Лекция 2. Проблема начала археологии.

1. Экспертиза отцовства. Науки не знают безотцовщины. У каждой из них есть отец, нередко старый и, как у людей, не всегда бесспорный. "Отцом медицины" называют Гиппократа, "отцом истории" – Геродота, "отцом палеонтологии" – Кювье. У археологии тоже есть такой родоначальник: "отцом археологии" был назван Кириако из Анконы, живший в первой половине XVI века. Если принять это традиционное представление, то археологии сейчас никак не менее четырехсот лет.

Однако этот взгляд не является общепризнанным, и различные археологи сильно расходятся в оценке возраста своей науки – пожалуй, расхождения гораздо больше, чем в датировке находок, скажем медного века.

Многие историки археологических знаний относят начало археологии к глубочайшей древности, ссылаясь на раскопки вавилонского царя Набонида, коллекции древностей в музее пергамской династии Атталидов и описания памятников в эллинистических "периегесисах" (своего рода путеводителях по достопримечательностям). У них выходит, что археологии более 2000 лет. Румынский ученый XIX века А. Одобеску (Odobescu 1877/1961) эпохой Возрождения не начинает, а замыкает первый том своей "Истории археологии" – и получилась толстенная книга!

С этим решительно не согласен англичанин Глин Даниел. "Античный мир, - пишет он, дал историков, географов и этнографов, но не археологов. Первобытная археология – единственная гуманитарная наука, которую мы не можем возвести к грекам" (Daniel 1950: 16). В этом высказывании еще содержится ограничивающее словцо – "первобытная": первобытная археология – только одна из нескольких отраслей археологии (остаются еще античная, восточная, средневековая…). Но это лишь в данной цитате. Другие показывают, что, по мнению Даниела, только с появлением первобытной археологии возникла археология как наука вообще. "Археология, пишет он, - была созданием викторианцев. Период от 1840 до 1900 гг. был основополагающим периодом в археологических открытиях и методике" (1950: 10). А так как 60 лет – слишком затяжные роды, даже для науки, то проф. Даниел сокращает этот период, называя более узкий: "Рождение археологии: 1840 – 1870", а внутри него выделяет один год:

"Если бы кто захотел выбрать специальную дату, с которой числить наступление зрелости археологии (маленькая неувязка в терминах: зрелость начинается с рождения. – Л. К.), то это должен быть 1867 год – год Exposition Universelle (Всемирной Выставки) и созыва конгресса (археологического. – Л. К.) в Париже. Это был поистине триумф археологии" (1950: 116).

В полном соответствии с этим Г. Даниел назвал свою книгу (откуда и почерпнуты цитаты) "Сто лет археологии" ("Hundred years of archaeology").

Создание археологической науки Даниел называет также "английским археологическим переворотом" (или буквально "английской археологической революцией"). Этому, по Даниелу, предшествовал "скандинавский археологический переворот" или "Датский переворот антиквариев" (Daniel 1950: ????; 1975: 56), имевший место, таким образом, до рождения археологии, так сказать, в утробном периоде ее развития. Но именно этот более ранний переворот считают началом археологической науки другие ученые. Еще Д. Я. Самоквасов (1892: II) в конце прошлого века называл датчанина Кр. Томсена и шведа С. Нильсона "родоначальниками европейской археологии, так как они основали первые научные систематические собрания древностей в Европе". В следующем веке с аналогичным высказыванием выступил гамбургский археолог Ю. Эггерс: "Археологии примерно 150 лет, – заявил он. – Летом 1957 года датский Национальный музей в Копенгагене праздновал свое 150-летие. Если может идти речь о твердых датах, то именно это и должно было быть юбилеем первобытной археологии (der Vorgeschichte) как науки" (Eggers 1959: ???). И американец Ирвинг Рауз признал, что "Кристиан Й. Томсен, датчанин, … по справедливости заслуживает титула «отца археологии»" (Rouse 1972: 109). Немец Мартин Ян считал, что "отцом археологии" был швед Оскар Монтелиус, а датой рождения археологии 1875, когда Монтелиус опубликовал впервые свой типологический метод.

Однако норвежец Гуторм Ёссинг не склонен оставлять честь создания археологии безраздельно за своими общескандинавскими соотечественниками. Он расчленяет ее создание на два этапа: "Археология возникла как один из весенних цветков национального романтизма во второй половине восемнадцатого века, идя по следам Ж. Ж. Руссо. Как эмпирическая наука она родилась в Дании в первые десятилетия девятнадцатого века…" (Gjessing 1963: 261). Таким образом, по Ёссингу, археология родилась дважды и лишь второй раз – в Скандинавии в XIX веке, а первый – раньше и не там. Где же? И кто стоял у ее колыбели?

Руссо здесь упомянут, конечно, не как непосредственный создатель археологии, а лишь как идеолог века, как вдохновитель всего течения "национального романтизма". Кто же из его современников мог бы по праву называться основоположником археологической науки? Акад. С. А. Жебелев в своей "Истории археологических знаний" считал такой фигурой Иогана Иоахима Винкельмана. Б. Пшибышевский прямо пишет о возможности "по праву считать Винкельмана отцом археологии как науки" (Жебелев 1923: ???; Пшибышевский 1935: 63). Однако ни Жебелев, ни Пшибышевский не были археологами: первый – историк, второй – искусствовед. Но так считают и многие археологи (Braidwood 1960: 15; Sichtermann 1968: XXVI; Bernbeck 1997: 15; и др.).

Советские археологи А. С. Амальрик и А. Л. Монгайт (1966: 22) признают за Винкельманом лишь право называться основоположником истории античного искусства, "которую долгое время считали, а в некоторых европейских странах и поныне считают, важнейшей отраслью археологии". В книге этих двух авторов больше значения придается другому современнику Руссо – французскому аббату Бартелеми, "так как он впервые использовал вещественные памятники для познания не самих вещей и их истории, а для познания истории общества, создавшего эти вещи. А именно это и делает археологию исторической наукой". Труд Бартелеми был издан в 1788 году. Впрочем, и Бартелеми указанные авторы основоположником археологии все же не называют, склоняясь к тому, чтобы оставить эту честь за скандинавскими учеными, которые "подняли археологию до уровня других гуманитарных наук". А журнал "Советская археология" в редакционной статье 1958 г. (№ 2: 4 – 5) отметил, что и во времена Карла Маркса "до оформления археологии как исторической науки было еще далеко" – этот процесс относится уже к нашему времени и нашей стране. С другой стороны, вышедшая в Нью-Йорке книга А. Х. Бродрика (Brodrick 1963) о знаменитом французском археологе Брёйле, умершем в 1961 г., называется "Father of prehistory" – "отец первобытной археологии"…

Так кто же "отец археологии" – царь Набонид, Павсаний, Кириако Анконский, Винкельман, аббат Бартелеми, Кристиан Томсен, какой-либо еще викторианец (Питт Риверс или Флиндерс Питри), аббат Брёйль или кто-либо еще? И сколько ей лет – 2500, 450, около 200 лет, около 150 или меньше века?

2. Когда возникла археология?Какие-то разногласия возможны просто за счет преувеличения роли той или иной личности современниками и ближайшими потомками. Но корень расхождений, очевидно, кроется в различии критериев определения археологии. Ученые по-разному определяют, с какого шага начинается именно археология, а это зависит от того, что понимать под термином "археология". Мы уже останавливались на этом вопросе, но здесь задевается другой его аспект – не объем предмета, а научность знания.

Если исходить из принятого в советском государстве, да и в нынешней России понимания археологии, то есть из того, что археология – это историческая наука, изучающая материальные древности как исторические источники, то такая археология – детище ХХ века и существует далеко не везде: в ряде стран археология не связана с историей. Для американцев она, например, вместе с лингвистикой, этнографией и другими науками составляет антропологию. Но уже тогда, после первоначальных крайностей, стало понятно, что как бы советские идеологи ни гордились своим пониманием задач археологии, как бы ни были уверены в его правильности, нельзя было забывать о том, что наша школа отнюдь не исчерпывает всей мировой археологии – что в ней существуют и другие школы, взаимодействие с которыми (не только борьба, но и сотрудничество) неизбежны и необходимы. Если бы мы стали считать археологией только свое направление в ней, это означало бы, что мы слишком зазнались и замкнулись. Ведь с такой позиции история Геродота – не история, философия Платона – не философия (не говоря уж о философии Канта или Сартра). Наши историки и философы даже в пору безраздельного господства у нас марксизма предпочитали более широкие определения наук. Но тогда сугубая молодость археологии отпадает.

С другой стороны и великая древность археологии под вопросом. Если говорить об истории археологических знаний, то есть знаний, имеющих отношение к археологии, применяемых непосредственно в ней, то, конечно, эти знания начали накапливаться с незапамятных времен - с тех, когда не только археологии, но и никаких наук еще не было. Иное дело выяснить, с какого времени это накопление выделяется в особую отрасль знания, как бы она ни называлась. Опять же иной вопрос – когда эта отрасль становится наукой, то есть когда она начинает соответствовать критериям научности. Еще один вопрос – выделение в особую отрасль предшествует обретению научности или следует за ним, и в этом случае вопрос становится таким: когда наука выделяется из более обширного комплекса изучения и становится самостоятельной, а не частью другой науки? И уж совсем особый вопрос, с какого времени за ней закрепился нынешний термин или с какого времени этот термин получил нынешнее значение. То есть история термина – это совсем не история обозначаемой им дисциплины.

Так с какого времени можно называть изучение материальных древностей наукой, и с какого времени мы вправе говорить о науке археологии?

Известный русский археолог Иван Егорович Забелин, выступая на III Всероссийском археологическом съезде в 1874 г., признал: "Многие и до сих пор не без основания сомневаются: наука ли археология?" (Забелин 1878: 1). А профессор Гарвардского университета в США филолог Джошуа Уотмоу еще в 1949 году заявил: "Археология – не наука". И самокритично добавил: "как, впрочем, и сравнительная филология" (Whatmough 1949: 90).

3. Признаки науки. Да каковы вообще признаки науки? Что отличает ее от любой другой отрасли знания?

Абсолютная истинность положений? Но тогда каждый век будет признавать учеными, пожалуй, только своих современников и отвергать всех предшественников. Наличие печатных работ (все отделы кадров исходят в оценке ученого именно из этой идеи: критерий учёности – список работ)? Но тогда все науки возникли автоматически одновременно с возникновением книгопечатания, а быть или не быть ученому ученым, решает директор издательства. Или важно наличие профессионалов с высшим образованием, а еще лучше с учёными степенями и званиями? Но тогда как быть с внеуниверситетской наукой, с самоучками, с гениями эпохи Возрождения, которые не специализировались в какой-то одной науке?

Конечно, всякую современную науку отличают и наличие журналов и публикаций, и организация профессионального образования, и многое другое – научные учреждения и общества, специальная (нередко дремучая) терминология, систематика, библиография и т. д. Но всё это далеко не всегда появлялось сразу, и мы должны определить, без какого или каких признаков существование науки (хотя бы и неразвитой, хотя бы и затруднённое) всё же мыслимо, а какой или какие признаки – не просто необходимы, а являются определяющими, так что отсутствие их лишает нас права констатировать науку?

Не буду излагать подробную аргументацию ответа, ибо нас этот сюжет интересует здесь походя: это не сюжет данного курса. Скажу сразу: таких основных признаков у науки два – научная задача (проблема) и научный подход (метод).

"Задача каждой науки состоит в том, чтобы за толпой случайностей открыть необходимость". Это сказал Гегель. Но разве не поиск такой необходимости составляет и суть религии, магии, спиритизма – за толпой случайностей узреть волю высших сил, - а что может быть дальше от науки? Гегель подошел к делу как философ и определил задачу науки очень метко, но обобщенно, отвлекаясь от наличия аналогичной задачи у некоторых других отраслей знаний.

Дарвин, типичный ученый-эмпирик, предложил другой определение – менее глубокое по мысли и менее блестящее по форме, но с одним преимуществом – более четкое: "наука состоит из такой группировки фактов, из которой можно выводить общие законы или заключения". Но разве алхимики и астрологи не исходили из фактов, разве не делали они опыты с колбами и не наблюдали звезды в подзорные трубы? А между тем, всем известно, что это лженауки.

Вот науку от лженауки как раз и отличает метод. "Метод – самая первая, основная вещь, - говорил академик И. П. Павлов. – От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследования. Всё дело в хорошем методе".

В замечательной книжке "О профессии исследователя в точных науках" Е. М. Регирер (1966: 81) так формулирует сущность научного метода: "Строить предположения о ближайших причинах – гипотезы – и проверять на соответствие фактам те выводы, которые из этих гипотез вытекают – это и есть научный метод… Во всех науках имелись и имеются ложные гипотезы, ошибочные предположения. Ни одна наука не становится от этого ненаучной, если только она ведет систематическую проверку и изучение выводов принятой гипотезы".

Именно из этого главного научного метода вытекает вся совокупность приемов (частных методов) и этапов исследования, которую мы зовём методикой исследования. Ведь чтобы осуществить такую группировку фактов, из которой можно получать обобщения и предположения о закономерностях, причинах и зависимостях, чтобы затем извлекать следствия из этих гипотез (ожидания) и проводить систематическую проверку этих следствий на всё новых наблюдаемых фактах, необходимо:

1) добывать факты – в археологии это полевые исследования, разведка, раскопки;

2) препарировать их и накапливать их для дальнейшей работы (реставрация, консервация, технологические анализы);

3) классифицировать факты, строить систематику своей науки;

4) выдвигать гипотезы, теории, концепции, которые для систематической проверки и для того, чтобы в науке был прогресс, также должны накапливаться, систематизироваться, объединяться в направления, течения и школы;

5) обозначать факты, их группы и теоретические положения специальными терминами;

6) регулярно обнародовать факты и открытия – в печати, музейных экспозициях и на встречах (заседаниях, конференциях, конгрессах), – чтобы каждый вклад как можно быстрее водился в науку и принимал участие в обеспечении, подготовке и стимулировании дальнейших успехов;

7) завести и содержать специальные учреждения, наилучшим образом приспособленные, оснащение и снабжаемые для выполнения всей этой работы, с соответствующим штатом специалистов-профессионалов;

8) организовать отбор и подготовку специальных кадров, наиболее пригодных для всех этих операций, наладить преподавание, создать учебники и т. п.

Для каждой из этих операций нужны (и существуют) свои конкретные методика и техника. Но все эти аксессуары науки – направления, школы, концепции, терминология, институты, профессора и студенты – всё это лишь видимость и звук пустой, если не объединено и не наполнено одной единственной идеей: добывать из группирования фактов гипотетические закономерности, извлекать из последних следствия и систематически проверять эти выводы на соответствие другим фактам. С другой стороны, если это есть, то и отсутствие профессоров, журналов, школ и т. п. не помешает нам признать наличие науки, пусть еще только в ее ранних проявлениях.

Сами по себе раскопки – это еще не наука археология, также как не наука – простая реконструкция прошлого по древним вещам, "составление прошлого из обломков". В большинстве, однако, мы сейчас не только копаем и не только составляем, но и постоянно проверяем каждую деталь составляемой мозаики и частенько вновь рассыпаем большие куски, чтобы составлять их по-новому. Мы можем ошибаться, оставаясь учеными, если мы ошибаемся правильно. Вопрос о том, наука ли наша современная археология, стало быть, отпадает.

А вот вопрос о том, когда стала археология наукой, и кто был ее "отцом-основателем", не прост, ибо становление науки могло происходить постепенно, она вряд ли возникла внезапно во всеоружии. Начинать ли ее с накопления знаний о материальных древностях - с легенд, коллекционирования и т. п., – тогда начало очень раннее. Если же с выделения отрасли из общей синкретической науки о древностях или с отделения от некой раньше развившейся науки (географии, антропологии, истории), – это уже попозже. Если же началом науки считать обзаведение ее собственными журналами, кафедрами, профессионалами, то это совсем недавно.

Историографы по-разному решают этот вопрос.

Некоторые историографы (например, Амальрик и Монгайт) считают, что мы вправе говорить о возникновении археологии только с того времени, когда эта отрасль знания стала исторической наукой. Но как тогда быть американцам, которые вообще не относят археологию к числу исторических наук, включая ее в антропологические науки?

Когда Даниел говорил о "рождении археологии" между 1840 и 1870 годами, он имел в виду прежде всего деятельность Ворсо и Буше де Перта, доказавших относительную хронологию стратиграфией, и выделял конкретную дату выставки, означавшей "триумф археологии". Когда Шнапп пишет об "изобретении археологии" в первой половине XIX века (Schnapp 1996: 275 – 316), он рассматривает также деятельность Томсена и Буше де Перта как первых археологов. Для него возникновение этой дисциплины означает, что эта отрасль знания "перестала быть на услугах у филологии, а охватила всю материальную часть истории" (Schnapp 1996: 275 – 276). То есть он делает упор на выделение археологии из более общего круга знаний и обретение этой отраслью самостоятельности.

Другие, выбирая Томсена на роль основателя, имеют в виду введение схемы трех веков – археологическую периодизацию, систематизацию материала. А те, которые начинают ее очень рано, полагают, что выделения ее объектов и ее приемов изучения уже достаточно для того, чтобы констатировать ее возникновение.

Наоборот, те, которые относят ее возникновение к очень позднему времени (например, считая ее отцом аббата Брёйля), в основу констатации ее начала кладут признак научности.

Но мы точнее определили критерий начала археологии как науки. Таким сигналом является появление в ней научного метода – постановка проблемы, построение гипотез и проверка их фактами. Это, однако, тоже может быть растянуто во времени. Вопрос о времени ее возникновения сводится к тому, когда она получила (или как получала) направление на поиск закономерностей и когда и в каких вопросах стала систематически пользоваться научным методом. "Отцом археологии", при всей условности этого статуса, вправе называться тот, кто впервые приложил к исследованию материальных древностей – ее предмета – научный метод, разработав его в применении к этому конкретному предмету, и впервые археологическими средствами выявил закономерности в этом материале, сумев показать надежность своих выводов и став примером для других. Последнее очень важно – иначе его опыт останется втуне и наука не возникнет. "Отцом науки" может считаться лишь тот, кто ее "породил".

Вопрос об "отце археологии", конечно, поставлен, скорее для романтического оформления, как он всегда ставится. Но то, что вопрос о начале археологии расслаивается, а главный рубеж определяется проявлением в ней научного метода, этот вывод для нас важен. Очевидно, начинать изложение надо с очень ранних ростков интереса к материальным древностям, но всё же уделить этим ранним этапам не слишком много времени, чтобы побольше пришлось на эпоху после того основного порога, с которого начинается археология как наука.

Британский археолог Крофорд отзывался критически об учебниках по истории археологии: "Они не имеют нити единства. Они ведут в никуда и кончаются так же беспомощно, как и начались – обычно на том самом месте, с которого история становится особенно интересной" (Крофорд 1924: 46). Я не хочу, чтобы так можно было сказать о моем учебнике. Основное время мы уделим концепциям, близким к нашему времени и волнующим нас, но кое-что увлекательное и важное для общего понимания можно найти и в первых ростках археологического интереса, потому что те же стимулы, те же способности и те же предрассудки действуют и сегодня.

4. "Народная археология". Начать надо с того религиозного почитания древностей, которое коренится еще в первобытном складе мышления (я включаю сюда и суеверное почитание, потому что я атеист и для меня суеверное является лишь разновидностью религиозного, непризнанной официальным церковным учением). Поскольку первобытные общества обычно не оставляют собственных письменных свидетельств, факты такого почитания дошли до нас только от эпохи, когда письменность уже существовала по крайней мере у соседних народов. Это либо описания дикарей и варваров античными авторами или европейскими этнографами, либо обличения суеверий простонародья, помещенные в сочинениях средневековых отцов церкви. То и другое затрагивает лишь поздний пласт таких явлений.

Называя эти явления "народной археологией", я вовсе не имею в виду, что это в самом деле археология, а называю сугубо условно, по образцу выражения "народная этимология" – так филологи называют наивные фольклорные объяснения происхождения некоторых названий и других слов. Так и названия древних артефактов и памятников и их объяснения, принятые в народе, никак не отражают их действительную суть и историю, а лишь простонародные представления о них, сложившиеся случайно. Более того, эти названия даже не свидетельствуют о выделении и опознании древностей как специфической категории вещей. Обычно эти древности не опознаются как древности своего народа, а вместе с непонятными природными объектами приписываются чуждым народам или чудесным существам, обычно давним, из мифического прошлого, то есть попадают в категорию таинственных объектов, наделяемых магическими свойствами.

Разумеется, сюда попадают не всякие древности, а ископаемых типов, то есть несуществующих ко времени их обнаружения, вышедших из употребления. Скажем, курганы не представляли тайны для тех, кто сам насыпал над своими умершими сородичами курганы, но когда этот обычай исчез, курганы стали объектом непонятным, таинственным, их стали приписывать другим народам или героям. Мегалиты не представляли тайны для тех, кто их воздвигал, но когда этот способ погребения исчез, их стали принимать за каменные домики эльфов.

1. "Громовые камни". Древнейшими объектами "народной археологии" являются артефакты каменного века, ибо он раньше всего закончился. Кремневые наконечники стрел неолита фигурируют во всей Евразии как "громовые стрелки", кремневые клиновидные топоры и каменные шлифованные боевые топоры неолита – как "громовые топоры". Поскольку к бронзовому и железному веку наконечники и топоры делались людьми почти повсеместно из металла, каменные приписывались иным существам.

Имелось в виду, что бог-громовик (Тор у германцев, Перун у славян, Зевс у греков, Индра у ариев Ригведы и т. д.) стреляет в своих противников молнией с громом, после этого и остается кремневый наконечник, который не сразу удается обнаружить, потому что он уходит глубоко в землю, а через 7 лет выходит на поверхность – тут-то его и обнаруживают. В России это "громовые стрелки" ("молниина стрела", "громная стрелка"), в Германии – Blitzsteine ("камни молнии"), во Франции pierres de foudre ("камни молнии"), в древней Греции – κεραυνια,(молниевые, от греч. κεραυνός – молния) и βαιτυλια, в древнем Риме – lapides cerauniae, lapides fulminaris, baetuli (lapis – камень, fulminaris - молниевые), в Японии – рай-фуно-секи (там это оружие бога Тенгю). В Индии спутники Индры Маруты носили эпитет "стреляющие камнями" (Афанасьев 1965, 1: 244 - 247; Уваров 1881: 3 – 18; Cogels 1907; Мялешка 1928; Abramowicz 1979: 128 – 139; 1983: 145 – 155; Mazurkiewicz 1988).

Лучше всего о неразличении природных курьезов и культурных древностей говорит схожесть римской трактовки "керауниев" и "бэтулей" – первым термином, судя по описанию Плиния (Hist. natur. II, 38; XXXVII XXXVI?, 51, ср. Уваров 1881: ??), обозначались белемниты и топоры, а вторым – кремневые наконечники стрел. Те и другие трактовались как "камни молнии". Светоний (Svet., VII) среди предзнаменований о воцарении Гальбы называет такое: "упала молния в озеро в краю кантабриев, и найдено двенадцать топоров, несомненно означающих верховную власть".

В христианском средневековье языческие боги-громовики получили отставку, но сакральность "громовых камней" осталась, старых богов заменили святые и демоны. В Англии это "стрелки дьявола". В средневековом "Луцидарии", написанном в XVI в. на латыни в Европе и переведенном в XVII в. в России, написано, что гром и молния бывают "от сражения облаков, и находят на землю падающе стрелки громные и топорки сероведны, и сие бывает на устрашение демоном, зане бо демони наблюдают тогда на кую страну Бог казнь напустит" (Уваров 1881: 14 – 15).

Поляк Анджей Баудизий в своей диссертации, защищенной в 1668 г. Виттенбергском университете, где учились и друзья Гамлета, описывает творение громового камня в тучах из земного вещества неким Каменнотворным Духом (рис. 1). Камни приобретают разную форму: "Один представляется пирамидой, другой клином, иной стрелою, еще иные молотом… Иной имеет отверстие в месте равновесия" (Abramowicz 1983: 148). Это, конечно, наконечники стрел, клиновидные топоры и боевые топоры-молоты. Проух особенно занимал умы. Уже в следующем году Войцех (Адальберт) Тыльковский писал в своей "Метеорологии куриозов":

"Громовой камень зовется кераунией. Вытянут вдоль, поскольку влажные части, как более тяжелые, тянутся вниз, оставляя выше части сухие. Довольно часто в месте равновесия находится отверстие, которое возникло оттого, что когда части стягивались, они содержали воздух, который затем свободно вышел. Раз от разу они напоминают обликом молот или топор и похожи на кремень" (Abramowicz 1983: 149).

В средневековом рукописном "Травнике" про такой камень написано: "А тот камень падает и стреляет сверху от грома… Он же и громовая стрела называем" (Забелин 1879: 510). Обычная молния изображалась зигзагом со стреловидным окончанием. По-видимому, громовая стрелка мыслилась также внутри шаровой молнии. В летописи под 1450 годом записано, что в Москве "прострели гром верх у церкви у каменныя св. Михаила Архангела на площади, и поиде стрела в церкви; и бысть чюдо страшно, яко не мощно сказати, како ходила по церкви" (ПСРЛ, V: 270). В 1537 г. в Петров пост "Божиим попущением бысть во Твери: приде стрелка из грому и зажже градную стену" (ПСРЛ, VI: 303). Что речь идет именно о кремневых стрелках ясно из заговора о сохранении пчел: высечь из громовой стрелки огонь, зажечь свечу и поставить св. Зосиме и Савватию.

Уже в XIX в. краевед Н. П. Поливанов (1878) из Варнавинского уезда рассказывает, что молодой крестьянин Петр Максимов из деревни Полян, увидев изображения кремневых орудий, рассказал, что после его бабки остались две "громовые стрелки", одна как будто молоток, а другая как круглое долотцо. "Они не людьми сделаны, говорит он, а как молнье ударит в землю, так тут и ищи, непременно найдешь; только не так скоро, а через несколько времени, она и сама выйдет наверх земли. Так сказывают старики, так у нас и все думают…".

В Шотландии к удару молнии относят только белемниты, а неолитические кремневые наконечники приписывают деятельности фери и эльфов и называют elf-stones, elf-shuts, elf-bolts, fairy-darts. По народным поверьям, фери пускают свои стрелы из лука, сделанного из ребра покойника, похороненного на стыке трех помещичьих владений; эти кремневые стрелки и дротики, пущенные фери, летят с большой силой и смертельно ранят людей и скот, не оставляя следов на коже (Davidson 1956).

В Японии летописцы под 839 г. н. э. записали, что после сильной грозы в краю Дева весь берег оказался покрытым острыми каменными наконечниками стрел и копий разного цвета - белого, черного, зеленого и красного. В 885 г. дважды выпал такой же дождь каменных наконечников. При ливне и грозе над этой местностью пролетает сонм духов и тогда падают такие наконечники, и местные жители их подбирают на береговом песке. В китайской энциклопедии эпохи Кань-хи (1662 г.) указано, что на таких наконечниках даже видны следы ударов молнии. Есть изображения таких камней и в более ранней, 1596 г., энциклопедии Ли Шицзина (рис. 2).

Бог-громовик представлялся вооруженным также боевым топором или булавой (у ариев Индии – ваджрой). Поэтому каменные топоры, вымываемые из древних могил, принимались за брошенные им во время грозы. Впрочем, в Белоруссии бытовали предания о братьях-великанах (волотах), которые перебрасывались с городища на городище топорками.

Коль скоро эти камни считались падающими с неба и связанными с богами и духами, им приписывались сверхъестественные, чудесные качества. Они, естественно, применялись в магии и народной медицине (Выготcкий 1911: 146). В Британском музее есть находка из Египта – шлифованный стеатитовый нож неолита с иероглифической надписью VII – VI вв. до н. э. "Великий Сам, начальник художников, Птахмес". Сам был начальником погребального обряда и нуждался в магических средствах. Золотые ожерелья этрусков с кремневыми наконечниками неолита, использованными как подвески-амулеты, хранятся в Лувре и Британском музее. Каменный неолитический топор с процарапанными рисунками римского времени (орел и волк) найден во Фригии. В том же рассказе крестьянина Петра Максимова о "громовых стрелках" сказано: выпаханные после грозы, стрелки передаются из рода в род, "старухи очень берегут их, скачивают с них воду, обрызгивают больной скот и людей и говорят, пособляет от всякой болезни…". Свои "стрелки" Максимов отдал Поливанову, а приобрести еще такие от знахарок, оказалось очень трудно: расставаться с целебным средством, приносящим им выгоду, те не хотели.

В 1081 г. византийский император Алексей Комнин посылает германскому императору Генриху IV драгоценные дары (золотой с жемчугами наперсный крест, золотой ковчег с мощами и проч.), в числе которых небесный топор (άστροπελέκον), оправленный в золото. По всей Европе много таких находок (рис. 3) – неолитические каменные стрелки и топоры, оправленные в золото и серебро в античное время и в средние века (Cartaiglac 1877; Hildburgh 1938). В Германии еще в ХХ веке этнографы находили "громовые топоры-клинья" прикрепленными к балкам крыши и к порогу для предохранения от молнии; их также носили в кожаных кошелях на счастье; использовались они и для облегчения родов (Mildenberger 1959: 83 - 86). Уваров (1871: 31, 93, табл. ХХХ, 20) нашел такие амулеты, хоть и без дорогих оправ, в славянских курганах. Седова (1957) опубликовала амулет из сруба в слое XIV века средневекового Новгорода – неолитический наконечник копья в медном орнаментированном футляре.

В средние века о свойствах таких камней говорилась в "лапидариях" – популярных сводках сведений о минералах. Камни эти описывались как Donnerheile ("громное целение"), в частности у Авиценны в 10-м веке (Mennung 1925). У Марбода, епископа Ренского, умершего в 1123 г., приводился такой гекзаметр:

Ceraun ist ein gar schöner Stein,

Er fällt beim Blitz und ist sehr fein,

Und wer ihn trägt mit keuschem Mut,

Dem nie ein Blitzstrahl Böses tut.

Прозаический перевод:

Кераун есть прекрасный камень,

Он падает при ударе молнии и очень изящен,

А кто его носит с целомудренным мужеством,

Тому луч молнии никогда не причинит вреда.

А поскольку это были языческие божества и внецерковные обычаи и обряды, церковные вероучители клеймили и обличали их. В русской Кормчей изложены увещевания мниха Афанасия Иерусалимского: "Того же Афанасия о наузех и о стрелче громнеи. Стрелки и топоры громнии нечестивыя и богомерзкая вещь; аще недугы и подсывания и огненные болести лечит, аще и бесы изгонит и знамения творит; проклята есть, и тии исцеляеми ею. Ни весь бо прорицая преподобен, ни весь изгоня бесы свят". Монах не отрицает чудесной силы этих камней, но уверяет, что это сила бесовская и пользоваться ею христианам нельзя. В главе 23 Домостроя, где содержатся рецепты, "како врачеватися христианом от болезни и от всяких скорбей", отвергается "всякое бесовское угодие, бесчиние и бесстрашие", включая "стрелки громные, топорки-усовники" ("усовники" – помогающие от усовья, т. е. внутреннего воспаления и колотья) "и иные всяческие козни бесовския".

2. Домики фей. По всему старому свету распространены мегалиты – сооружения из огромных обтесанных камней. Это прежде всего дольмены (каменные домики, обычно с круглым отверстием спереди), коридорные гробницы, менгиры (вертикально поставленные столбы), кромлехи (круги, выложенные из камня, обычно вокруг кургана) и, наконец, сооружения типа Стоунхенджа (круглые ограды) и "курсы" – длинные аллеи. Дольмены и коридорные гробницы археологи трактуют как погребальные сооружения, остальные мегалитические постройки – как святилища, а датировка тех и других дает в Европе время неолита и начала бронзового века. В Азии и Юго-Восточной Европе они заходят в железный век. На территории бывшего СССР они особенно густо сконцентрированы на Западном Кавказе – в Абхазии, Адыгее и на юге Краснодарского края, еще в XVIII веке заселенном абхазо-адыгскими племенами.

В народном сознании трактовка дольменов двойственная. С одной стороны, там, где их использование как погребальных сооружений дожило до исторического времени и где сохранились языческие верования, в народе бытует почитание дольменов как могил предков. С другой стороны, особенно там, где живая преемственность нарушена, работает народная фантазия. В западной Европе их приписывали древним и враждебным народам: у французов это "дома сарацинов", а у португальцев – "дома мавров". Это сравнительно реалистичные трактовки, хотя и ошибочные, но они не могут быть раньше конца средневековья. По более древним трактовкам французских крестьян, это "дома фей" или "могилы великанов". Около 1200 г. датский хронист Саксон Грамматик писал, что

"в далеком прошлом жили великаны, древний народ, о чьем существовании дают свидетельство массивные кроющие камни на дольменах и погребальных камерах. Если кто-либо сомневается в том, что это дело великанов, пусть скажет, кто же еще мог передвигать столь огромные блоки камня на их место" (Sakses Danesage, III, 23 – цит. по: Klindt-Jensen 1975: 10).

Еще в 1665 г. северно-германский антикварий Конринг писал о мегалитах близ Хельмштедта как о работе длопотопных великанов (Skelnař 1983: 34).

Приписывали строительство мегалитов и великанам-волшебникам, например, в Западной Европе Мерлину (рис. 4). На Западном Кавказе у абхазов язычество дожило до современности, но погребальные обычаи давно сменились или дольмены вообще принадлежали другому народу (есть предположение, что индоевропейским мигрантам). Так или иначе, почитание дольменов как могил предков иногда проявляется, и есть представление, что если потомки ведут себя постыдно, то мертвецы бьются головой об "адамру" - каменный домик (Инал-ипа 1965: 68). Но чаще они воспринимаются как чьи-то домики для жилья. Такая легенда ярко представлена у соседних черкесов. Поскольку ворочать такие каменные глыбы было трудным делом, строительство черкесы приписывали великанам, но коль скоро сквозь узкий круглый лаз (диаметр 32 – 43 см) пролезть трудновато, напрашивалась идея, что помещение предназначалось для карликов. Так родилась черкесская легенда о хитрых карликах "спи" или "сипунах", которые, обманув глупых великанов "инижей", заставили их построить для себя каменные дома со входами, доступными только для карликов. Они свободно въезжали туда верхом на зайцах. Дольмены и называются у черкесов "спун" – "жилища карликов". Карлики ("ацаны") есть и в фольклоре абхазов (Инал-ипа 1965: 67, 589 - 590).

Легенду эту записал впервые первый исследователь кавказких дольменов французский аристократ-эмигрант на русской службе Тетбу де Мариньи в 1818 г. Карлики жили в горах, великаны в долинах. Когда карлики спустились с гор, они и познакомились с великанами. На западе соответствие карликам "спи" – эльфы, которым дольмены также приписываются. Позже их заменили чертенята (рис. 5).

У казаков дольмены - это "богатырские хатки", "дидовы хатки" или иногда "чертовы хатки". В условиях нынешней идейной растерянности и шатаний отмечается разгул всяческих неоязыческих сект. Появились и поклонники дольменов, съезжаюшиеся со всей России на Западный Кавказ, чтобы у дольменов приобщиться к космической энергии (Пиотровский 2001), но эти полуобразованные современные мистики-богоискатели - уже никакая не "народная археология". Это современная смесь мистики и мошенничества, эксплуатирующая логику "народной археологии".

3. Заколдованные клады. Клады – одна из основных категорий археологических памятников (Geißlinger 1967; Hoard and hoarding 1988; и др.), и в освоении его народным сознанием не было бы ничего заслуживающего приобщения к "народной археологии", если бы не предания, связанные с кладами и кладоискательством (Витевский 1893; Брайчевський 1992; Щавелёв 1996). Клады бывают торговые (упрятанные от внезапной опасности на торговых путях), домашние (припрятанные от грабителей), ремесленные (припрятанные на время отсутствия хозяина инструменты и заготовки), жертвенные (приношения божествам, вотивы) и другие. Бывает, что кладом названо разрушенное погребение – таковы Мельгуновский клад, выкопанный при Екатерине II генералом Мельгуновым в кургане Литая могила на Украине, и Глодосский клад, найденный школьником Григорием Чухрием у с. Глодос, также на Украине (Придик 1912; Смiленко 1965).

Ничего этого кладоискатели не хотели знать. Русское народное сознание видело в богатстве не нормальное накопление добра, а непременно результат преступного или нечестивого предприятия (разбой, ростовщичество) или большой и неправедной власти (злой царь, князь), а это означало участие злых сверхъестественных сил. Поэтому сокрытие клада обставлялось колдовскими обрядами (Макаров 1981), а уж поиски и обнаружение клада – тем более (Аристов 1867; Минх 1890: 29 – 43; Смирнов 1921; Соколова 1970; Криничная 1977; Макаров 1981; Низовский 2001). Народ привязывал местонахождение клада к необычным приметам на местности – природным "знакам", петроглифам, курганам, городищам и т. п. Там обычно и вели поиски и раскопки. В курганах, а иногда и на городищах могли случайно и обнаружить скопления драгоценностей, но чаще всего поиски оказывались тщетными – тогда приходили к выводу, что не удалось узнать заветного "слова", или какое-то условие было не соблюдено, иначе говоря, что заговор был слишком прочен. Ведь если не знать "слова", то клад, даже показавшись, уйдет снова в землю или метнется в сторону. В Купальской обрядности существовало поверье, что в единственную ночь в году, под Ивана Купалу, можно увидеть цветение папоротника (Перунов цвет), или Разрыв-траву, Спрыг-траву, и кто это увидит, тому откроется клад. Были и другие способы. Составлялись тайные карты, на которых были помечены клады, "кладовые росписи". Некоторые столь увлекались кладоискательством, что теряли всякий вкус к работе и обыденной жизни и превращались в вечных искателей, верящих, что вот-вот им откроется клад.

Вот одна из типичных легенд XIX века о кладе в селе Гдановцы близ Кривого Рога. Один из местных жителей Г. Процюк рассказывал:

"Более 50 лет тому назад, в дни моей юности, мой отец передал мне заповеданное ему дедом верное известие об огромном кладе запорожского войска, закопанном в прошлом (т. е. XVIII) столетии. Близ г. Кривой Рог есть огромный курган, называемый Царевым; на расстоянии от него более ста саженей есть указатель дорог. От этого знака в известную мне сторону, на расстоянии 50 саженей, в чистом поле есть яма, глубиною до 10 саженей, и подвал, в котором зарыто более 300 пудов запорожских денег серебром и золотом, а также разных древностей. Подвал этот заперт 10 замками (каждый весом до 100 пудов) и забит булыжниками. Земля, не уместившаяся в подвал, отнесена на далекое расстояние и закопана в грунт, чтобы не было следов. Чтобы добраться до клада, нужно затратить свыше 300 рублей, но я знаю боковой ход, через который можно попасть в укрытие менее чем за 100 рублей".

В 1884 г. Процюк получил от землевладельца О. Лихмана разрешение на откапывание "атаманского котла с золотом", но его индивидуальные усилия не дали результатов. Полтора десятилетия причастные к поискам люди обдумывали неудачу и ее причины, и, наконец, за дело взялся сам землевладелец. Весною 1898 г. Лихман создал объединение заинтересованных активистов, пригласил для консультации бабу-ворожейку П. Войтову, и во главе целой команды возобновил раскопки. Разумеется, с тем же результатом.

На Николаевщине есть городище Шарманское. О нем ходили легенды, что тут запорожцы закопали 12 бочек с золотом. Еще в дореволюционное время житель близлежащего села Дий Холодулькин подговорил 20 человек на поиски клада. Они бросили свои хозяйства и целую осень до морозов жили в шалашах на городище, роясь в его культурном слое. Вокруг них собралась уйма колдунов, баб-шептух и ворожеек, которые подогревали энтузиазм копателей отгоном нечистой силы и пророчествами. Культурный слой сильно повредили, а клада так и не нашли (Брайчевський 1992: 14 – 17).

В 1887 г. крестьянин с. Новой Самаевки Пензенской губернии Никифор Милин, 55 лет, рассказал, что у товарища его есть документ 1605 года, подписанный знаменитым разбойником Кудеяром, где указано, что против Кудеяровой горы на отмеченном приметами месте есть вход в пещеру, а в ней заваленный вход, ведущий в три погреба, в коих большие богатства: один наполнен золотом, другой серебром, а третий конской сбруей. На этот клад Кудеяром наложен был зарок на 200 лет, которые уже прошли. Рыть надо нечетным числом землекопов, и т. д. (Минх 1890: 36).

Реальные клады археологии и "заколдованные клады" "народной археологии" – вещи совершенно разные. Совпадения по составу – чисто внешние. Целенаправленные поиски "заколдованных кладов" никогда не дают результатов, а реальные клады обнаруживаются либо случайно, либо (тоже без специальной заданности) при археологических раскопках мест, где они могли быть с некоторой вероятностью зарыты – на городищах. "Заколдованные клады" – это не реальность, искаженная наивным сознанием, а чистейшая народная фантазия. От реальности в ней только то, что клады действительно в древности зарывались и что они иногда обнаруживаются. Но выделению такой категории находок эти чаяния действительно способствовали.

4. "Вавилоны". По всей Европе распространены лабиринты, выложенные из камней или начерченные на каких-либо предметах (Baer 1844; Спицын 1904; Mathews 1922; Куратов 1970). На русском Севере их зовут "вавилонами" (Елисеев 1883). Это название засвидетельствовано уже записью XVI века, по которой на Кольском полуострове русским послам Григорию Васильчикову и кн. Семену Звенигородскому было рассказано, что в Вареге карельским богатырем Валитом "выкладено каменьем как бы городовой оклад в 12 стен, а назван был у него тот оклад Вавилоном. А в Коле, где ныне острог, обложено было у него каменьем в 12 стен тем же обычаем" (Формозов 1986: 9 – 10). По-видимому, в народном сознании эти сооружения связывались с библейским преданием о вавилонской башне и смешении языков: на это наталкивал запутывающий рисунок лабиринта.

Но в Финляндии применялись и другие названия: "Игра св. Петра", "Девичьи пляски", "Гибель Иерусалима", "Ниневия" и проч. (Гурина 1948: 129). По всей Европе их почему-то называют "троянскими городками" (Benndorf 1894; Ringbom 1965), и называют давно: уже на этрусской вазе конца VII в. до н. э. есть изображение лабиринта с надписью: Truia (Heller 1946). По-видимому, их связывали с некими играми, ритуальными танцами, изображавшими осаду Трои. Однако и то и другое толкования могли возникнуть только в исторические времена.

Само название "лабиринт" возникло раньше, поскольку засвидетельствовано греческой мифологией и приурочено ею к царскому дворцу Кносса. И не только мифологией: в Кноссе найдена табличка (GG 702), на которой некое божество названо "госпожа Лабиринта". Собственно, так рано к Кноссу приурочено только это название, а не легенда о том, что Кносский дворец служил лабиринтом, из которого было можно выбраться только по заранее припасенной нити, развертываемой при углублении в лабиринт. В центре лабиринта поджидало путника чудище Минотавр (пролучеловек-полубык), которому критяне ежегодно и отдавали в жертву юношей и девушек, прибывших на остров с подвластного критянам материка. Это миф о Тезее, который убил Минотавра и выбрался из лабиринта благодаря нити Ариадны, дочери Миноса (Press 1965). Это повествование приурочено к Кносскому дворцу только мифологией.

Впрочем, античные авторы называют лабиринтом также некую постройку в Египте, и Флиндерс Питри действительно раскопал в Хамара (Египет) постройку ок 2200 г.до н. э. напоминающую по сложности Кносский дворец.

Название же в мифе не разъяснено, но исследователи производят его от субстратного догреческого слова "лабрисса" – двойной, т. е. обоюдоострый, топор, служивший храмовым символом в догреческом Средиземноморье. Лабриссы раскопаны и в Кносском дворцовом комплексе. На фресках же там изображались рискованные игры юношей с быками, напоминавшие испанскую торриду. Предполагается, что эти игры послужили отдаленной основой для сюжета мифа о Тезее, который доказал не только свою смелость и ловкость, но и хитроумие. Именно поэтому идея лабиринта, уже существовавшая (хотя и без такого названия) в микенское время (опубликовано графическое изображение на стеле из Пилоса – Blegen and Lang 1958: 181), была наложена на храм двойного топора - Кносский дворец. А с ним были связаны чуждая власть, культ быка и критская коррида (сложность плана дворца давала лишь дополнительную аналогию). По-видимому, ритуальному испытанию юношества и магической стимуляции хитроумия и служили лабиринты, так что от этой функции древнейших лабиринтов, отложившейся в мифе о Тезее, можно протянуть нить к троянским играм. А также к мотиву нартского эпоса" - дому Сырдона", из которого можно выбраться только по шнурку. А для иллюстрации рисовали типичные лабиринты (Семенов 1949: 55 – 56).

Здесь "народная археология" как-то связана с историческим ядром данной категории памятников. Но "вавилоны" примешаны уже со стороны.

Лабиринты же во многих местах относятся к неолиту, а значит между ними и этими истолкованиями простирается огромное время. О назначении неолитических лабиринтов археологи много спорили. Одни видели их назначение в погребальной магии – запутать души умерших, другие – в производственной магии: предотвратить выход рыбы из ловушек, но побеждает культовое истолкование (Куратов 1970; 1973; Kern 1982/1992; Буров 2001).

5. "Следовики". По всему миру распространены высеченные на камне изображения стоп – как бы следы. Они есть на камнях-валунах, на каменных стелах, находят изображения стоп из порошка охры и в катакомбных могилах II тыс. до н. э. (Baruch 1907; Ричков 1982; и др.). Уже Геродот (IV, 82) сообщает о "следах Геракла", но античные художники не выбивали таких примитивных изображений на камне – это более ранний обычай. В русском населении их нередко воспринимали как "бесовы следы" и увязывали с впечатляющими фигурами на петроглифах, в которых видели беса. Отсюда топонимы Бесов Нос и Бесовы Следки в Заонежье (рис. 6). Про Беса и Бесиху сочинались сказочные сюжеты, привязанные к этим местам. На изображении беса, схожем по стилю и технике выбивки с другими петроглифами неолита, более поздней техникой выбиты православный крест и монограмма Иисуса Христа, дабы забить злую магическую силу, исходившую из этих изображений. Переосмысливались и сами следы – они уже приписывались Богородице, Святым и Иисусу Христу (у поляков "Боже стопки").

Стольник Петр Толстой, путешествуя по Европе, видел в Борисове (тогда это были польские владения) такой камень в костеле: "В том же костеле лежит камень серой, на нем знатно ступени ног человеческих, якобы человек стоял и изобразил бы ступени ножные на какой мягкой материи. И сказали, что-де тот камень найден в давних летах на лесу и принесен в Борисов с тою вышеупомянутою иконою Пресвятыя Богородицы" (цит. по: Панченко 1998: 269).

Что "камни-следовики" относятся к разному времени и частью к очень раннему, было ясно с самого начала их изучения – с середины ХХ века. Но вначале кое-кто видел в них родовые тамги, что было быстро отвергнуто. Формозов и другие исследователи (Формозов 1965; 1969: 144 - 149; Титова 1982; Семенов 1986; Семенов 1990) обратили внимание на культовое почитание стоп в ряде древних культур. Следы эти связывают с "тремя шагами Вишну" ("трижды запечатлел он свой след"), двумя его шагами (два видны, а третий скрыт), следами других индийских богов по небу (в Ригведе по небу шагает не только Вишну, но и Агни, Индра и Пушан).

Здесь, вероятно, "народная археология" недалеко ушла от первоначальной трактовки "камней-следовиков" и других следов на камне (стелы, петроглифы) – древние божества сменились более поздними мифическими героями – Гераклом, Бесом, Святыми, но осталась та же вера в то, что эти следы не людьми выбиты, а действительно оставлены ногой чудесного существа. Впрочем, те изображения стоп, которые есть в катакомбных могилах, возможно, не мыслились следами божества, а обозначали места, куда должны ступить ноги покойника, когда он встанет из могилы для путешествия в мир иной (об этом говорит их направленность к выходу из катакомбной могилы – см. Ковалева и др. 1985: 24. Могила трактована раскопщиками как ямная, но по почковидному плану совершенно очевидно, что тут разрушенная катакомба).

6. Змиевы валы. На Украине протянулись земляные валы, которые в народе зовут Змиевы валы, совершенно очевидно связывая их со сказкой о кузнеце, который сражался со Змеем Горынычем. По сказке, пораженный героем Змей уползал, роя замлю, и где он полз, протянулся земляной вал. Но в Повести временных лет валы эти суть отвал борозды, проведенныой плугом, в который запряг грозившего Киеву Змия богатырь Кирило Кожемяка (Антонович 1884:361 – 362).

Акад. Рыбаков готов был очень доверять "народной археологии" и толковать эту легенду прямолинейно и эвгемерически: валы остались от раннескифского времени, стало быть, сказка говорит о преемственности русского кузнечного культа от скифов, а первокузнец олицетворяет смену бронзового века железным, так что славяне сталкивались непосредственно с киммерийцами. Но, не говоря уже о фантастичности такой истории, как выясняется, валы датируются славянским временем (Кучера и Юра 1975, 1976; Кучера 1987). Незачем в духе Эвгемера видеть в Змие непременно какого-то реального исторического героя или властителя, внешнеполитического противника древних русичей. Он вполне мог быть (и скорее всего был) неким фантастическим существом русской мифологии, воплощавшим определенные стихии и злые силы вообще.

7. Невидимые города. Среди объектов древней материальной культуры важное место занимают поселения и здания. Они тоже отличаются от современных, а еще более отличаются от действующих, населенных жилых объектов их руины. Тем не менее как раз эти следы обитания распознаются местным населением без труда, что видно из распространенности по всей России топонима "городище". Суффиксом -ище исстари оформляется в русском языке в числе прочего место и остатки существовавшего прежде объекта (ср. костер – кострище). А может быть, знание о том, что это были поселения и удерживается в памяти от времен обитания на них. На эти топонимы и связаные с ними материальные остатки обратил внимание еще Зориан Ходаковский в начале XIX века. Искажающими реальность могут оказаться толкования, кем оставлены эти городища, их могут приписывать казакам, соседним народам, военным перипетиям, но чудесного в этом ничего нет.

Однако наряду с этими реалистичными сведеними есть в России и в других странах предания о затонувших и провалившихся под землю городах, ушедших в землю церквах и потонувших колоколах (Сумцов 1895; Перетц 1904; Лопарев 1914; Смирнов 1923; Кербелите 1963, и др.). К числу таких легенд принадлежит и знаменитое сказание о невидимом граде Китеже (Комарович 1936; Шестаков и Шохин 1960; 1962; Клейн 1962; Басилов 1964; Савушкина 1972; Град Китеж 1985). Подобные предания и мифы существуют и у других народов. В частности общеизвестен миф об Атлантиде, переданный (или придуманный) Платоном.

Как складывались подобные предания? Во-первых, в народном сознании отлагались действительные случаи карстовых провалов и землетрясений с гибелью городов и образованием на их месте озер. Во-вторых, обвалы и медленные опускания береговых районов с уходом под воду построек также известны. В-третьих, в средневековых городах образование культурного строя шло быстро, и для жителей, ходивших (не замечая этого) по поднявшейся дневной поверхности, обрастание древних церквей, дворцов и крепостных стен культурным слоем выглядело как погружение зданий в землю. Так формировался реальный фон для восприятия сюжетов о чудесных исчезновениях.

Сказание о граде Китеже Комарович выводил из купальской обрядности; я предположил, что Китеж – это пригород Суздаля Кидекша, а староверы унесли это имя за Волгу к озеру Светлояр; Басилов также связывал сказание с упованиями староверов; все эти исследователи и Савушкина включают это сказание в общую мифологию о провалившихся или утонувших церквях или городах.

Что же порождало эти сюжеты? Очень малую долю здесь занимала память о древних городах или постройках (церквях, укреплениях), реальные причины исчезновения которых были населению уже неизвестны и даже место утрачено. Гораздо более здесь сказывались чаяния народные о таких обителях, якобы существовавших, где гонимые могли найти надежное убежище. Эти обители под угрозой со стороны врагов, в условиях нечестивого окружения, чудесным образом ушли под землю или под воду со всеми своими обитателями, и те ведут там праведную жизнь в полной неприступности и безопасности. Такие предания обычно возникали там, где шли гонения на религиозные или национальные меньшинства. Реже погружение под землю или под воду рассматривалось как божья кара за нечестивое поведение.

Таким образом, обычно за такими преданиями реальные памятники не стоят. Невидимый град Китеж – это красивая сказка, призрак, мечта. Атлантида – миф. Но и в современности снаряжаются экспедиции на их поиски (Шестаков и Шохин 1960, 1962). Однако, в целом за всей системой таких сказочных образов стоит россыпь реальных городищ, скрывающих под землей остатки древних укрепленных поселений и бесчисленое количество руин заросших культурным слоем.

8. "Самородные горшки". Битую керамику легче опознать как бытовые вещи, даже если она оказывается несовременных, исчезнувших типов. Но вот горшки из разрушенных погребений вызывали недоумение у тех народов, которые уже утратили обычай ставить покойникам сосуды с напитками или хоронить прах сожженных покойников в погребальных урнах. Сразу возникал вопрос о том, как эти сосуды оказались в земле. Между тем, поля погребальных урн в раннежелезном веке были распространены по всей Европе, и по всей же Европе они исчезли в I тыс. н. э., сменившись в конечном счете христианским обрядом трупоположения.

Польский летописец Ян Длугош (1415 – 1480) по прозвищу Лонгинус (Длинный) сообщает на латыни в своей "Historia Polona" ("Польской истории"), что среди польских чудес первая – это самородящиеся в земле горшки. Он рассказывает, что

"на полях деревни Нохов, лежащей около города Срема в познанском епископстве, как равно и в деревне Козельско на земле Палуки близ озера Лекно, родятся под землей сами по себе и единственно силой природы без какого-либо участия человека сосуды всякого рода и разного облика, подобные тем, которые люди обычно употребляют. Они, правда, тонкие и рыхлые, пока находятся под землей в родном гнезде, зато становятся крепкими, будучи вынуты и отвердев под действием ветра и солнца. Они представляют разные виды и размеры, подобно тому, как сделанные гончарным искусством".

В другом месте Длугош собщает, что в 1416 г. во время пребывания короля Владислава Ягеллы в Среме

"к нему прибыл посол его родича князя Эрнеста Австрийского, дабы удостовериться лично и очно, верно ли известие, которое он слышал от польского рыцаря Яна Вашавского, а именно, будто в польской земле в определенном месте родится много сосудов единственно действием природы и без какого-либо участия человека. Это известие князь Австрийский Эрнест считал за мало правдоподобное в действительности, и, не очень доверяя рассказам по слуху, снарядил специально рыцаря, чтобы собствеными глазами присмотрелся исключительно для выявления правды и познания силы природы. Итак, король Владислав, желая освободить своего родственника князя Эрнеста от сомнения, отправился на поле деревни Нохов, лежащей между городами королевства польского Сремом и Костяном, и повелев в своем присутствии копать землю во многих местах, открыл много урн различного облика и величины, созданных чудесным действием и силой природы, как если бы они были сделаны гончаром. И показал посланцу князя Эрнеста, приглядывающемуся с любопытством…; послал также князю Эрнесту через упомянутого посланца несколько урн различного вида, дабы свидетельствовать о правдивости факта".

За Длугошем эти известия повторяли польские, чешские и немецкие историки и географы последующих веков – Матвей Меховский, Мартин Кромер (писавший историю Польши для Генриха Валуа, когда тот был избран на польcкий трон), С. Мюнстер, Богуслав Бальбин и др. У всех у них фигурируют ollae naturalis, sponte nascitur ollae ("естественные сосуды", "стихийно порожденные сосуды"). Изданная в Лионе в 1485 г. на французском "Книга о природе вещей" Бартелеми де Гленвиля (Бартоломью Англичанина, францисканца XIII века) была снабжена гравюрой (рис. 7 – 8), на которой были видны вылезающие из земли животные (кабан и три серны) и много высунутых наполовину горшков (Ponomarenko et Rossel 1970, gravure 413).

В 1546 г. император Священной Римской империи Фердинанд I послал рацаря Отто фон Нейдека освидетельствовать место рождения горшков возле Маслова в Силезии. В 1577 г. император Рудольф II повелел раскопать такое место возле Грыжиц, тоже в Силезии, чтобы заполучить такие урны для своей коллекции. Он принял личное участие в этом мероприятии и доставал собственными руками урны из земли. В память об этом событии был воздвигнут столб на этом месте.

Эти известия эпохи Возрождения и Реформации, однако, отличаются от сведений о чудесных камнях тем, что рождение горшков не отводилось каким-либо сверхъестественным существам и горшкам не приписывались волшебные свойства, а возводилась хвала необычным силам природы, и то это вызывало скептицизм. Правда, в некоторых районах Саксонии/Западной Польши население верило, что эти сосуды сделаны карликами. Это поверье поведали мейссенские хроники Фабрициуса (1569) и П. Альбинуса (1589). Петр Альбин же сообщил поверье, что сосуды лежат закопанными глубоко в земле и лишь один раз в году, летом на Зеленый праздник, поднимаются ближе к поверхности – до глубины в один локоть.

Самое интересное, что вера в самородные горшки была распространена как раз среди людей образованных и более просвещенных, более того, она опиралась на идею Аристотеля о созидающей силе природы, способной порождать низших животных прямо из ила. Король Владислав Ягелло сам был новообращенным христианином, значит знал хорошо кремацию покойников, но больше верил ученым, а может быть просто боялся отнести к язычеству эти сосуды: его и так подозревали в неискреннем принятии христианства (Abramowicz 1981: 146; 1983: 31 – 32).

А вот простые крестьяне полагали что кто-то эти горшки все-таки лепил. Более того, несколькими веками раньше местные крестьяне, в среде которых еще были живы предания о недавнем языческом прошлом, понимали, что это погребальные урны. По бедности они использовали эти сосуды в быту. Об этом свидетельствуют католические молитвы, специально разработанные католической церковью не только в Польше для очищения этих сосудов и датируемые IX - XI веками. "Всемогущий вечный Боже, - молились прихожане в Польше, - вторгнись в дела наши и благоволи эти сосудики, созданные искусством язычников, так очистить силой своей возвышенности, чтобы по удалении всякой нечистоты они стали пригодны для употребления Твоими верными в мире покоя и тишины". Они просили очистить сосуды, "которые в своей благой милости Ты вернул для употребления людям, выдрав их по прошествии долгого времени из лона земли" (Matuszewski 1957).

Это показывает, что для формирования "народной археологии" нужна утрата живого знания о реальном бытовании данных артефактов, их переход в категорию древностей, разумеется при наличии магически-мифологического сознания, коренящегося в первобытной наивности, но переживающего в последующих эпохах.

9. "Ивановы головки". В средневековой Восточной Европе находимые сотнями римские серебряные монеты (рис. 9) называли "Ивановыми головками", принимая профильный рельеф головы императора за изображение отрубленной головы св. Иоанна Крестителя, а серебряный диск монеты – за изображение блюда, на котором ее держала Иродиада. "Головками Св. Яна" называет их польский хронист XVI в. Матвей Меховский. В век Просвещения в той же Польше простые люди еще верили, что это головки Яна, а образованные уже понимали, что это римские монеты. Бенедикт Хмелевский в "Новых Афинах", изданных во Львове в 1754 г., поместил специальный раздел под заглавием: "Правда ли, что малые СЕРЕБРЕНИКИ, найденные в земле, это головки Св. ЯНА Крестителя?". Там он с иронией поведал, что

"простой люд, особливо польский, далекий от больших городов, разумеет, что Святые лепят горшки, что монеты падают с неба, что какие-то особенные вещи, которых Мацько или Гринько в их веси не делает, являются Небесным творением. Лишь случилось кому-то найти серебряную монету, пролежавшую тысячу с несколькими сотнями лет в земле, имеющую на одной стороне голову, он принимает ее за голову Св. Яна, усеченную Иродом, и принимает это за безупречную истину. Тогда эти простые люди бают, что эта Головка оказывается Мощами Св. Яна в жизни, на этом месте, где три колоса покажутся вместе; там копают, но ничего не находят" (цит. по: Abramowicz 1883: 185).

Объяснение не было фантастическим, связанным с чудом, но всё же вовлекало в поле мышления сакральность объект