Изучение колониальных ситуаций

Целенаправленное изучение колониальных ситуаций было начато еще в тридцатые-сороковые годы XX века Брониславом Малиновским, основателем функционалистского направления в культурной антропологии, который трактовал их как контакт более развитой активной культуры с менее развитой, пассивной.[392][10] Но Малиновский не затрагивал психологической стороны проблемы взаимодействия культур, которое неизбежно происходит в ходе колониальной ситуации.

Наиболее детально и развернуто проблема колониальной ситуации исследовалась в работе О. Маннони, который, будучи представителем иного, нежели Малиновский направления в культурной антропологии, а именно — приверженцем научной школы “Культура и Личность” с ее психологической направленностью, и на колониальные ситуации смотрел иначе, чем Малиновский. “Было бы очевидным упрощением, — писал он, — думать о двух культурах, как о двух сосудах, наполненных в неравной мере и полагать, что если они будут сообщаться, то их содержимое придет к одному уровню. Мы были удивлены, открыв, что какие-то элементы нашей цивилизации туземное население колоний воспринимало более-менее легко, а другие решительно отвергало. Обобщая, можно сказать, что население колоний приняло определенные детали нашей цивилизации, но отвергли ее как целое”[393][11].

С другой стороны и поведение европейцев в огромной мере определялось не их сознательными целями, а логикой контактной ситуации. "Поведение европейцев не может быть объяснено только стремлением к достижению собственных точно рассчитанных интересов или страхом перед опасностью. Напротив, оно может быть объяснено только переплетением всех этих сложных чувств, которые возникают в ходе контактной ситуации".[394][12] Последнее приводило к тому, в частности, что в процессе колониальной ситуации до неузнаваемости искажались эксплицитные идеологические установки европейцев и они, в результате, делали не то, что изначально собирались делать. Эту мысль Маннони иллюстрирует на примере поведения французских колониальных чиновников: "Даже представители официальной администрации, те, которые последовательно проводили принятую Францией покровительственную по отношению к туземному населению политику, были тем не менее подвержены социопсихологическим законам, и, даже если это были люди выдающиеся, они не могли избежать расистских установок”.[395][13]

В итоге Маннони определяет колониальную ситуацию, как “ситуацию взаимного непонимания"[396][14] контактирующих народов, причиной которого он считает "различие личностной структуры тех и других"[397][15]. Отсюда делается вывод, что "психологический феномен, который имеет место, когда два народа находящиеся на разных стадиях цивилизации, встречаются, по всей вероятности, лучше всего может быть объяснен, если рассматривать его как реакцию двух различных типов личности друг на друга."[398][16]

Колониальная ситуация рассматривается в качестве ситуации априорного взаимного непонимания в большинстве работ, выпущенных по этой теме в последние годы. А. Мемми, исследуя структуру взаимодействия колонизаторов и колонизируемых, подчеркивает, что она оказывается как бы предзаданной и мало зависит от того, что желают ее субъекты. Европеец, обосновавшийся на колонизируемой территории, по мнению Мемми, не может оставаться просто колонистом, проживающим в среде какого-либо народа, "даже если он к этому стремится. Выражает он такое желание или нет, он воспринимается как привилегированная персона и обычаями, и институциями, и людьми. С момента своего поселения в колонии или с момента своего рождения он оказывается в определенной ситуации, которая является общей для всех европейцев, живущих в колониях, в ситуации, и которая превращает его в колонизатора."[399][17]

Акцент на взаимном непонимании контактирующих культур делался и в некоторых исторических исследованиях. С этой точки зрения представляет интерес работа М. Ходарковского о русско-калмыцких отношениях, в которой делается вывод, что "каждое общество видит в другом отражение своей собственной политической системы с присущими ей ценностями. Эта проекция политических ценностей и политических понятий ведет к фундаментальному непониманию и нереалистическим ожиданиям с обеих сторон."[400][18]

С этим же подходом можно связать и работу Э. Саида "Ориентализм", где анализируется западное восприятие реальностей Восточного мира и делается заключение, что "ориентализм является не просто представлением, а значительной частью современной политико-интеллектуальной культуры и в качестве таковой более связан с нашим миром, чем с Востоком”.[401][19] В своей последующей работе "Культура и империализм" Саид анализирует, как в рамках комплекса “ориентализма” зарождается то, что "было названо "долгом" в отношении к туземцам и породило потребность осваивать Африку или какие-либо еще колонии, чтобы облагодетельствовать туземцев, а равно, чтобы утвердить престиж родной страны".[402][20]

"Мы имеем, с одной стороны, изолированную культурную сферу, где, как считается, возможны различные теоретические спекуляции, а с другой — более низкую политическую сферу, где, как обычно полагают, имеет место борьба реальных интересов. Профессиональным исследователям культуры только одна из этих сфер представляется релевантной, и обычно принято считать, что эти две сферы разделены, между тем как они не только связаны, а представляют собой единое целое".[403][21] По мнению Саида, высказанному им в еще более ранней работе, изучение империализма и изучение культуры должно быть неразрывным образом связано.[404][22] Ведь "идея доминирования возникла не сама по себе, а была выработана многими разными путями внутри культуры метрополии".[405][23]

Этот факт, указывает Саид, остается вне поля зрения исследователей: "Существует, по-видимому, настоящее серьезное расщепление в нашем критическом сознании, которое позволяет нам тратить огромное время на изучение, например, теорий Карлейля и при этом не обращать внимания на то влияние, которое эти идеи в то же самое время оказывали на подчинение отсталых народов на колониальных территориях".[406][24]

Для понимания этой идеи Саида нам следует обратиться к той трактовке понятия “установка”, в котором последняя рассматривается в качестве влияющей на личность в целом,а не как на изолированный фрагмент ментальности. Такой подход был характерен для психологической школы, основанной в Тбилиси еще в начале ХХ века Д. Узнадзе. Установка, согласно, Узнадзе, далеко не сводится к отношению к чему-либо, а является частью человеческой личностью и всегда остается бессознательной. Ее можно охарактеризовать “как конкретное состояние целостного субъекта, его модус, его определенную психофизиологическую организацию, его модификацию в той или иной конкретной ситуации, готовность к совершению определенной деятельности, направленность на удовлетворение актуальной потребности. Являясь отражением субъективного (внутреннего) и объективного (внешнего), а также будучи целостным состоянием субъекта, установка предстает в качестве опосредствованного звена, “принципа связи” как между отдельными его состояниями, функциями, элементами (в интрасубъективной сфере), так и между этими последними (или же целостным субъектом) и транссубъективной реальностью. Немаловажным является и то положение Д. Узнадзе, что установка содержит не только “каузальный” (побуждение к деятельности, потребность), но и “целеподобный” момент в виде общей проспективной неразвернутой модели будущей деятельности, своеобразно отражающей ее конечный результат. Следовательно, установка какмодификация целостного индивида, определяемая субъективным (внутренним — актуальная потребность, прошлый опыт, в его широком понимании, особенности данного индивида) и объективным (внешним — конкретная ситуация) факторами, отражает не только настоящие и прошлое и будущее. С отмеченными характеристиками установки непосредственно связаны еще два основных ее признака, согласно которым установка определяет и регулирует любую деятельность живого существа, и она в силу всего вышесказанного не может быть феноменом сознания.”[407][25] Как писал Узнадзе, “установка не может быть отдельным актом сознания субъекта, она лишь модус его состояния, как целого, поэтому совершенно естественно считать, что если что у нас и протекает действительно бессознательно, так это в первую очередь, конечно, наша установка”.[408][26]

Установка рассматривается Узнадзе и его последователями как общее состояние личности и касается отнюдь не только тех объектов, по отношению к которым она сформировалась. Напротив, она, будучи бессознательной, накладывает свой отпечаток на все аспекты восприятия человеком окружающей его действительности. “В противовес модели поведения индивида “стимул — реакция” Узнадзе выдвинул трехчленную формулу поведения: “стимул — установка — реакция”. Реакция субъекта кроме стимула обуславливается и тем психическим состоянием индивида — установкой, которая формируется у субъекта под влиянием действительности.”[409][27]

Естественным следствием такой теории установки является подход к исследованию формирования социальных установкок. Вот как писал о социальных установках один из их современных исследователей Ш.А. Надирашвили:

“С возникновением у человека определенной установки особенности его познания, оценки и действия определяются данной установкой... При возникновнеии у человека установки действия в определенном направлении он под ее влиянием замечает и учитывает лишь те предметы и явления, которые каким либо образом связаны с этой установкой, имеют определенное значение для его поведения. Предметы и явления индифферентные, не имеющие значения для установки, остаются незамеченными им. Указанное положение было обосновано множеством экспериментальных данных. Так же экспериментально был подтвержден эффект действия установки, касающейся использования прошлого опыта человека. Влияние установки не только определяет выбор, селекцию воздействия среды, но и налагает свой отпечаток на весь прошлый опыт человека. У человека всплывают в памяти лишь те мысли и содержания сознания, которые находятся к какой-либо связи с его установкой. Таким образом, обобщенно можно было бы сказать, что под влиянием установки человек из своего прошлого внутреннего опыта непроизвольно выбирает и ставит в центр своего сознания явления, связанные с его установкой и осуществленным на ее основе поведением. В опасной ситуации, когда у человека вырабатывается установка бегства, в первую очередь бросаются в глаза нежелательные предметы. Более того, при такой установке человеку “даже куст кажется волком”. Под влиянием подобной установки чрезвычайно повышается чувствительность к опасным объектам. Установка или ориентирует человека на определенные объекты, или, наоборот, помогает уклониться от них. Это двоякое направление установки часто совершенно не осознается человеком. Его переживания обычно касаются только тех предметов, на которые направлено его поведение. Предметы могут казаться человеку притягательными или отталкивающими, иными словами, пользуясь наиболее употребляемой в психологии терминологией, у человека могут быть положительное или отрицательное отношения к объектам. Такое отношение к предметам бывает ситуативным, моментальным, но оно может зафиксироваться и стать хроническим.”[410][28]

Близкое по смыслу учение может быть создано и на базе фрейдистского психоанализа, хотя некоторые из современных психоаналитиков утверждали, что “ни у Фрейда, ни у его последователей идея социальных представлений не рассматривается.”[411][29]

С этим утверждением можно поспорить. Так, Ирвинг Сарнофф, которого называют автором психоаналитической теории социальной установки, рассматривал установки и ценностей, как части “супер-эго”.[412][30] Данные компоненты “супер-эго” могут рассматриваться как элементы этнической картины мира, хотя эта проблема в науке пока не только не разработана, но и практически не была поставлена. Между тем эта задача представляется тем более перспективной, что в рамках классического психоанализа была детально разработана концепция психологических защитных механизмов — и здесь могут быть проведены определенные параллели. В частности, по мнению Сарноффа, воспринимающая функция "эго" такова, что "и индивидуальные мотивы, и социальные предписания воспринимаются личностью только после маневров [психологической защиты], призванных снизить их напряженность".[413][31] Эта идея может быть интерпретирована в том смысле, что определенные установки,которые сформировались в психике человека под действием защитных механизмов, влияют на восприятие реальности в целом. На основании этого можно предположить, что картину мира следует рассматривать как состоящую из такого рода установок.

Историческая этнология исходит из того положения, что существует тесная связь между социальными установками, защитными механизмами, содержанием “супер-эго” и структурой этнической картины мира, а через нее и с центральной зоной культуры. Возможно понятнее будет, если мы выразим ту же мысль с другого конца: этническая картина мира является одной из форм выражения центральной зоны культуры. Картина мира может быть описана в категориях социальных установок, если мы принимаем ту идею, что последние, с одной стороны, детерминируются “супер-эго” человека, а с другой — деятельностью его защитных механизмов. В данном случае мы разделяем точку зрения психолога Д. Раппопорта, утверждавшего, что деятельность "эго"-защитных механизмов в целом следует рассматривать как адаптивную.[414][32] Мы полагаем также, что содержание "сверх-я", до выхода на уровень сознания подвергается цензуре, не менее жесткой, чем содержание "оно". Та структура, которая руководит деятельностью человека, в своей целостности остается неосознаваемой.

Причем роль защитных механизмов в данном случае двоякая: они, во-первых, влияют на формирование “супер-эго”, закладывая в нем алгоритмы реакций на психологическую или физическую опасность — то есть, исполняют адаптивную функцию. Мы можем предполагать далее, что именно через их посредство культура (культурная традиция) выполняют свою роль адаптивного механизма. Во-вторых, защитные механизмы, как мы встречаем это у Сарноффа и ряда других психоаналитиков, делавших акцент на активности человеческого “я”, препятствуют осознанию личностью определенных элементов, содержащихся в его “супер-эго”, а это в свою очередь ведет и определенному искажению человеческого восприятия, образованию обладающей психологическими защитными функциями этнической картины мира. Социальные установки, существующие в рамках данной картины мира при желании могут быть квалифицированы как “предрассудки”. Ведь они не имеют под собой логической базы, а порождены особыми психическими процессами. При этом они не могут рассматриваться изолировано, а в известном смысле представляют собой, говоря словами Д. Узнадзе, специфический модус человеческой личности. Поскольку формирование “супер-эго” происходит путем социализации, то и определенные искажения восприятия, и защитные алгоритмы (которые, как мы покажем выше, и лежат в основании адаптивно-деятельностных моделей или моделей культуры), и социальные установки, являются общими для определенной группы людей — группы, которую мы можем называть и культурой, именно постольку, поскольку ее связывает наличие общей картины мира, и этносом, поскольку она является объектом особых этнических процессов — “этнос” в свое время (см. главу 2) мы определили именно таким образом: как субъект этнических процессов.

В настоящее время можно считать доказанным утверждение, что каждая культура имеет свою "иерархию защиты"[415][33] и члены каждого конкретного общества эксплуатируют по преимуществу определенные защитные свойства своей психики.[416][34] При этом нам представляется абсолютно справедливым мнение Георга Девере о том, что "этническое бессознательное — это часть бессознательного сегмента психики индивида, общая с другими членами его культурной общины. Этническое бессознательное состоит из материала, который каждое новое поколение учится репрессировать в соответствии с требованием преобладающих культурных образцов".[417][35]

Теперь, переходя собственно к изложению основных положений исторической этнологии, сформулируем стоящие перед нами конкретные задачи.

Мы утверждали выше, что при всех трансформациях жизни этноса, при любой смене инвариантов культурной традиции, присущей тому или иному этносу, неизменной остается "центральная зона" его культуры. До тех пор пока эта "центральная зона" не разрушена, этнос сохраняет свою идентичность, каковы бы ни были внешние формы выражения этой идентичности. Поэтому относительно вертикального (временного) среза процесса адаптации мы можем сказать, что — "образ для себя", "образ для других" и иные элементы культуры кристаллизуются вокруг ее "центральной зоны" сообразно условиям, задаваемым культурно-политическим окружением. Этот процесс мы можем наблюдать, например, при смене идеологий, принятых в том или ином обществе. В дальнейшем мы покажем, что смена идеологии имеет свои закономерности и вызывается необходимостью выражения культурной традиции на новом языке — языке, соответствующем настоящему социально-политическому состоянию этноса.

Более сложно объяснить процесс адаптации в горизонтальном срезе. Здесь мы должны ответить на два вопроса: каково содержание "центральной зоны" и каким образом она в каждый данный момент обеспечивает то распределение культуры, которое дает возможность этносу жить. Таким образом, мы, по существу, встаем перед проблемой взаимоотношения культуры и природы (в самом широком смысле слова).

Что касается отношения природы к культуре, то основной вопрос состоит в том, как можно представить себе функцию культуры как психологического адаптивного механизма? Культура должна дать человеку возможность определить себя в мире и дать ему такой образ мира, в котором он мог бы действовать, — некий бессознательный комплекс представлений — упорядоченную и сбалансированную схему космоса, обеспечивающую возможность человеческой активность в мире, индивидуальной для каждого этноса. По нашему представлению, первичны в этой схеме элементы, относящиеся к способу и условиям действия человека в мире. Дать определение такой схеме и является одной из задач нашего исследования.

Теперь об отношении культуры к природе. Сформированная на основе данной схемы картина мира, присущая тому или иному этносу, должна быть устойчивой, то есть не рассыпаться при соприкосновении с реальностью, и, следовательно, в этническом бессознательном должны быть заложены определенные защитные механизмы, поддерживающие внутреннюю целостность этнической картины мира, подобно тому, как индивидуальны защитные механизмы сохраняют целостность психики отдельного человека.

Концептуальное обоснование характера взаимоотношения культуры и природы представляется нелегким делом, поскольку, рассматривая отношение природы к культуре, мы должны описать новый подход к проблеме этнического бессознательного, а рассматривая отношение культуры к природе, — корректно перенести уже хорошо разработанную в психоанализе теорию функционирования защитных механизмов психики индивида в сферу коллективной психологии.

Нашей целью является вычленение, в результате исследования трансформаций культурной традиции этноса, ее структурообразующих парадигм и демонстрация того, как происходит процесс кристаллизации новой культурной традиции в конкретных обстоятельствах смены культурных форм в результате изменения условий существования этноса. Идеальным решением этой задачи было бы построение "карты" этнического бессознательного, на которой были бы отображены структурообразующие парадигмы в их взаимосвязи ("центральная зона") и структура кристаллизации конкретной культурной традиции.При этом на нашей "карте" должны быть обозначены три уровня адаптации:

1) первичная культурная адаптация человека к миру, хаотичному и неизвестному, выработка в бессознательном таких парадигм, которые давали бы человеку принципиальную возможность активной деятельности в мире ("центральная зона");

2) адаптация "центральной зоны" к меняющимся условиям существования этноса посредством "перекристаллизации" культурной традиции;

3) адаптация каждой культурной традиции к реальному миру, например, посредством особенностей восприятия членом этноса окружающей действительности и недопущения в его сознание информации, противоречащей содержанию структурообразующих парадигм его культуры.

Итак, мы ставим перед собой следующие вопросы:

1. Что представляет собой карта этнического бессознательного?

2. Что представляют собой культурные парадигмы остающиеся неизменными при любых изменениях в жизни этноса?

3. Как происходит кристаллизация этнической культурной традиции вокруг неизменных парадигм?

4. Каким образом функционирует традиционное общество в стабильных условиях?

5. Каков механизм трансформации традиционного общества?

6. Что представляют собой механизмы самоструктурирования этноса?

7. Каковы причины кризисов, дисфункций и распада этнической культуры?

Ответы на эти вопросы можно получить только, проследив динамику развития отдельных этнических культур.

Вопросы для размышления

1. Как Вы понимаете мысль, что разные народы воспринимают мир по-разному?
2. Как в психике человека может осуществляться цензурирование информации, поступающей из внешнего мира?
3. Как, по Вашему мнению, посредством такого цензурирования происходит адаптация культурной традиции к реальному миру?
4. Как Вы считаете, почему одна культура никогда не становится вполне понятной для другой?
5. Почему возникает мифологизированное представление о чужой культуре?
6. Почему представления, относящиеся к одной области реальности, оказывают влияние на представления и действия, относящиеся к другой реальности? Как, по Вашему мнению, это происходит?
7. Какова иерархия социальных установок в психике человека?