Социальные последствия перехода к постиндустриализму

Начавшийся с середины 70‑х гг. прошлого века процесс перехода от индустриализма и модерна к постиндустриализму и постмодерну вызвал глубокие социальные изменения во всех областях общества. Эти изменения имели неоднозначный характер и потому воспринимались и оценивались по‑разному. Сначала преобладал оптимистический взгляд на происходящее. Д. Белл в работах 70‑х гг. весьма положительно оценивает постиндустриализм в целом, обращая внимание главным образом на его преимущества: инновационный характер производства, возрастающую роль образования и знания, превращение его в «коллективное благо», справедливую меритократию, подчинение экономического социальному и культурному, утверждение класса носителей знания в качестве основного, превращение этоса науки в этос всего общества, доминирование отношений между людьми, а не между людьми и природой и т. д.

Примерно такой же точки зрения придерживался английский социолог Э. Гидденс. Постмодерн он определял как «систему‑после‑бедности», отмечая такие позитивные черты этой системы, как гуманизация технологии, многоуровневое демократическое участие народа в политике, демилитаризация и т. д.

Однако с середины 80‑х гг. отношение к формирующемуся новому обществу заметно меняется. Прежний оптимизм уступает место все более сдержанным, даже критическим оценкам, в которых звучат разочарование, недоумение, беспокойство. Новое общество квалифицируется не только как общество знания, информации, услуг, но и как общество риска, угроз, страха, опасностей. Многие социологи пишут о росте массовой безработицы, об усилении социальных неравенств, «новой бедности», диссоциации социального и т. д. Так, немецкий социолог У. Бек в книге «Общество риска. На пути к другому модерну» (1986) дает новое понимание риска, носителем которого выступает не человек, но природно‑социальная действительность. Риски неподвластны человеку, они больше не зависят от его смелости или небрежности. Рискам подвержены все социальные группы и категории, они разрушают основы жизни, несут в себе угрозу самоуничтожения цивилизации. В новом обществе производство богатства неотделимо от производства рисков, при этом производство и распределение рисков приобретает главенствующее значение в жизни общества. Бек отмечает исчезновение традиционных социальных форм, что ведет к размыванию и распаду социальных связей.

Французский социолог Ж. Бодрийяр идет еще дальше. Он рисует апокалиптическую картину общества, в котором анонимные и обезличенные массы поглощают все то, что составляет содержание понятия социального: государство, историю, народ, классы, политику, культуру, смысл, свободу. Бодрийяр уподобляет массу гигантской «черной дыре», куда «проваливается социальное». Воплощением массы выступает «молчаливое большинство», которое представляет собой не социальную, а чисто статистическую категорию. Бодрийяр считает, что два столетия усиленной социализации человека закончились полным провалом и сегодня мы наблюдаем «истощение и вырождение социальности». Хотя некоторые основания для такого взгляда имеются, в целом в нем преобладают крайности и преувеличения.

Более адекватным представляется подход, который сформулировал французский экономист Ж. Женерё: «Никогда еще наша способность производить богатства не была столь огромной, никогда еще наша неспособность направить это процветание на благо всех людей не была столь очевидной».

Действительно, складывающаяся социальная реальность является двойственной и противоречивой. С одной стороны, имеет место рост экономической эффективности, расширение слоя высокооплачиваемых и привилегированных, с другой стороны, наблюдается экономическая стагнация для непривилегированного большинства, ухудшение социально‑экономического положения наименее защищенных.

Такое положение обусловлено многими событиями и процессами, среди которых одним из главных является демонтаж государства всеобщего благоденствия (оно также именуется социальным, страховым, кейнсианским, провиденциальным и интервенционистским, поскольку активно вторгалось во все сферы общества). В результате возникает новое соотношение между государством и рынком, ведущее к крупным социальным изменениям. Рассмотрим их подробнее.

Истоки государства всеобщего благоденствия восходят к середине XIX в. и связаны с обострением социально‑классовых конфликтов, возникновением и распространением идеи социализма. Первый вариант социального государства сложился в Германии в 1880‑е гг. при Бисмарке, который расширил и усилил систему социального страхования, приняв законы о несчастных случаях на работе и о пенсиях для рабочих и крестьян. Однако действительно широкое вторжение государства в экономику, другие области происходит в ряде стран после Первой мировой войны.

Второй вариант социального государства начал складываться в Англии усилиями лорда В. Бевериджа, который разработал проект системы социальной защиты (1942). В 1944 г. был принят проект полной занятости рабочей силы и бесплатной медицины.

Решающий вклад в разработку концепции государства всеобщего благоденствия внес Дж. Кейнс. В своем главном труде «Общая теория занятости, процента и денег» (1936) он изложил теорию государственного регулирования экономических и социальных отношений в обществе. Суть своего подхода Кейнс выразил в следующих словах: «Я ставлю главное ударение на увеличение покупательной способности, обусловленной правительственными расходами, которые финансируются кредитами». Во главу угла Кейнс ставит стимулирование личного потребления и повышение жизненного стандарта. Эта установка на протяжении десятилетий являлась исходным принципом экономической политики западных стран. Не менее значительным был вклад Кейнса в практическое осуществление новой экономики. В 1944 г. он и Г. Уайт создали Всемирный банк и Международный валютный фонд (МВФ) – основные звенья новой международной валютной системы, которая успешно работала до середины 70‑х гг. В западных странах был обеспечен невиданный ранее устойчивый ежегодный рост промышленного производства и мировой торговли (среднегодовые темпы роста составили 5,6% и 7% соответственно).

Сложились три основные модели государства всеобщего благоденствия: либеральная, социал‑демократическая и консервативно‑корпоративная. США одними из первых начали реализацию либеральной модели в русле объявленного Ф. Рузвельтом «нового курса». Вторая модель нашла воплощение главным образом в Скандинавских странах – Швеции, Дании, отчасти в Норвегии. Эта модель созвучна проекту В. Бевериджа. Однако она возникла раньше указанного проекта, а главное – получила последовательное и полное осуществление. Третья модель продолжает линию Бисмарка. Она характерна для континентальных европейских стран: Германии, Италии, в какой‑то мере Франции.

Названные модели различаются в первую очередь способами, которыми государство выполняет свою функцию социальной защиты. Практика знает три таких способа: экономический, социальный, семейный. Либеральная модель отдает безусловный приоритет экономическому способу, в основе которого первичное распределение, обусловленное прямым участием человека в системе производства. Эта модель предполагает высокий уровень занятости. Социальная форма распределения в ней также присутствует, но занимает весьма скромное место.

Социал‑демократическая модель государства всеобщего благоденствия также предполагает высокий уровень занятости, в том числе занятости женщин. Именно широкий выход женщин на рынок труда избавляет социальную защиту от перегрузок, делает ее эффективной. Исключительно важную роль играет социальное перераспределение доходов, основанное на всеобщих социальных правах граждан. Предоставляемые государством пособия учитывают практически все возможные риски и являются достаточно весомыми. Весьма важным и широким является также спектр социальных услуг, особенно помощь в содержании, уходе, воспитании детей и забота о пожилых. Все это делает скандинавскую модель привлекательной.

Консервативно‑корпоративная модель не предполагает высокого уровня занятости. Система социальной защиты финансируется здесь через социальные взносы с заработной платы и с прибыли нанимателей. Социальное перераспределение осуществляется в меньших масштабах, чем в скандинавском варианте. Определяющую роль в приобретении социальных прав играет профессиональный статус. Большое значение имеет также семейный статус, а вместе с ним – семейное перераспределение. Права трудящегося распространяются на его семью, от количества членов которой зависят число и размер возможных пособий. Фактически социальное страхование направлено на поддержание такого типа семьи, в котором главная роль принадлежит мужчине.

Расцвет государства всеобщего благоденствия пришелся на 1945–1975 гг., которые французский социолог Ж. Фурастье определил как «славное тридцатилетие». По мнению английского историка П. Джонсона, этот период был «одним из самых поразительных в истории», временем «небывалого социального и экономического расцвета». Шведский социолог Г. Эспинг‑Андерсен назвал его золотым веком капитализма.

В основу государства всеобщего благоденствия был положен исторический компромисс между трудом и капиталом, корпоративный договор между государством, бизнесом и профсоюзами. Благодаря этому оно смогло обеспечить экономический рост, невиданный по своей устойчивости и продолжительности, полную занятость, растущие доходы, подъем благосостояния, расцвет образования, уверенность в будущем.

Однако с начала 70‑х гг. это государство стало пробуксовывать. Ослаблению государства всеобщего благосостояния способствовали многие причины: чрезмерные военные расходы, растущие затраты на экологию, разразившийся в 1973 г. мировой энергетический кризис, конкуренция дешевых товаров из Японии, просчеты в финансово‑экономической политике. Спад в экономике и падение прибыли побудили капитал пересмотреть существующий компромисс, навязать обществу новый договор, в котором позиции профсоюзов и лиц наемного труда были существенно ослаблены.

Переломный момент наступил в 1979 г., когда премьер‑министром в Англии стала М. Тэтчер. Она провозгласила новую экономическую и социальную политику, получившую название неолиберализм или ультралиберализм, рыночный фундаментализм. Ее основные компоненты таковы: подавление профсоюзов, приватизация, демонтаж государства всеобщего благоденствия, полная свобода рынка при минимальном вмешательстве государства. Эти цели в общем и целом были ею достигнуты.

С избранием в 1980 г. президентом США Р. Рейгана эта страна пошла по пути Англии. Постепенно в той или иной мере на путь неолиберализма встали и страны, где у власти были социал‑демократы, в частности Франция. Эта эволюция началась в 1981 г., когда президентом был избран социалист Ф. Миттеран, и, по сути, продолжается поныне.

В 1997 г. в Англии, после 18 лет правления консерваторов, к власти вернулась лейбористская партия во главе с Т. Блэром. Во время предвыборной кампании Блэр не раз говорил о необходимости модернизировать базовые принципы, обещал повышение налогов на высокие доходы, индексацию минимальной зарплаты и пособий по безработице, увеличение социальных расходов, подъем уровня жизни самых бедных и т. д. Однако после прихода к власти заявленный «третий путь» вылился в заметный сдвиг вправо, а обещания в социально‑экономической области оказались забытыми. Вместо равенства доходов Блэр стал развивать традиционную тему равенства шансов. Он отказался также от двух важнейших элементов политики социал‑демократии послевоенного времени: вмешательства в промышленную политику и сотрудничества с профсоюзами. В целом правительство Т. Блэра продолжило неолиберальную политику прежних правительств консерваторов.

Под воздействием неолиберальных реформ капитализм претерпел глубокие изменения. Прежний капитализм был по своей сути фордистско‑кейнсианским. Ему был присущ фордистский подход к зарплате, предусматривающий ее постоянный и последовательный рост на основе компромисса между трудом и капиталом. Капитализм опирался на активную экономическую политику, в основе которой лежали кейнсианские принципы государственного регулирования, обеспечивающие рост спроса на производимую продукцию и повышение покупательной способности населения. Его финансовая система покоилась на банковских кредитах предприятиям под низкую процентную ставку, что создавало благоприятные условия для накопления промышленного капитала. Наконец, капитализм имел государство всеобщего благосостояния, ядро которого составляла система социальной защиты, осуществляющая перераспределение богатства и обеспечивающая солидарность социальных групп. Государство выступало в качестве основного скрепляющего стержня всех структур и общества в целом.

Либералы поставили в вину государству то, что оно, по их мнению, является громоздким, дорогостоящим и неэффективным, лишено гибкости, а его вторжение в экономику вызывает расстройство тонких рыночных механизмов. Они упрекают это государство в том, что оно подавляет индивидуальную инициативу, превращает граждан в пассивных и безответственных людей, ждущих «социальной манны» и не прилагающих должных усилий в поисках работы. Его обвиняют в коррупции, в том, что оно перестало быть выражением общего интереса, а превратилось в средоточие личной выгоды. Против государства выдвигается тот тезис, что сама административная система управления устарела, что моноцентризм власти уходит в прошлое, уступая место децентрализации власти.

Масштабная приватизация промышленных предприятий, проведенная неолибералами, оставила в ведении государства в основном предприятия энергетики, транспорта и коммуникаций. Это резко ослабило экономический вес государства, лишило его важных рычагов регулирования. Похоже, в недалеком будущем произойдет полная ликвидация госсектора.

Приватизация банковской сферы и либерализация рынка капиталов привели к невиданному усилению роли финансовых рынков. Принципиально изменилась система финансирования предприятий: вместо прежних банковских кредитов оно осуществляется за счет выпуска предприятиями акций и облигаций. Что, в свою очередь, приводит к ослаблению контроля государства над финансовой политикой. Доля прибыли предприятия стала расти, а доля зарплаты снижаться.

Значительному ослаблению государства всеобщего благоденствия способствовали глобализация, интернационализация экономических обменов и интеграция финансовых рынков и потоков, возникновение наднациональных институтов и структур управления. Символом изменений, происшедших в валютной сфере, стало возникновение евро. То же самое можно сказать о налоговой политике, в которой поле маневра для стран Европейского союза (ЕС) существенно ограничивается. Общая установка ЕС в финансово‑экономической области сводится к тому, чтобы снять всякие регламентации, которые препятствуют свободной конкуренции.

Неолиберальные преобразования придали капитализму новое качество. В прежней модели из трех основных участников производства – менеджеры, акционеры, наемный персонал – главной фигурой был менеджер. Поэтому капитализм часто называли менеджерским. Теперь такой фигурой выступает акционер. Соответственно капитализм стал акционерным, при нем центральную роль играют финансовые рынки.

В экономическом плане неолиберальная модернизация капитализма принесла положительные результаты. Однако в социальном плане результаты неолиберализации выглядят далеко не однозначно. В европейских странах социальная ситуация по сравнению с периодом «славного тридцатилетия» в целом ухудшилась.

Возникшее в результате неолиберальных реформ государство называют скромным, слабым, минимальным. Некоторые политики определяют такое государство как «государство реальных возможностей» (Enabling State), имея в виду, что эти возможности являются опять же скромными. Т. Блэр, например, вместо прежнего государства всеобщего благосостояния выдвинул модель «государства всеобщего труда». Основное назначение такого государства он видит в том, чтобы побуждать или принуждать, если это потребуется, человека активнее искать работу или соглашаться на любую предложенную.

Следует отметить, что переход к «скромному» государству не означает, что деятельность государства едва ли не прекратилась. Оно по‑прежнему выполняет важные функции, о чем свидетельствует тот факт, что общий объем государственных расходов почти не уменьшается, как и число сотрудников его аппарата. В его обязанности входит охрана общественной безопасности и порядка. В связи с глобализацией возрастает значение государства по защите национальных интересов. Государство сохранило некоторые регулирующие функции в экономике: оно осуществляет контроль, проверку, составляет прогнозы, смягчает негативные явления в экономической сфере. Сохраняются и некоторые функции социальной защиты: теперь государство направляет свою деятельность на строго определенную категорию людей, оказывает выборочную помощь, касаясь наиболее обездоленных. Социальная политика имеет адресный характер.

Словом, речь идет о новом, ином государстве, которое уже не выполняет своих функций в прежнем объеме и на прежнем уровне. Это стало одним из главных факторов, вызвавших значительные социальные изменения и последствия, которые в той или иной степени затронули все основные параметры человеческого существования: социальную структуру, труд, доходы и потребление, занятость и безработицу, образование, социальную защиту и др.

При рассмотрении социальной структуры большинство современных социологов считают, что социальные классы в настоящее время не существуют. Так, У. Бек отмечает, что начавшийся в послевоенное время процесс индивидуализации ведет к размыванию и разрушению больших социальных групп – классов, сословий, слоев. Если в Англии и Франции социально‑классовая принадлежность еще заметна в повседневной жизни, то Германия находится «уже по ту сторону классового общества». Бек признает, что сам образ классового общества, многие его черты, такие, как социальное неравенство, бедность и безработица, еще сохраняются, однако они носят бесклассовый характер. Теперь общественные проблемы проявляются как индивидуальные. Поэтому «безработица и нищета поражают не группу, не класс и не слой, а индивида». Он переживает их как «личную судьбу».

Как полагает У. Бек, судьбу классов и слоев разделяют и другие социальные формы, включая семью. Индивидуализация ведет к разрушению традиционных семейных отношений. «Классическая» семья переживает углубляющийся кризис. В США распадается половина зарегистрированных браков, в Германии эта доля составляет одну треть. Почти такая же часть населения не стремится к прочным семейным узам. Возникает форма договорной семьи на время. Все больше людей предпочитают жить одни.

Индивидуализация проникает и внутрь существующих семей, ибо сегодня даже в семье каждый смотрит телевизор обособленно. Одинокий мужчина и одинокая женщина – вот главные фигуры современного общества. Создается странная ситуация, когда одиночка, будь то он или она, «становится единицей воспроизводства социального элемента». Основную причину такой ситуации Бек видит в том, что существующий рынок труда абстрагируется от потребностей семьи, брака, материнства, отцовства, партнерства и т. д. Это происходит потому, что учет подобных факторов делает рынок менее гибким и эффективным, отрицательно сказывается на конкурентоспособности.

В условиях экспансии рынка и телевидения индивидуализация вызывает и обратного рода явления: стандартизацию и унификацию форм существования, поскольку все живут в стандартизованных квартирах, пользуются унифицированными предметами, придерживаются общепринятых мнений и установок, смотрят одни и те же телепрограммы – от Гонолулу до Москвы и Сингапура. Так формируется, по выражению У. Бека, некий гибрид индивидуализированной и в то же время массовой публики, «стандартизованное коллективное бытие разобщенных массовых отшельников». Весьма распространенным становится наднациональный, надкультурный, надклассовый, надсемейный способ существования людей. Они оказываются в обществе, лишенном общности, общения людей.

Более взвешен в своих суждениях французский социолог Л. Шовель. Он признает, что социальных классов в их марксистском понимании, когда критерием их выделения выступает отношение к средствам производства, больше не существует. Вместе с тем он отмечает, что классы продолжают существовать в веберовском смысле этого понятия, когда они выступают скорее как социальные слои. Эти слои занимают неравное положение в системе производства, сохраняют определенную социально‑экономическую, политическую и культурную идентичность, обладают некоторой закрытостью, «непроницаемостью».

Нельзя не видеть, что в целом социальная структура становится все более аморфной и размытой, поскольку идет рост опосредствующих слоев с нечеткими социопрофессиональны‑ми характеристиками. В частности, это касается бывших так называемых средних классов, которые теряют сбою определенность. Растет высший слой специалистов и профессионалов. Увеличивается численность акционеров, хотя это далеко не всегда ведет к изменению их социального статуса, так как главным источником дохода большинства акционеров по‑прежнему остается зарплата.

В целом самой широкой категорией стали лица наемного труда, поскольку наблюдается закат независимых профессий – аграриев, ремесленников, коммерсантов. Что касается рабочих, то прогнозы об их относительно скором исчезновении не подтвердились. На протяжении последних примерно 40 лет их доля в экономически активном населении стран ЕС составляет в среднем 20–30%. И это несмотря на ускоренное развитие сферы услуг.

Никуда не исчезло социальное расслоение. Более того, оно принимает новые формы. Так, если для первых послевоенных десятилетий было характерно возникновение гетто бедняков, то начиная с 80‑х гг. в США, например, получила распространение «анклавизация». Речь идет о строительстве в пригородах кварталов для богатых людей. Сегодня более 30 млн американцев (свыше 12% населения) живут в 150 тыс. закрытых жилищных сообществах, где имеется все необходимое: магазины, школы, бассейны, спортивные сооружения и т. д. Примерно то же самое наблюдается в Европе, хотя и в меньших масштабах.

На другом полюсе возникают городские и пригородные кварталы, поселения, в которых концентрируются нищета, насилие, безработица, плохое школьное образование и т. д. Французский социолог Ж. Донзело пишет, что те, у кого есть хоть какая‑то возможность, стремятся любой ценой покинуть эти места, чтобы «спастись бегством от негативных последствий сожительства с теми, кого вытеснили туда, а также с теми, кто прибывает туда из бедных стран».

Подобные и другие явления дают основание некоторым социологам говорить о возможном возвращении классового общества. Об этом пишет Л. Шовель, который полагает, что классовая структура распадается скорее в сознании людей, чем в реальной действительности. Одну из своих работ он назвал «Возвращение социальных классов?». Не исключает такой возможности и У. Бек. Некоторые авторы заявляют о том, что произошел возврат к классовой борьбе. Так что продолжающийся около ста лет спор о существовании классов еще не закончен.

Во всяком случае уже очевидно, что прогноз некоторых экономистов и социологов об исчезновении под воздействием автоматизации и новых технологий наемного труда в его прежнем виде не подтвердился. Труд остается главным фундаментом и организующим началом общества, основным способом социализации человека. В то же время существенные изменения претерпели рынок труда и сам труд.

В первую очередь следует отметить «ре‑коммерциализацию» труда. В период «славного тридцатилетия» под воздействием государственного регулирования и социальной защиты труд как товар был отчасти выведен из‑под власти рыночной логики. В частности, заметно снизилась зависимость занятости рабочих со стажем от конъюнктуры рынка труда. В Японии утвердился даже пожизненный наем рабочих. Однако с 80‑х гг. рыночная логика все глубже проникает в область трудовых отношений. Рынок труда становится более гибким, неустойчивым, стихийным. Риск потерять работу возрастает практически для всех. Стоимость труда как товара падает. Труд часто не спасает от бедности, в особенности молодых.

С середины 70‑х гг. в большинстве развитых стран идет переход от полной занятости к массовой безработице. Обострение проблемы занятости вызвано многими причинами. Например, во Франции за четверть века (1974–2000) активное население возросло на 4,4 млн, тогда как число новых рабочих мест – лишь на 2,7 млн. Этот разрыв стал одной из главных причин роста безработицы. Ситуация осложняется также тем, что с конца 70‑х гг. началось активное вхождение женщин в рынок труда. Наиболее уязвимы для безработицы молодежь, неквалифицированные работники и женщины, которые оказываются без работы в 1,5 раза чаще, чем мужчины. Безработица длится все дольше, продолжаясь в среднем около года, а для молодых и пожилых людей – больше года.

Безработица перестала быть характеристикой определенного класса, слоя или категории. Сейчас никакая профессиональная или возрастная группа, никакая квалификация не могут считать себя неуязвимыми для безработицы. Изменились ее формы: временная занятость, неполная занятость (неполный рабочий день или неделя), занятость на ограниченный срок, нерегистрируемая безработица, нелегальная занятость и т. д. Именно такие формы безработицы становятся все более распространенными.

Изменилось значение характеристик наемного работника. Раньше при его найме решающими были квалификация, опыт, стаж. Теперь «нанимаемость», «пригодность», «продаваемость» рабочей силы связывается с другими качествами: более востребованными являются компетенция и перформанс, означающие индивидуальные характеристики рабочего – знания, умения, навыки, эффективность их использования. Раньше от рабочего требовались подчинение и исполнительность, взамен чего он получал устойчивую занятость. Теперь у него больше независимости, которая позволяет ему проявлять инициативу, но нет гарантии на прочное место работы.

Возникшее в 70‑е гг. деление на квалифицированный и неквалифицированный труд продолжает углубляться и усиливаться. При этом доля неквалифицированного труда остается большой, в том числе в секторе услуг, на который приходится две трети занятых. Произошел переход от вертикально‑пирамидальной к горизонтально‑сетевой организации труда.

Изменилось отношение к труду: если раньше главным были условия труда и оплата, то теперь на передний план выходят профессиональный интерес и профессиональное признание, творческие аспекты труда, который рассматривается как способ самореализации, утверждения своей профессиональной и индивидуальной идентичности. Труд меньше воспринимается как навязанная обязанность. Он предполагает больше самостоятельности, независимости, гибкости. Труд сближается с «человеческим капиталом», в котором главное значение имеют знания и компетентность. Широкое распространение получает надомный труд.

В то же время все более сложными становятся условия труда, усиливается его интенсификация, повышается темп. Большое значение приобретает самоконтроль, растут умственные и психологические нагрузки, возникает ощущение постоянной нехватки времени, возрастает угроза стресса.

Исследование динамики доходов и потребления дает основание считать, что XX век, за исключением последних 20 лет, прошел под знаком выравнивания доходов. До конца 70‑х гг. распределение добавленной стоимости между зарплатой и прибылью предприятий осуществлялось в пользу первой: доля зарплаты повышалась, доля прибыли уменьшалась. Индексация зарплаты защищала наемных работников от роста цен, а сильные профсоюзы обеспечивали увеличение доходов. Разрыв в доходах населения заметно сокращался. У простых людей была уверенность в том, что они смогут обеспечить своим детям лучшую судьбу.

С начала 80‑х гг. разделение национального богатства значительно изменилось. Оно стало осуществляться в пользу прибыли предприятий и в ущерб зарплате. Была отменена индексация зарплаты. В 80‑е гг. рост зарплаты ощутимо замедлился, рост прибыли предприятий ускорился. Движение к сближению доходов сначала остановилось, а затем доходы более обеспеченной части общества (20%) стали ускоренно расти, тогда как для подавляющего большинства населения наступила экономическая стагнация, для наименее защищенных и исключенных – резкое падение уровня жизни. Появилась и расширяется «новая бедность».

Примерно такая же ситуация наблюдается в потреблении, поскольку оно полностью зависит от доходов. Значительно сократилось приобретение одежды, несколько меньше, но тоже уменьшается потребление продуктов питания, снижается количество приобретаемых квартир. Эта стагнация объясняется прежде всего тем, что массовая безработица и неуверенность в будущем заставляет людей больше думать о сбережениях.

Рыночные тенденции распространились и на сферу культуры. Продолжает наращивать свои производственные мощности культурная индустрия. Набирающая силу культурная глобализация способствует распространению американской массовой культуры. Снижается число читающих книги, особенно читателей качественной литературы. Чтение как форма досуга уступает место аудиовизуальным средствам коммуникации: телевидению, радио, видеоиграм. Просмотр телевизора и прослушивание радио занимает у людей свыше 43 часов в неделю – больше, чем они заняты на работе. Вместе с тем несколько повысился интерес к высокой культуре. Растет число посещений театров, музеев, выставок, библиотек, цирка, исторических и религиозных памятников.

Одной из главных опор современного общества является образование. Его роль всегда была огромной. В наше время значение образования возросло еще больше. Американский ученый К. Керр отмечает, что в XIX в. развитие общества определяли железные дороги, в первой половине XX в. – автомобиль, во второй половине XX в. – индустрия знаний. Система образования имеет дело со знаниями, которые, превращаясь в информацию, являются сырьем для современных технологий и производства. Образование формирует «человеческий капитал», который включает в себя знания и умения и по своей значимости приравнивается к финансовому капиталу.

В 60‑е гг. минувшего столетия развитие образования приобрело взрывной характер. Оно стало основным фактором роста экономики. В США за 20 лет (1950–1970) количество учителей в школах увеличилось в 2,3 раза; еще более впечатляющим был рост высшего образования: за 15 лет (1960–1975) число колледжей и университетов возросло в 1,5 раза, а число студентов – в 2,6 раза. В эти годы почти каждую неделю открывался новый вуз. То же самое происходило в других западных странах. В Англии только за одно десятилетие (1960–1970) число мест в университетах удвоилось. Расходы на образование здесь составляли 10% от бюджета, а в Канаде и Германии – 16%.

Период «славного тридцатилетия» отмечен также демократизацией образования. Вузы стали доступны детям из простых семей. В Германии в 1951 г. доля детей рабочих в вузах составляла 4%, а в 1981 г. – 17,3%. Усилилась тенденция к феминизации образования: в Германии доля девушек в вузах в 1960 г. составляла 25%, а в 1975 г. – 34%. Именно образование обеспечивало социальную мобильность, возможность перехода из одной социальной категории в другую, более высокую. Оно было эффективным средством сокращения социального неравенства. Благодаря образованию действовал так называемый «социальный лифт», пропуском в него был диплом об образовании, который мог поднять вошедшего на самые верхние этажи социальной иерархии.

Исключительная роль образования в целом сохранилась и поныне. Само общество часто определяется как общество образования и знания. Вместе с тем в положении образования и внутри его самого произошли существенные изменения. Ситуация, складывающаяся в образовании, как и в других областях, во многом является противоречивой, даже парадоксальной.

Практически прекратился количественный рост системы образования. В США уже со второй половины 70‑х гг. наблюдается закрытие школ и колледжей, сокращение числа учителей. Значительно падает уровень знаний выпускников средних школ, снижается их интерес к поступлению в вузы, поскольку диплом уже не дает прежних социальных гарантий. Образование теряет свою способность обеспечивать социальную мобильность, сокращать социальное неравенство, поскольку в 80‑е и особенно в 90‑е гг. человеку с дипломом нередко предлагали или навязывали работу с низкой квалификацией.

Образование не спасает от безработицы, что ведет к обесцениванию аттестатов, свидетельств, дипломов об образовании. Чтобы избежать безработицы, студенты стремятся растянуть обучение, получить дополнительное образование или повысить квалификацию. В результате складывается парадоксальная ситуация: аттестаты, дипломы, с одной стороны, все меньше значат на рынке труда, а с другой – все более необходимы, чтобы добиться желанных, но столь немногих рабочих мест. В таких условиях при распределении шансов на рынке труда возрождаются и вступают в силу критерии, которые действовали в дообразовательном, феодальном обществе: сословная принадлежность, пол, мировоззрение, разного рода связи и т. д.

В последние два десятилетия XX в. почти во всех западных странах ухудшилась ситуация в области социальной защиты. Это обусловлено многими причинами, среди которых одна из основных – старение населения. Оно ведет к увеличению нагрузки на пенсионную систему. С начала 80‑х гг. негативные тенденции дают себя знать не только в сфере пенсионного обеспечения, но и в других составляющих социальной защиты: в медицинском страховании, пособиях по безработице, детских пособиях. Главная причина ухудшения социальной защищенности связана с неолиберальными реформами, с демонтажом государства всеобщего благоденствия. Дело в том, что произошло изменение структуры источников финансирования, распределения и перераспределения национального богатства. Речь идет прежде всего о падении доли предпринимательских взносов в общественные фонды: в 1959 г. она составляла 77%, в 1996 г. – 62,6, в 1999 г. – 60%. В то же время увеличивается доля взносов наемных работников. В 1983–2000 гг. увеличение доли социальных расходов в ВВП замедлилось в 4 раза по сравнению с 1973–1983 гг., доля социальных пособий в 1983– 1990 гг. оставалась неизменной, а с 1993 г. стала уменьшаться.

Устойчивая массовая безработица, рост социальных неравенств, ухудшение социально‑экономического положения, усиление чувства незащищенности у подавляющего большинства наемных – все эти явления не ведут тем не менее к росту социального протеста. Напротив, в 1980–2000 гг. уровень забастовочного движения был примерно в 2 раза ниже, чем в предшествующий период.

У. Бек полагает, что угроза безработицы вынуждает людей к большей терпимости, а потому не вызывает политических катаклизмов. Свое объяснение предлагает так называемая «теория крох», согласно которой в условиях глобализации богатые делят между собой самую большую часть экономического пирога, но этот пирог стал таким большим, что и бедным достается чуть больше, чем раньше: им перепадают крохи со стола богатых. Отмечается также заметное ослабление влияния профсоюзов и левых партий, которые традиционно брали на себя инициативу протестных выступлений. Заслуживает внимания психологический фактор: в условиях индивидуализации и атомизации социального пространства человек оказывается один на один со своими проблемами, испытывая чувство безысходности. Наконец, важное значение имеет то обстоятельство, что в условиях глобализации протестующим людям все труднее определить противостоящие им силы зла: поскольку эти силы становятся все более анонимными и виртуальными, их нелегко идентифицировать.

Подводя некоторый итог, можно сказать, что в течение последних двух десятилетий XX в. в западных странах ускоряется процесс отхода от идеалов и ценностей эпохи Просвещения, эпохи разума. По мнению Ж. Женерё, становится все более очевидным тот факт, что «прогресс человеческого разума больше не определяет прогресс человечества». Современный разум служит неолиберальной экономике, в которой главными ориентирами являются прибыль, эффективность, гибкость, понимаемые в узкотехнологическом плане, в отрыве от более широких социальных и человеческих ценностей, таких, как справедливость, солидарность, социальный мир.

Несмотря на невысокий уровень протестных движений, в западных странах усиливается социальная напряженность, растет понимание того, что существующие тенденции, как полагает французский социолог Ж. Готье, несут в себе опасность «растворения общества в рынке». Поэтому идет активная разработка концепций, в которых рынок и коллективное регулирование, экономический рост и развитие, эффективность и защищенность взаимно дополняют друг друга.

В этом плане обращает на себя внимание неосоциал‑демократическая система занятости и социальной защиты. Она развивает известную скандинавскую модель общества и опирается на идеи лауреата Нобелевской премии по экономике (1998 г.) А. Сена, который выступает за тесную связь экономической теории с этикой, называя экономику нравственной наукой. Данная модель предусматривает сохранение регулирующей роли государства, его функцию координатора усилий всех участников социальной и экономической жизни – наемных работников, профсоюзов, предпринимателей. Она исходит из широкого понимания прав и потребностей человека как трудящегося, гражданина и личности.