Правда и обман, правда обмана
На протяжении своего трактата Сунь-цзы не устает повторять, что на войне не может быть ничего постоянного, что всякая эффективная стратегия – это непрерывные перемены. Что ж, китайская стратегия признает по крайней мере одно постоянное свойство военных действий – их непостоянство. Посмотрим, какое значение имеет этот тезис применительно к стратегическому действию.
Даже поверхностное знакомство с книгой Сунь-цзы показывает, что метаморфозы как сущность стратегии имеют несколько очень разных и все-таки обладающих единой основой измерений. Пожалуй, наиболее простой и очевидный вид следования-превращения касается взаимосвязи природной среды и действий войска. Позиции и маневры полевой армии должны «следовать» условиям местности, и Сунь-цзы со свойственной ему педантичностью указывает, как нужно действовать воинам в различных, так сказать, «типовых ситуациях»: на горном склоне и в ущелье, на равнине и в болоте, в лесу и на возвышенности, у берега реки и на воде и т. д. Нам дается классификация видов стратегической обстановки с учетом местоположения войска на театре военных действий – находятся ли войска на территории собственного царства, на землях противника или на местности, достижимой для армий сразу нескольких государств, насколько велика опасность, исходящая от противника, и проч. Ясно, что рекомендации, вытекающие из оценки возможностей войска в той или иной ситуации, тоже относятся к области «следования переменам»: их смысл состоит в том, чтобы привести действия войск в соответствие с качеством или, как выражается Сунь-цзы, «потенциалом» сложившейся обстановки.
Еще большее значение имеют «перемены» войска в условиях соприкосновения с неприятелем и подготовки решающего сражения. (Сунь-цзы настаивает на том, чтобы военная кампания не затягивалась, а ее судьба решалась одной битвой.) Для описания диспозиции и маневров войска в такого рода предбоевой обстановке Сунь-цзы, а вслед за ним и вся военная традиция Китая, пользуются двумя парами понятий. Одну из них составляет оппозиция между так называемыми «регулярными», или «обычными» (букв. «прямыми» – чжэн ) и «нерегулярными», «необычными» (ци ) факторами диспозиции. Оба понятия имели в древнем Китае весьма широкий спектр значений. Так, в рамках государственной политики «прямые» меры нередко соотносили с действиями законными и нравственно оправданными, а «нерегулярные» – с военными хитростями, позволяющими побеждать противников силой. Применительно же к боевой тактике «прямые» действия соотносились с построением войск, завязывающих бой или принимающих на себя лобовой удар противника, а под «нерегулярными» силами подразумевались те отряды, которые наносили неожиданный удар с фланга или тыла, тем самым решая исход сражения. На этом основании американский переводчик Т. Клири трактует первый термин как «прямота» (straightforwardness ), а второй – как «внезапность» (surprise ). Отсюда традиционная формула: «Регулярной (позицией) встречают противника, нерегулярным (ударом) одерживают победу». Отметим, что наиболее авторитетный комментатор трактата «Сунь-цзы» Цао Цао толкует «регулярные» и «нерегулярные» факторы боя как в хронологическом плане, соотнося их с последовательно вводимыми в бой частями, так и в более широком смысле: как два взаимодополняющих фактора военной тактики. Эти толкования, очевидно, не противоречат друг другу. А в военном трактате Сунь Биня мы встречаем еще более отвлеченную формулировку:
«Формой отвечать на форму – это регулярное действие, а подчинять форму посредством бесформенного – это необычное действие. Неисчерпаемость регулярных и необычных действий обусловлена фактором различения».
Другая пара терминов – это оппозиция «наполненного» и «пустого» в построении войск. Оба понятия играли важную роль в позднейшей философской мысли Китая, но у Сунь-цзы они имеют прежде всего практическое значение: речь идет о сильных и слабых местах в боевой позиции. Соответственно, «разумный полководец», согласно Сунь-цзы, знает «наполненные» и «пустые» места как у собственных, так и у неприятельских войск, а потому может «избегать наполненных мест и наносить удар в пустое место». Подобное умение – необходимая предпосылка победы.
Действительная стратегическая значимость указанных оппозиций заключается, однако, не столько в них самих, сколько в моменте их взаимодействия, в «неисчерпаемости перемен» того и другого. Искусство войны или, по Сунь-цзы, «путь обмана» как раз и состоит в том, чтобы одно переходило в другое и представало как это другое, чтобы «пустота» и «наполненность», «регулярные» и «нерегулярные» действия сменяли друг друга, как идут друг за другом «четыре времени года» или «солнце и луна» в небесах. Цао Цао давал на этот счет более конкретные рекомендации, учитывавшие соотношение собственных и неприятельских сил: «Если мои силы вдвое превосходят неприятельские, то у меня один прием – регулярный, а один – нерегулярный. Если мои силы впятеро превосходят неприятельские, тогда на три регулярных приема должны приходиться два нерегулярных».
Оппозиция «регулярных» и «нерегулярных» маневров свойственна каждому отдельному эпизоду военных действий. Но что можно сказать о круговороте боевых диспозиций, взятом как единое целое, как бесконечно развертывающийся процесс? Такой круговорот имеет своим прообразом не-мыслимый, не имеющий начала и конца круговорот Великого Пути. Различие между «пустотой» и «наполненностью», «регулярностью» и «внезапностью» теряет свое предметное содержание, становится, скорее, символическим, при том, что сами понятия «регулярного» и «нерегулярного» постоянно видоизменяются, получая новый образ и новое выражение. В результате недальновидный противник, судящий только по видимости вещей и в рамках отдельных эпизодов кампании, в конце концов перестает понимать, где сокрыт действительный источник силы противостоящего ему войска. Залог успеха в военной кампании, говорит Сунь-цзы – это умение «выдать пустое за наполненное, а регулярное – за нерегулярное».
Аналогичным образом Сунь-цзы, заметим, судит и о боевом построении войска. Это построение должно основываться на принципе круга, что дает возможность отдельным подразделениям, маневрируя сообразно общему круговому движению войск, взаимно замещать их позиции, не позволяя возникнуть бреши в их рядах. (Полководец, как и подобало руководителю в Китае, находился в центре этого круга.)
Эта круговая динамика боевой диспозиции в каждом отдельном моменте своего развертывания предполагает несовпадение видимого и действительного. Даже в боевом построении подразделения движение его отдельных отрядов по кругу должны, по мысли Сунь-цзы, создать впечатление хаоса и неразберихи при наличии прочного порядка в войсках как целостной единице. Несовпадение реального содержания боевой диспозиции и ее внешнего образа – один из важнейших постулатов китайской стратегии. Между тем, повторим, одно отнюдь не противостоит другому как метафизическая сущность, ведь оба члена оппозиции вовлечены в единый поток событийности, а потому друг друга обусловливают и дополняют или, по слову Сунь-цзы, – «порождают друг друга». В этом пункте Сунь-цзы начинает говорить языком диалектики Лао-цзы, утверждая, что «беспорядок рождается из порядка, трусость рождается из храбрости, слабость рождается из силы». Получается, что «в свете Пути» противоположности настолько же различны, насколько и подобны друг другу. Не такова ли природа круга: образа движения, воплощающего постоянство?
Вся «хитрость» военного искусства Сунь-цзы состоит в этом неопределенном, текучем характере отношений между различными аспектами боевой диспозиции, а также проявлениями и сущностью стратегического действия как образа Великого Пути.
Как возможен образ одновременно реальный и нереальный и даже, точнее сказать, реальный именно в своей иллюзорности? Мы касаемся здесь важнейшего, но вместе с тем почти неизученного в современной литературе вопроса китайской традиции – вопроса о том, каким путем мельчайшие жизненные метаморфозы, «семена» вещей, улавливаемые сверхчувствительным «сердечным знанием» мудреца (назовем их микровосприятиями), превращаются в узнаваемые, доступные восприятию каждого образы физического мира (мы можем назвать их макровосприятиями). Мы имеем дело, очевидно, с процессом укрупнения этих утонченных различий (в пределе – пустотного чистого различения), который сопровождается выделением доминирующих качеств момента восприятия, а этот выбор, в свою очередь, определяет и характер выбираемых и закрепляемых в сознании образов – тех самых типовых форм, которые составляют арсенал традиционной культуры. Выбор этих образов определяется эффективностью чистого различия, и полностью рационализировать его невозможно. Китайская традиция требует не умозрения, а погружения в неуследимые, вечно рассеивающиеся «истоки» опыта; духовное совершенствование в ней равнозначно повышению чувствительности. Недаром китайцы столь почтительно относились к такому канону, как «Книга Перемен», с его акцентом на сверхрассудочном «следовании метаморфозам». Не менее показательна и центральная для китайской традиции идея «тайной» передачи истины от учителя к ученику.
Как бы то ни было, в свете философемы Пути внешние образы не имеют прототипов в природном мире; они оказываются только подобиями природных образов. По сути же они представляют собой результат укрупнения и огрубления микровосприятий внутреннего опыта, которые оформляются и кристаллизуются в культурной практике благодаря нашим жизненным привычкам. Однако, поскольку «семена» вещей вообще не имеют формы, нельзя считать макрообразы, полученные посредством укрупнения микровосприятий, только иллюзией. Во всяком случае, это иллюзия, которую невозможно противопоставить некоей опытной или умопостигаемой «действительности». В то же время как предмет духовной практики и средство символической коммуникации типовые формы культуры вполне реальны. Нельзя только сводить их к понятиям инструментального разума, то есть к формам идеологии, которая, разрывая связь мысли с символическими истоками человеческой практики, вынуждена искать свое обоснование в так называемой «объективной действительности».
Возвращаясь к теме «возвратного движения Пути», мы можем сказать теперь, что в его свете все формы (в том числе и диспозиция войска) находят свое завершение в бес-форменном. Сунь-цзы так прямо и утверждает. Ему вторит Сунь Бинь, добавляя, что всеми формами владеет одно, которое есть одновременно единое и единственное и потому само формы не имеет:
«Война – это борьба форм за превосходство. Нет такой формы, которую нельзя было бы покорить, но нельзя знать форму, которая дает превосходство…
Невозможно использовать превосходство одной формы для того, чтобы победить все формы. Поэтому то, благодаря чему можно владеть формой, есть одно. Но то, благодаря чему достигается победа, не может быть одним».
В сущности, природа круговорота Пути, его альфа и омега – это состояние бесформенного Хаоса. Однако если в начале круговорота мы застаем хаос первозданной нерасчлененности бытия (так называемое состояние Беспредельного – у цзи ), то в конце его мы приходим к культивированному хаосу досконально эстетизированной, осмысленной до последних мелочей жизни – состоянию Великого Предела (тай цзи ). Эти два вида Хаоса – природный и человеческий – подобны друг другу не логически, а так, как и полагается реальностям извечно текучим, ежемгновенно самоустраняющимся: они сходятся по своему пределу. Эту запредельную точку схождения несходного древние китайцы и называли Дао, или Великий Путь – путь всех путей. В Дао все уникально и все сообщительно, все одновременно рождается и погибает, все единственно и едино, все свершается – и ничто не преходит.
«Война – это путь обмана», – говорит Сунь-цзы, объединяя два по видимости несовместимых понятия: истину и ложь. Мы видим теперь, что он говорит это совершенно серьезно, имея на то самые веские основания. Именно этот почти скандальный постулат лежит в основании всей системы китайской стратегии. Каждый маневр искусного стратега изначально неоднозначен: он может восприниматься и как реальность, и как иллюзия. Более того, он обманчив в своей реальности и реален в своей обманчивости. У противника просто не остается шансов! Напротив, «разумный полководец» у Сунь-цзы имеет свободу выбора статуса маневра и, следовательно, способен прочно владеть инициативой. Он сам определяет то, что принимают за «действительность».
Между тем круговорот метаморфоз реальности, взятый как целое, в его родовом моменте существования, выявляет еще более высокий уровень «чистой со-бытийности», где «путь обмана» предстает в его непреходящем, абсолютном виде – как недвойственность внутреннего импульса движения и его внешнего «следа», то есть «предшествующего» и «последующего» моментов событийности. Напомним, что событийность – эта подлинная основа практики – принадлежит области «воли», или непроизвольного помышления, открытости «сердца» зиянию бытия, где личное сходится с вселенским, условное – с безусловным. «Правда» обмана здесь указывает на некую априорную и неизменную по отношению к актуальному опыту реальность, которая, в зависимости от условностей культуры и личных предпочтений мыслителей, может получать очень разные определения, начиная с «литургической смыслонаправленности действия» Э. Левинаса и кончая «абсолютным воображением» К. Юнга или «имагинативным абсолютом» русского ницшеанца Я. Голосовкера.[17]
В свете такого рода виртуальной глубины Пути как «вечного начинания» раскрывается временное измерение «обмана», которое предстает неисчислимым разрывом между символической матрицей практики и внешними формами. «Показывай формы противнику, а сам пребывай в бесформенном», – гласит максима Сунь-цзы. Эти слова лишний раз напоминают о том, что в китайской стратегии видимые, пространственные метаморфозы диспозиции войска очерчивают символическое пространство событийности, которое лишено протяженности и являет собой, можно сказать, чистую длительность, или «протекающую вечность» – символическую дистанцию между «семенем» и «плодом» событий. Именно такую природу имеет знаменитый китайский идеал духовного достижения гунфу , который означает, собственно, «свободное время», «время неделания». Гунфу – это действие, «адекватное времени в целом»,[18]отсутствие и покой, знаменующие творческое изобилие жизни, предельная наполненность вселенской пустоты. Как сама реальность Пути, оно может быть мыслимо лишь как (ра)схождение противоположностей, парадоксальное не-единство разрыва и преемственности, всеобщности и единичности.
Китайской стратегии, таким образом, неведомо самое понятие «паузы в военных действиях», которое занимает столь заметное место в стратегической концепции Клаузевица.[19]Здесь отсутствие конечных форм выступает условием всех превращений и всякой действенности вообще. Такова подоплека оппозиции, составленной, пожалуй, двумя наиболее самобытными понятиями китайской стратегии: «потенциала» (ши ) и «удара» (цзе цзи ). Термин ши переводится в западной литературе словами «мощь» (Н. И. Конрад), «сила вещей» (Ф. Жюльен),[20]«энергия» (С. Гриффит, Ли Юйжи), или даже дух. Среди древних философов ему уделяли наибольшее внимание законники, которые употребляли его для обозначения нелокализуемого и потому неотразимого воздействия власти государя. Речь идет, по существу, о потенциале ситуации, образуемом всей совокупностью «обстоятельств момента», – величиной не столько количественной, сколько качественной. Этот потенциал воплощает силу самопревращения бытия, силу чистого творчества, и его прообразом в природном мире является вода – стихия вечнотекучая, не имеющая постоянной формы. Вместе с тем потенциал не есть чисто стихийная величина. Он создается и наращивается известным нам круговоротом взаимопорождающих «форм» военных действий – именно поэтому им можно «владеть», хотя его нельзя использовать как отдельный предмет.
Потенциал принадлежит пространству событийности и в этом смысле воплощает саму природу человеческого социума в его самом общем, родовом, чуждом субъективности состоянии. Подчеркнем, что сила-ши есть качество всецело динамическое, как раз и несущее в себе «постоянство в переменах». Камень, лежащий в яме, не обладает потенциалом и не оказывает психического воздействия. Камень, который навис над горным склоном, обладает большим потенциалом и потому способен внушать страх. Потенциал, таким образом, подавляет всякую индивидуальную, то есть частную волю. Сунь-цзы уподобляет потенциал военной диспозиции силе туго натянутого лука или водного потока – стихии как нельзя более мягкой и уступчивой, но способной все сметать на своем пути. Такой силой, разумеется, нельзя пользоваться произвольно, как отдельной вещью, но мудрец умеет «положиться» (жэнь ) на нее. Главное же, потенциал может возникнуть и реализоваться лишь благодаря игре сил, создающей пространство стратегического действия.
Очерчивая предельный горизонт социальности, потенциал обстановки не существует вне человеческой практики, но вместе с тем не переходит в ее предметное содержание. Искусный полководец, согласно Сунь-цзы, полагается не на удачу и храбрость своих воинов, а прежде всего на потенциал обстановки, ибо именно эта «сила обстоятельств» вселяет в воинов мужество или, наоборот, отнимает его у них. Как видим, потенциал принадлежит одновременно объективному и субъективному миру. Вот почему это понятие позволяло китайским теоретикам войны с легкостью объяснить взаимодействие того и другого. В трактате «Хуай Нань-цзы» выделяется три вида силы-ши : «духовный потенциал» (сила духа полководца и его воинов), «потенциал Земли» (преимущества, предоставляемые рельефом местности) и потенциал, возникающий благодаря «следованию обстоятельствам». Первая и последняя разновидности потенциала обстановки обусловлены человеческими факторами, второй из них – фактором природным. А кроме того, напоминают авторы трактата, «потенциал владения обстановкой непременно выражается в некоей форме».
Таким образом, сила-ши , как все ключевые понятия китайской стратегии, предполагает малопонятное для европейского ума сочетание непроизвольного следования течению событий и владения складывающейся обстановкой. Пожалуй, здесь будет уместно провести аналогию с ролью эмоции в нашей жизни: мы не можем ни произвольно создать чувство, ни даже устранить его, но, отдаваясь чувству, способны достичь необыкновенной ясности и силы духа; одним словом, мы можем со-работничать с чувством. «Разумный полководец» умеет вникать в потенциал обстановки и способствовать его усилению, но этот потенциал никогда не совпадает с поверхностными, явленными тенденциями. По сути, речь идет все о той же символической матрице культурной практики – реальности неформализуемой, связывающей воедино субъективное и объективное, сознательное и бессознательное, свободу и нормативность действия. Перед нами еще один аспект «умного неделания» – бесконечной действенности, которая актуализируется только в потоке событий. Уже ученый II века Цай Юн, автор самого раннего эссе об искусстве каллиграфии, писал о «девяти фигурах потенциала письма», которые соответствуют некоей целокупной и потому неудержимой силе «текущего момента»: «Когда потенциал приходит, его не остановить; когда потенциал уходит, его не удержать». Согласно Цай Юну, «девять фигур потенциала» образуют в совокупности некий круговорот духовной практики, обеспечивающий преемственность традиции помимо слов (девятка здесь, как и у Сунь-цзы, служит обозначением полноты свойств бытия). Он пишет:
«Когда девять видов потенциала воспроизведены по порядку, сам собою, без наставлений учителя, соединяешься с мудрецами прежних времен».[21]
Суждения Цай Юна показывают, что создание и реализация «потенциала ситуации» есть творческий акт в полном смысле слова. Цай Юн не упоминает, с какими «древними учителями» можно «соединиться», воспроизводя различные конфигурации духовной силы, и это умолчание не случайно. «Древность» у него служит знаком «непреходящего начала», которое «дает всему быть» и потому остается вполне анонимным. Но, воплощая неуничтожимые свойства жизни, оно удостоверяет и «подлинность» (чжэнь ) существования. А жизнь подлинная – это всегда жизнь одухотворенная, проникнутая сознанием и сознательно прожитая.
Понятие «девяти конфигураций силы» у Цай Юна, как и девятка в книге Сунь-цзы, обозначает всю полноту, неисчерпаемое разнообразие проявлений творческой мощи жизни. Потенциал осуществляется в круговороте боевых «форм», и тот, кто владеет этим круговоротом, подобно капитану, держащему в руках штурвал корабля, владеет стратегической инициативой.
Будучи динамической реальностью, потенциал имеет точку приложения его силы, чем и обусловлена его важность для стратегической теории. Вот здесь мы сталкиваемся, быть может, с самым загадочным тезисом китайской военной науки: накопленный потенциал «разряжается» одним молниеносным и сокрушительным для противника ударом, обозначавшимся словом «импульс» (цзи ). Речь идет, по существу, о мгновенной актуализации потенциала. Вот как разъясняется это понятие в упомянутой выше книге Цзе Сюаня: «Точка, к которой прилагается потенциал, – это импульс. Точка превращения во всяком событии – это импульс. Точка связанности вещей – это импульс. Своевременное действие – это импульс. То, что свершается перед глазами, – это импульс. А то, что происходит, когда отводишь глаза, не может быть импульсом. Когда успеваешь воспользоваться случаем – обладаешь импульсом, а когда не можешь так поступить – теряешь импульс. Тут нужно рассчитывать все более глубоко, таить в себе все более надежно. Сие определяется знанием, а используется решимостью».[22]
Чтобы понять, каким образом возможен такой удар, примем во внимание, что потенциал определяется всей совокупностью «обстоятельств момента», включая положение неприятельских войск, так что искусный стратег «знает» своего противника. Знать в данном случае означает знание именно «пустоты», внутренней слабости в позиции противника, его «ахиллесовой пяты», которая находится, впрочем, не на периферии, а в самой сердцевине неприятельской диспозиции – и нигде более. Сунь Бинь употребляет в этой связи очень примечательное, но впоследствии забытое понятие «предел в середине» (чжун цзи ). Со своей стороны Сунь-цзы подчеркивал, что нападать нужно обязательно на то, что является «самым ценным» для противника. Говоря о природе такого нападения, он употребляет два классических образа: так стрела слетает с натянутого лука и сокол безукоризненно выверенным броском в мгновение ока настигает свою жертву. Самое же понятие удара обозначено у Сунь-цзы словом, выражающим преимущественно идею ритма , – как можно предположить, некоего общего «ритма ситуации», музыки событийности. Удар, говорит Сунь-цзы, должен наноситься «накоротке» или «вблизи». И действительно: ритм событий формирует как бы единое тело музыкального взаимодействия сил, в рамках которого, как внутри живого тела, все связи носят интимный характер, так что, по слову Чжуан-цзы, «все вещи вмещают друг друга». Срединная «пустота» есть фокус натяжения сил, составляющих данную форму, отчего воздействие на него вызывает мгновенный распад всей структуры. Так порой стеклянный стакан, упавший на пол, разбивается вдребезги, если удар приходится в его структурообразующую точку.
Таким образом, у китайского стратега в действительности есть только один план, но такой, который не имеет внешней цели, а уводит «за пределы мыслимого», ибо он есть только «поиск пустоты пустотой». Этот поиск не требует вмешательства рассудка: подобное само стремится к подобному. Когда удар наносится «своевременно» или «накоротке», это означает, что нападающий находится в непосредственном соприкосновении с противником, что он уже, так сказать, проник в жизненное пространство последнего. В этом тоже нет ничего удивительного, поскольку, как мы только что выяснили, речь идет о «встрече пустоты с пустотой».
Операционально возможность такого схождения обусловлена наличием разрыва между внешним образом и внутренней (не)формой взаимодействия. Как мы уже знаем, явленные превращения «формы войска» относятся к реальной событийности мира «как тень к телу»: первое не тождественно второму, но и не отделено от него, причем всякая форма есть одновременно и нечто «иное». Как бы ни оценивал противник, не достигший «всеобъемлющего видения», отдельные формы моей диспозиции – регулярными или нерегулярными, наполненными или пустыми и т. д. – он обречен… просчитаться! Поистине, бывают случаи, когда любой выбор оказывается ошибочным. Более того: когда противник ориентируется на внешние признаки силы, он уже фактически вступает в непосредственный контакт с противной стороной и незаметно для себя «раскрывается», делает себя уязвимым для нападения. В одном месте, описывая решающий удар на войне, Сунь-цзы сравнивает уязвимую точку в позиции противника с щелью, которая образуется, когда «приоткрывают дверь»: мудрый стратег умеет устремиться в эту щель, «подобно вырвавшемуся на свободу зайцу».
Итак, преимущество победоносной стратегии заключается в самой возможности отождествления потенциала обстановки с любым из его внешних проявлений. Оттого же, как не раз подчеркивает Сунь-цзы, удар наносится именно там, где неприятель его не ожидает. Как мы уже знаем, мудрый стратег нацелен именно на «пустоту» в построении неприятельского войска, каковая всегда находится в самом центре его диспозиции, но поскольку у искусного полководца каждый маневр может быть обманным, а противник не знает, откуда ждать удара, ему приходится распылять свои силы, невольно создавая бреши в своей позиции. Наносить же удар в «пустое место» неприятеля необходимо всей мощью войска. Тогда, по словам Сунь-цзы, соотношение сил будет десять против одного в пользу нападавших, так что успех нападения будет обеспечен.
Коль скоро любая обстановка имеет свой потенциал, реальное столкновение двух армий обязательно должно завершиться победой одной из сторон и поражением другой. Здесь позиция Сунь-цзы обнаруживает особенную близость взглядам, которые в Европе были впервые высказаны Никколо Макиавелли. Эта позиция требует признать, что в политике и военной стратегии есть только две возможности: «вести других» или самому «быть ведомым другими». Император Танской династии Тай-цзун, сам талантливый военачальник, считал искусство «вести других» или, говоря современным языком, владеть стратегической инициативой главным уроком, преподанным великим стратегом древности. Точно так же потенциал власти реализуется в некоем безотчетном принятии подданными порядков, установленных в государстве. Правитель и народ связаны как бы молчаливым сговором, который не может оформиться ни в открытый договор, ни в секретный заговор.
Что же касается боевого контакта, то он должен быть неожиданным, мгновенным и эффективным, как «укол иглы, спрятанной в вате» (еще один традиционный образ действия потенциала ситуации). В конце концов цель удара состоит в том, чтобы поразить «пустоту» противника. И эта цель исключает конфронтацию!
Дата добавления: 2015-12-22; просмотров: 594;