Зигфрид Ленц (Siegfried Lenz) р. 1926

Урок немецкого (Deutschstunde)

Роман (1968)

Зигги Йепсен, заключенный гамбургской колонии для несовершенно­летних, получает штрафной урок немецкого за несданное сочинение на тему «Радости исполненного долга». Сам Йозвиг, любимый надзи­ратель, провожает юношу в карцер, где ему предстоит «отомкнуть несгораемый шкаф воспоминаний и растолкать дремлющее про­шлое». Ему видится отец, Йене Оле Йепсен, ругбюльский полицей­ский постовой с пустым, сухим лицом. Зигги возвращается к тому апрельскому утру 1943 г., когда отец в неизменной накидке выезжает на велосипеде в Блеекенварф, где живет его давний знакомый, худож­ник Макс Людвиг Нансен, чтобы вручить полученный из Берлина приказ, запрещающий ему писать картины. Макс на восемь лет стар­ше, ниже ростом и подвижнее Йенса. В дождь и вёдро он одет в серо-синий плащ и шляпу. Узнав, что полицейскому поручено сле­дить за выполнением предписания, художник замечает: «Эти недоум­ки не понимают, что нельзя запретить рисовать... Они не знают, что существуют невидимые картины!» Зигги вспоминает, как десятилет­ним мальчишкой стал свидетелем подвохов и пакостей, «простых и

замысловатых интриг и происков, какие рождала подозрительность полицейского» в адрес художника, и решает описать это в штрафных тетрадях, присоединив, по желанию учителя, радости, что достаются при исполнении долга.

Вот Зигги вместе с сестрой Хильке иее женихом Адди собирает яйца чаек на берегу Северного моря и, застигнутый грозой, оказыва­ется в деревянной кабинке художника, откуда тот наблюдает за крас­ками воды и неба, за «движением фантастических флотилий». На листе бумаги он видит чаек, и у каждой — «длинная сонная физио­номия ругбюльского полицейского». Дома мальчика ждет наказание:

отец с молчаливого согласия болезненной матери бьет его палкой за то, что задержался у художника. Приходит новый ^приказ об изъятии картин, написанных художником за последние два года, и полицей­ский постовой доставляет письмо в дом Нансена, когда отмечается шестидесятилетие доктора Бусбека, Маленький, хрупкий, Тео Бусбек первым заметил и многие годы поддерживал художника-экспрессио­ниста. Теперь на его глазах Йенс составляет список изымаемых поло­тен, предупреждая: «Берегись, Макс!» Нансена с души воротит от рассуждений полицейского о долге, и он обещает по-прежнему пи­сать картины, полные света «невидимые картины»...

На этом месте воспоминания прерывает стук надзирателя, и в ка­мере появляется молодой психолог Вольфганг Макенрот. Он собира­ется писать дипломную работу «Искусство и преступление,их взаимосвязь, представленная на опыте Зигги И.». Надеясь на помощь осужденного, Макенрот обещает выступить в его защиту, добиться освобождения и назвать то крайне редко встречающееся чувство страха, которое явилось, по его мнению, причиной прошлых деяний, «фобией Йепсена». Зигги чувствует, что среди ста двадцати психоло­гов, превративших колонию в научный манеж, это единственный, кому можно было бы довериться. Сидя за своим щербатым столом, Зигги погружается в ощущения далекого летнего утра, когда его раз­будил старший брат Клаас, тайно пробравшийся к дому после того, как его, дезертира, дважды прострелившего руку, поместили по доно­су отца в гамбургскую тюремную больницу. Его знобит от боли и страха. Зигги прячет брата на старой мельнице, где в тайнике хранит свою коллекцию картинок со всадниками, ключей и замков. Братья понимают, что родители исполнят свой долг и выдадут Клааса людям в черных кожаных пальто, которые ищут беглеца. В последней на­дежде на спасение Клаас просит отвести его к художнику, который

любил талантливого юношу, изображал на своих Полотнах, демонстрируя его «наивную умиленность».

Продолжая наблюдать за художником, полицейский постовой от­бирает у него папку с листами чистой бумаги, подозревая, что это и есть «невидимые картины».

Проходит три с половиной месяца стех пор, как Зигги Йепсен начал трудиться над сочинением о радостях исполненного долга. Психологи пытаются определить его состояние, а директор, листая испи­санные тетради. Признает, что такая добросовестная работа заслу­живает удовлетворительной оценки и Зигги может вернуться в Общий строй. Но Зигги не считает свою исповедь оконченной и до­бивается разрешения остаться в карцере, чтобы подробнее показать не только радости, но и жертвы долга. От Макенрота он успевает по­дучить вместе с сигаретами очерк о Максе Нансене, который, по убеждению психолога, оказал на Зигги наиболее сильное влияние. Зигги вспоминает, как однажды вечером сквозь Неплотную светомас­кировку на окне мастерской отец разглядывает художника, который короткими, резкими ударами кисти касается изображения человека в алой мантии и еще кого-то, исполненного страхом. Мальчик догады­вается, что у страха лицо его брата Клааса. Застигнутый за работой художник решает сделать нечто несовместимое с ненавистным ему долгом, рвет на сверкающие лоскутья свою картину, это воплощение страха, и отдает полицейскому как вещественное доказательство ду­ховной независимости. Йене признает исключительность его поступ­ка, ибо «есть и другие — большинство, — они подчиняются общему Порядку».

Полицейский подозревает, что его сын прячется у художника, и это заставляет Клааса вновь менять укрытие. На другой день во время налета английской авиации Зигги обнаруживает тяжело раненного Клааса в торфяном карьере и вынужден сопровождать его домой, где отец немедленно извещает о случившемся в гамбургскую тюрьму. «Его вылечат, чтобы произнести приговор», — говорит художник, глядя на безучастных родителей. Но настает и его час... Зигги оказы­вается свидетелем ареста художника, того, как тот пытался сохранить хотя бы последнюю полную страха работу «Наводчик туч». Нансен не знает, как надежнее спрятать холст, и тут, в темноте мастерской, ему на помощь приходит мальчик. Он поднимает свой пуловер, ху­дожник обертывает картину вокруг него, опускает пуловер и залрав-

блеск огня, пожирающего картины, и он укрывает их в новом тайни­ке. Туда же он прячет «Танцующую на волнах», которую отец требу­ет уничтожить, потому что там изображена полуобнаженная Хильке. Художник понимает состояние Зигги, но вынужден запретить ему бывать в мастерской. Отец, от которого мальчик защищает картины, грозит упрятать сына в тюрьму и пускает по его следу полицейских. Зигги удается обмануть преследователей, но ненадолго, и его, сонного, беспомощного, арестовывают в квартире Клааса.

Теперь, встречая 25 сентября 1954 г. свой двадцать первый день рождения, свое совершеннолетие в колонии для трудновоспитуемых, Зигги Йепсен приходит к выводу, что он, как и многие подростки, расплачивается за содеянное отцами. «Ни у кого из вас, — обращает­ся он к психологам, — рука не поднимется прописать ругбюльскому полицейскому необходимый курс лечения, ему дозволено быть манья­ком и маниакально выполнять свой треклятый долг».

Так завершается урок немецкого, отложены тетради, но Зигги не спешит покинуть колонию, хотя директор объявляет ему об освобож­дении. Что ждет его, навсегда связанного с ругбюльскими равнинами, осаждаемого воспоминаниями и знакомыми лицами? Потерпит он крушение или одержит победу — кто знает...

В. Н. Терехина