Протогосударство Шан

Как уже упоминалось, для возникновения надобщинных политических структур (протогосударств) необходим был комплекс сопутствовавших этому условий нормативно-институционального и природно-производственного характера. При этом первичные протогосударственные образования обычно возникали одновременно с элементами урбанистической цивилизации, т.е. в зонах, где складывались условия для развитого урбанизма. Одной из таких зон и был бассейн Хуанхэ, где сложилось протогосударство Шан.

Прежде чем приступить к характеристике шанского общества и его культуры, необходимо обратить внимание еще на некоторые нормативные институты, выявленные в процессе изучения достижений современной антропологии. Первый из них — феномен власти-собственности. Суть его, тесно связанная с реципрокным взаимообменом и централизованной редистрибуцией, сводится к праву верховного правителя надобщинного коллектива распоряжаться всем его достоянием как бы от его имени и в его интересах. Это право основано не на собственности — собственности как таковой общество, о котором идет речь, не знает, — оно основано только на власти правителя. Высшая власть, нередко и осознанно сакрализованная (носитель ее приравнивается к божеству или сыну божества), именно в силу специфики позиции ее носителя, ставшего над коллективом, обретает права и прерогативы верховного собственника. Вначале власть порождает представление и понятие о собственности в ее наиболее понятном коллективу смысле — собственности всеобщей, коллективной, распоряжается которой от имени коллектива сакрализованный его правитель. Это и есть феномен власти-собственности в обществе, уже знакомом с властью, но еще незнакомом с собственностью, тем более частной. Существенно заметить, что К. Маркс, стремившийся разобраться в сущности структуры восточных обществ, одним из первых обратил внимание на то, что отсутствие частной собственности — ключ к восточному Небу. Руководствуясь этим, он выдвинул, как известно, идею о существовании особого «азиатского» способа производства, суть которого в его понимании как раз и сводилась к противостоянию аппарата власти во главе с верховным собственником («восточным деспотом») коллективам земледельческих общин. Идеи Маркса об «азиатском» («государственном») способе производства вписываются в современные представления о Востоке, излагаемые в нашей книге, опирающейся в этом смысле на фундамент современной антропологии.

Второй нормативный институт, о котором необходимо упомянуть, приступая к характеристике Шан, — это процесс трибализации (от лат. triba — «племя»). Современная наука использует понятие «племя» только для обозначения структурированной этнополитической общности, т.е. этнической группы, имеющей вождя. Неструктурированную стоит именовать просто этнической общностью. Этническая общность рождает племя или группу родственных племен в процессе трибализации. Что касается сущности этого процесса, то следует заметить, что он не возникает сам собой, но является результатом контакта данной этнической общности с уже существующим в зоне той либо иной урбанистической цивилизации государственным образованием, по образу которого как раз и структурируется племя, причем для этого не обязательно наличие элементов урбанизма. Существование в формирующемся племени вождя и некоторых его помощников уже является достаточной основой для последующей его эволюции в направлении к более развитым институтам государственности.

Теперь, обратив внимание на проблемы власти-собственности и трибализации, попытаемся проанализировать государственность Шан и взаимоотношения шанцев с их соседями, а также выяснить, кем были шанцы, откуда они появились в бассейне Хуанхэ. Начнем с характеристики их расового типа. Хотя среди многочисленных изображений человека (в основном на бронзе) встречаются различные расовые типы, включая европеоидов, шанцы в массе своей были монголоидами, что относится и к хозяевам царских гробниц, т.е. к правителям. Загадка индоевропейских по типу боевых колесниц с одомашненными на Ближнем Востоке лошадьми, имеющая самое непосредственное отношение к шанской аристократии (как-никак, а колесницы с лошадьми обнаружены в основном в царских гробницах), остается неразгаданной.

Напомним, однако, что к западу от бассейна Хуанхэ в эпоху Шан жило индоевропейское племя тохаров. Известный исследователь тохаров Э. Паллиблэнк еще в 1966 г. предположил, что это племя могло сыграть посредническую роль в проникновении в Китай элементов урбанистической цивилизации. Кроме того, некоторые лингвисты находят очевидные параллели между раннечжоуским языком и индоевропейским (сравнить с шанским языком невозможно — от Шан сохранились лишь надписи на костях; только чжоуский текст канонической книги песен «Шицзин» с его рифмами помог шведскому синологу Б. Карлгрену совершить великое открытие — расшифровать звучание раннечжоуских иероглифов), а специалисты широкого плана, включая виднейшего историка китайской культуры Д. Нидэма, обнаруживают впечатляющие параллели в календарно-астрономических и астрологических традициях шанско-чжоуского Китая и Ближнего Востока. Тем не менее факт остается фактом: в шанском протогосударстве жили преимущественно (если даже не исключительно) монголоиды, к тому же многими корнями связанные с неолитом бассейна Хуанхэ. Можно напомнить, что в процессе метисации монголоидный тип оказывается, как правило, сильнее европеоидного, что хорошо видно и в наши дни. Если учесть, что гипотетическая внешняя примесь европеоидов в Шан была в любом случае крайне небольшой и никак не может в этом плане быть сопоставлена, скажем, с ариями, которые прибывали в бассейн Ганга многочисленными волнами и к тому же хорошо защищали свой расовый тип варно-кастовыми брачными запретами, то есть основания предположить, что многочисленные мигранты сравнительно быстро и безболезненно были ассимилированы без остатка, причем об этом не сохранилось даже воспоминаний (это было связано с феноменом исторической амнезии шанцев, о котором будет идти речь чуть ниже).

Если не считать дворцов, то в основном шанцы жили в таких же хижинах-хижинах-полу землянках, что и их предшественники, насельники культур китайского неолита. Что касается шанских — это относится и к эрлитоу-эрлиганским — дворцов и городских стен, то они отличались от ближневосточных, изготовлявшихся из камня и кирпича. Делали их методом хан-ту: уплотнявшиеся каменными пестами слои земли или глины, ограниченные в ширину дощатыми переборками, ряд за рядом — по высыхании — клали друг на друга. Создавалась толстая глиняно-земляная стена, снаружи напоминающая кирпичную кладку. Стену, видимо, чем-то крепили — она была достаточно прочной и кое-где сохранилась до наших дней, что и позволило археологам обнаружить остатки фундаментов строений и стен. Сходство с кирпичом, пусть внешнее, наводит на аналогии с ближневосточной древностью, где кирпичная кладка господствовала. Но кирпича шанцы, однако, не знали. Хан-ту — его функциональная замена.

Ближневосточные по происхождению злаки — пшеница, ячмень (знакомые, видимо, уже и луншаньцам), а также бобы, фасоль, конопля, различные овощи и фрукты, не говоря уже о чумизе, были хорошо известны шанцам. Но они знали и то, что в те времена не знал еще никто в мире, — имеется в виду шелководство, уникальное китайское изобретение. Из домашних животных, насколько можно судить по надписям, преобладали свинья и собака, но встречались также коровы и лошади, овцы и козы, куры, утки и гуси. Возможно, водились и прирученные слоны. Среди диких животных, объектов охоты, были кабаны, олени, тигры. Много ловили рыбы и дичи. В пищу употребляли грибы, ягоды, коренья и травы. В земледелии господствовал ручной труд с использованием преимущественно деревянных орудий (мотыги, серпы и т.п.) с каменными вкладышами или рабочими частями. Особое внимание уделялось охоте, имевшей помимо прочего ритуальное и прикладное значение (тренировка для воинов). Именно здесь, как, впрочем, и в военных походах, применялись боевое оружие из бронзы и колесницы.

Достаточно развитым было ремесло, включая строительство. Сохранились остатки специализированных мастерских — керамических, камнерезных, бронзолитейных и иных. Мастера-ремесленники имели очень высокую квалификацию, о чем свидетельствуют орнаменты на изделиях из бронзы или камня, и иные, тонкие изделия, украшения, символические изображения. Бронза, колесницы, шелковые одежды — вот конкретные свидетельства высочайшего уровня шанского ремесла. Этот уровень, естественно, был достигнут лишь в дворцовых мастерских. Быт простых земледельцев мало чем отличался от того, что было достигнуто земледельцами неолита несколькими тысячелетиями ранее, будь то строения, орудия труда, хозяйственные поделки, одежда, украшения и т.п.

Вообще принципиальное различие между правящими верхами с их окружением (аппарат администрации, ремесленники, воины, слуги) и производящими крестьянскими массами представлено в реалиях общества Шан выпукло и зримо. Но эта разница была лишена расового или этнокультурного оттенка, который преобладал во взаимоотношениях между пришлыми индоариями и аборигенным населением в бассейне Ганга приблизительно в то же время. Напротив, она была преимущественно социальной и административно-политической, зачатки которой формировались по меньшей мере с эрлитоу-эрлиганской фазы с ее дворцами самых ранних на территории Китая правителей протогосударственных образований, пусть еще и очень небольших и неразвитых. Аньянская фаза Шан демонстрирует эту разницу уже очень четко и последовательно, что свидетельствует как об уровне развития общества, так и о стандарте цивилизации, намного превосходящем тот, что был свойствен эрлитоу-эрлиганской фазе. Перед нами, судя по надписям и археологическим раскопкам, — сложное составное протогосударство, административно подразделявшееся на структурно неодинаковые части.

Первая и главная из них — зона с центром в столице, которая находилась под непосредственным управлением правителя-вана и центральной администрации Шан. Трудно утверждать, что именно аньянское городище и было столицей, здесь есть определенные сомнения. Но в любом случае аньянское городище было частью столичной зоны, радиус которой измерялся, видимо, несколькими десятками километров. В центре зоны жили ван и его приближенные, воины и чиновники, ремесленники и слуги. Здесь располагались дворцы и мастерские, амбары и склады, казармы и поля, прежде всего «большие поля», о которых не раз упоминалось в гадательных надписях. В работе на больших полях нередко принимали участие ван и его приближенные, а урожай предназначался как для ритуально-культовых нужд, так и для пополнения казенных амбаров. Насколько можно судить по данным надписей (гадали, не приказать ли чиновникам сяожэнь призвать крестьян чжун на поля), обрабатывали эти поля приходившие специально для этого крестьяне окрестных поселений. Археологи при раскопках в районе Аньяна обнаружили склад из 3,5 тыс. серпов, что подтверждает существование больших полей (крестьяне получали казенные серпы для сбора урожая). Можно думать, что зона больших полей и мелких крестьянских хозяйств, вокруг столицы вана обрамлялась зоной охотничьих угодий, т.е. нетронутой природы, территориально как бы отделявшей эту зону от следующей.

Вторая зона — обширная территория региональных владений, управлявшихся уполномоченными шанского вана, его родственниками и приближенными. Это была зона вассалов вана, о чем в надписях немало упоминаний. Владений насчитывалось несколько десятков, может быть сотня-две. Если судить по количеству титулованной знати, упомянутой в надписях, — 35 хоу, 40 бо, 64 фу, 53 цзы и еще некоторое количество тянь и нань, то всего было около 200 владений, каждое со своим клановым именем и поселениями, о создании которых, часто по специальному указу вана, говорится в надписях. В крупных владениях количество поселений могло, видимо, исчисляться десятками, так что они практически представляли собой небольшие протогосударства, входившие в состав Шан. Их территория, скорее всего, была нестабильной как за счет естественных для полу автономных образований такого рода междоусобиц, так и вследствие постоянной тенденции к расширению их за счет захвата новых земель.

О второй зоне по сравнению со столичной известно сравнительно мало, надписи чаще всего говорят о военных походах через то или иное владение и о набегах варварских соседних племен на их территории. Видимо, вторая зона в целом была периферией Шан, более или менее надежно прикрывавшей столицу вана от набегов извне. Обе зоны, населенные шанцами, ограничивались сравнительно небольшим пространством (круг или эллипс с диаметром примерно в 150 км) в северной и центральной части

совр. пров. Хэнань, а число шанцев равнялось вначале примерно 150—200 тыс. За обеими зонами, которые, если следовать поздней китайской традиции, можно бы именовать внутренним поясом нэй-фу, располагалась аморфная третья зона, населенная чуждыми Шан племенами (внешний пояс вай-фу).

Судя по надписям, войны с племенами третьей зоны практически не прекращались. Служба вану, выполнение «дела вана», — главная обязанность всех его вассалов из второй зоны региональных владений. Причем кроме собственно военных действий и отражения нападений выполнение «дела вана» включало в себя и поднесение подарков, трофеев, прежде всего пленных, которых чаще всего приносили в жертву предкам вана при очередной календарной дате жертвоприношений. Такого рода жертвы обычно исчислялись сотнями, о чем опять-таки часто упоминают надписи. Однако соседние племена не только воевали с шанцами, но и перенимали у них немало ценных цивилизационных нововведений. Регулярные контакты с Шан резко ускоряли шедший в них процесс трибализации, что вело к структурированию и соответственно к укреплению этих племен, по крайней мере наиболее энергичных из них, каким было, например, племя чжоусцев. Стоит заметить также, что взаимоотношения региональных правителей из числа шанцев с окружавшими их не шанскими племенами отнюдь не всегда бывали враждебными. Они могли быть и союзническими, особенно когда речь шла о междоусобных войнах между самими враждующими друг с другом правителями. Но, несмотря на это, служба вану, этноцентрический импульс и координирующая роль центра всегда преобладали над сиюминутными интересами ведших междоусобицы властителей. Высший суверенитет и сакральная святость шанского правителя-вана были для всех шанцев превыше всего.

Правитель-ван, возглавлявший шанцев (заметим, что только этим именем они именовали себя, свой город и свое государство — термин инь стал прилагаться к обозначению шанцев и Шан позже, лишь чжоусцами), был, как можно судить по данным надписей, одновременно и первосвященником. Именно он исполнял торжественные ритуалы в честь покойных предков ди или шан-ди (ди, шан-ди — это живущие наверху, т.е. на небе). Своей персоной он символизировал, как то обычно бывало на сходной ступени развития едва ли не во всех протогосударствах, сакральное единство всей шанской общности. Более того, именно он и только он один («Я, Единственный» — обозначал себя ван в надписях) выступал в качестве посредника между миром живых его соплеменников и умершими обожествленными предками — ди. Об их высшей святости и неоспоримом могуществе можно судить прежде всего из не раз уже упоминавшихся надписей, в которых шан-ди оповещаются обо всем, что происходит на земле с их потомками, а те обращаются к ним за советом и содействием по любому поводу, будь то урожай, война или благополучное разрешение от бремени супруги вана.

Практика наследования должности правителя-вана находилась еще в процессе становления. Со времен У Дина (конец XIII в. до н.э. — надписи и вообще аньянская фаза начинается с его правления) до У И (нач. XI в. до н.э.) должность вана передавалась не от отца к сыну, но от брата к брату либо от дяди к племяннику с учетом старшинства и поколения, возможно также, с элементами уходящей в прошлое традиции выбора. Только с У И стала нормой передача власти от отца к сыну, что свидетельствовало о победе в доме вана принципа конического клана с его главной, основной и множеством боковых, коллатеральных линий. Заслуживает внимания и то обстоятельство, что в поздних надписях появляются названия нескольких кланов, близких к дому вана, — Доцзы-цзу (клан сыновей ванов), а также Сань-цзу и У-цзу (кланы профессиональных воинских дружин). Можно предположить, что в конце эпохи Шан возникали и иные кланы, в том числе и профессионалов-ремесленников. Об аристократических кланах в шанских региональных владениях уже упоминалось.

Конический клан, клановая структура как таковая, окончательное упрочение новой системы наследования в доме вана — все это свидетельствовало о завершении развития социальной структуры Шан на позднем этапе существования шанского общества. Усовершенствована была и административная структура. Обращая внимание на функции носителей должностей, степень их близости верхам и иные факторы, можно выделить три ее основные категории: высшие администраторы (сановники и советники, причастные к принятию важных и ответственных решений); низшие чиновники-распорядители (посредники и ведавшие учетом канцеляристы); лица, отвечавшие за военную подготовку и охоту (к последней категории кроме собственно военных следует отнести оружейников, колесничих, конюших, псарей и т.п.).

Содержался весь этот немалый аппарат власти — речь идет только о столичной зоне, которая представлена в материалах надписей, — за счет, как следует полагать, урожая с тех самых больших полей, которые обрабатывались привлекавшимися для этого из пригородных районов земледельцами-чжун. Судя по всему, урожай с этих полей был рентой-налогом с обрабатывавших их земледельцев — не исключено, что для этого по жребию или по очереди выделялись общинники из пригородных поселений, находившихся под властью вана и входивших в столичную зону. Этот урожай был тем самым избыточным продуктом, без наличия которого протогосударство как таковое не могло бы возникнуть и существовать. Редистрибуцией этого продукта, как и всего прочего (прежде всего ремесленного), занималась администрация столичной зоны, во всяком случае представители двух первых ее категорий. Обе они, как и третья, не говоря уже о самом ване, его семье и челяди, существовали главным образом за счет этого продукта, все остальное лишь немногое добавляло к главному — урожаю с больших полей столичной зоны.

Мало, практически вовсе нет сведений в гадательных надписях о бытовой и хозяйственной культуре земледельцев, о крестьянской общине. Можно почти с полной уверенностью считать, что шанская община как таковая существовала, что именно ее представители, — а не чужеземцы, наемники либо неполноправные, как это нередко бывало с храмовыми землями на Ближнем Востоке, — обрабатывали поля, используя казенные орудия. Эта уверенность основана на следующем. Во-первых, в надписях нет ни слова о чужеземцах и неполноправных, не говоря уже о рабах или наемниках, которые могли иметь отношение к обработке земли. На земле работали шанские крестьяне-чжун, полноправные общинники. Чужеземцы же из числа пленников, о которых много говорится в надписях, в лучшем случае могли использоваться (пока не подошел день очередного торжественного принесения их в жертву в честь того или иного предка) на тяжелых работах, например по расчистке земли для пашни. Во-вторых, поселения-и, исчислявшиеся в Шан, судя по надписям, сотнями, — это, скорей всего, и были общины. Во всяком случае специальный анализ термина «и» позволяет сделать такое предположение, не говоря уже о том, что с начала эпохи Чжоу об общине земледельцев есть много материалов и существование ее не может быть подвергнуто сомнению. Впрочем, тем же знаком «и» (поселение) обозначались и столичный центр, и другие шанские города, в первую очередь центры региональных подразделений, структура которых была более сложной, чем у обычной деревенской крестьянской общины.

Обращает на себя внимание специфика духовной культуры и мировоззрения шанцев. Традиционное первобытное мифологическое мышление, столь ярко и явственно проявлявшее себя в расписной керамике Яншао, в период господства луншаньско-луншаноидной серии культур, видимо, стало приходить в упадок, о чем можно судить по характеру археологических находок (отсутствуют свидетельства о существовании сколько-нибудь заметной мифологии). На стадии раннего бронзового века (фаза Эрлитоу-Эрлиган) следов культовой практики и мифологического мышления также обнаружено крайне немного — нет изображений божеств или героев, остатков культовых сооружений. Разумеется, нельзя утверждать, что ничего подобного в представлениях протошанцев не было вовсе. Речь идет о том, сколь незначительное место оно занимало, особенно если сравнить предшанский Китай (Эрлитоу-Эрлиган) с самыми ранними протогосударственными образованиями на Ближнем Востоке, в Индии или Америке, где культу богов и героев, многочисленным мифическим сказаниям и изображениям отводилось бесспорное центральное место в изделиях, обнаруживаемых археологами, как и во всей бытовой и праздничной культуре народов.

Аньянский этап явился еще одним важным шагом, очередной ступенью в развитии теперь уже шанской духовной культуры в этом же направлении. Роль божеств, во всяком случае наиболее признанных и уважаемых, играли умершие предки правителей. О героях говорить не приходится — о них нет данных, как нет (или крайне мало) и мифологических сюжетов в многочисленных изображениях. Наконец, что весьма существенно, отсутствуют храмы и храмовые комплексы, вместо них — храмы-алтари в честь все тех же умерших предков-ди, шан-ди. В надписях вместо сведений о богах фиксируется существование «сверхъестественных» природных сил (дождь, ветер, гора, река). Причем шанцы поклонялись и приносили жертвы не столько обожествленным духам природных сил, сколько самим этим грозным силам как таковым, которые, как им казалось, следовало задобрить, дабы избежать неприятностей. И это в то время, когда аньянская фаза продемонстрировала резкий качественный скачок во многих важных сферах не только материальной, но и духовной культуры. И хотя некоторые мифологические мотивы были запечатлены в круглой каменной шанской скульптуре, в резьбе и орнаменте на бронзовых сосудах, в целом мифология в аньянской культуре Шан занимала на удивление незначительное место. Ритуалы и религиозные верования, культы и мировоззренческие представления были до предела демифологизированными. Явственно преобладал рационализированный ритуал, ярче всего проявлявшийся во взаимоотношениях с обожествленными предками-ди: мы — вам (уважение), вы — нам (заботу и поддержку). Очень важную роль играл ритуальный церемониал. То и другое свидетельствовало об определенной специфике религиозных представлений, о практицизме мировоззренческого комплекса в целом.

С этой особенностью духовной культуры и менталитета шанцев связана еще одна особенность — своеобразная историческая амнезия. Китай, как известно, страна истории. Тем необъяснимей тот странный факт, что в шанских надписях отсутствуют сведения об историческом прошлом шанцев. Упоминаются лишь имена предков, но даже намека нет на их деяния, на предания старины или на заметные события в прошлом (хотя бы в недавнем — например, в связи с перемещениями коллектива шанцев либо какой-то его части). В том, что такие перемещения были (причем сравнительно недавно, перед правлением У Дина), сомнений нет — надписи датируются временем У Дина и позже, но не ранее, да и в раннечжоуских главах «Щуцзина» немало сказано о перемещении иньцев при Пань Гэне, предшественнике У Дина. Перемещения в данном случае упомянуты лишь как очень наглядный пример исторической амнезии, ибо об этом-то шанцы должны были вспомнить и хотя бы раз, хоть в каком-либо контексте что-то сказать. Но нет сомнений, что шанцы могли, также хотя бы кратко, рассказать о деяниях столь уважаемых ими предков-ди, дабы прославить их в назидание потомкам. Ничего этого в надписях на шанских костях нет, а количество расшифрованных текстов не оставляет сомнений в том, что это не случайность.

Истории для шанцев как бы не существует. Быть может, именно потому, что нет развитой мифологии, а в те далекие времена и на том протоисторическом уровне мышления все исторические события, деятели и герои так или иначе обретали форму мифологических. Можно сказать более осторожно: где-то на бытовом уровне низших слоев общества, в традиционных повествованиях сказителей то и другое (история и мифология), возможно, все же существовали, играя определенную роль в формировании культурной памяти и традиций народа, но в официальной практике Шан, в сакральных текстах эпохи этого нет. Создается впечатление, что шанские верхи нарочно хотели забыть, вычеркнуть из памяти предания старины и связанную с ними героическую мифологию в отличие, скажем, от индоариев в бассейне Ганга, где высшие варны свято хранили в памяти все, связанное с прошлым. Только ради благополучия сегодняшнего дня они постоянно общались с умершими и обожествленными ими предками-ди, шан-ди, считавшимися, как уже говорилось, всемогущими и потому заменившими собой всех богов и мифических героев.

Такого рода нарочитая историко-мифологическая амнезия, быть может, как-то связана с загадкой происхождения шанцев аньянской фазы: шанские правители-ваны быстро ассимилировались в монголоидной среде аборигенов (если предположить, что они были потомками мигрантов, прибывших в бассейн Хуанхэ на боевых колесницах с аксессуарами неизвестной китайскому неолиту и раннему бронзовому веку развитой урбанистической цивилизации), не желали вспоминать о прошлом и вели себя в этом смысле наподобие древнерусских Рюриковичей. Разница лишь в том, что в отличие от Рюриковичей они все же вспоминали о своих далеких полу-реальных—полу-мифических предках-предшественниках, но безо всякой конкретики, без реминисценций — только имя и место в генеалогическом ряду.