Барокко и классицизм — менталитет, мировоззрение и стиль XVII века
Если идеалом эпохи Возрождения был гармонически совершенный человек, личность, для которой нет противоречий между личным и общественным, то человеку XVII века свойственно бесконечное столкновение этих начал; если для героя произведений искусства Ренессанса характерно было единство с внешним миром, природой, то герой Нового времени осознает свою зависимость от окружающей среды и внешних обстоятельств. Драматизм действительности, крушение идеала Возрождения привели к новым формам восприятия мира. Оптимистический реализм Возрождения сменяется чувством неустойчивого положения человека, для которого характерен тот или иной внутренний конфликт: столкновение прав личности и общественного долга, бунт против слепого подчинения авторитетам светской или церковной власти, осознание противоречивости бытия. Личности все труднее отыскать свое место в новых отношениях общества, которому все меньше нужен всесторонний человек Ренессанса и все больше, — чеповек-функция. Эта трагическая коллизия находит выражение в двух направлениях мысли, в двух способах соотношения с миром и, наконец, в двух художественных стилях — барокко и классицизме.
Происхождение термина “барокко” неясно, известен лишь перевод с итальянского: странный, вычурный. Можно предположить, что бароккопредставляет собой не только художественный стиль (часто считают барокко лишь направлением искусства), но и особый образ отношения к миру и с миром. Он связан с кризисом идеалов гуманизма, общественно-политическими потрясениями, характерными для XVII века. Для менталитета человека барокко свойственны чувство растерянности и смятения, ощущение противоречивости мира, непостоянства счастья, всесилия рока и случая. Оптимистический идеал Ренессанса “сменяется пессимистической оценкой действительности, а восторженное преклонение перед человеком и его возможностями — подчеркиванием его двойственности, непоследовательности, испорченности”; постоянно осмысляется “несоответствие между видимостью вещей и их сущностью, ощущается разорванность бытия, столкновение между телесным и духовным началом, между привязанностью к чувственной красоте мира и осознанием бренности земного бытия” [121, т. 4, с. 64].
Возникновение барокко чаще всего связывают с Контрреформацией. Дело в том, что после бурных событий прошлого, ожесточенных религиозных войн Европа была разорена и разрушена. Посреди объятой войнами Европы только Рим избежал религиозных бурь и потрясений. В нем оставался оплот католической церкви, хотя и потесненной в своем влиянии, но еще очень сильной, особенно после Тридентского собора, поэтому именно здесь возникает стремление утвердить торжество официальной церкви. Как считает современный французский теоретик Э. Маль, главными идеями церкви этого времени были: мученичество, видение, экстаз, смерть. Эти религиозные темы в сознании людей соединялись со смыслом и благой целью праведного существования. Они не могли существовать только на рациональной основе, к ним непременно должна была быть примешана сильная эмоция, впечатляющая верующего и оказывающая сильное воздействие на любого другого человека. В этом мощном эмоциональном заряде должно было запечатлеться не только мистическое состояние приобщения к религиозному таинству, но и торжествующее чувство победы церкви над ее реформаторами. Поэтому барокко возникает первоначально в религиозном искусстве, прежде всего в архитектуре. И романский стиль, и готика имели вполне определенные и возведенные до уровня закономерности правила создания сооружений. Линии этих построек были четкими и определенными. Барокко — это “буйство изогнутых, пересекающихся, переливающихся каменных масс, потерявших свою “каменность” и как будто получивших свойства вязкого пластичного материала” [99, вып. 2, с. 92]. Постепенно барокко перешло из архитектуры в скульптуру, живопись и другие формы духовной жизни.
Может возникнуть вопрос: как же был связан с кризисом духа столь стремительный и динамичный (первоначально только художественный) стиль, как барокко, как оно в рамках церковного искусства смогло компенсировать духовную смуту и чувство растерянности, о которых мы только что сказали? Надо заметить, что Контрреформация не могла преодолеть религиозные расхождения — реформаторы как раз требовали высокой нравственности в религиозных чувствах. Церковь в данном случае боролась за власть — земную и духовную. Ей нужны были апологеты, выразители и просто прихожане. Она должна была царить над внутренним миром человека, уже вкусившего опасности рационализма, определять рамки греха и благочестия, а также судьбы всех категорий населения — от обывателей до королей. Привлечь в свое лоно можно было, противопоставив суровому быту протестанта яркую зрелищность католицизма. Поэтому в “искусстве барокко, даже когда оно непосредственно служило церкви, не очень-то много того, что называют благочестием, несмотря на то, что постоянно изображаются чудеса, видения, мистические экстазы. В этих экстазах слишком явно проступают чувственность, “плотскость” и даже прямая эротика” [там же, с. 97].
Один из самых известных теоретиков барокко Эммануэле Тезауро (1592—1675) называл в качестве главного принципа “барочного мышления” — “принцип быстрого разума”. Быстрый разум живет законами, отличными от законов мышления, он насыщен фантазиями, метафорами, соединяя важное и случайное, серьезное и забавное, смешное и печальное. В нем переплетаются природа и человек, божественное и созданное человеческим гением. Гении, обладающие быстрым разумом, “из несуществующего порождают существующее. Остроумие из невещественного творит бытующее, и вот лев становится человеком, орел — городом. Оно сливает женщину с обличьем рыбы и создает сирену как символ ласкательства, соединяет туловище козы со змеей и образует химеру — иероглиф, обозначающий безумие” [235, т. 2, с. 625, 626]. В такой системе мышления постепенно исчезают границы самых различных явлений, и в искусстве появляется некоторое пренебрежение целесообразностью, тем, что называется “здравый смысл”.
Эти особенности барокко отразились во всей своей полноте в творчестве Караваджо, Бернини в Италии, Веласкеса — в Испании, Ван Дейка и Рубенса — во Фландрии.
Творчество Пауля Рубенса (1577—1640) особенно явственно демонстрирует проникновение барокко в светскую жизнь, освобождение его от религиозной тематики и существование его как особого менталитета в контексте культуры XVII века. В его картинах царят вечное движение, напряжение, борьба людей с животными, часто фантастическими, азарт и торжество жизни. Он “заставил любоваться натуральным здоровьем и натуральной силой. И все это у него удачно сплавилось с требованиями пышного декора, помпы, восхваления монархов...” [99, вып. 2, с. 122]. В работах художников этого времени “религиозный дух незаметно ускользнул” из искусства. “То были времена оперы, кантаты и оратории, но и театрализованных церемоний, высокопарных од, витиеватых речей, длинных титулов, длинных париков, аллегорий и гипербол в поэзии, тяжеловесно-затейливого остроумия, эмблем и метафор” [там же, с. 97].
В литературе это выражается в стремлении раскрепостить воображение, поразить и ошеломить читателя, в пристрастии к неожиданным образам, сближающим понятия, сопоставляющим далекие друг от друга предметы. Здесь переплетаются самые различные формы жизни, реализуется принцип — от великого до смешного один шаг, поскольку в барокко они существуют вместе, как и другие противоположности: прекрасное и безобразное (например в сонетах, посвященных прекрасным дамам, с равным восхищением могут описываться и их прелестные волосы, и насекомые, ползущие по ним), восторженность и грубость и так далее. На одном полюсе искусства барокко — образ бунтаря, свободного и безудержного, не вписывающегося в привычные границы поведения, как, например, Дон Жуан, попирающий верность в любви, каждый раз любящий как в первый раз, безжалостно убивающий соперников, или лирический герой произведений Сирано де Бержерака (1619—1655). На другом — бунтарь-пуританин, аскетический и строгий, как герой поэмы “Потерянный рай” великого английского поэта Джона Мильтона (1608—1674). Для барокко и его теоретиков обязательно остроумие как способность сближать понятия (что считалось одним из проявлений разума), а главные качества такой способности — Многосторонность и Прозорливость. Тезауро полагает, что Прозорливость проникает “...в субстанцию, материю, форму, случайность, качество, причину, эффект, цель, симпатию, подобное, противоположное, одинаковое, высшее, низшее, а также в эмблемы, собственные имена и псевдонимы”. Многосторонность же быстро охватывает все эти существа и их соотношения, она “их связывает и разделяет, увеличивает или уменьшает, выводит одно из другого и с поражающей ловкостью ставит одно на место другого” [121, т. 4, с. 64].
Барокко как стиль жизни был характерен, скорее, для придворных, аристократических кругов, но и простонародью были свойственны некоторые проявления этого стиля, выражавшиеся в комических, пародийных или близких к протестантской этике аскетически правильных формах поведения.
Классицизмсложился и наиболее ярко выразился в условиях абсолютной монархии во Франции. Это не значит, что он не имел места в других странах. Классицизм, как и барокко, был имманентно присущ всей культуре XVII века. Если барокко со своим богатством и многообразием ощущений тяготеет к сенсуализму как способу чувственного познания мира, то классицизм требует рационалистической ясности, упорядоченного метода расчленения целого на части и последовательного рассмотрения каждой из них. Для этого необходима внутренняя гармония, чувство меры и душевного равновесия. Менталитету человека, выражающего классицистическую направленность, свойственно стремление к объединению вокруг монарха, упорядоченности. Память о религиозных войнах предыдущего века и желание стабильности заставляли его принять строгую иерархию абсолютизма, жесткую регламентацию королевской власти.
Для классицистов в искусстве характерно создание монументальных произведений, изображение героев действенных, преисполненных жизненной энергии и способных — благодаря умению смирять обуревающие их страсти — подниматься до разрешения сложных, трагических конфликтов. Поэтому театр тяготеет к трагедиям на исторические сюжеты, в которых столкновение долга и чувства всегда кончается победой долга. В этом направлении работали великие французские драматурги — Корнель (1606—1684) и Расин (1639—1699). Но существовала также и комедия классицизма, разоблачающая противоречия окружающего мира, о чем свидетельствует до сих пор не утратившее своей актуальности творчество Мольера (1622—1673).
Для теории классицизма характерен культ разума, который связывает этот стиль с философским рационализмом. Разум в классицизме — источник и мерило прекрасного; для последовательного классициста ценность художественного произведения в значительной мере определяется степенью его логической стройности и ясности, упорядоченностью его композиции. Этим и объясняется склонность классицистов изображать в качестве героев людей, способных даже в моменты самых тяжелых и бурных переживаний трезво мыслить, рассуждать и подчинять свои поступки велению разума [121, т. 4]. Это же стремление к упорядочению продиктовало разным видам искусства в зависимости от их специфики и определенные правила, по которым эти произведения должны создаваться. Правила эти касались не только темы или сюжета произведения, но и упорядочивали его внутреннюю структуру. Например, в драматургии существовали знаменитые “три единства”: единство места, единство времени и единство действия. Единство места предполагало, что все события совершаются только в одном месте, одной декорации на сцене; единство времени требовало, чтобы действие началось и закончилось в течение одних суток; единство действия требовало, чтобы центральный конфликт был четко определенным и единственным. Наиболее полно нормативную сторону искусства классицизма изложил Никола Буало (1636—1711) в стихотворном трактате “Поэтическое искусство”, где он требовал подчинить художественное вдохновение разуму:
Обдумать надо мысль и лишь потом писать.
Пока неясно вам, что вы сказать хотите,
Простых и точных слов напрасно не ищите...
XVII век подарил человечеству высокие достижения культуры практически во всех областях деятельности. Но отметим еще раз, что это было время контрастов: блеску двора “короля-Солнца” Людовика XIV противостоял нищий, не имеющий не только завтрашнего, но и сегодняшнего дня народ; самым великолепным умам этого века — дворянин, не знающий грамоты и кичащийся этим. Эти контрасты порождают особый драматизм времени, подготовивший как идеи Просвещения, так и последующую множественность в развитии культуры Новейшего времени.
Дата добавления: 2016-03-10; просмотров: 1131;