней национальности, могли быть возвышаемы до свободного состояния.

Характерный признак цены лица по древнему праву — вира — назначена по закону Ротари только за лангобарда, римлянин не имеет виры. Полноправный, благородный лангобард отличается особенным преимуществом — правом военной службы. С точки зрения народного хозяйства, он есть землевладелец, т.к. весь государственный строй исходит из того основного положения, что лангобард, завоевавший своим мечом землю, имеет право на эту землю, и т. к., с другой стороны, военная служба остается и на будущее время его обязанностью, то он не сам занимается обработкой земли, а имеет для этой цели подчиненное население, сидящее на его участке и занятое его обработкой. Но едва ли было бы справедливо утверждение, что с лан-гобардским завоеванием значительно ухудшилось положение сельского населения. Во всяком случае рядом с известиями о жалком состоянии завоеванного населения встречаются и другие, по которым римское население уходило на земли, занятые лангобардами, чтобы избавиться от вымогательства и непосильных поборов со стороны византийских чиновников.

Итальянские города при лангобардах имели значение не как самостоятельные общины, но как резиденции королей и герцогов; центром администрации и суда делаются королевские дворы (curtes regiae), городское население становится смешанным, управление переходит к лангобардским поселенцам. Постепенная смена римских имен германскими заметна при сравнении известий Григория Турского и Павла Диакона: у первого встречаем между историческими деятелями только римские имена, у последнего римляне упоминаются весьма редко и то между духовными лицами.

Лангобардский закон оставляет, однако, для римского населения возможность некоторых средств к изменению бесправного положения. Так, купцы и откупившиеся на волю получали равные с победителями гражданские права. Браки лангобардов с римлянами,— причем римлянка возводилась в свободное состояние, — должны были значительно ослабить суровые постановления закона и способствовать к уравнению побежденных с победителями. Культурные преимущества, предприимчивость и трудолюбие были на стороне римского населения и, во всяком случае, давали ему средства к успешной конкуренции с лангобардами. На этом пути мог совершаться медленный процесс восстановления нарушенных завоеванием прав.

Не менее важными нужно признать военные дела Ротари. Он, по-видимому, лучше своих предшественников понял, что лангобардам нельзя останавливаться на полдороге, что положение их в Италии далеко не прочно. Прежде всего он предпринял движение за Апеннины с целью округления своих владений на севере и установления более правильной границы с франкским королевством. Сделанные на севере приобретения он не отдал, однако, в управление кому-либо из герцогов, какова была прежняя система, а присоединил к королевским владениям. Точно так же он распространил свои владения по направлению к Равенне, нанеся здесь византийским войскам сильное поражение, в котором осталось на поле сражения 8 тыс. трупов. Почти в то же время замечается наступательное движение против империи в Южной Италии из Беневента, где герцоги Радоальд и преемник его Гримоальд начали также наступательную войну против империи из Беневента. Здесь были отняты у Византии Сорренто и Салерно (646), и империя стремилась заключить с лангобардами перемирие, отказавшись от упомянутых городов.

После смерти короля Ротари в 652 г., пользуясь смутами, происшедшими в Павии из-за королевского достоинства, могущественный беневентский герцог Гримоальд умертвил короля Гарибальда и овладел королевским троном (662). Чтобы придать вид законности своему насильственному поступку, Гримоальд женился на цочери убитого им короля. Но никто, впрочем, не смел оспаривать у него власти, т. к. соединенные в одних руках земли королевства и беневентского герцогства равнялись половине всех лангобардских владений в Италии. Таким образом, во время Гримоальда положение лангобардов в завоеванной стране совершенно изменилось; на севере и на юге находившиеся под византийским господством города и области подверглись крайнему стеснению. Требовалась экстренная мера, чтобы спасти экзархат и зависевшие от него провинции.

В 662 г. византийский царь, вопреки воле сената и народа, препобедив множество затруднений, отправился, как говорено выше, из Константинополя на Запад. В столице осталась царица с детьми; по некоторым известиям, их задержали в качестве заложников. Брат Константа, Феодосии, постриженный по его приказанию в церковный сан, был убит за несколько времени перед тем. На пути в Италию, которая была целью путешествия, император посетил Афины, где провел зимние месяцы. Весной 663 г. мы находим, однако, Константа на юге Италии занятым деятельными приготовлениями к войне. Во власти греков оставались здесь лишь приморские города, которых лангобарды не могли брать, потому что не имели флота. Кроме Тарента, где высадился Констант, под властью его оставались Неаполь, Амальфи, Сорренто, Гаета, находившиеся в постоянной опасности быть захваченными отрядами могущественного герцога Беневента. Как раз в это время Гримоальд был на севере, в своих королевских землях, а в Беневенте оставался сын его Ромуальд, что было весьма благоприятным обстоятельством для успеха задуманного императором предприятия. Он, действительно, захватил несколько принадлежавших лангобардам мест и приблизился к Беневенту, где ему оказано было, однако, упорное сопротивление. Получив известие о происшествиях на юге, Гримоальд поспешил на защиту своего герцогства и побудил Константа отступить от Беневента. Чтобы защитить себя против неожиданных нападений с тыла, император оставил 20-тысячный отряд на севере от Неаполя, в Формии, и предпринял путешествие в Рим.

Мы приведем здесь несколько мест из прекрасной книги Грегоровиуса «История города Рима» (13), в которой дана всесторонняя оценка этому событию: «Со времени Одоакра здесь не бывало императора, здесь между развалинами оставался лишь епископ или папа — бесспорный в то время представитель латинского народа во всей Италии. Констант постоянно находился если не в открытой борьбе, то в глубоком несогласии с Римской Церковью, которая уже испытала от него много огорчений и оскорблений. И Церковь имела основания бояться его: явись он сюда после подчинения Беневента как победитель, она первая испытала бы тяжкие последствия. Счастьем для нее было, что он прибыл не как победитель». «Книга римских епископов» (14) сохранила церемониал приема этого императора. «Уже у шестого камня за городом, отмечавшего мили, императора встретили папа, духовенство и представители города с крестами, знаменами и свечами. Виталиан не имел высокого мужества Амвросия, который воспретил великому Феодосию вступить на ступени миланского храма за то, что он запятнан был кровью страшно наказанных бунтовщиков. Но он не мог не вспомнить при виде Константа о насильственной смерти, причиненной родному брату, о голодной смерти папы Мартина, о мученической смерти исповедника Максима. В торжественной процессии император вступил в Рим; это было в среду, 5 июля 663 г. Нужно думать, что он шел по Via Appia и, следовательно, через porta Sebastiana и далее к церкви св. Петра, как это сделал король Феодорих при своем вступлении в Рим. Затем он поселился в старом дворце цесарей. Как ни был запущен этот дворец, но он, во всяком случае, еще был возможен для обитания, ибо в нем жил дука города Рима. В следующую субботу был император в базилике S. Maria Maggiore и сделал ей приношение, в воскресенье ходил в торжественной процессии в храм св. Петра, где был встречен клиром и папой. Здесь папа предложил угощение, и Констант возложил на алтарь шитый золотом паллий. В следующую субботу посетил Латеран, где взял ванну, и обедал в базилике Юлия»».

Можно весьма пожалеть, что не осталось никаких известий о том впечатлении, какое произвел Рим на императора, ни в частности о том состоянии, в каком находились в VII в. памятники Вечного города. Но вот что читается далее у Грегоровиуса: «Греческого императора едва ли занимали меланхолические соображения о судьбе столицы мира. Напротив, бросив беглый взгляд любопытства на груду развалин Вечного города, составлявшую его собственность, он открыл между ними, к своему удовольствию, некоторые предметы, могущие удовлетворить его алчность. На улицах и площадях стояло еще много бронзовых статуй, которые видел в свое время Прокопий и которых византийцы тщательно разыскивали и в запертых храмах. Папа показал своему гостю пантеон, императорский дар Церкви, Констант посмотрел на его кровлю, блистающую позолоченной бронзой, и отдал приказание нагрузить эти драгоценные плиты на свои корабли. Тяжело ему было отказаться от золотых пластинок на кровле св. Петра, которыми воспользоваться помешало ему или благоговение к базилике, или страх возбудить в Риме возмущение. Только 12 дней оставался он в Риме, и этого времени было достаточно, чтобы лишить город его последних античных сокровищ. Превосходная конная статуя Марка Аврелия из позолоченной бронзы чудом спаслась от жадности Константа. Она находилась на латеранском поле, к востоку от базилики. В день своего отбытия император слушал литургию на гробе апостола, затем простился с папой и ушел на кораблях, нагруженных добычей, в Неаполь. Но награбленными древностями не удалось воспользоваться ни ему, ни его столице. В Сиракузах, где Констант проживал последние годы своей жизни на острове Ортигии, и куда стекались значительные богатства из Южной Италии и из Африки, он был убит подкупленным рабом в бане. Впоследствии оставшиеся здесь сокровища и предметы искусства разграблены были сарацинами».

Мрачная картина царского посещения города Рима, сопровождавшегося расхищением остававшихся еще памятников искусства, должна была оставить сильное впечатление в населении Италии, для которого на Риме сосредоточивались все политические надежды. Для всякого, кто мог хладнокровно осуждать положение дел, становилось ясно, что из Константинополя нельзя ожидать помощи и что нужно искать спасения здесь же, в Италии. Оставляя пока дальнейшую историю итальянско-византийских отношений, в заключение настоящей главы укажем еще на один живой элемент, который, организовавшись и усилившись при содействии римского епископа, впоследствии оказал значительное влияние на освободительное движение в стране,— разумеем городскую милицию.

Не входя в рассмотрение вопроса о том, как могли сохраниться следы муниципальной жизни до средних веков, ограничимся следующими наблюдениями. В истории развития городской римской общины следует делать различие между собственно курией и выделившимся из нее богатым классом граждан. Зажиточные люди, высвобождаясь от влияния курии, образовали рядом с ней новый элемент городского общества, отличаемый от курии, как honorati и possessores. В период борьбы с лангобардами, когда итальянские города нередко должны были собственными средствами защищать себя против набегов варваров, само городское общество организовало защиту. Хотя после Агилульфа не видим общего движения лангобардов к новым захватам в Италии, тем не менее военное положение не прекращалось, и опасность продолжала угрожать и внутри и вне, именно от арабов. Около половины VII в. в главнейших городах Италии заметно присутствие новой силы, городской милиции, которая обнаруживается всякий раз, когда городу угрожает опасность со стороны экзарха или других чиновников из Византии,— доказательство, что эта милиция образовалась не по правительственному распоряжению, но для защиты местных интересов. Впрочем, в Византии сначала даже могли благоприятствовать этому, потому что императорское правительство освобождалось таким образом от обязанности делить свои скудные военные силы и направляло их исключительно на Восток. Организация милиции не могла принадлежать бессильной курии, в военном деле главным образом принимают участие упомянутые honorati и possessores, которые как сами начинают носить оружие (primates militiae), так и нанимать охотников.

В VII в. милиция заявляет себя во внутренних отношениях города, ближайше — в выборах пап; первый случай такого рода относится к 685 г. Понятно, что городское войско должно было по отношению к византийским чиновникам держаться не в подчинении; напротив, оно охраняло интересы города против нарушителей и по самой сущности было враждебно византийской власти. Недоверие Византии, выразившееся в репрессивных мерах по отношению к выборам епископа, давало городской милиции случай заявить свои симпатии. С 686 г. на папском престоле видим то сирийцев, то греков, посаженных, несомненно, против желания римского населения; и каждый выбор ведет за собою ряд столкновений между городским населением и экзархом.

С 687 до 701 г. на престоле св. Петра сидел Сергий I. При нем византийские богословы постановили на Трулльском соборе ряд правил, обязательных для церковного благочиния и практики. Протоколы собора присланы были для подписи и к Сергию. Когда папа отказался скрепить постановления Трулльского собора и вести их в подведомственной ему Церкви, император Юстиниан II приказал своему уполномоченному схватить папу и представить в Константинополь. Но когда в Италии узнали о намерениях императора, то милиции городов Равенны, Пентаполя и др. собрались к Риму, чтобы не позволить императорскому послу нанести оскорбления папе. Тщетно протоспафарий Захария приказывал запереть ворота, для спасения жизни он убежал в Латеран и скрылся в спальне папы. Милиция окружала папский дворец и — будь на то согласие Сергия I — умертвила бы императорского посла. Но папа обеспечил ему безопасный выход, и Захария при громком смехе и шутках толпы должен был удалиться из Рима. Такой факт, конечно, имеет важное значение в истории пап и Италии: он показывает, как дорого было для итальянцев лицо, занимающее римский' престол, и какая опасная для Византии сила образовалась в милиции.

Тем не менее, Византия продолжала оскорблять национальное чувство итальянцев и, вместе с тем, обнаруживать слабость своих сил, когда следовало настойчиво поддержать притязания. Еще у ней оставалось средство оберегать свою власть в Италии назначением на римский епископат лиц иностранного происхождения, чем и пользуется она в конце VII и начале VIII в. Еще можно было запугать итальянцев лангобардами; но какой для Византии оборот могли получить дела, если на престоле папском будет сидеть лицо римского происхождения, если притом папа будет поставлен в необходимость предпочесть союз с лангобардами, к тому времени уже обращенными в католичество?

В таком виде складывались итальянские отношения к концу VII в.

Глава VI