ШИЗОИДНЫЙ ХАРАКТЕР: РЕБЕНОК, КОТОРОГО НЕНАВИДЕЛИ

Жэнин Не хочешь ли ты поговорить об этом?

Конрад Я сам не знаю, если честно, я никогда об это не говорил С врачами, да, но ни с кем больше, ты — первая, кто об этом спрашивает

Жэнин Почему ты это сделал?

Конрад Не знаю Это было, как падение в дыру Как будто я проваливался в дыру, а она все росла и росла, а я не мог из нее выбраться и в конце концов вдруг все оказалось внутри нее — я был этой дырой и в то же время был в ее западне, и это было всюду — что-то вроде этого И я вовсе не чувствовал ужаса, только смотрел за себя (назад), потому что тогда я знал, что чувствовал — нечто удивительное и новое…

«Обыкновенные люди»

ЭТИОЛОГИЯ

В тот момент, когда ребенок просыпается, чтобы жить в социальном мире, может оказаться, что это целиком зависимое существование не встретит со стороны этого мира доброжелательного приема, полного контакта и надлежащего ответа. В реальности родители могут быть холодными, сухими, отвергающими, полными ненависти, совершенного нежелания воспринимать детское существование. Реакция родителей конечно же может не быть такой крайностью или же может не быть последовательной. Однако нам известно, что многие из человеческих существ — это существа нежелаемые, а те из них, которые были сознательно желаемы, не всегда воспринимаются однозначно. Более того, многие родители, думая, что хотят ребенка, меняют свое отношение, когда на них обрушивается весь груз ответственности за это тотально зависимое человеческое существование, когда изменяются условия их жизни или когда их ресурсы, к которым они могли бы прибегнуть в борьбе с действительностью, оказываются значительно меньшими, чем они предполагали. Возможно еще чаще бывает, что родители думают, что хотят ребенка, но то, чего на самом деле они желают — это идеальное отражение их собственного идеализированного self. Они хотят «идеального младенца» вместо живого человеческого существа с частично животной натурой. Каждый младенец рано или поздно многократно разочарует эти идеальные ожидания, а спровоцированное таким образом родительское отчуждение и злоба могут быть для него шоком. Однако всегда именно эта настоящая, спонтанная жизнь в ребенке вызывает такого типа реакции отчуждения и ненависти.

Если соединить обычную реальность ненавидимого ребенка с пониманием, что это только что «проклюнувшееся» человеческое существование не обладает сознательным различением между собственным self и опекуном, можно начать дискуссию о плачевных последствиях этой ситуации. Я не хочу этим сказать, что ребенок использует симбиотическую фантазию, но то, что его сознания бывает недостаточно, чтобы распознать отличие между я — ты. Можно себе представить, что когда опекун окажется достаточно сухим, ребенок может просто решить вернуться туда, откуда он пришел — к разделению, которое для него является единственной дорогой к бегству. Холодное и презрительное отношение со стороны опекуна может быть либо частичным, либо полным, постоянным или периодическим. Детский защитный уход (отчуждение) будет значительно более глубоким, если будет ответом на регулярно повторяющиеся болезненные переживания, а не едва ли не единичные взрывы или минутный холод, проявляемый в какой-нибудь области опеки. Так обозначенный континуум общественных ошибок будет отражать таким образом структурный континуум, представленный в главе 1 — нарушение личности, невроз характера и стиль характера.

Winnicott (1953) употребляет понятие «достаточно хорошая мать», чтобы описать требуемую «способность к эмпатиче-ской заботе», которая приводит новорожденного в состояние симбиоза и сохраняется до тех пор, пока процесс различения не позволит ему сознательную индивидуацию. Когда материнская забота не является «достаточно хорошей» — когда она по сути «неприятна и наказующа» — возникает дистанция, разрыв и буквальное отвращение от общественных контактов. Ввиду очень примитивной природы познавательных процессов новорожденного в этот момент его развития, сложно точно установить, каким образом эта цепочка событий интерпретируется на разных уровнях его разума. Тем не менее мы можем предположить, что на очень примитивном уровне сознания, а позднее на очень сложном уровне понимания, ребенок испытывает интенсивный страх, называемый некоторыми страхом превращения в ничто (Blanck, 1974, Lowen, 1967).

Естественная первоначальная реакция ребенка на холодное, враждебное и угрожающее окружение — это ужас и злость. Хронический страх становится невыносимым состоянием, в котором ведется жизненная игра, также происходит и с хронической злостью. Более того, эта злость провоцирует мщение, воспринимаемое ребенком, как устрашающее и угрожающее его жизни. В этой ситуации ребенок обращается против самого себя, подавляет естественные эмоциональные реакции и использует доступные в этом начальном периоде жизни очень примитивные защитные механизмы, чтобы справиться с враждебным миром. Дополнением или частью этого ухода внутрь является какая-либо существенная задержка в жизни организма — предпринимаемая с тем, чтобы спасти подвергающуюся опасности жизнь. Способность осуществлять этот маневр ограничена степенью развития эго ребенка в этом периоде. В течение месяцев сохранения симбиоза однако может произойти регресс к предыдущему периоду развития, что Mahler назвала аутизмом и что — используя далее ее язык — позднее будет требовать пробуждения. Во время этого самого раннего периода жизни ребенок более отчужден и менее активен, чем вскоре станет. Ненависть опекающего его родителя станет предметом интроекции и начнет подавлять жизненные силы организма — движения и дыхание станут стесненными и выработается невольное напряжение в мускулатуре, служащее сдерживанию жизненных сил. Терапевтический опыт с клиентами, которые перенесли такого рода испытания, показывает, что рано или поздно они принимают фундаментальные эмоциональные решения: 1) «Наверное со мной что-то не так». 2) «Я не имею права жить». Эти когнитивные репрезентации могут быть, осознанны или вытеснены, но на неком фундаментальном уровне экзистенции личности воспринимают лично реакции окружения и осуществляют их инкорпорацию в своем понятии self. Этот эффект закрепляется фактом, что в этой симбиотической точке развития не существует еще осознанного различения между собой и опекуном. Именно довер-бальная ассимиляция принижающих «сценарных решений» повинна в том, что они становятся так предательски разрушительны и неподатливы изменениям.

Одним из способов понять эту исходную дилемму шизоидной личности, может быть воспоминание тех ситуаций, когда мы в магазине или в других публичных местах оказывались свидетелями приступа ярости отца или матери по отношению к маленькому ребенку. Эти часто тревожные публичные примеры негативной трактовки ребенка являются демонстрацией далеко не редкой утраты самоконтроля родителями. Поэтому мы не можем много сделать, нам остается задуматься, каковы же границы такого поведения. Скорее всего, ребенок тоже не знает наверняка, где же эти границы и наверняка время от времени родители значительно выходят за рамки обычной ругани и какого-то несильного телесного наказания. В этом же случае можно заметить, как ребенок перенимает роль матери и делает все необходимое, чтобы только овладеть ситуацией и заставить родителя сдержать эмоции. В случае родителей с очень ограниченной эмоциональной стабильностью их болезненные взрывы слабо связаны с тем, что делает ребенок или чего не делает. В результате в ребенке часто развивается глубинная впечатлительность (чувствительность) и способность распространять заботу на родителей в ситуации, когда им грозит потеря контроля и когда таковое уже произошло. Шизоидный невроз характера и стиль характера могут также появиться как результат воздействия окружения, которое не обязательно пренебрегает физическими потребностями или открыто выражает свою враждебность, но которое просто всегда хронически холодно. Определение «ненавидимый ребенок» поэтому кажется несколько преувеличенным. Чтобы признать метафорическую правду этого определения, нужно поставить себя на место ребенка, который имеет огромную врожденную потребность гармоничной поддержки. Недостаток такого необходимого человеческого тепла и заботы приводит к искажению его экзистенции и к предприятию того самого рода феноменологических шагов, которые я здесь привел, в отношении к открыто обижаемому ребенку, хоть часто и в меньшей степени. Как будет показано более подробно в ходе анализа поступков, отношений и чувств, связанных с этой структурой характера, ненавидимый ребенок начинает находить тихую пристань в уходе в мир познавательной и духовной реальности. «Если мать меня не любит, то Бог любит» и хотя внешне мир кажется враждебным, фактически он представляет дружественное целое, в котором теперешняя жизнь это лишь отблеск вечности, а «жизнь в своем физическом измерении не много значит». Таким образом, жизнь скорее спиритуализируется, а не переживается. Ненавидимый ребенок может стать тем, кто любит других людей, но почти автоматически отвергает близость, необходимую для поддержания более прочных уз любви.

Когда человек созревает, искусность и сложность защиты усиливаются, но на фундаментальном эмоциональном уровне защитные структуры остаются по-прежнему очень примитивными и по сути отражают вытеснение того, что на самом деле произошло в отношениях с его опекуном. Механизм вытеснения способствует закреплению настоящей ситуации в симбиозе — с одной стороны не удовлетворенная жажда интимного единения, а с другой — автоматическое отвергание слияния. Таким образом замороженная симбиотическая ситуация обусловливает постоянную склонность к интроекции всех убеждений, характерных черт и чувств других людей, и в то же время как к негативной, так и позитивной проекции чувств и мотиваций на других. При такой структуре характера в сущности никогда не возникала полная симбиотическая привязанность, приводящая к последующей индивидуации с автономным функционированием. Ненавидимый ребенок убежден: «Моя жизнь угрожает моей жизни». Независимость и изоляция этой исходно напуганной и разъяренной особы носит чисто защитный характер. Происходит блокировка развития в процессе гуманизации и блокировка жизни еще до того, как она начнется.

Классические исследования Ainsworth (1979) и все труды, являющиеся их продолжением, весьма полезны для нашего понимания образцов характера и адаптации, формирующихся в первые годы жизни. Подобно работам Bowlby и Mahler исследования Ainsworth — это принципиально чистое наблюдение, проводимое в минимально организованных условиях, пользующееся общими и более аналитическими категориями наблюдения. Мать и ее годовалого ребенка переносили в новый зал для игр. После относительно короткого периода адаптации мать просили выйти, а потом она возвращалась по прошествии установленного времени.

Ainsworth и ее коллеги обнаружили, что могут очень точно охарактеризовать детские паттерны или комплексы поведения, появляющиеся в такой ситуации. Более того, три выделенных ими паттерна давали возможность чрезвычайно точного предсказания будущих форм адаптации, используемых ребенком вплоть до пятого года жизни.

В первом паттерне, названном «боязливо-избегающей привязанностью», малыши проявляли очень малый эмоциональный резонанс со своей матерью и в незначительной степени предпочитали интеракцию именно с ней интеракции с чужим исследователем. Они были способны самостоятельно исследовать комнату и проявляли малый (или вообще никакого) интерес к возвращению матери. В этот момент дети активно игнорировали своих матерей, а большая их часть даже отворачивалась от них.

В ситуации «безопасной привязанности» ребенок использовал мать как опору для изучения окружения. Такой ребенок с легкостью отделялся от матери, чтобы познавать окружающую среду, но в то же время свободно делился с ней своими переживаниями. Эта пора была значительно лучше эмоционально слажена. В травмирующих ситуациях мать легко успокаивала ребенка, после чего он быстро возвращался к игре. Когда травма касалась расставания с ней, ребенок после ее возвращения искал непосредственного контакта с ней с целью успокоения и распознания. Если уход матери не представлял никакой проблемы, что также случалось у этих «безопасно привязанных» детей, то они распознавали, приветствовали и с радостью допускали к себе возвратившихся матерей. Все эти поступки свидетельствуют о том, что ребенок позитивен, и однозначно привязан к своей матери. Боязливо-отвергающая привязанность характеризуется большим прилипанием к матери и зависимым поведением. Поначалу такие дети с трудом отделялись от своих матерей, чтобы изучать новое окружение, были более недоверчивы по отношению к экзаменатору и решительно предпочитали личность матери. Чаще, чем две предыдущие группы, реагировали негативно на удаление матери, но в то же время, как только она возвращалась, реагировали еще хуже, вибрируя между боязнью контакта и явным «сопротивлением». Они могли, к примеру, отвергать попытки матери организовать игру, пинаться ногами, изворачиваться или каким-либо другим способом выражать нежелание или амбивалентность отношения. Иногда те же самые дети выявляли тревожный уровень пассивности, не предпринимая никаких попыток интеракции ни с окружением, ни с возвращающейся матерью.

Результаты этих исследований важны для нас по нескольким причинам. Прежде всего они показывают, что образцы привязанности складываются около первого года жизни и в значительной степени предопределяют те же самые типы отношений для последующих шести месяцев (Main, Weston, 1981; Waters, 1978). Установлено также, что так определенные паттерны привязанности могут служить идеальным предсказанием того, какие отношения ребенок будет строить с ровесниками и учителями в последующие годы, вплоть до пятого года жизни. Как правило, в таких случаях оказывалось, что лучше всего проявляли себя дети, проявляющие на первом году жизни безопасную привязанность (сравн. напр. Easterbrook, Lamb, 1979; Lieberman, 1977; Matas, Arend, Sroufe, 1978; Waters, Wippman, Sroufe, 1979).

Таким образом, согласно принятой нами модели развития, решающие стереотипы отношений бывают установлены очень рано. Хотя часть из них может связываться с влиянием генетических факторов, все же я считаю, что значительную их область следовало бы связывать с природой отношений родители - ребенок. Если это по-прежнему не кажется очевидным, то добавим, что боязливо-избегающая привязанность по своей сути идентична той, которую я описал, как шизоидную, а боязливо-отвергающая принципиально соответствует моей трактовке оральной личности. Когда данный человек достигает зрелого возраста, эти паттерны могут смешаться с другими характерологическими стереотипами. Более того, они могут более эффективно скрываться с помощью каких-нибудь стилей защиты и социальных навыков. В то же время все-таки глубоко укоренившаяся феноменология боязливо-избегающей и боязливо-отвергающей привязанности останется и будет характеризовать индивидуальные жизненные процессы такого человека.