УХОД ОТ ЖЕНСТВЕННОСТИ 10 страница

явное предпочтение мужчинам постарше, потому что они сильнее и легче наводят на мысль об отце. В этом случае отношения детских лет были инвертированы. Ее подсознательные попытки разрешить проблему фактически приняли такую фантастическую форму: „Я уже не маленький ребенок, который не может добиться любви своего недостижимого отца. Но если я большая, пусть он будет маленьким, тогда я смогу быть матерью, а мой отец будет моим сыном". Она вспомнила, что когда отец умирал, ей хотелось лечь рядом с ним и прижать его к груди, как сделала бы мать со своим ребенком. Дальнейший анализ выявил, что чувство к этим юношам представляло собой только вторую фазу перенесения на них ее любви к отцу. Ее сын был первым реципиентом этой трансфер-ной любви, которая затем была обращена на учеников, ровесников ее сына, чтобы отвлечь ее сознание от концентрации на инцестуозном объекте. Ее любовь к ученику была бегством или вторичной формой любви к сыну, который первоначально представлял для нее реальное воплощение ее отца. И как только она осознала страсть к этому другому мальчику, огромное напряжение, которое она чувствовала по отношению к сыну, ослабело. До этого времени, находясь в разлуке с сыном, она настаивала, чтобы он писал ей каждый день, иначе она будет ужасно тосковать. Когда ее охватила страсть к другому мальчику, эмоциональная напряженность отношений с сыном немедленно ослабела, что доказывает, насколько этот мальчик и другие до него были для нее на самом деле лишь заменой сына. Ее муж — тоже моложе ее, был, как личность, гораздо слабее, и ее отношение к нему также имело отчетливый характер диады „мать — сын". Эмоциональная привязанность к мужу исчезла у нее, как только родился сын. Фактически, именно эмоциональная перегруженность ее отношения к сыну и создала у последнего жестокий невроз навязчивости в начале пубертата. Одна из основных психоаналитических концепций состоит в том, что сексуальность возникает не в пубертате, а человек обладает этим качеством изначально, с рождения, и, следовательно, даже самая ранняя любовь всегда сексуально окрашена. Как мы знаем из многочисленных наблюдений, в том числе — из мира животных, сексуальность означает взаимную привлекательность полов. У человека в детстве она выражается в том, что дочь инстинктивно чувствует большее влечение к отцу, а сын — к матери. Одновременно с этим психоанализ показывает, что детское соперничество и ревность по отношению к родителю того же пола во многом ответственны за конфликты взрослого человека. В описанном выше случае мы видели, как траги-144

чески, пройдя через три поколения, может развиваться такой конфликт. В моей практике было пять случаев такого переноса любви с отца на сына. Этот клинический опыт показывает, что воскрешение чувств к отцу обычно остается бессознательным. Сексуальная природа чувства к сыну сознавалась пациентками только в двух случаях (обычно осознается только высокий эмоциональный накал отношений мать — сын). Чтобы понять специфику таких отношений, нужно признать, что по самой своей природе они вообще не могут быть гладкими. На них переносятся не только инцестуозные элементы инфантильных сексуально окрашенных отношений к отцу, но и элементы враждебности, неизбежно связанные с этими отношениями. Определенный остаток детских враждебных чувств неизбежен, как результат в равной степени неизбежных аффектов, вызванных в свое время ревностью, фрустрацией и чувством вины. Если чувства к отцу переносятся на сына во всей своей полноте, то сын воспринимает не только любовь, но и застарелую враждебность. Как правило, оба чувства вытесняются. Одна из форм проявления конфликта любви и ненависти — это сверхзаботливое отношение к ребенку. Таким матерям постоянно кажется, что их чаду угрожает напасть. Малыш может заболеть, подцепить заразу, стать жертвой несчастного случая. Они буквально фанатичны в своей заботе. Женщина, которую мы обсуждали (защищая себя от осознания конфликта), просто захлебывалась хлопотами о сыне, которому ужасы, конечно же, грозили со всех сторон. Когда он был маленьким, все вокруг него должно было быть стерильным. Позже, при малейшей незадаче с ним она не выходила на работу и бросалась его опекать. В других подобных случаях матери не осмеливались даже дотрагиваться до сыночка, боясь ему чем-либо навредить. Две мамы, о которых уместно здесь вспомнить, нанимали няню для сыновей, хотя это было им и не по карману, и некстати — присутствие чужого человека в доме с эмоциональной стороны ужасно стесняло. Однако они предпочитали страдать — так важно было для них присутствие защитницы от неведомых опасностей. Есть еще одна причина, по которой такие матери, как правило, занимают позицию гиперопеки. Их любовь носит характер запретной кровосмесительной страсти и поэтому они постоянно испытывают чувство угрозы, что сына у них отберут. Эти чувства нередко проявляются в достаточно специфических сновидениях. Одной женщине, например, снилось, что она стоит в храме с сыном на руках и должна принести его в жертву ужасной богине-матери. 145

Другое осложнение в случае фиксации на отце часто обязано своим возникновением ревности, существовавшей между матерью и дочерью. Некоторая соревновательность между матерью и взрослой дочерью — вполне естественная вещь. Но если особенности Эдиповой ситуации в детстве самой матери породили у нее чрезмерное чувство соперничества, то в отношениях с дочерью это чувство может принять гротескные формы и возникнуть уже в самом раннем детстве девочки. Такое соперничество нередко выдает себя в запугивании ребенка, в неосознаваемых тенденциях высмеивать или даже унижать девочку, не позволять ей выглядеть привлекательно, запрещать встречаться с мальчиками и т. д., в основе чего всегда присутствует тайная [скрываемая даже от самой себя — М. Р.] цель помешать дочери развиться в женщину. Хотя нередко бывает трудно обнаружить ревность во всем многообразии маскирующих ее форм выражения, общий психологический механизм достаточно прост в своей основе и поэтому не нуждается в детальном описании. Давайте теперь рассмотрим более сложный случай, возникающий, когда женщина в детстве особенно сильно была привязана не к отцу, а к матери. В случаях такого типа, которые мне довелось анализировать, постоянно обнаруживались определенные черты. Вот что типично: у девочек, как правило, очень рано возникали причины не любить свой собственный женский мир. Причинами этого могли быть уже упомянутое материнское запугивание, глубокое разочарование в отношениях, связанных с отцом или братом, ранний сексуальный опыт, ужаснувший девочку, фаворитизм родителей по отношению к брату. В результате такая девочка эмоционально отворачивается от присущей ей сексуальной роли, и у нее начинают развиваться маскулинные тенденции и фантазии. Однажды проявившись, эти фантазии затем приводят к формированию соревновательных тенденций в отношениях к мужчинам, которые присоединяются к исходной обиде на них. Естественно, что женщины с такой установкой не очень приспособлены для замужества. Они фригидны, неудовлетворены и их маскулинные тенденции сказываются, например, в желании главенствовать. Когда такие женщины выходят замуж и заводят детей, они склонны демонстрировать чрезмерно преувеличенную привязанность к своему чаду, которую обычно интерпретируют как запертое либидо, закрепленное на ребенке. Такое описание хотя и корректно, но не дает нам глубокого понимания особенностей протекающих процессов. Осознав происхождение такого развития, мы можем понять конкретные его особенности как результат попыток разрешения определенных ранних конфликтов. 146

Маскулинные тенденции матери выражаются в установке на доминирование, в стремлении к абсолютному контролю над детьми. Если мать боится этих своих склонностей, она бросается в другую крайность и распускает детей донельзя. В первом случае мать безжалостно сует нос во все дела детей: а убоявшись своего садизма — остается вечно пассивной, не осмеливаясь ни во что вмешиваться. Возмущение против женской роли находит выход в том, чтобы вдалбливать детям, что мужчины — скоты, а женщины — несчастные страдалицы, что женская доля убогая и жалкая; менструация — болезнь („проклятие"), а половой акт — принесение себя в жертву похоти мужа. Такие матери нетерпимы к любому проявлению сексуальности, особенно у дочерей, но нередко и у сыновей тоже. Очень часто у таких маскулинных матерен развивается сверхпривязанность к дочери, подобная той, которую другие матери чувствуют к сыну. Как правило, дочь отвечает тоже повышенной привязанностью к матери. При этом она отчуждается от своей женской роли и в дальнейшем ей, как правило, трудно достичь нормальных отношений с мужчинами. Рождение детей непосредственно оживляет в нашем сознании образы и функции наших родителей. Родители не только объекты любви и ненависти в детстве и отрочестве, но также объекты детских страхов. Большая часть того, что составляет нашу совесть, в особенности ее бессознательная часть, называемая нами Супер-Эго, обязана своим существованием внедрению в нашу личность угрожающих образов родителей. Этот старый инфантильный страх, когда-то относившийся к отцу или матери, может также быть перенесен на детей и привести к сильному, но неясному ощущению небезопасности, связанному с ними. Это кажется особенно верным здесь, в Соединенных Штатах, по ряду причин. Родители выказывают страх перед детьми в двух основных формах. Они в ужасе перед неодобрением детей, боятся, что их поведение, выпивки, курение и сексуальные отношения будут раскритикованы детьми. Они непрерывно беспокоятся, обеспечили ли они детям должное воспитание и образование. Причина этого — тайное чувство вины перед детьми, и ведет оно либо к попустительству, чтобы избежать неодобрения ребенка, либо к открытой враждебности, так как инстинкт подсказывает, что атака — лучшее средство обороны. Я далеко не исчерпала тему. Конфликты матери с ее собственными родителями могут иметь самые разнообразные последствия. Моей же целью было только объяснить, каким образом Дети могут представлять для своих родителей образы их родите-147

лей, и тем самым стимулировать ту же реакцию, которую когда-то вызывали у их мамы бабушка и дедушка. Возникает вопрос: „Какую практическую пользу представляют эти глубинные исследования души для наших усилий руководить детьми или улучшения условий, в которых они растут?" В индивидуальном случае психоанализ конфликтов матери, конечно — один из лучших способов помочь ее ребенку, но в широких масштабах этого не сделать. Я думаю, однако, что детальный разбор, этих относительно немногих случаев, может указать направление, которым можно руководствоваться в дальнейшей работе при исследовании конфликтогенных факторов. Я также думаю, что знание о замаскированных формах проявления патогенных факторов может быть полезным для более легкого обнаружения их в практической работе уже сейчас.

ПЕРЕОЦЕНКА ЛЮБВИ (О распространенном в наше время феминном типе) The Psychoanalytic Quarterely, Vol III (1934) Усилия женщины достигнуть независимости, расширить круг своих интересов и поле деятельности постоянно наталкиваются на традиционный скептицизм. Большинство считает, что такие усилия должны предприниматься только перед лицом экономической необходимости, и что они извращают внутреннюю сущность и естественные склонности женщины. Таким образом, все эти усилия объявляются не имеющими жизненно важного значения для женщины, чьи помыслы должны, по сути дела, крутиться исключительно вокруг мужчин и материнства, как поется в знаменитой песне Марлен Дитрих „Я знаю только любовь и ничего больше". В этой связи выдвигаются самые различные социологически обоснованные соображения; они хорошо всем знакомы и чересчур очевидны, чтобы требовать обсуждения. Такое отношение к женщине, каковы бы ни были его основания и как бы мы его не оценивали, отражает патриархальный идеал женственности, а именно — женщину, чье единственное страстное желание — любить мужчину и быть им любимой, восхищаться им и прислуживать ему, и даже творить себя по его образу и подобию. Те, кто отстаивают эту точку зрения, как правило, ошибочно выводят из внешнего поведения существование внутренней инстинктивной предрасположенности к нему; в то время, как в реальности инстинктивная внутренняя предрасположенность не может быть распознана как таковая, по той причине, что биологические факторы никогда не заявляют о себе в чистом незамаскированном виде, а всегда модифицируются традицией и средой. Как недавно указал Бриффо в работе „Матери", модифицирующее влияние „унаследованной традиции" не только на идеалы и верования, но и на эмоциональное отношение и так называемые инстинкты нельзя переоценить 1. Для женщины эта унаследованная традиция означает, как представляется, последователь-149

ное вытеснение из главных сфер деятельности (ее участие в них первоначально было, по-видимому, более значительным) и изгнание ее в узкую область эротизма и материнства. Приверженность данной унаследованной традиции выполняет сейчас определенные регуляторные функции, в которых заинтересовано как общество в целом, так и каждый конкретный человек; но о социальных аспектах этой традиции мы не будем здесь много говорить. Рассматривая ее с точки зрения индивидуальной психологии, нужно было бы только упомянуть, что эта ментальная конструкция во все времена причиняла мужскому роду великое беспокойство, и одновременно, с другой стороны, служила источником формирования и поддержки его специфической самооценки. Для женщины с ее традиционно заниженной самооценкой, напротив, на протяжении столетий она была мирным раем, в котором она освобождалась от напряжения и тревог, связанных у любого человека с развитием его способностей, и от необходимости борьбы за самоутверждение в условиях критицизма и соперничества. Поэтому, с социологической точки зрения, становится понятным, почему женщина, которая подчиняется побуждению к независимому развитию своих способностей, может это сделать только ценой тяжелой борьбы как против внешней оппозиции, так и против внутреннего сопротивления традиционному идеалу чисто сексуальной функции женщины. Мы не зайдем слишком далеко, если позволим себе утверждать, что в настоящее время это — конфликт любой женщины, отважившейся делать собственную карьеру, и в то же время не желающей платить за свою смелость отказом от женственности. Этот конфликт, таким образом,— один из тех конфликтов, которые обусловлены изменившимся положением женщины, и присущ только тем женщинам, которые чувствуют в себе призвание, следуют ему, имеют какие-то особые интересы или стремятся к независимому развитию своей личности, Социологический подход дает полное представление о существовании конфликтов такого рода, об их неизбежности, отдаленных последствиях и, в общих чертах, о многочисленных формах, в которых они проявляются. Он позволяет, к примеру, понять, как эти конфликты порождают жизненные установки, спектр которых простирается от полного отказа от женственности до противоположной крайности — тотального отвержения интеллектуальной деятельности или призвания. Границы области нашего исследования обозначены следующими вопросами: почему в каждом конкретном случае конфликт принимает именно такую, а не иную, форму; или — почему его разрешение достигается именно таким образом? Почему вслед-150

ствие такого конфликта некоторые женщины заболевают или не могут раскрыть заложенные в них потенциальные способности? Какие факторы предрасполагают к такому результату? Каков возможный выход? И там, где встает проблема человеческой судьбы, мы, фактически всегда, входим в область индивидуальной психологии, психоанализа. Мои размышления порождены не интересом социаолога, а определенными проблемами, с которыми мы сталкиваемся при анализе большого числа женщин. Распространенность их наводит на мысль о наличии каких-то специфических факторов, их порождающих. Настоящий доклад базируется на семи собственных наблюдениях, полученных мной в процессе анализа, и на ряде других случаев, знакомых мне по психоаналитическим конференциям. Большинство этих пациенток не имеет выраженных симптомов. У двоих была тенденция к нетипичной депрессии и время от времени ипохондрическая тревога; у еще двоих изредка случались припадки, диагностированные как эпилептические. Но в каждом случае эти симптомы, в той степени, в какой они вообще присутствовали, терялись за осложнениями, связанными у каждой пациентки с отношением к мужчинам и к работе. Как это часто бывает, свои трудности пациентки более или менее отчетливо ощущали как обусловленные их личностью. Во всех случаях очень непросто было отыскать реальный конфликт, стоящий за этими трудностями. Первое впечатление не говорило ничего более того, что для этих женщин их отношения с мужчинами были очень важны. Однако, установить хоть сколько-нибудь удовлетворительные продолжительные отношения им никогда не удавалось: либо попытка создать прочные отношения проваливалась раз и навсегда, либо мы сталкивались с серией мимолетных связей, разрываемых или по инициативе самой пациентки, или ее мужчинами. В связях пациенток, сверх того, часто была некоторая неразборчивость. В других случаях, если устанавливались относительно продолжительные значимые отношения, они в конце концов также разбивались или об установку женщины, или о ее поведение. У всех этих женщин в то же самое время были затруднения в работе и более-менее выраженное оскудение интересов. До некоторой степени эти трудности были очевидны и находились в сфере сознания, но полностью пациентки их все же не осознавали, пока не прибегали к психоанализу. Только после достаточно продолжительной аналитической работы я сама, исходя из особенно ярких примеров, стала понимать, что центральная проблема была не в запрете на любовь, 151

а в полной и исключительной сосредоточенности на мужчинах. Эти женщины как бы были охвачены единственной мыслью: „Я должна иметь мужчину". Эта одержимость сверхценной идеей, поглощала любую другую мысль настолько, что в сравнении с „главным" вся остальная жизнь казалась им тоскливой, бесцветной и никчемной. Их способности и интересы не значили для них ничего или утратили свою цену. Другими словами, конфликт в их отношении к мужчинам присутствовал и мог быть в значительной степени облегчен, но суть конфликта, в отличие от многих других случаев, была не в недооценке, а в невротической переоценке любовной жизни. В некоторых случаях у этих пациенток в процессе психоанализа появлялись и нарастали запреты, связанные с вовлеченностью в работу, и одновременно, вследствие анализа тревоги, связанной с сексуальностью, улучшались отношения с мужчинами. Эта перемена по-разному оценивалась пациентками и их близкими. Например, с точки зрения одного отца, который выражал удовольствие тем, что его дочь стала так женственна, пройдя курс анализа, что потеряла интерес к учебе и хочет только замуж — это был прогресс. Но с другой стороны, я многократно сталкивалась с жалобами пациенток, что установив в результате анализа лучшие отношения с мужчинами, они потеряли в продуктивности и способностях, утратили интерес к работе и теперь хотят только одного — находиться в мужском обществе. Над этим стоило задуматься. Очевидно, что такая картина действительно могла явиться результатом вмешательства анализа и быть интерпретирована как неудача лечения. Однако, лишь для некоторых женщин, а не для всех, исход был именно таким. Естественно, возникали вопросы. Какие же факторы предопределяли тот или другой исход? Было ли что-либо общим в конфликтах женщин, которых мы наблюдали? Я хотела бы упомянуть еще одну характерную черту всех этих пациенток, выраженную в той или иной степени — это страх не быть нормальной. Эта тревога проявлялась как в сфере эротизма, так и по отношению к работе или в более абстрактной и диффузной форме общего ощущения типа „я другая", „я хуже", которое пациентки сами чаще относили к наследственной и, следовательно, устойчивой предрасположенности. Есть две причины, по которым то, что у таких пациенток существует проблема переоценки любовной жизни, проясняется в процессе анализа только постепенно. С одной стороны, они обычно всем своим видом соответствуют традиционному представлению об „истинно женственной" особе, у которой нет иной цели в жизни, чем расточительное посвящение себя мужчинам. 152

Вторая трудность связана с самим психоаналитиком, нередко склонным преувеличивать важность любовной жизни, и поэтому расположенном относиться к малейшим неполадкам в этой области, как к своей главной задаче. Такой аналитик будет рад следовать за пациенткой, которая в соответствии со своими побуждениями, как правило, подчеркивает важность этого фактора в своих проблемах. Если бы пациентка сказала психоаналитику, что величайшая цель ее жизни — совершить путешествие к островам Южного моря, и она надеется, что анализ разрешит внутренние конфликты, стоящие на пути исполнения этого желания, аналитик, естественно, спросил бы ее: „Скажите, почему это путешествие так важно для вас?" Сравнение, конечно, несколько натянуто, потому что сексуальность безусловно важнее поездки к Южным морям, но оно позволяет показать, что наша уверенность в важности гетеросексуальных отношений, совершенно справедливая и уместная сама по себе, может иногда ослеплять нас, вплоть до невротической переоценки и бессознательного выпячивания этой сферы. Рассматривая проблему с этой точки зрения, мы обнаружим у обсуждаемой группы женщин наличие двух противоречивых тенденций. Их чувство к мужчине в действительности так сложно, я бы сказала, так амбивалентно, что их оценка гетеросексуальных отношений, почти как главной ценности в жизни — несомненно компульсивная переоценка. С другой стороны, их талант, способности, интересы, притязания и соответствующие возможности достичь успеха — гораздо выше, чем обычно считают они сами. Таким образом, мы имеем дело со смещением акцента со стремления к достижению или борьбы за достижение на сексуальную сферу, то есть мы, фактически, сталкиваемся с объективным (в той степени, в какой можно быть объективным в том, что касается системы ценностей) смещением системы ценностей. Потому что, хотя секс — очень важный, может быть даже самый мощный источник удовлетворения, но все же не единственный и не самый надежный. В ситуации переноса, по отношению к женщине-аналитику у этих пациенток доминируют две установки: на соперничество и взлет активности в отношениях с мужчинами 2. Из-за соперничества каждое улучшение, каждое продвижение кажется им не их собственным прогрессом, а успехом врача. Субъект дидактического анализа проецировала на меня свои желания таким образом: я не хочу на самом деле вылечить ее и советую ей обосноваться в другом городе, потому что боюсь ее соперничества. Другая пациентка реагировала на каждую мою (весьма корректную) интерпретацию сообщением, что ее работоспособность по-153

ка не улучшилась. Еще одна имела привычку (как только я начинала говорить о признаках прогресса) замечать, что она очень сожалеет об отнятом у меня времени. Демонстрация безнадежности, разочарования и жалобы в этих случаях явно скрывали упрямое желание обескуражить аналитика. Такие пациентки склонны особенно подчеркивать, что несомненное улучшение относится в действительности к факторам, внешним по отношению к анализу, в то время как перемены к худшему ими всегда оставляются на совести аналитика. Они часто испытывают трудности в вербализации свободных ассоциаций, и именно потому, что иное поведение помогло бы аналитику достичь успеха, а это значит, что надо было бы отказаться от торжества над ней. Одним словом, они хотят доказать, что аналитик ничего не может. Одна пациентка выразила это в шутку в такой фантазии: она поселится в доме напротив моего и повесит на мой дом броскую вывеску „Вон там живет единственная хорошая психоана-литичка", указывающую на ее дом. Другая трансферная установка, собственно, входит в установку на соперничество. В жизни пациентки, как и в том материале, который она выносит на анализ, на передний план, и притом часто в демонстративной форме, выдвигаются отношения с мужчинами, начиная от кокетства и кончая постелью. Один мужчина сменяется другим, и рассказ о том, что он сделал и чего не сделал, любит он или не любит, и что ему было сказано и сделано в ответ, занимают иногда почти весь часовой сеанс, упрямо вращаясь вокруг мельчайших подробностей. То, что эти рассказы и поведение представляют собой „игру на публику" (acting out) и являются проявлением сопротивления, вовсе не всегда становится очевидно сразу. Это происходит потому, что аналитик, желая, чтобы у пациентки сложились, наконец, отношения с мужчиной, принимает ее игру за попытку продемонстрировать, что у нее на самом деле складываются какие-то настоящие, возможно, жизненно важные отношения. Оглядываясь назад, я могу сказать, что более точное знание специфических проблем таких пациенток и особенности их трансферных реакций позволяет, как правило, уловить их игру и значительно ограничить ее. На передний план обычно выступают три трансферных тенденции. Они могут быть описаны следующим образом:

1. „Я боюсь зависеть от тебя как от женщины, от образа матери. Поэтому я должна стараться избегать привязываться к тебе какой бы то ни было любовью. Потому что любовь — это зависимость. Поэтому, спасаясь от любви к тебе, я должна стараться привязать свои чувства к кому-нибудь другому, к мужчи-154

не". Отсюда, например, сновидение пациентки, совершенно определенно принадлежавшей к рассматриваемому типу: она хочет прийти на сеанс, но сбегает с мужчиной, которого видит в приемной. Этот страх перед любовью к аналитику часто рационализируется примитивной неосознаваемой идеей, что поскольку аналитик все равно не оценит ее любви, нечего ее чувствам пропадать даром.

2. „Я лучше сделаю тебя зависимой от меня (через любовь ко мне). Поэтому я буду ухаживать за тобой и пытаться возбудить твою ревность тем вниманием, которое уделяю мужчинам". Здесь перед нами глубоко укорененное, во многом подсознательное убеждение в том, что ревность — высшая форма выражения любви.

3. „Ты завидуешь моим отношениям с мужчинами; ты на самом деле стараешься любым путем сделать так, чтобы у меня их не было, и даже не хочешь, чтобы я была привлекательной. А я все равно, назло тебе, буду". Желание аналитика помочь в лучшем случае воспринимается только интеллектуально, а иногда и этого нет, и когда через долгое время лед наконец ломается, то аналитика порой просто потрясает выражение искреннего изумления пациентки тем, что кто-то действительно хочет помочь другому найти счастье в этой сфере. С другой стороны, даже когда существует интеллектуально сконструированное доверие, реальная тревога и недоверие пациентки, а также гнев на аналитика выходят на свет всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика кончается неудачей. Этот гнев носит иногда паранойяльный характер, а его основное содержание — что именно аналитик отвечает за то или иное негативное событие в жизни пациентки и что она даже активно стремилась к тому, чтобы именно так и получилось. Серьезный взгляд на подобные тенденции пациенток приводит к искушению предположить, что ключ к их демонстративному поведению с мужчинами лежит в сильной, и в то же время ужасающей женщину гомосексуальности, что в свою очередь порождает патологическое цепляние за мужчину [как за последнюю спасительную соломинку — М. Р.] и одновременно стремление к „истинно мужскому поведению", причем усилия сделать зависимыми от себя и мужчин, и женщин являются только сознательным его выражением. Это предположение могло бы объяснить характерную неопределенность и определенную неразборчивость таких женщин в отношениях с мужчинами. Амбивалентность по отношению к женщинам, которая всегда характеризует гомосексуальность, объяснялась бы тогда подсознательной необходимостью бежать от гомосексуальности, бежать 155

именно к мужчине, а также объясняла бы недоверие, тревогу и ярость, проявляемые по отношению к аналитику-женщине, пропорционально той степени, в какой она играет роль матери. Клинические наблюдения, на первый взгляд, не противоречат такой интерпретации. В сновидениях пациенток мы встречаемся с достаточно определенным выражением желания быть мужчиной, и в их реальной жизни под различными масками также часто проявляются образцы маскулинного поведения. Очень характерен тот факт, что в ярко выраженных случаях эти желания яростно отрицаются, потому что у таких женщин возникает парадоксальное отождествление: „быть мужчиной" значит „быть гомосексуальной". Тем не менее, элементы гомосексуальности, окрашивающие их отношения с женщинами, почти всегда присутствуют в те или иные периоды их жизни. То, что такие отношения не развиваются дальше зачаточной стадии, также согласуется с вышеизложенной интерпретацией, впрочем, также как и то, что в большинстве случаев дружба с другими женщинами играет потрясающе малую роль в жизни этих женщин. Все эти явления могут объясняться в свете механизмов защиты, предпринимаемой против проявлений явной гомосексуальности. Все это действительно похоже на истину. Однако, обескура-живет то, что во всех случаях такие интерпретации, базирующиеся на бессознательных гомосексуальных тенденциях пациенток и бегстве от этих тенденций, оказываются абсолютно неэффективны терапевтически. Таким образом, должны существовать другие, более корректные интерпретации. Я продемонстрирую это примером одной из ситуаций переноса 3. Одна моя пациентка в начале лечения все время посылала мне цветы, сперва анонимно, а затем открыто. Моя первая, предложенная ей интерпретация, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменила ее поведения, хотя она и приняла ее, рассмеявшись. Моя вторая интерпретация, что подарки предназначены компенсировать агрессию, которую она обильно проявляла на сеансах, тоже не имела эффекта. Но картина переменилась как по волшебству, когда изучение ассоциаций пациентки недвусмысленно показало, что она уверена — с помощью подарков можно сделать человека зависимым. Последовавшая за этой интерпретацией фантазия выявила глубоко скрытое деструктивное содержание, стоящее за желанием моей зависимости. Она бы хотела, говорила пациентка, стать моей служанкой и во всем мне угождать. Я бы стала зависеть от нее, доверилась бы ей полностью, и тогда в один прекрасный день она подсыпала бы мне яду в кофе. Она заключила свою фантазию фразой, абсолютно типичной для этой группы личностей: 156