Пер Лагерквист (Par Lagerkvist) 1891-1974
Улыбка вечности (Det eviga leendet) Роман (1920)
Где-то во тьме, за пределами жизни, сидели и разговаривали мертвые. Каждый в основном говорил о себе, но все другие внимательно слушали. В конце концов, обсудив свое положение, мертвые решились на действие.
Один из сидевших во тьме вознегодовал на живых, он считал их слишком самонадеянными. Живые воображают, что все сущее только на них и держится. Но жизнь насчитывает несколько миллиардов мертвых людей! И именно мертвые терзаются духовными борениями многие тысячелетия.
Другой из темноты ему возразил: живые тоже кое-что значат. Конечно, они бессовестно спекулируют на том, что создано мертвыми, и слишком уж превозносят сами себя. Но нужно отдать должное и живым.
Первый из темноты продолжал: он был при жизни очень значителен. Настолько значителен, что был словно создан для того, чтобы умереть! Вообще значительно лишь, остающееся после смерти.
Нет, возразил ему уже высказывавшийся оппонент, вот он, напри-
мер, тоже был замечательной личностью, но создан как раз наоборот для того, чтобы жить. Немного найдется людей, наделенных талантом жизни, — тех, о которых можно сказать, что они по-настоящему жили.
На этом, казалось, разговор мертвых окончился. Но вмешался третий, приземистый толстяк с маленькими глазками и коротенькими ножками — такими обычно представляют себе торговцев. Это и был торговец, и звали его Петтерсон, и он очень любил в той, другой жизни свою лавку, товары, запахе кофе, сыра, мыла и маргарина. Умирал Петгерсон тяжело. Заворачивавшему всю свою жизнь селедку рассчитывать на бессмертие трудно. К томуже Петгерсон и не верил в жизнь после смерти. Но вот он сидит здесь, в темноте. Он благодарен. Он жил. Он умер. И все-таки жив. Он очень за все это благодарен.
Потом заговорили другие. Те, чья жизнь и смерть были полны значения и даже философичны, и иные, с судьбами обыкновенными, простоватыми, иногда в своей наивности трогательными. Издавал звукидаже самый примитивный мертвый, живший в незапамятные времена. Дикарь не знал, кто он такой, он даже не помнил, что он некогда жил. Он помнил только залах большого леса, смолы и влажного мха — и тосковал по ним.
И еще сидели во тьме мертвые, страдавшие при жизни от своей особости. У одного, например, на правой руке не хватало большого пальца. Он жил обычной жизнью, общался с другими людьми и все же ощущал себя одиноким. У другого была своя особенность: он страдал от наличия черного пятнышка на ногте среднего пальца левой ноги. С пятнышком он родился, с ним проходил весь свой век и с ним умер. Все думали, что этот человек — как все, и никто не понимал его одиночества, А он всю жизнь искал себе подобного и ушел из нее так и не понятый.
Говорили во тьме мужчина и женщина, их и тут тянуло друг к другу. Женщина всегда была счастлива уже оттого, что была с любимым. Но она его не понимала, твердил он. Он всю жизнь боролся и страдал, и строил, и рушил, но она его не понимала. Да, но она в него верила, возражала ему женщина. Он боролся с жизнью, а она жила. Так они и препирались во. тьме, единые и непримиримые.
А один из сидящих во тьме не говорил ничего. Он не мог рассказать другим о своей судьбе. Им она могла бы показаться ничтожной или даже смешной. Сам он всю жизнь проработал служителем под-
земного общественного туалета: взимал плату с входящих и раздавал бумагу. В естественных человеческих потребностях он не видел ничего унизительного и считал свою работу нужной, хотя и не очень важной.
В стороне от других сидели двое — юноша и седой старик. Юноша разговаривал сам с собой: он обещал любимой приплыть к ней на берег, благоухающий цветками лотоса. Старик вразумлял юношу, он говорил ему: его любимая давно умерла, и это он, старик, держал ее за руку, когда она умирала, ведь он — ее сын, он знает:
его мать прожила долгую и счастливую жизнь с его отцом, юношу он узнал только по выцветшей фотографии, мать никогда не вспоминала его: ведь любовь — это еще не все, зато жизнь — это все... Но юноша продолжал шептать, обращаясь к возлюбленной, а старику он сказал, что вся жизнь его — это любовь, иной жизни он не знает.
В темноте звучали голоса и погорше. Один из мертвых жил на острове, внутри которого был заключен огонь. Он любил девушку, которую звали Джудитта, и она тоже любила его. Однажды они подались в горы и встретили там одноглазую старуху — этим глазом старуха видела лишь истинное. Старуха предсказала Джудитте, что та умрет родами. И хотя рассказчик решил не трогать любимую, чтобы та жила, она заставила его овладеть собой и вышла за него замуж, она была очень земная женщина. Когда же Джудитта родила ребенка и умерла и рассказчик вышел из хижины с новорожденным на руках, он увидел свое племя исполняющим гимн в честь символа плодородия — фаллоса, и как раз в этот момент огонь вырвался из-под земли на горах, и все стояли и ждали его, не пытаясь спастись, потому что спастись было невозможно, и пели гимн в честь плодородия жизни. В этот момент рассказчик понял смысл бытия. Жизни важна лишь жизнь вообще. Ей, конечно, нужны и деревья, и люди, и цветы, но они ей не дороги по отдельности — проявив себя в них, жизнь легко их уничтожает.
Тут заговорил еще один голос — медлительный, ясный и бесконечно мягкий. Говоривший утверждал: он — спаситель людей. Он возвестил им страдания и смерть, освобождающие от земной радости и земной муки. Он был на земле временным гостем и учил: всё есть лишь видимость, ожидание истинно сущного. Он называл Бога своим отцом, а смерть — своим лучшим другом, ибо она должна была соединить его с Богом, пославшим его жить среди людей и принять на себя скорбь всего живого. И вот люди распяли говорившего, а Отец
укрыл его во мгле, чтобы скрыть от людских глаз. Теперь он здесь, в темноте, но он не нашел тут Отца и понял: он — просто человек, а скорбь жизни — не горька, а сладостна, она — не то, что он хотел взять на себя своей смертью.
Не успел он закончить, как рядом иной голос заявил: а вот он, говорящий сейчас, был в земной жизни метрдотелем, он служил в самом большом и посещаемом ресторане. Метрдотель — самая трудная и уважаемая профессия, она требует тонкого умения угадывать человеческие желания. Что может быть выше! И теперь он боится, что они там, на земле, еще не нашли ему достойной замены. Он тревожится по этому поводу. Он страдает.
Мертвые зашевелились, никто уже ничего не понимал, каждый твердил свое, но тут поднялся еще один — в жизни он был сапожник — и произнес пламенную речь. Что есть истина? — вопрошал он. Земная жизнь — это сплошная путаница. Каждый знает только себя, хотя все ищут чего-то другого. Каждый одинок в бесконечном пространстве. Нужно найти что-то одно, единое для всех! Нужно отыскать Бога! Чтоб взыскать с него ответ за жизнь, которая сбивает всех с толку!
Чем-то говоривший глубоко уязвил мертвых. И все осознали, какую страшную путаницу представляет собой жизнь, и согласились, что нет в ней ни покоя, ни почвы, ни твердой основы. Хотя некоторые подумали: а есть ли Бог? Но их убедили пойти искать его — ведь хотели найти Его очень многие.
И начался долгий путь. К мертвым примыкали все новые и новые группы, и в конце концов они слились в громадное людское море, которое бурлило и клокотало, но постепенно, как это ни странно, упорядочивалось. В самом деле, объединенные общей идеей, мертвые быстро отыскивали себе подобных: особо несчастные находили особо несчастных, в общем-то счастливые — в общем-то счастливых, бунтари — бунтарей, великодушные — великодушных, вязальщики веников — вязальщиков веников... И тут вдруг открылось: разнообразие жизни не так уж и велико! Одна группа мертвых окликала другую. Вы кто? — спрашивали одни. Мы — лавочники Петтерсоны, — отвечали им. А вы кто? И им отвечали: мы — те, у кого на ногте левой ноги есть черное пятнышко.
Но когда все наконец разобрались и наступили мир и покой, люди почувствовали опустошенность. Путаницы не стало. Все было упорядочено. И исчезло чувство одиночества — одинокие соедини-
лись с миллионами одиноких. Все проблемы решились сами собой. И незачем стало искать Бога.
И тогда выступил вперед некто неказистый и сказал: «Что это такое! Все так просто, что, выходит, и жить не стоит! Ничего таинственного в жизни нет. И все в ней — лишь простое повторение незамысловатых в сущности отправлений. Сражаться и бороться, получается, не за что? Единственное, что от человека остается, кем бы он ни был, это кучка навоза для травы будущего года. Нет! Нужно непременно отыскать Бога! Чтобы он ответил за никчемность жизни, которую создал!"
И все двинулись дальше. Проходили тысячи лет, а они все бреди и брели и уже стали отчаиваться. Тогда, посоветовавшись, выбрали самых мудрых и благородных и поставили их впереди. И те, в самом деле, еще через тысячу лет указали на мерцавшее впереди светлое пятнышко. Казалось, до него — сотни лет пути, но пятнышко света неожиданно оказалось рядом. Свет лился из железного фонаря с запыленными стеклами, он падал на старичка, который пилил дрова. Мертвые удивились. Ты бог? — спросили они. Старичок растерянно кивнул им в ответ. — А мы — жизнь, которую ты сотворил. Мы боролись, страдали, волновались и верили, мы гадали и надеялись... С какой целью ты создал нас? — Старичок смутился. Оробев, он взглянул на окружавшие его толпы, потупился и сказал: — Я — работник. — Это видно, — заметили выбранные старейшины, а позади послышались возгласы возмущения. — Когда я изготавливал жизнь, ничего такого я не хотел, — продолжал извиняться старик.
Но он швырнул их в бездну отчаяния, обрек на муки, на страх и на беспокойство, он внушил им неоправданные надежды! Так кричали старейшины. — Я сделал как мог, — ответил старик.
И онже дал им солнце и радость, позволил наслаждаться прелестью жизни, утра и счастья! Так кричали старейшины. И старик ответил им тем же. Он сделал как мог. Он говорил им одно и то же. И его ответ сбивал с толку спрашивавших. Но страсти рвались наружу. Для чего он все это затеял? Ведь была какая-то цель? С какой целью запустил он дьявольскую машину жизни? Люди жаждут гармонии и полны отрицания, они хотят разнообразия и единства, сложности и простоты — всего сразу! Зачем он сотворил их такими?
Старик слушал спокойно, С виду он все еще смущался, но смирения в нем убавилось. Он ответил им. Он — просто работник. И он трудился не покладая рук. И ни к чему слишком сложному не стремился. Ни к радости, ни к скорби, ни к вере, ни к сомнению. Он
просто хотел, чтобы у людей что-то было и чтобы им не пришлось довольствоваться пустотой.
Старейшины чувствовали, как укололо их что-то в сердце. Старик вырастал у них на глазах. И сердца их наполнились теплом. Но люди сзади не видели, что впереди происходит. И, чтобы воспрепятствовать всякой попытке обмана, вперед выставили тысячи детей, которые следовали со всеми. Зачем Бог сотворил этих невинных малюток? Они — мертвы! О чем он тогда думал?
Дети не знали, чего от них хотят, им понравился старый дед, они потянулись к нему, а он присел среди них и обнял. Ничего он тогда не думал, — сказал Бог, лаская детей.
Толпы мертвых стояли, глядя на Бога с детьми, и в груди у каждого что-то таяло. Все вдруг ощутили таинственную связь с Ним и поняли, что Он — такойже, как они, только глубже и больше их.
Им трудно было покидать Бога, и труднее всего расставались с ним дети. Но старик сказал им, что надо слушаться взрослых. И дети послушались!
Толпы мертвых снова двинулись в путь. Люди спокойно и умиротворенно, как братья, беседовали друг с другом. И смысл всех их очень разных слов сводился к тому, что сказал один пожилой мужчина. А сказал он простую вещь — он принимает жизнь, какова она есть. Ведь никакой другой жизни представить себе все равно невозможно!
Дойдя до области тьмы, откуда они все вышли, и сказав все, что они хотели сказать, мертвые разошлись. Каждый направился к месту, которое уготовано ему в будущем.
Б. А. Ерхов
Мариамна (Mariamne) Повесть (1967)
Мариамна, жена Ирода Великого, царя Иудеи (годы его жизни ок. 73—74 до н. э. — Б. Е.), принадлежала к царскому роду Маккавеев, врагов Ирода, и была убита им в 37 г. Были убиты Иродом и два его собственных сына от Мариамны — Александр и Аристобул (в повести не упоминающиеся).
Народ Иудеи считал царя Ирода деспотом и чужаком: на царский трон его посадили римляне, которым он умел угодить, родомже он происходил из Иудеи — пустынной местности к югу от Мертвого моря. Теже римляне помогли Ироду овладеть его собственной столицей — Иерусалимом. Несомненно, царь Ирод был способен внушать страх — свойственные ему жестокость и упоение властью вкупе с острым умом и сильной волей делали его опасным врагом. Но было в Ироде и жизнелюбие, и любовь к прекрасному. И хотя к священнослужителям и их ритуалам он относился с насмешкой, именно им была предпринята реставрация Иерусалимского храма, за ходом которой царь наблюдал лично, обустроив строительство так, чтобы оно не мешало отправлению религиозных обрядов. Поговаривали, что строительство это царь затеял из гордыни — чтобы прославить в веках собственное имя. Молва вообще приписывала Ироду множество пороков. Наверняка известно лишь, что в любви Ирод был груб и жесток: утолив страсть, он преисполнялся к женщине отвращения и часто менял наложниц, отдавая их потом своим приближенным. Тем удивительнее было то, что случилось с ним однажды у городских ворот на дороге, ведущей в Дамаск.
Здесь Ирод впервые увидел Мариамну, которая поразила его до глубины души. Хотя Ирод не успел даже как следует разглядеть девушку, он заметил только, что она была молода и светловолоса. Он стал искать Мариамну, не прибегая к помощи своих соглядатаев, они бы испачкали ее облик. Неожиданно Мариамна пришла во дворец сама — просить за мальчика, своего родственника, бросившегося на стражника Ирода. Мальчик хотел отомстить за казненного отца — одного из Маккавеев. Обратившись к Ироду за помилованием, Мариамна таким образом подвергала себя страшной опасности. Царь оценил ее смелость; он еще не знал, что иначе она поступить не могла. Он отпустил мальчишку, но сказал Мариамне, что делает это лишь для нее.
Весть о неслыханном заступничестве пронеслась по всему городу. Такое не удавалось еще никому. К Мариамне стали обращаться женщины, чьи сыновья или мужья были пленены Иродом. Она никому не отказывала и смогла помочь многим, но далеко не всем. Ее долг Ироду рос, и она в страхе ожидала, что последует дальше. Наконец наступил момент, когда царь попросил Мариамну стать его женой.
В брачную ночь неистовая страстность Ирода напугала ее. Хотя Ирод и старался быть с ней сдержаннее и внимательнее, чем с други-
ми, но приручить Мариамну он все же не смог. Она понимала, что не любит его, и лишь старалась ему угодить, чтобы смягчить его нрав и смирить жестокость. И еще она старалась не останавливаться мыслью на том, чего она в нем не выносила.
Удалось Мариамне и многое другое. Царь отпустил почти всех узников, которых держал в подземельях дворца, казнив лишь самых непримиримых своих врагов. Народ Иерусалима славил царицу. А родственники Мариамны возненавидели ее, посчитав изменницей. Но она об этом не знала. Старая служанка, приносившая ей новости о родственниках, об этом молчала.
Время шло, а страсть царя к Мариамне не утихала, никогда прежде он не знал похожей на нее женщины. Ирод и в самом деле любил ее. И еще в нем росла обида. Ирод был-далеко не глуп и постепенно понял, что Мариамна лишь пытается ему угодить, но его не любит. Царь страдал, но терпел унижение, ничем не проявляя своей обиды. Потом он всячески стал показывать, что и Мариамна не столь уж нужна ему, и перестал приближаться к ней. Таким образом он выражал любовь.
Вскоре царь с гневом узнал, что мальчишка, которого он отпустил, бежал в горы, где Маккавеи собрали против него войско. Прежде нападающей стороной всегда был Ирод, но в этот раз Маккавеи выступили первыми, и войска царя терпели одно поражение за другим. Тогда Ирод сам. выступил в поход. Во время решительной битвы, в которой он одержал победу, он увидел в стане врага беглеца-мальчишку, набросился на него и рассек мечом от плеча до сердца. Соратники Ирода очень удивились его поступку: мальчишка был практически беззащитен.
Вернувшись, Ирод бросился на колени перед Мариамной и без слов стал молить, чтобы она простила ему его жестокость — Мариамна знала, что произошло с ее родственником, и винила в его смерти себя. Она простила царя: ей хотелось вернуть свое влияние на него, и еще, как невольно призналась она самой себе, он был нужен ее разбуженному женскому телу. Поэтому она чувствовала себя виноватой вдвойне.
Народ снова вздохнул с облегчением. Но ненадолго. Ирод становился все беспокойнее, он все чаще впадал в подозрительность и неверие. Наступил момент, когда он открыто высказал Мариамне: она не любит его, он замечает это всякий раз, когда с ней ложится, она выдает себя уже тем, что так старается выказать ему пыл и страсть,
которых вовсе не чувствует. После этого объяснения Ирод снова ушел с войском в горы воевать с Маккавеями, а для Мариамны наступили спокойные и одинокие дни; в это время она наконец узнала, что от нее скрывали: ее родственники от нее отказались. Встретившаяся Мариамне на площади у колодца двоюродная сестра сделала вид, что ее не заметила.
Когда Ирод вновь появился в Иерусалиме, он сказал Мариамне, что теперь у него будут другие женщины. И он снова завел во дворце былые порядки. Конечно, распутные женщины вызывали у него отвращение. Но отвращение странным образом только разжигало в нем похоть.
Снова наступили черные дни. Людей хватали в их домах, а потом они исчезали. Подземелья дворца наполнились узниками, а палаты —• размалеванными блудницами. Они были нужны Ироду не только для похоти, но еще и для унижения Мариамны. Сердце его и в любви оставалось злым.
Однажды он стал выговаривать Мариамне за то, что она терпит такую жизнь и не замечает того, что творится вокруг, не стыдит и не осуждает его за беспутство. Разве так подобает вести себя настоящей царице?.. Но, взглянув на Мариамну, Ирод осекся... Более он с ней до самойее смерти не встречался.
Старую служанку, приносившую Мариамне новости о ее родственниках, Ирод приказал умертвить. Она наверняка помогала врагам царя тайно сноситься с его женой. Более того, Ирод заподозрил в заговоре и саму Мариамну. Она была просто-таки идеальной фигурой для заговора! Конечно, царь знал, что это неправда. Но он постоянно убеждал себя в этом. Как многие страстные и жестокие натуры, он очень боялся смерти. И был маниакально подозрителен. Ирод тщательно скрывал от себя самого то, что было причиной одолевавших его мыслей. И не признавался самому себе в тех темных побуждениях, которые прятались на дне его мутной души.
А народ Иерусалима по-прежнему любил кроткую царицу, хотя теперь она ничего больше для него сделать не могла.
Ирод колебался. Может ли он и дальше терпеть рядом с собой эту женщину? Она жила совсем рядом с ним. Чужая женщина, которую он давно не видел. Это опасно! Довольно! Надо положить этому конец!
Царь нанял убийцу. И телосложением, и лицом тот очень походил на него. Почему-то из множества людей, готовых исполнить его приказание, царь выбрал именно этого человека.
Ирод оседлал коня и уехал из Иерусалима. По дороге он повернул коня вспять и поскакал обратно во весь опор. Но он знал, что не успеет. Когда Ирод ворвался во дворец, Мариамна уже умирала: он рухнул перед ней на колени, ломал руки и повторял только одно слово: «Любимая, любимая...»
Вскоре он повелел схватить убийцу и привести к нему. Он собственноручно зарубил его мечом. Убийца не сопротивлялся.
После гибели Мариамны жизнь царя нисколько не переменилась. Она, как и прежде, протекала в злобе, ненависти и наслаждении пороком. Более того, пороки царя со временем множились. В конце концов ему удалось уничтожить всех опасных для его власти мужчин из племени Маккавеев. У страдавшего под его игом народа не осталось надежды.
Но Мариамну царь не забыл. Он болел, старился, его все более одолевал страх смерти. Волхвы сообщили ему о рождении Царя Иудейского. Ирод проследил за ними и узнал таким образом, что младенец родился в маленьком городе Вифлееме. Он приказал тогда убить в том городе и окрест него всех мальчиков, но, когда его страшная воля исполнилась, младенец с родителями был уже далеко.
Царь Ирод остался один. Все приближенные и слуги его покинули. В одинокие дни старости он часто вспоминал Мариамну. Как-то ночью, обходя ее покои, он рухнул на пол, повторяя ее имя. Великий царь Ирод был всего только человеком. Он прожил отпущенный ему на земле срок.
Б. А. Ерхов
Дата добавления: 2016-01-11; просмотров: 439;