Райнер Мария Рильке (Rainer Maria Rilke) 1875-1926

Записки Мальте Лауридса Бригге (Aus den Aufzeichnungen des Malte Laurids Brigge)

Роман (1910)

Герой повествования, двадцативосьмилетний датчанин Мальте Лауридс Бригге, последний представитель знатного рода, оказывается в Париже в полном одиночестве и на грани нищеты. Его наблюдения отныне сосредоточиваются на том, как живут в Париже отвержен­ные: ночлежки, вонь хлороформа в больнице для бедных, грохот трамваев, нищие, продающие что-то или пытающиеся всучить прохо­жему какую-нибудь ерунду за бесценок, — в унизительной для всех бедности люди теряют индивидуальность, проживают не свою жизнь и умирают не «своей смертью». Весь опыт духовной культуры челове­чества, накопленная веками мудрость, решает Мальте, не в состоянии помочь человеку противостоять той стандартизации, которая навязы­вается ему окружающей действительностью, потому что познание было извечно направлено в основном на то, что окружает человека, но не на него самого. Герой полагает, что в течение долгих веков че­ловечество оперировало исключительно поверхностными и несущест­венными знаниями, по-прежнему оставаясь загадкой для самого себя. Тот, кто нашел в себе силы взглянуть в глаза этой горькой правде, по

его мнению, немедленно должен начать что-то делать, чтобы наверс­тать упущенное. Вот почему садится он писать свои записки. Его ра­бота — акт духовного подвижничества. Мальте и сам сознает, сколь непосильна поставленная задача. Тяжкий путь его познания должен привести к обретению целостного мировоззрения, единственно спо­собного пролить свет на изначальный смысл человеческого бытия. И смерти тоже. Смерть для больного Мальте — логическое и необходи­мое завершение жизни. У каждого человека должна быть «своя смерть», из этой жизни вытекающая.

Познавая человека, Мальте пристально вглядывается в людей, с ко­торыми сталкивает его судьба, он хочет разглядеть в каждом человеке то неповторимое, особенное, что отличает его от других. Внутренний мир любого нищего или калеки неоценим для Мальте и полон сокро­венных, одному ему понятных смыслов и значений. Стремление по­стичь человека, исходя только из его индивидуальности, из единичного и особенного, неизбежно приводит Мальте к рискованному замыка­нию на самом себе. Воспоминания детства, врезавшиеся в память страницы книг, живые впечатления от Парижа — все это нанизыва­ется на единый субъективный стержень, все приобретает особенную личностную окраску.

Желая сохранить собственную индивидуальность, Мальте обрекает себя на одиночество. Систему объективных связей, в которую неиз­бежно оказывается включен каждый человек, он воспринимает как «маску», диктующую собственные жесты и слова, а стало быть, под­чиняющую себе живое «я». Даже любовь, считает Мальте, ограничи­вает истинную свободу человека. Ибо, как правило, и она не свободна от страсти обладания, стремления подчинить себе жизнь другого. И тогда любовь как бы заключает существование того, кого любят, в оп­ределенные рамки, из ожиданий и надежд любящих складываются условия игры, определенная схема поведения любимых. Поэтому так важна для Мальте притча о Блудном сыне, ушедшем из дома потому, что он не хотел быть любимым, не желал соглашаться на один только вариант судьбы, что складывался бы из ожиданий и надежд близких, лишая его права голоса собственного «я». В скитаниях по свету Блуд­ный сын надеется обрести такую любовь, которая не ограничивала бы свободы другого, не сводилась бы к жажде владеть и диктовать. Одно время ему кажется, будто он находит ее в любви к Богу. Но и это ре­шение проблемы иллюзорно.

В общем контексте романа этой притче противостоят рассказы о «великих любящих» — Гаспаре Стампе, Марианне Алькофорадо, род-

ственнице и возлюбленной Мальте Абелоне. Здесь любовь не умозри­тельная, но живая, способная на самоотречение, не сковывающая бытие человека, но лишь просвечивающая свой предмет кроткими лу­чами, открывающими любимому самого себя. Однако сам Мальте не находит внутренних сил для подобного чувства,

Пытаясь, с одной стороны, отгородиться от людей, Мальте в то же время полон страстного, жадного к ним интереса и, что гораздо для него важнее, сострадания. Замкнуться в себе он не может, люди во­круг словно взывают к его участию, они приковывают к себе его «на­учившийся видеть взгляд». Поэтому Мальте вспоминает флобе­ровского Юлиана Странноприимца как идеал, к которому следовало бы стремиться. Для него подобное самоотречение естественно, это всего лишь возведенная в высшую степень любовь к ближнему. Но не находит в себе Мальте сил для такой любви. Он полон участия к тем людям, которые окружают его и которые являются отверженными, но он чужой среди них, мыслями он в старинном дворянском име­нии в Дании, где прошло детство, в сознание его люди вторгаются непрошено, и это рождает только одно — страх. Страх Мальте во многом экзистенциален, это не боязнь чего-то конкретного, но страх перед бытием вообще, проистекающий из неспособности понять мир и освоить, преобразовать отдельные мгновения в целостную картину. Записки, начатые единственно с такой благой целью, в итоге рассыпа­ются, замысел так и не воплощается в «большую книгу», наблюдения остаются фрагментарными, дневниковыми, отрывочными — словом, всего лишь пометами, записками.

Не случайно возникает в романе тема самозванства. Берущийся за перо ради высшей цели, Мальте не в состоянии выполнить намечен­ное, он бессилен связать свою жизнь со всем человеческим родом, с собственной семьей, наконец, просто с Историей; все больше замыка­ется он в мире грез и воспоминаний, и вот уже былое полностью подчиняет себе его сознание, память о прошлом водит его торопли­вым нервным пером, И нет больше никаких закономерностей, нет высших ценностей, мир — лишь вереница непрошено вторгающихся в сознание картин и образов, между собой не связанных, разрознен­ных, противоречивых. Объединить эти фрагменты в единое полотно, научиться не просто видеть детали, но выработать свой особый взгляд на вещи, придать ему цельность, осознать свое место в нескончаемой череде поколений — вот задача, важность которой прекрасно пони­мает Мальте Лауридс Бригге, но которая оказывается для него непо­сильной. И в этом причина мучительного внутреннего разлада.

Однако общая тональность записок не исчерпывается пафосом трагического повествования о духовном упадке, о несостоятельности художника, об изначальном ужасе перед бытием смерти. Задача тут иная, нежели просто попытаться передать всю горечь отдельной чело­веческой судьбы. То, что Мальте не сумел явить читателю — а именно сделать из записок целостное художественное произведение, — блестяще удалось в некоторых конкретных зарисовках, в отдельных эпизодах, повествующих о людях, с которыми сталкивает его скиталь­ческая жизнь. Здесь Мальте обретает потрясающий дар слова, истин­ный талант рассказчика. Подобно Ивану Кузьмичу из вставной новеллы, Мальте оказывается владельцем несметных богатств — бесценных секунд и минут жизни, которые он с таким наслаждением Вспоминает и описывает, достигая вершин подлиного мастерства.

А. А. Фридрих