Охотник за сверчками

У края поля люцерны во время полива скапливалась вода. На увлажненной земле разросся высокий бурьян, и рядом с выжженными зноем холмами это место стало выглядеть дремучими зарослями. Летом в зарослях жило множество черных степных сверчков, а вечерами отсюда неслись громкие песни шестиногих музыкантов. Сейчас в начале осени я увидел здесь черную дорожную осу‑помпилу (Pompilus apicalis ). Она тащила за усик совсем еще маленького черного сверчка. Видимо, в буйных зарослях появилось многочисленное поколение молодых сверчков, пришедших на смену уже отпевшим свои песни и закончившим жизненные дела.

Оса, пятясь, энергично тащила добычу, ловко пробираясь между травинками, сухими палочками и камешками. Сверчок казался мертвым. Оса тащила его недолго, так как на ее пути оказалась, видимо, приготовленная заранее, аккуратно вырытая норка. Добыча была оставлена на минуту, и хозяйка норы отправилась посмотреть, в порядке ли жилище для будущей детки. Затем она схватила добычу и исчезла вместе с нею. Теперь там, в темноте норы, оса отложит яичко, после чего засыплет норку землей. На этом вся история будет закончена. Жаль, что не удалось увидеть самое интересное, как оса парализовала сверчка. Сделала она это очень быстро, на ходу, иначе не овладеть таким шустрым скакуном.

Следовало бы раскопать норку, посмотреть, как устроила свое потомство оса, заодно поймать самого охотника. Но в это время меня позвали, и я, наспех отметив кусочком белой ваты место, прервал наблюдение. Возвратиться к норе удалось только часа через два. Осу я не надеялся найти и шел с лопаткою, чтобы раскопать норку. Вот и комочек белой ваты на сухом татарнике и рядом куст пахучей полыни. Здесь должна быть норка. Найду ли я ее закопанную? Но опасения преждевременны. Норка еще не закрыта, и хорошо виден ее черный ход, а вокруг него в величайшей спешке бегает суетливая черная оса. Нашла маленький камешек, юркнула с ним в норку, тотчас же показалась из нее, схватила короткую палочку и тоже туда утащила. Камешек поменьше не стала тащить по земле: на крыльях по воздуху быстрее. Наверное, без отдыха и перерыва трудилась оса и до моего прихода. По‑видимому, норку нельзя просто закопать землей, а полагается обязательно заложить пористым материалом, чтобы через него проходил воздух и будущей осе было легче выбраться наружу.

Мне захотелось помочь неуемной труженице, и я воткнул в отверстие норки маленький камешек. Заботливая мать сразу заметила необычное, замешкалась, заметалась в поисках исчезнувшей норки, пощупала вокруг землю ногами, схватила челюстями затолкнутый камешек, попробовала его вытащить, бросила затею, вновь забегала, закрутилась вокруг.

В это время произошло удивительное. К обеспокоенной осе случайно подбежал небольшой черный муравей‑бегунок, остановился и замер на секунду, высоко приподняв переднюю часть туловища. Потом стал метаться, как и оса, из стороны в сторону на том же самом месте. Иногда оса и муравей сталкивалось, но как будто не замечали друг друга.

Беготня продолжалась около пяти минут. Но вот муравей утомился, стал медленнее бегать, потом остановился, долго размахивал усиками, а, отдохнув, оставил ненужное занятие и побежал по своим делам. Оса же продолжала метаться.

Чем объяснить странное поведение муравья‑бегунка?

Муравьи легко умеют подражать окружающим, и в муравейнике какое‑либо ответственное дело одного из них мгновенно перенимается остальными. Особенно быстро воспринимают все жители муравейника необходимость помощи в ответственном деле. Беспокойное поведение осы могло передаться муравью.

Часто бывает так, что, перетаскивая добычу, оса отлучается от нее, чтобы посетить норку, тогда ненадолго теряет свою парализованную добычу. В это время муравьи, воспользовавшись отсутствием хозяйки, утаскивают ее охотничий трофей. Опытный муравей мог расценить тревожное поведение осы как признак потери ее добычи, и бросился разыскивать ее. Конечно, для себя…

Процветающие прусы

Давно я не был в Чулакских горах и соскучился по ним. После окончания Великой Отечественной войны и демобилизации из армии вначале путешествовал по этим горам на велосипеде, потом на мотоцикле, затем на «Москвиче» первого выпуска и вот теперь, что может быть лучше, – на вездеходе‑газике.

Не беда, что сейчас начало осени, что выгорела и пожелтела пустыня, и многие насекомые давным‑давно впали в долгий сон и ожидают весну в виде яичек, личинок и куколок. Со мною фоторужье, поохочусь с ним на диких козлов, горных куропаток да джейранов. В машине кроме меня еще постоянный спутник – фокстерьер Кирюшка.

Горы Чулак недалеко от Алма‑Аты, до них немного более ста километров, поэтому, выехав утром из города, днем я уже очутился в суровой каменистой Прямой щели. Вокруг на многие километры нет ни поселений, ни людей.

Но охота моя на редкость неудачна. Фокстерьер, еще не видя козлов и джейранов, но улавливая их запах, начинал громко завывать, звери пугались, и мне оставалось видеть только их далекие силуэты. Никакими уговорами и приказаниями прекратить концерты моего друга не удавалось.

И насекомых в горах не было, не считая кобылок пустынных прусов (Calliptamus barbarus ). Их было великое множество. Они ползали по земле, взбирались на сухие травинки, глодали высохшие листики. Маленькие и тщедушные самцы заняты бесконечными поисками своих грузных подруг. Прусы прыгали из‑под ног во все стороны, сверкая на лету нежно‑розовыми крыльями, и некоторые из них, поддавшись панике и не распознав, откуда грозит опасность, мчались на меня, чувствительно стукая своими увесистыми и шершавыми телами. Раза два я был наказан за нарушение их мирной жизни болезненными ударами в лицо. Для горных куропаток‑кекликов прусы – великая пожива, и они стайками бродили по горам, склевывая их и набивая ими свои зобы и кишечники.

Я не мог понять, зачем многие кобылки сидели на травинках неподвижно, будто греясь на солнышке. Ранним утром такое поведение было оправданным: ночи становились прохладными, и солнце медленно разогревало остывшую за ночь землю. Кобылкам же тепло необходимо ради прогрева созревающих в брюшке яиц. Но почему они торчали на травинках и днем, когда земля становилась горячей? Может быть потому, что над землей безопасней?

Дорога идет под уклон, в открывшейся передо мною ложбинке видны густые травы и кустики розовой курчавки. Надо остановиться, посмотреть заросли растений. Мотор выключен, машина тихо скатывается вниз. В ее тени оказывается несколько кобылок, сидящих на травинках. Некоторое время они неподвижны, но потом начинают беспокоиться. Нет, им не нравится тень, они не спеша перебираются на солнце. Значит, оно им необходимо. Быть может, важно не столько тепло, сколько ультрафиолетовые лучи, они помогают изгонять из тела недуги, вызываемые грибками, бактериями и вирусами.

Прусы обходятся без воды, поэтому так легко уживаются в пустыне. Но когда я добрался до ручья, то их здесь оказалось неимоверное количество. Видимо, с водою все же жить легче, чем без нее. Таков, к примеру, другой обитатель пустыни – заяц‑толай. Он превосходно обходится в пустыне без воды, но вблизи рек и озер становится самым настоящим водохлебом.

Кобылки‑прусы не такие, как все. Почему‑то природа лишила их умения распевать и подавать таким образом друг другу звуковые сигналы. В брачных делах музыкальные способности имеют большое значение. С помощью звуков кобылки разыскивают друг друга, сообщают о своих намерениях, одним словом, общаются. А эта кобылка нема, возможно, и туга на ухо, нет на ее ногах и шипиков, которыми полагается цеплять музыкальный инструмент.

Приглядываюсь к прусам. Как же они разыскивают друг друга? Маленькие самцы очень шустрые, проворные и энергичные. Их забота – искать подруг. И когда из‑под ног, опасаясь быть раздавленной, взлетает самка, за нею тотчас же увязывается самец и садится на землю рядышком с нею. Самцы будто ждут таких взлетов, и, очевидно, самкам, жаждущим встречи, достаточно только взлететь в воздух, чтобы обратить на себя внимание. Как все просто и не нужно никаких песен. Но только там, где много своих. Но отличить самку, которая взлетает перед идущим крупным животным, опасаясь попасть под его ноги, от самки, привлекающей внимание, самцы не умеют. Не только взлетающие самки привлекают внимание самцов. Некоторые из них сами забираются на травы и разыскивают возлюбленных. Такие самцы чаще всего встречаются неблагожелательно, получают тумаки сильными задними ногами, увесистость которых прямо пропорциональна степени настойчивости домогателя. Так что говорить о слабом поле в племени прусов не приходится. Задние ноги, оказывается, предназначены не только для того, чтобы прыгать, но и для своеобразного ведения «дипломатических разговоров».

Кобылки‑прусы – самые многочисленные и распространенные. Очень часто они размножаются в большом количестве и кое‑где вредят сельскохозяйственным растениям. В пустынях они обитают везде, неприхотливы и хорошо переносят жару, в засуху питаются засохшими травами, извлекая из них оставшуюся влагу. Они не тратят время на длительные музыкальные состязания и направляют жизненную энергию на другие дела. Быть может, поэтому они и не развили способность к стрекотанию, что живут чаще всего большими скоплениями.

Вспоминается еще одна встреча с кобылкой пруса. Конец августа. Днем еще жарко, а ночью уже прохладно. Давно подсохла, унылой и желтой стала пустыня. Почти исчезли насекомые. Только одни прусы еще благоденствуют. Их массовое размножение продолжается последние годы. Еще бы! Давно истреблены дрофы, активные пожиратели саранчовых, исчезли стрепет и степные куропатки, очень мало фазанов. Прежде эти птицы сильно сдерживали численность саранчовых.

Идешь по пустыне, и всюду во все стороны прыгают прусы, перелетают на небольшие расстояния, сверкают розовыми крыльями. Машина, идущая по проселочной дороге, тоже побуждает их к полету, и нередко, поднявшись в воздух, кобылки, перепутав направление, стукаются о металл, о лобовое стекло, влетают в кузов.

Все же живется им на совершенно сухом корме нелегко. Воду же они превосходно чувствуют издалека, сбегаются на мокрую землю под нашим походным умывальником, на остатки еды, богатые влагой, такие как кожура огурцов, корки от дынь и арбузов. Отталкивая друг друга ногами и слегка награждая соперников тумаками, кобылки с жадностью пожирают такую еду.

Сегодня я набрел на желтовато‑оранжевую полоску, тянувшуюся вдоль кромки берега озера Балхаш. Она, как оказалось, сплошь состояла из высохших и полуразломанных трупиков прусов, выброшенных из озера прибоем. Видимо, кобылки‑утопленницы были вначале вполне съедобны, так как ими, судя по помету и погадкам^[7], лакомились звери и птицы.

По‑видимому, прусы, собравшись стаей, поднялись в воздух, вознамерившись попутешествовать и сменить места обитания, но вскоре попадали в воду, сбитые ветром. Стремление к расселению проявляется у животных, как только возникает перенаселение. Прусы – неважные летуны, не то что знаменитая своими перелетами азиатская саранча.

Трудные поиски

У входа в горное ущелье расположены небольшие песчаные барханы и на них растет зеленый саксаул. В этом глухом месте никто никогда его не трогал, не ломал и он рос, как в заповеднике.

Я взбираюсь на крутой берег сухого русла, тянущегося из ущелья, иду по чистому гладкому песку. Сейчас барханы мертвы, жизнь на них только ночная. Днем слишком жарко и сухо среди глиняных гор, камней и песка. Вся поверхность бархана испещрена следами. Вот отпечатки изящных лапок тушканчика, тонкая вязь жука‑чернотелки, извилистые линии, прочерченные хвостом, рядом с отпечатками лапок очень быстрой линейчатой ящерицы. Гладкие зигзаги оставила змея. И еще разные следы.

Впрочем, есть и признаки жизни. С невероятной быстротой промчался желтый, как песок, муравей‑бегунок, какая‑то муха носится с места на место так низко, будто и не летает, а перескакивает по песку. И еще один обитатель – крохотная оса, длиной не более трех миллиметров, светлая с красноватым брюшком. Она мечется по песку, кого‑то разыскивает, быстро и часто потряхивая крыльями, увенчанными черными пятнышками. Пробежит, остановится, замрет на секунду, молниеносными движениями ног выкопает маленькую ямку и мчится дальше. Участок бархана площадью примерно около десяти квадратных метров пестрит оставленными ею ямочками‑копанками.

Оса очень занята, до крайности деловита, необыкновенно тороплива. Откуда у нее, такой маленькой, неистощимый запас энергии? Вокруг никаких цветов, все голо, давно выгорело. А она, не зная усталости, продолжает носиться по горячему песку.

Моя собака давно прекратила поиски живности. Проскачет по горячему бархану, упадет в тень саксаула, высматривая очередной кусочек тени до следующей перебежки.

С интересом я наблюдаю за осой – этим совершенным творением пустыни и думаю о том, откуда она черпает столько энергии. Наверное, организм, работающий в столь быстром темпе, должен вскоре истощить свои запасы. А осе – все нипочем. Не могут ли насекомые для своей деятельности каким‑то неизвестным современной физиологии способом использовать энергию солнечных лучей, превращая ее в движение? Это предположение кажется фантастическим, но кто знает!

На кого же охотится маленькая хищница, зачем выкапывает крошечные ямки? Наверное, ее добыча – личинки какого‑либо насекомого – находится в песке, возможно, на большой глубине. Поверхностные слои песка сыпучие, сухие, без корней растений. Глубже песок – плотнее, влажнее, там и корни, и жизнь. Если так, зачем осе копать ямки? Вероятно, она снимает поверхностный слой песка не напрасно. Он мешает ее изумительному локатору разыскивать добычу. Быть может, он, облученный солнцем, слишком горяч или еще чем‑то мешает работать точно настроенному органу.

Течение мыслей идет по проторенному руслу. Часто оно оказывает плохую услугу, ведет к заблуждению. Вот и сейчас я, наверное, заблудился, не туда, куда нужно, ушла моя догадка. Но мне невольно вспоминается маленькая пчела, с которой я повстречался много лет назад во время путешествия по реке Или на складной байдарке. Пчела устроила свои ячейки с медом, пергой^[8]и детками почти на голом бархане на глубине полуметра и добиралась до них через совершенно сухой песок, к тому же еще и сыпучий и истоптанный нашими ногами, точно угадывая дорогу к своему сооружению.

Пока я вспоминаю этот случай, миниатюрная оса по‑прежнему, беспрерывно размахивая крыльями, продолжает свои безудержные поиски, а я, не спуская с нее глаз, медленно хожу за нею.

Становится очень жарко. Песок уже раскалился, хочется пить. Но больше всего угнетает то, что меня ждут спутники, и эта задержка им основательно надоела. Я готов все бросить, но жажда разгадать секрет маленькой осы держит в плену, я бессилен, не могу оторваться от начатого наблюдения и знаю, что, если его прерву, буду жалеть, быть может, больше, чем стоит разгадка.

Наконец терпение истощено, я готов отступить, бросить преследование очаровательной незнакомки, но судьба будто сжалилась надо мною, оса внезапно резким рывком выбрасывает из песка что‑то серенькое, потом несколько секунд комочек тел трепещет на поверхности бархана.

Я весь в напряжении, всматриваюсь, пытаюсь разгадать, что произошло. Наконец разглядел. На песке вверх ногами лежит недвижимый серый паучок. Теперь я все понимаю. Оса‑помпилла, оказывается, охотница за пауками. Можно не сомневаться, по принятому у ос‑помпилл обычаю, она свою добычу, которую так долго и настойчиво искала, парализовала точным ударом жала в мозг.

В то время как я рассматриваю паука, оса в беспокойстве бегает вокруг меня, ее смущает мое неожиданное появление. Она то начинает рыть норку, то бросит ее, наведается к добыче. Теперь ей предстоит зарыть паучка и отложить на него яичко. Дела ее для меня просты и ясны.

Так вот кто ты, изящная охотница! И, наверное, нет у нее никаких особенных локационных приборов для поиска добычи. Но и ее добыча удивительна. Паук‑скакун, бродяжка, ночной охотник и днем в страшную жару закапывается в песок, рассчитывая там обрести надежную защиту от всяческих напастей. Чтобы его найти, осе надо как можно больше бегать и в подозрительных местах рыть пробные ямки.

Среди жителей песчаной пустыни известен этот прием. Удавчик почти моментально закапывается в песок в случае опасности да и охотится, забравшись в песок и выставив из него только кончик головы. Моментально при опасности прячутся в песок ящерицы‑круглоголовки, буквально тонут в нем, почти не оставляя следов погружения. Прячется в песок, зарываясь наполовину и скрывая свою предательскую тень, кобылочка‑песчаночка. И вот еще нашелся паучок, спасающийся в песке… Для его собратьев такая манера поведения совсем не известна.

Не буду мешать финалу охоты моей чудесной помпиллы. Пусть закапывает паучка‑скакунчика и кладет на него яичко, повинуясь могучему инстинкту заботы о потомстве, без которого была бы немыслима жизнь на нашей планете.

Потом в Петербурге специалист по паукам классифицировал маленькую хищницу. Она впервые была заколлекционирована знаменитым путешественником по Монголии и Китаю Г. Н. Потаниным. В 1895 году пауковед Е. Симон описал ее как новый вид, назвав его Yllenus hamifer .

Капелька росы

Последние дни августа. Ночью уже холодно, но днем солнце все еще нещадно греет землю, и в струйках горячего воздуха на горизонте колышутся озера‑миражи. Замерли желтые, выгоревшие на солнце лёссовые холмы, сухая и колючая трава, не гнется от ветра и только позвякивают коробочки с семенами. В стороне через распадки иногда проглядывает блестящая полоска реки Чу в зеленых берегах.

Сегодня мы заняты муравьем‑жнецом. Подземное царство этого муравья легко узнать снаружи по большой кучке шелухи семян различных растений. Сбор урожая этих тружеников пустыни уже закончен, многочисленные жители подземных галерей запасли провиант на остаток лета, осень и зиму и почти не показываются наружу.

Нелегко раскапывать гнезда муравья‑жнеца. Сухая лёссовая почва с трудом поддается лопате, и мелкая белая пыль поднимается облачком от каждого удара. Мои юные помощники Зина и Коля с нетерпением ожидают, когда будет сказано, что пора идти к машине. И, может быть, поэтому Зина рассеянно поглядывает в сторону.

– Ты видишь – блестит росинка? – тихо говорит она. – Какая красивая!

– Не вижу никакой росинки! – сердито отвечает Коля.

– А ты посмотри отсюда, где я!.. – настаивает Зина. – Росинка, как камешек в колечке.

– Откуда в пустыне росинка, – кипятится Коля, – когда все сухое?!

– Нет, ты все же встань сюда. Как она чудно переливается!

Мне тоже надоела сухая пыльная земля, и я прислушиваюсь к разговору. Не так легко увидеть эту загадочную росинку. Тем более, что Зина уже потеряла ее и сама в недоумении. Может быть, и не было никакой росинки, и все померещилось?

Нет, не померещилось. На сухом кустике колючки я вижу отчетливо вспыхивает яркая белая искорка. Не искорка, а бриллиантовый камешек сияет, как утренняя росинка… Сверкнул, исчез, снова появился, переливаясь цветами радуги, и погас.

Кто не видел, как на закате солнца где‑нибудь на земле вдруг загорается другое маленькое солнце! Вглядываешься и не можешь понять, откуда оно? Потом оказывается, что маленькое солнце – оконное стекло далекого дома, отразившее большое и настоящее солнце. Или вдруг среди камней и травы внезапно засияет что‑то, как драгоценный камень. Идешь к нему, не сводя глаз, ожидая что‑то необычное, а потом поднимаешь с земли кусочек разбитой стеклянной бутылки.

Сейчас в этой маленькой искорке на сухой желтой травинке тоже окажется что‑нибудь будничное и неинтересное. Но мы все трое, затаив дыхание, подбираемся к травинке и молча разглядываем ее со всех сторон.

Ничего не видно на высохшем растении. Нет, что‑то все же есть! Качнулась одна веточка, и я увидел желтого, совсем неприметного богомола‑эмпузу (Empusa pennicornil ) на тонких длинных ногах, с большими серыми глазами и брюшком, как колючка. Вот он, тонкий, странный и необычный, скакнул на другую веточку, перепрыгнул еще, спустился на землю и помчался на ходульных ногах с высоко поднятой головой на длинной переднегруди, несуразный, полосатый, совсем как жираф в африканских саваннах. Затем бойко вскарабкался на кустик, повис вниз спиной, молитвенно сложил передние ноги‑шпаги, повернул в сторону голову и замер, поглядывая на нас серыми выпуклыми глазами.

И тогда, в этом уже не было сомнения, на остреньком отростке, что виднелся на голове богомола, вспыхнул яркий бриллиантовый камешек и заблестел, переливаясь всеми цветами радуги.

– Какой красавец! – прошептала Зина.

– Какое страшилище! – возразил ей Коля.

Богомолы – хищники. Обычно они сидят неподвижно, притаившись в засаде, и ожидают добычу. Когда к богомолу приближается насекомое, он делает внезапный прыжок, хватает добычу передними ногами, вооруженными шипами, крепко зажимает ее и съедает.

Окраска богомолов, как и большинства хищников, подкарауливающих добычу, под цвет окружающей растительности. Только немногие богомолы, обитатели тропических стран, раскрашены ярко и подражают цветам, приманивая своей обманчивой внешностью насекомых. Наш богомол‑эмпуза желтого цвета, со светло‑коричневыми полосками, очень легко сливался с высохшей растительностью. Это сходство усиливалось благодаря форме тела, длинным, похожим на былинки ногам и скрюченным, как колючка, брюшком.

Но зачем и откуда у маленького желтого богомола эта бриллиантовая звездочка, о которой не слышал ни один энтомолог?

Вооружившись биноклем с приставной лупой, я с интересом вглядываюсь в необыкновенную находку, долго и тщательно рассматриваю застывшего богомола, пока постепенно не выясняю, в чем дело. Отросток на голове богомола с передней стороны, оказывается, имеет совершенно гладкую зеркальную поверхность и отражает солнечные лучи. Эта поверхность похожа на неравномерно вогнутое зеркальце. В ширину по горизонтали зеркальце посылает лучи пучком под углом двадцать‑двадцать пять градусов, в длину по вертикали пучок шире, его угол равен семидесяти пяти градусам. Такая форма зеркальца не случайна. Если бы зеркальце было слегка выпуклое, то легче повреждалось бы окружающими предметами, чем зеркальце вогнутое, спрятанное в ложбинке, прикрытое с боков выступающими краями отростка, да и свет отражала, рассеивая его в стороны.

Пучок отраженного зеркальцем света очень яркий, сильно напоминает росинку и виден далеко, на расстоянии до десяти метров. У засушенной в коллекции эмпузы зеркальце мутнеет и не отражает света. Ученые, работающие с коллекциями мертвых насекомых и не наблюдавшие эмпузу‑пустынницу в естественной обстановке, не замечали этой ее чудесной особенности. Не знали они и для чего у богомолов‑эмпуза на голове такой необычный и, казалось, бесполезный отросток.

Зачем же эмпузе нужно зеркальце? Отражая свет, оно создает впечатление капельки росы. В пустыне – это ценная находка для насекомых. И они, обманутые, летят к затаившемуся в засаде хищнику, прямо к своей гибели.

– Посидим, посмотрим, как богомол ловит добычу! – предлагаю я своим помощникам.

И мы, не чувствуя жары и жажды, забыв об отдыхе, следим за притаившимся, похожим на сухую былинку, богомольчиком. Наше ожидание не напрасно. Небольшая красноглазая мушка внезапно падает откуда‑то сверху и садится прямо на приманку. Сухая палочка мгновенно оживает, ноги делают молниеносный взмах, красноглазая мушка жалобно жужжит, зажатая шипами ног хищника, и вот уже методично, как машина, задвигались челюсти, разгрызая трепещущую добычу.

– Какой красавец! – восклицает Коля.

– Страшилище! – возражает ему Зина…

Потом, раздумывая, я решил, что, подражая росинке, богомольчики находят друг друга, пользуясь зеркальцем во время брачного периода жизни. Еще я заметил, что самка складывает продольно оси свой отросток, как бы скрывая его и желая остаться незаметной.

Камбас

Пустыня выгорает от летнего зноя, пауки каракурты оставляют свои жилища – беспорядочные паутинные тенета, растянутые между травинок, и, гонимые зноем, переселяются во всевозможные укрытия: в норы грызунов, под кустарники и травы, под комья земли. Здесь они плетут шарообразное логово, от которого во все стороны растягиваются крепкие, упругие и блестящие нити. В полумраке логова паук сидит настороже, ожидая появления добычи. А вокруг пустыня звенит от пения множества кобылок и сверкает их расцвеченными крыльями.

Неосторожный прыжок – и кобылка падает на паутинные нити затаившегося хищника. Раскачиваясь на нитях, как на качелях, кобылка собирается выпрыгнуть обратно. Но в это время из темного логова поспешно выкатывается черный шарик и мчится к добыче. Молниеносный бросок, и из брюшка паука выброшена капелька стекловидно‑прозрачной липкой жидкости. Она облепляет добыче ноги. Кобылка пытается освободиться от клейкого комочка. Еще секунда и можно избежать плена. Но миг спасения утерян. Вокруг кобылки уже вьется черный паук, набрасывая все новые и новые петли. Затем, осторожно обрывая нити с одной стороны и подтягивая их с другой, он добивается того, что кобылка, беспомощно вздрагивая, повисает в воздухе, лишенная опоры.

Жадный и трусливый паук осторожно подбирается к обреченной жертве и тихонько вонзает свои ядоносные крючья в кончик ноги кобылки. Теперь добыча побеждена. Несколько минут – и она бьется в предсмертных судорогах. Последний раз шевельнулись усики, протянулись ноги, и кобылка мертва. Прожорливый паук тащит ее в темное логово.

Каракурт ненасытен. Высохшие панцири кобылок, жуков‑чернотелок, пустынных дровосеков и многих других насекомых развешаны по стенкам логова, валяются на земле под тенетами.

У каракурта много неприятелей, они сдерживают его размножение. Лишь иногда условия жизни складываются для каракурта благоприятно, и ядовитый паук появляется во множестве. Тогда от его укусов страдают люди и домашние животные. Однако засилье каракуртов продолжается недолго: пауков начинают усиленно истреблять его враги.

Еще в давние времена жители Средней Азии хорошо знали черную осу, которая уничтожала каракурта. Эту осу они называли «камбас», что в переводе означает «заботливая голова».

В 1904 году энтомолог К. Россиков так писал про камбаса: «Киргизы благоговеют перед осой… Появление камбаса в кочевьях непременно вызывает среди них общий восторг и радостный крик: „Камбас! Камбас!“» Каждый киргиз уверен, что камбас уничтожает страшного для всего населения степи паука‑каракурта. Знали эту осу и в Италии, где также распространен каракурт, и называли ее в народе мухой святого Иоанна.

Как бы повидать камбаса, познакомиться с его внешностью, узнать образ жизни? Ведь о нем ничего точно не известно и никто его не описал как следует.

Минуют дни, недели. Под палящим солнцем пройдено много километров, пересмотрено множество логовищ каракуртов. Но настойчивые поиски безрезультатны. Почему‑то черная оса стала редкой, о ее былой славе местное население забыло и не помнит даже слова «камбас». Нет этого слова и в современных словарях казахского языка.

Вокруг часто встречаются ближайшие родственники камбаса – черные осы помпиллы, изящные, стройные, иссиня‑черные, с нервно вибрирующими усиками. Но они не обращают внимания на каракурта. А камбаса нет…

Наступила новая весна, отзвенела песнями жаворонков пустыня. А когда все выгорело и каракурты перебрались в новые жилища, мне неожиданно встретился камбас. Маленький, совершенно черный, он сидел у входа в логовище каракурта и так энергично чистил ногами свои блестящие крылья, будто только что закончил тяжелую и грязную работу. Подобраться к осе с сачком было невозможно, а едва я протянул к ней пинцет, как она вспорхнула, мелькнула черной точкой на светлом небе и бесследно исчезла.

Каракурта в логове не оказалось, свежесплетенный кокон висел без хозяина. Сомнений быть не могло: черная оса, истребившая паука, была камбасом. Ведь каракурт никогда не отлучается из своего жилища.

Осторожно, слой за слоем, разгребаю почву – вот среди комочков земли показалась черная спинка хозяина жилища. Паук недвижим, только слегка вздрагивают его ротовые придатки. Он парализован осою. На брюшке паука прикреплена маленькая личинка.

Скорее поместить находку в банку с землей! Личинка же быстро слиняла и, как бы выскользнув из своей старой оболочки, погрузилась в тело паука.

Судя по всему, внутри паука личинка будет питаться, окуклится к концу лета, перезимует, и оса вылетит из нее к тому времени, когда появятся взрослые каракурты.

Теперь, зная в чем дело, надо обыскать все логовища, из которых исчезли каракурты. Вскоре в банке с землей покоится уже с десяток парализованных камбасами пауков.

Но это еще не все. Надо посмотреть на охоту чудесного хищника. Не пойти ли следом вот за этой маленькой черной осой? Она так похожа на виденного в логове камбаса!

Оса вся в движении. Она заползает во всевозможные щелки, норки, часто вспархивает, и тогда, напрягая зрение, приходится бежать за нею со всех ног. Оса явно кого‑то разыскивает. Поиски ее недолги, тенета ядовитых пауков растянуты чуть ли не через каждые пять‑десять метров. Осторожно и ловко оса взбирается на тенета. Крупные щетинки на лапках, отстоящие под прямым углом, помогают ей свободно бегать по паутинным нитям.

Паук не реагирует на пришельца. Он его не видит, а легчайшие сотрясения паутины ничем не напоминают отчаянные попытки освободиться из тенет добычи. Забравшись в логово чуть выше паука, оса замирает. Теперь каракурт может легко расправиться с маленьким смелым охотником, достаточно бросить в него каплю липкой жидкости. Но паук равнодушен, недвижим. Видит ли он сейчас осу? В темноте логова черная оса неразличима.

Проходит несколько минут. Оса все еще неподвижна, она будто ждет подходящего момента, примеряется к громадной туше хищника, лениво висящего вниз спиной на нескольких паутинках.

Нападение совершается внезапно. С молниеносной быстротой оса вонзает в рот паука тонкое жало. Еще два‑три удара в то же место, мозг паука поражен, и смелая охотница, отскочив в сторону, раскачивается на тенетах, отряхивая от пыли ноги. Тело каракурта конвульсивно вздрагивает, на конце брюшка появляется маленькая серовато‑белая капелька жидкости: паук не успел воспользоваться своим оружием. Потом распростертые в стороны ноги паука вяло прижимаются к телу, и он безжизненно повисает на паутине.

Камбас ощупывает паука усиками, затем скрывается. В рыхлой земле тенистого логова она поспешно делает небольшую норку. Во все стороны летят комочки земли, отбрасываемые ногами осы. Иногда энергичная строительница прерывает работу и подбегает к добыче, как бы желая убедиться в ее сохранности. В приготовленную норку она затаскивает паука, проявляя не только ловкость, но и изрядную силу. Потом прикрепляет к телу каракурта тут же рожденную личинку, засыпает норку и, кончив дела, принимается чистить свой блестящий черный наряд.

Не упустить бы камбаса! Но ловко увернувшись от сачка, оса улетает…

Нужно добыть хотя бы одну, чтобы узнать ее видовое название. Быть может, она никем из энтомологов не была поймана и неизвестна науке.

Продолжаются долгие и утомительные поиски, хотя в банке с парализованными каракуртами растут личинки камбаса. Но сохранить насекомых в искусственных условиях трудно.

Счастье: опять повстречалась оса! Она только что подлетела к логовищу каракурта. Пора ее ловить. Но чувства наблюдателя побеждают чувства коллекционера, и так хочется еще раз поглядеть на охотничьи подвиги чудесного парализатора!

Обегая со всех сторон жилище каракурта, оса останавливается под тенетами, замирает на несколько секунд и потом неожиданно начинает быстро‑быстро колотить усиками по паутинным тенетам. Проходит несколько секунд… У входа логова появляется черный паук. Он нехотя шевелит длинными тонкими ногами, перебирая нити паутины, и пытается определить, откуда сотрясение, кто попался в его ловушку.

Сейчас паук будет нападать. Но что с ним стало! Куда делась стремительность его движений! Как‑то нерешительно, семеня и вздрагивая ногами, толстый паук лениво приближается к осе. До нее осталось несколько сантиметров… Сейчас он очнется, брызнет паутинной жидкостью. Но каракурт апатичен, продолжает трусливо вздрагивать, и вдруг камбас срывается с места, взлетает над пауком и молниеносно наносит удар «кинжалом». Паук побежден, безжизнен, вялым мешком повисает на тенетах.

Ловко перебирая паутинные нити, оса спешит выбрать место для погребения своей добычи.

Два камбаса – два различных способа охоты! Быть может, есть несколько видов ос, истребляющих каракуртов, и каждому из них свойственны свои, испокон веков унаследованные от предков приемы охоты?

Но с чудесными охотниками на ядовитых пауков мне больше не удается встретиться, и вопросы остаются без ответа. Погибли и личинки камбасов в банке с парализованными пауками. От лишней влаги в банке все поросло плесенью.

Глава седьмая