Эмманюэль Мунье: кризис героического индивидуализма

Антропологические аспекты кризиса XX в. были одной из главных тем философии французского персонализма. Само это направление возникло как непосредственная реакция на глобальный экономический кризис 1929-1932-х гг. и на наступление фашизма и тоталитаризма в Европе. Его лидер Эмманюэль Мунье отмечал: "Персоналистическое движение родилось в условиях кризиса, разразившегося в 1929 году вслед за крахом Уолл-Стрита... Мы уверены, что кризис имеет одновременно экономический и духовный характер, это - кризис экономических структур и кризис человека" [163].

Основу проблематики персонализма составляет вопрос о "кризисе человека", который сторонники этого течения пытаются осмыслить не только как следствие трагических событий первой трети XX в., но в целом как следствие общего кризиса современной цивилизации. По мнению Ф. Дюмона, причиной, вызвавшей к жизни концепцию персонализма, была "порочность самой истории" [164].

Эмманюэль Мунье (1905-1950) - основатель и глава французского персонализма. Изучал философию и антропологию. Затем начал литературную деятельность. С небольшой группой молодых католиков основал в 1932 г. журнал "Эспри"; опубликовал до 1932 г. многочисленные очерки, на основе которых постепенно выросло учение персонализма. В 1940 г. был арестован, на журнал наложен арест (начал выходить вновь с 1944 г. под его же руководством). В 1947 г. Мунье опубликовал в "Эспри" результаты опроса, проведенного им среди немцев всех слоев под заглавием "Немцы говорят о Германии", и в послесловии обратился к своим соотечественникам со словами: "Дело теперь не в любви и ненависти, не в воспоминаниях или забвении. Дело в том, чтобы создать добрый мир".

163 Мунье Э. Что такое персонализм? М., 1994. С. 14--15.

164 Цит. по: Вдовина И.С. Личность в современном мире // Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр. М., 1999. С. 4.

Непосредственное влияние на формирование его взглядов оказала кризисная ситуация в Европе в межвоенный период: духовный и экономический кризис, наступление "массового человека", появление фашистских и тоталитарных режимов, подавляющих личностное начало. В основе учения Мунье лежит признание абсолютной ценности личности. Для Мунье личность - это высшая духовная сущность, находящаяся в постоянном творческом самоосуществлении. Сфера интересов Мунье включала также и социально-политические вопросы. Путь освобождения человечества, возможность преодоления кризисных ситуаций в обществе Мунье видел в моральном обновлении человечества. [Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 223; Современная западная философия: Словарь. М., 2000. С. 265.]

"Кризис человека" Мунье понимал прежде всего как кризис его деятельностных способностей, вызванный участием человека в капиталистическом производстве, и как упадок духовности, явившийся следствием буржуазного образа жизни и дехристианизации народных масс. Кризис человека, согласно Мунье, наглядно проявляется в разложении классического представления о человеке. Повсюду это представление о человеке вызывает критику и даже злобу. Театр, а вслед за ним и роман разрушают его, живопись и скульптура, в свою очередь, ожесточаются против человеческого существа, против того, что раньше принималось за совершенный образ человека. "Одни заняты разоблачением разума и находят удовлетворение в том, чтобы везде, где разум наводит порядок, видеть абсурд. Другие превращают чувство в отражение отражений, третьи не видят ничего вокруг, кроме враждующих рас, четвертые - ничего, кроме классовой борьбы" [165]. В результате, большинство стало склоняться к заключению, что у человека нет сущности, как нет и природы. Человек - это лишь пребывающее в движении ничто, которое конструирует мир в соответствии с собственными иллюзиями.

В осмыслении проблемы человека позиция персоналистов отличается от тех влиятельных решений, которые ей предлагали марксизм и экзистенциализм. Марксисты верят в справедливость и в человеческое братство и на основе этого - в научный разум и в разумность истории. Экзистенциалисты настаивают

165 Мунье Э. Что такое персонализм? М., 1994. С. 50.

на фундаментальной бессмысленности, абсурдности человеческого существования. Персонализм, принадлежащий христианской традиции, вопреки оптимизму марксистских и рационалистических концепций, говорит о трагичности существования. Но, обнаруживая в этом свое родство с экзистенциалистскими учениями, персонализм вместе с марксизмом (хотя и на других основаниях) говорит о возможности устроения нового мира, наполненного радостью бытия, где между людьми устанавливаются прочные и неотчужденные отношения доверия и разумности.

***

Исходя из ключевых установок настоящего пособия, рассмотрим подробнее одно из основных произведений Мунье - "Манифест персонализма" (Manifeste au service du personnalis-me. Paris, 1936).

Мунье начинает свою работу, которую с полным правом можно причислить к числу программных работ персоналистов, словами: "Мы называем персоналистским всякое учение, всякую цивилизацию, утверждающие примат человеческой личности над материальной необходимостью и коллективными механизмами, которые служат опорой в ее развитии" [166].

Как и в других работах, Мунье обращается к различным аспектам антропологического кризиса. Рассматривая его как следствие кризиса европейской цивилизации, Мунье исследует саму проблему социального кризиса, содержание и соотношение понятий культура и цивилизация. "Мы присутствуем при крушении целой эпохи в жизни цивилизации, возникшей в конце средних веков, - пишет философ, - укрепленной и одновременно подрываемой индустриальным развитием, эпохи капиталистической, если говорить о ее структурах, либеральной по своей идеологии, буржуазной по своей морали. Мы присутствуем при зарождении новой цивилизации, реальные черты и нравы которой остаются еще неясными, смешенными с распадающимися формами бьющейся в конвульсиях уходящей цивилизации" [167].

166 Мунье Э. Манифест персонализма // Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр. М., 1999. С. 269

167 Там же. С. 272.

Родившийся в начале XX в., лидер персонализма в своих размышлениях уходит достаточно далеко от шпенглеровского понимания цивилизации. Для Мунье цивилизация - это не гибель культуры, а форма существования человечества, сплав технических реалий, структур и идей, приводимых в действие людьми творческими и свободными. В ней все элементы внутренне связаны между собой: достаточно исключить или нарушить хотя бы один из них, чтобы пошатнулось все здание целиком.

Уточняя терминологию, Мунье называет цивилизацией в узком смысле слова путь последовательного приспособления человека как биологического и социального существа к собственному телу и окружающей среде. В свою очередь, культура - пост его сознания, умений, завоевываемых напряжением духа, участием последнего в делах и размышлениях человека, свойственных той или иной эпохе или группе, к которой он принадлежит, и в то же время тяготеющих к универсальности. Мунье отдельно выделяет понятие духовности, под которым он понимает открытие глубинной жизни личности.

Кризис существующей цивилизации предполагает возникновение неких новых социальных образований, будь то новая цивилизация или нечто иное. В своей работе Мунье обращается к исследованию свершивших свой цикл цивилизаций и возможных путей построения нового общества. Он выделяет европейскую цивилизацию, кризис которой прежде всего обсуждается нами, а также различные варианты фашистской цивилизации и перспективы марксистского пути социального развития.

В контексте кризиса западноевропейской культуры и человека, понимания эволюции кризисного сознания в первой трети XX в. особый интерес представляет анализ буржуазно-индивидуалистической цивилизации (так Мунье называет европейскую нововременную и постнововременную культуру и цивилизацию).

Кризис буржуазно-индивидуалистической цивилизации

Согласно Мунье, буржуазно-индивидуалистическая цивилизация, совсем недавно господствовавшая в западном мире, все еще

прочно укоренена в нем [168]. Даже те общества, которые официально отказались от нее, остаются полностью пропитанными ею. Тесно связанная с основами христианства, разложению которого она способствовала, с пережитками военно-феодального времени, с первыми ростками социализма, эта цивилизация образует специфическую смесь тех и других [169].

Называя цивилизацию буржуазной, философ отдает себе отчет в ее исторической и социальной обусловленности. Буржуазная цивилизация, согласно Мунье, является завершающим этапом более обширной цивилизации, которая развивается со времени Возрождения до наших дней. Истоки этого этапа развития человечества, этой эпохи он связывает с бунтом индивида против социального механизма, ставшего в определенный момент времени слишком тяжеловесным, и против закостеневшего духа, также превратившегося в механизм. "Этот бунт, - предсказывает Мунье, - отнюдь не был целиком и полностью беспорядочно анархическим. В нем содержались законные требования личности. Но эта концепция быстро превратилась в органическую концепцию индивида, что уже с самого начала грозило ей гибелью. То, что главное внимание уделяется отдельному человеку, само по себе еще не грозит социальному сообществу разрушением, как это иногда считают, но опыт показывает, что всякое разложение социальных сообществ базируется на ослаблении личностного идеала, предлагаемого каждому из его членов. Индивидуализм является в первую очередь упадком индивида и лишь во вторую очередь - его изоляцией; он изолировал людей в такой мере, в какой обесценил их" [170].

168 Напомним, что работа написана в 1936 г.

169 См.: Мунье Э. Манифест персонализма // Мунье Э. Манифест персонализма. / Пер. с фр. М., 1999. С. 274.

170 Там же. С. 275.

Одна из самых красивых тематических линий философии кризиса, в частности ее антропологического направления, - рассуждения о человеке Нового времени. Мыслители - от Шпенглера до современных представителей самых различных философских школ - ностальгически сожалеют об утрате но-

вовременного образа (идеала) человека-творца, человека-героя. Мунье, в свою очередь, посвятил немало страниц описанию этого образа, анализу причин его исчезновения и размышлениям о перспективах появления на арене истории человека нового типа.

Уходящая цивилизация, согласно Мунье, начиналась с героической фазы. Первым идеалом человека был герой, т.е. человек в одиночку сражающийся против чудовищных сил, готовый к испытаниям, мужественно преодолевающий преграды: физические и интеллектуальные. Образ человека-героя формировал систему добродетелей, свойственных ему: отвага, независимость, гордость, тяга к неизведанному. Со временем эти качества трансформируются (перестраиваются) с учетом тенденций социального развития, приобретая цивилизованные (современные) формы: инициатива, риск, соперничество, защита экономических свобод, предпринимательства.

Но времена меняются, изменилось и понимание индивидуалистических ценностей и добродетелей. Мунье пишет, что буржуазное общество обрекло эти ценности на вымирание. Философ несколько схематичен в своем изложении: от образа человека-героя он переходит к образу героя - капитана индустрии, финансового авантюриста. Он и ему подобные, согласно Мунье, распространяли свое влияние на все континенты, развертывая широкомасштабные финансовые и индустриальные операции. В этой последовательности Мунье несколько отходит от общего индивидуалистического портрета человека Нового времени, который достаточно образно представили Р. Гвардини и X. Ортега-и-Гассет. Мунье не ставит для себя таких задач, он стремится подвести читателя к современному "герою" - буржуа.

Итак, капитализм предоставил потомкам конкистадоров, тиранов, реформаторов все возможности экономического авантюризма, требующие смелости и аскетизма. "Когда же, - пишет Мунье, - его деньги заработали как машины, финансовый капитализм открыл мир легкой жизни, из которой всякая напряженность готова была вот-вот улетучиться. Вещи с их особым ритмом, сопротивляемостью, длительностью растворяются в нем под воздействием бесконечно умножаемой мощи, которую ес-

тественным силам придает не размеренный труд, а спекулятивная игра, игра прибыли, добытой без соответствующих (реальных) усилий, то есть по типу, на который стремится равняться капиталистическая прибыль как таковая" [171].

Тогда героизм, мужество, страсть к подвигам и приключениям, свойственные человеку-герою Нового времени, уступают место страсти к комфорту, к обезличенно механически добываемому благу и чувству удовлетворенности, не знающему меры, не ощущающему опасности. Так начался путь к гибели этой цивилизации, ее кризису и крушению. Цивилизация перестала творить и побуждать людей к творчеству, Сами ее продукты сковывают людей, подчиняют инерции, делают пассивными. В современном мире на индустрии паразитируют акционеры, чиновники, рантье. И сколько еще вольется в это море бездельников, ведь с каждым днем, согласно Мунье, промышленности требуется все меньше и меньше рабочих рук и квалифицированной рабочей силы. "Именно таким образом, - заключает Мунье, - замена индустриальной прибыли спекулятивным барышом, ценностей творчества - ценностями комфорта мало-помалу развенчала индивидуалистический идеал и открыла сначала для правящих классов, а затем для народных масс дорогу к тому, что мы называем буржуазным духом, который представляется нам наиболее ощутимым антиподом всякой духовности" [172].

171 Мунье Э. Указ. соч. С. 275.

172 Там же. С. 276.

Теперь обратимся к ценностям буржуазного духа, пришедшего на смену духа нововременного индивидуализма с его благородными ценностями. Согласно Мунье, буржуазный дух горделиво хранит вкус к силе, но силе легковесной, перед которой деньги устраняют все препятствия; к силе, которая гарантированна от всякого риска, которой обеспечена безопасность.

Еще одна примета времени - социальная и духовная разобщенность. В качестве одной из причин этого философ называет деньги: "деньги разделяют людей, коммерциализируя всякий обмен, извращая слова и поступки тех, кто способен, довольствуясь сознанием собственной обеспеченности, жить в своих квар-

талах, ходить в свои школы, носить свои костюмы, ездить в своих вагонах, селиться в своих отелях, иметь свои связи, свое окружение, тех, кто способен довольствоваться лишь привычным для себя зрелищем" [173].

Нарисованный философом образ очень далек от героического. Это образ буржуа. Мунье дает ему резкую и нелицеприятную характеристику, выделяя характерные черты и ценности. Итак, буржуа - это человек, утративший смысл бытия, живущий лишь среди вещей, лишенных внутренней тайны, предназначенных только для использования. Человек, потерявший любовь; христианин, утративший чувство тревоги, бесстрастный атеист, он ниспровергает все добродетели, безумно и безостановочно устремляясь к ценностям социально-психологического свойства, обеспечивающим ему спокойствие, счастье, здоровье, благоразумие, стабильность, наслаждение жизнью и комфортом. В буржуазном мире, заключает Мунье, комфорт является тем же, чем в эпоху Возрождения был героизм, а в христианском средневековье - святость: наивысшей ценностью, движущей силой деятельности.

Еще две черты этого социального типа: престиж и претенциозность. Мунье отмечает, что буржуа научился ставить их себе на службу: "Престижность - это то, что в социальном плане наиболее свойственно буржуазному духу: когда комфорт уже не доставляет радости буржуа, он, по меньшей мере, с гордостью хранит репутацию владельца комфорта. Претенциозность же для него - самое обычное чувство. Он превращает право, эту упорядоченную справедливость, в крепостное укрепление, под прикрытием которого он может чинить несправедливость. По этой причине он является ярым сторонником юридического формализма. Чем меньше он любит вещи, которые себе присваивает, тем более внимательно он относится к своим правам, которые являются для человека порядка высшей формой самосознания. Обладая чем-либо, буржуа чувствует себя прежде всего собственником, он одержим чувством собственности: собственность заняла место обладания" [174].

173 Мунье Э. Указ. соч. С. 276.

174 Там же. С. 277.

Сравнивая ценности буржуазного духа как типа и ценности мелкого буржуа, Мунье говорит, что отличаются они лишь по своим масштабам и используемым средствам. Ценности мелкого буржуа - это те же ценности богача, только более убогие и потускневшие от чувства зависти. Мелкий буржуа одолеваем идеей пробиться во что бы то ни стало, и средство здесь только одно - экономия: алчная, осмотрительная, требующая полной зависимости и отдачи во имя столь страстно желаемого. Эта экономия шаг за шагом опустошает, обезличивает, отнимает радость, фантазию, доброту.

Последствие кризиса европейской культуры - утрата духовности. Индустриальный капитализм ищет опоры в инертной, податливой, обесчеловеченной материи. Идеалы Нового времени остались позади: позади идея, которая служила молитве, которая соединяла вместе орудия труда, корпорацию и хлеб насущный; позади материя, которая была живой плотью, не мыслилась вне человека, была с ним заодно.

Согласно Мунье, "ловкая индустрия сделала материю изощренной, что способствовало ее отделению от духовной жизни. По мере того как человек, заботясь о своих удобствах, все более и более эксплуатировал материю, он забывал о жизни духовной, а затем и просто попрал ее, в итоге мир снова утратил свое единство" [175].

Так, были забыты и оставлены благородные основания и ценности уходящей цивилизации. На задворках человечества оказался класс людей, связавших свою судьбу с трудом; было утрачено и само величие труда, которое заключается в мастерстве, творчестве, в осуществлении человеческого промысла, люди растеряли средства к существованию, ценности культуры, радости жизни, радости труда. Но главное - было растоптано само достоинство человека, что стоит всего прочего, утраченного и приобретенного (но кто об этом теперь говорит), - "многие люди оказались выброшенными из жизни и отчужденными от самих себя".

175 Там же. С. 278.

Итак, личность, человек-герой, человек-творец Нового времени уходит в прошлое, оставляя социальное пространство массе с ее одномерным человеком. Мунье называет массу "обезличенным обществом". "Когда сообщество полностью разлагается (массы - это скорее продукты его распада, чем его истоки), - пишет лидер персонализма, - когда люди оказываются всего лишь единицами некоторой суммы, игрушками в руках конформизма, в результате мы имеем нечто вроде огромного животного, то ласкового, то разъяренного, как и все огромные животные. Инертность любого человеческого сообщества в каждое мгновение грозит ему превращением в массу. Массе, обезличенной как в каждом из своих членов, так и в качестве целого, соответствует строй, которому свойственны и анархия и тирания одновременно, где господствует анонимность, самая оскорбительная из всех возможных и наименее поддающаяся исправлению тирания. Естественно, что этой анонимностью пользуются вполне определенные конкретные силы, чтобы поставить ее на службу своим грандиозным замыслам. Анархия - это колыбель тирании. Анонимный человек индивидуализма, человек без прошлого, без привязанностей, без семьи, без окружения, без призвания - это математический символ, материал, предназначенный для античеловеческих игрищ. Стоит задаться вопросом, не является ли точной его реализацией пролетарий XX века, затерявшийся в безликом порабощенном человеческом стаде, в больших городах, в жилищах-казармах, в непонятно каких партиях, безжалостно раздавленный административно-экономической машиной капитализма и, сверх того, позволивший себе превратиться в мелкобуржуазную посредственность, вместо того чтобы осознать свое бедственное положение и восстать" [176].

176 Мунье Э. Персоналистская и общностная революция // Мунье Э. Манифест персонализма. М., 1999. С. 76-77.

Этот фрагмент из программной работы "Персоналистская и общностная революция" (1935) органически вплетается в контекст оценки антропологического кризиса - кризиса и упадка постнововременного человека. Рассуждения французского персоналиста непосредственно продолжают и дополняют концепции X. Ортеги-и-Гассета, Р. Гвардини, К. Ясперса и др. Большинство представителей западной философии единодушны в своей оценке послевоенного общества как общества "человека массы". Но каково будущее этого общества, будущее этого человека? За всеми негативными характеристиками "человека массы" Гвардини видит возможные перспективы его адаптации и соответствия новой формирующейся цивилизации, возможно, это будет "техноцивилизация" или что-то иное, пока говорить сложно, сложно и увидеть очертания, контуры лица этого человека будущего.

Гвардини писал об этом в 1953 г., но еще в 1932 г. вышла в свет работа, предлагающая на всеобщее рассмотрение и обсуждение образ человека, пришедшего на смену человеку массы, возникшего как бы наперекор трагическим десятилетиям упадка и депрессии; новое лицо - "Person" - будущей Европы. Это была книга Э. Юнгера "Рабочий. Господство и гештальт". Оскорбленное в своем индивидуализме европейское человечество вновь обрело себя, но теперь уже в "типе рабочего". И пусть это свершилось на относительно небольшом пространстве Германии, человечество получило очевидную демонстрацию того, чем кончается пассивное отношение к социальным вопросам, невмешательство в решение социальных проблем, концентрация на внутренних переживаниях индивида, группы.

"Общество - культура - цивилизация" ждут своего героя и творца... и после "Заката Европы".

3.7. Эрнст Юнгер: "сон разума рождает чудовищ"

История знает немало случаев, когда воззрения, идеи или теории мыслителей, открытия ученых становились идейной основой или давали толчок к развитию того или иного политического движения, государственного реформирования, тех или иных политических событий и трансформаций. Так, на протяжении

десятилетий склонялось имя Фридриха Ницше. Не менее серьезные обвинения высказывались и высказываются в адрес другого немецкого мыслителя - Эрнста Юнгера. Для этого, безусловно, есть свои основания. Действительно, имя Юнгера после Первой мировой войны становится в Германии легендарным, прежде всего благодаря его военным дневникам, которые выходят в 1920 г. под заглавием "В стальных грозах. Из дневника Эрнста Юнгера, командира ударного отряда". Последующие военные романы также имели большой успех. В 1926 г. Юнгер обращается к политической публицистике, заняв "крайне правую" позицию и пытаясь определить свое место в массе разнородных правонационалистских уклонов (которые именовались и как "консервативный национализм", и как "новый национализм"), из недр которых вышел и национал-социализм.

Юнгер Эрнст (1895-1998) - немецкий писатель, публицист, мыслитель. Не будучи профессинальным философом, Юнгер в своих дневниках, романах и эссе постоянно обращается к философским вопросам. Главный предмет его ранних работ может быть обозначен как "диагностика эпохи". Сюда примыкают размышления на темы философии языка и естественных наук, однако наиболее значительным, вплоть до позднего периода творчества, остается интерес к проблемам философии истории. Творчество Юнгера представляет собой важную попытку понять историю XX столетия, полную катастроф и разрывов. В историко-философском плане его следует относить к традиции Ницше; большое влияние на Юнгера оказали также Шопенгауэр и Шпенглер.

Сразу после окончания школы Юнгер принимает участие в Первой мировой войне. В 1918 г. удостаивается высшей прусской награды - ордена "За заслуги". С 1923 г. по 1926 г. изучает зоологию и философию в Лейпциге и Неаполе. Прервав обучение, выступает как национально-революционный публицист, а в 1930-х гг. как свободный писатель. В 1939 г. Юнгера вновь привлекают на военную службу, в том же году выходит его роман "На мраморных утесах". Во время службы при штабе германского командования в Париже Юнгер сближается с участниками покушения на Гитлера. 1944 г. - освобожден от военной службы. В 1949 г. Юнгер познакомился с М. Хайдеггером. С 1950 г. жил в Вильфингене в Верхней Швабии. [Современная западная философия: Словарь. М., 2000. С. 526.]

Согласно исследователям жизни и творчества Юнгера, он претендовал на определенное идейное лидерство в среде политиков националистического толка [177], полагая, что может внести свой вклад в формирование доктрины консервативного национализма, прояснить его цели и средства достижения.

Творчество Юнгера разнообразно и в сюжетном, и в идейном отношениях: оно включает работы от политической публицистики до научной фантастики. Основная проблематика Юнгера - народ, государство, сущность власти и ее универсальные основания. При этом, как отмечает исследователь творчества Юнгера Ю.Н. Солонин, хотя одной из центральных проблем в работах философа и является идея национализма, его трактовки "нового национализма" едва ли отличаются конкретностью и могли реально способствовать делу его упрочения [178]. Примечательно и то, что с приходом к власти в Германии национал-социалистов Юнгер демонстративно поддерживал семьи пострадавших соратников [179], чем заслужил резко отрицательное отношение Гитлера. Раздражение вызвал также отказ Юнгера занять место депутата рейхстага, предложенное ему от имени Гитлера, и отказ войти в состав фашистской академии искусств.

Безусловно, возможны различные трактовки и интерпретации его идей. Юнгеру удалось воспринять духовную атмосферу современной и близкой ему Германии конца 1910-х - первой половины 1920-х гг. Великая империя, мыслившая свое существование категориями тысячелетий, потерпела сокрушительное поражение. Трагические последствия известны: культурное разложение и распад общества, революция и затяжной хозяйственный развал.

177 См.: Солонин Ю.Н. Эрнст Юнгер: образ жизни и духа // Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. М., 2000. С. 40.

178 Там же. С. 45.

179 Например, бывшего главного теоретика движения "национал-большевизма" Эрнста Никиша (1889-1967). С 1936 по 1945 гг. Никиш находился в фашистском заточении.

Характеризуя это время и ситуацию в Германии, Ю.Н. Солонин пишет: "Пессимизм и бесперспективность жизни стали важней-

шими основаниями общественной психологии. С горизонта духовных ориентиров общества исчезли нравственные ценности; прежде четкие представления об устойчивости и гарантированном расцвете как исторической перспективе Германии сменились чувством безысходности, разочарования и отчаяния. Растревоженное сознание становилось легкой добычей всевозможных прорицателей, пророков, визионеров, политических и духовных шарлатанов. Массы жаждали быстрого и решительного изменения положения, с презрением относились к парламентским болтунам и бесцветным фигурам политиков, толкавшихся в министерских коридорах, когда одно правительство суетливо сменяло предшествовавшее и столь же незаметно стушевывалось перед последующим. Политические убийства, сепаратизм, путчи, митинги на фоне застылых доменных печей и остановленных заводов..." [180].

180 См.: Солонин Ю.Н. Указ. соч. С. 33. 152

В этих условиях, переживая все происходящее с Германией, Юнгер пытается оценить и понять природу, истоки и механизм совершающихся событий. Одаренный исследователь, наделенный незаурядными способностями в изучении социальной реальности, Юнгер сумел увидеть в уходящей и зарождающейся Германии возможные точки роста новой социальности, которые, по его мнению, во многом были изначально присущи немецкому национальному характеру (как отмечает Юнгер, немцы так и не смогли стать бюргерами). Уже на полях сражений структурные особенности нового национального характера, согласно Юнгеру, стали проявлять себя; выявилось не столько противоборство стран, сколько противоборство характеров. Проявляющийся новый характер - "тип" начинает разворачиваться, обретать более четкие очертания, оформляться в трагические послевоенные годы, полные душевного разлада и унижения. Юнгер, и не только он, почувствовали актуальность, своевременность обращения к национальной тематике, идее национального самосознания. Народ должен был поверить в себя, должен был преодолеть растерянность, ощущение несостоятельности.

Но, как это ни печально, в определенных случаях социальный опыт и социальный эксперимент отличаются от естественнонаучных исследований, хотя и последние уже давно перестали быть

социально и этически нейтральными. Посеянное на социальной почве зерно может дать самые разнообразные всходы. Что же касается "семенного фонда" с национальной окраской, то обращаться с ним нужно (как показывает история) крайне осторожно.

"Национальное сознание немцев было поставлено перед роковым испытанием, и мы теперь знаем, что оно его не выдержало. Свою мыслительную работу оно замкнуло на самосознании, самоопределении немцев и двигалось, теряя конкретную историческую почву, в направлении конструирования космического мифа Германии и немца как самодовлеющих сущностей, через судьбы которых преображаются мир и человечество. Национализм и мистический провиденциализм оказались важными показателями наступающего культурного маразма Германии, ведшего к фашизму. Но о будущем позоре никто не мог и помыслить. Реальность казалась пределом всякого возможного падения, и любой решительный шаг представлялся выходом в лучшее" [181].

181 Там же. С. 33-34.

Обратимся к главному социально-философскому труду Э. Юнгера "Рабочий. Господство и гештальт" ("Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt", 1932). Основные тематические линии книги: общество, человек и техника в контексте эволюции и истории человечества. В книге подробно рассматривается образ человека нового склада, как называет его сам автор.

Тип человека нового склада, которому посвящена работа немецкого философа, представлен как результат исторической эволюции ключевых социальных персонажей. Юнгер выстраивает триаду "личность - индивид - тип". Индивид, согласно Юнгеру, приходит на смену уходящему в прошлое человеку-творцу, герою Нового времени - личности. "Масса" представлена Юнгером как общественная форма, в которой индивид постигает себя. Человек нового склада (тип или рабочий) сменяет бюргерского индивида, в свою очередь "масса" как общественная форма заменяется "органической конструкцией".

Описанию типа рабочего Юнгер предпосылает краткое представление об атмосфере 1930-х гг. Прежде всего это картина

возросшего движения, охватившего все и вся. Движение подчинило себе и средства сообщения, и науку, и производство, и торговлю - любую деятельность. В этом движении, всеохватном, всепоглощающем, согласно Юнгеру, "заявляет о себе язык работы, первобытный и в то же время емкий язык, стремящийся распространиться на все, что можно мыслить, чувствовать и желать" [182].

Какова же судьба и роль человека в этом ускоряющемся и все покоряющем движении? Юнгер полагает, что в современном обществе найти человека непросто. Для этого требуется особое усилие. Можно целыми днями бродить по улицам города, и в памяти не запечатлеется ни одного чем-либо выделяющегося человеческого лица. Движение затронуло все сферы человеческой деятельности, все объединяется, уравнивается, будучи вовлечено в этот бесконечный поток: почти исчезли следы сословного членения, можно видеть, что и разделение индивидов по классам, кастам или даже по профессиям стало, по меньшей мере, затруднительным. "Существует большая разница, - пишет Юнгер, - между тем, как деятельность распределялась, скажем, между старыми гильдиями и как работа специализируется сегодня. Там работа - это постоянная и допускающая деление величина, здесь - она функция, тотально включенная в систему отношений... С этим связано начало решительных изменений, происходящих с понятием личного вклада в деятельность. Собственно основу этого явления следует искать в том, что центр тяжести деятельности смещается от индивидуального характера работы к тотальному. В равной мере становится менее существенным, с каким персональным явлением, с чьим именем связывается работа. Это относится не только собственно к делу, но и к любому виду деятельности вообще... важно видеть, что тотальный характер работы нарушает как коллективные, так и индивидуальные границы и что он является тем истоком, с которым связано всякое продуктивное содержание нашего времени" [183].

182 Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. СПб., 2000. С. 163-164.

183 Там же. С. 168-171.

Этот фрагмент из работы Юнгера определяет общий фон формирования человека нового склада, пришедшего на смену бюргерскому индивиду, - "человека массы". Юнгер пишет, что зарождение этого типа можно было видеть еще на полях сражений Первой мировой войны. Эта война (война также нового типа) создала новый образ "механической смерти". Какой бы сильной не была человеческая воля, какими бы моральными и духовными ценностями не руководствовались люди, идущие в бой, навстречу этой "механической смерти" - они бессильны, потому, что свободной воли, образования, вдохновения, опьяняющего презрения к смерти недостаточно для того, чтобы преодолеть и опровергнуть такую вещь, как "пулемет". Эту смерть не мог преодолеть индивид как представитель слабеющих и обреченных на гибель порядков, ее преодолел человек нового склада. Эти люди, согласно Юнгеру, продемонстрировали достойные наилучших традиций образцы высочайшей дисциплины сердца и нервов - образцы предельного, трезвого, словно выкованного из металла хладнокровия, которое позволяет героическому сознанию обращаться с телом как с чистым инструментом и, преступая границы инстинкта самосохранения, принуждать его к выполнению ряда сложных операций [184].

184 См.: Там же. С. 178-179.

Особое внимание, пишет Юнгер, следует обратить на то, что эти носители новой боевой мощи становятся заметны только на поздних стадиях войны и что их отличие от прежних сил проявляется в той мере, в какой разлагается армейская масса, сформированная по принципам XIX в.: "Изменилось и лицо, которое смотрит на наблюдателя из-под стальной каски или защитного шлема. В гамме его выражений, наблюдать которые можно, к примеру, во время сбора или на групповых портретах, стало меньше многообразия, а с ним и индивидуальности, но больше четкости и определенности единичного облика. В нем проявилось больше металла, оно словно покрыто гальванической пленкой, строение костей проступает четко, черты просты и напряжены. Взгляд спокоен и неподвижен, приучен смотреть на предметы в ситуациях, требующих высокой скорости схватывания.

Таково лицо расы, которая начинает развиваться при особых требованиях со стороны нового ландшафта и которая представлена единичным человеком не как личностью или индивидом, а как типом" [185].

Согласно Юнгеру, в послевоенное время, уже не на полях сражений, а в условиях городской жизни этот процесс формирования нового человека наблюдается не менее отчетливо. При этом философ характеризует его как "процесс обеднения". Первое впечатление о человеке нового типа - это впечатление некоторой пустоты и однообразия.

Продолжая живописать представителя нового человеческого типа, Юнгер отмечает: "Что прежде всего бросается в глаза чисто физиогномически, - это застывшее, напоминающее маску выражение лица, раз и навсегда приобретенное и в то же время подчеркнутое и усиленное внешними средствами, скажем, отсутствием бороды... О том, что в этом сходстве с маской, наводящем в случае мужчин на мысль о металле, а в случае женщин - о косметике, проявляется некий весьма важный процесс, можно заключить уже из того, что оно способно стереть даже те очертания, благодаря которым можно физиогномически распознать половую принадлежность. Не случайна, кстати сказать, та роль, которую маска с недавнего времени начинает играть в повседневной жизни. Она в разном виде появляется в тех местах, где проступает специальный характер работы, - в виде противогазной маски, которой стремятся обеспечить все население, в виде маски, предохраняющей лицо во время спортивных состязаний или при высоких скоростях, какой обладает каждый водитель, в виде защитной маски для работы в помещениях, где существует опасность излучения, взрыва или наркотического отравления. Стоит предположить, что на долю маски выпадут еще совершенно иные задачи, чем можно сегодня догадаться, - скажем, в связи с развитием фотографии, которое может возвести ее в ранг оружия для политических атак. Изучать эту маскоподобную внешность можно не только по физиономии единичного человека, но и по все его фигуре. Так, можно наблюдать, что большое внимание уделяется формированию тела, и притом совершенно определенному, планомерному формированию - тренировке" [186].

185 Юнгер Э. Указ. соч. С. 179-180.

186 Там же. С. 191-192.

Желая обозначить особенности выделенного им типа, Юнгер сопоставляет его с индивидом - бюргером. Философ говорит, что это сопоставление лучше всего начать с отношения человека к числу: "В XIX веке единичный человек изменчив, а масса постоянна, тогда как в XX веке, напротив, единичный человек постоянен, а формы, в которых он является, обнаруживают большую изменчивость. Это связано с тем, что потенциальная энергия жизни требуется во все возрастающей мере, - а это предполагает минимальную степень сопротивления со стороны единичного человека. Масса по сути своей лишена гештальта [187], поэтому оказывается достаточным чисто теоретического равенства индивидов, подобных кирпичам, из которых она слагается. Напротив, органическая конструкция XX века представляет собой кристаллическое образование, поэтому от выступающего в ее рамках типа она в совершенно иной степени требует структурной оформленности. Жизнь единичного человека становится из-за этого более однозначной, более математической. Поэтому не стоит уже удивляться, что число, а именно точная цифра, начинает играть в жизни все большую роль; это связано с характером типа, который подобен маске и о котором уже заходила речь" [188].

187 Гештальт у Э. Юнгера - сложное многозначное понятие. Сам Юнгер в заключении к этой работе (ее обзоре) писал: "Гештальтом мы называем высшую, смыслопридающую действительность. Явления получают значение символов, представителей, оттисков этой действительности. Гештальт - это целое, которое охватывает больше, чем сумму своих частей. Это большее мы называем тотальностью". (Там же. С. 423).

188 Там же. С. 218.

Соответственно изменяются и средства идентификации. Для того чтобы установить тождественность собственного Я, индивид, согласно Юнгеру, обращается к ценностям, которые отличают его от других, - т.е. к своей индивидуальности. Тип, напротив, выказывает стремление отыскать признаки, лежащие за пределами единичного существования. "Так мы сталкиваемся, - пишет Юнгер, - с математической, "научной " характерологией, например, расовыми исследованиями, простирающи-

мися вплоть до измерения и исчисления кровяных телец. Пространственному стремлению к единообразию во временном плане соответствует увлеченность ритмом, в частности ритмом повторений, что приводит к стремлению видеть во всеобъемлющих картинах мира ритмически-закономерные повторения одного и того же основного процесса" [189].

Философ обнаруживает, что возросшая значимость числа в повседневной жизни сказывается, например, уже в том, как оно пытается заменить собой фамилии людей. Об этом свидетельствует появление бесконечного количества алфавитных указателей, реестров, регистрационных списков и прочего, которые позволяют получить сведения о каждом человеке. Растет и число случаев, когда человеку приходится тесно соприкасаться с цифрой: "Это происходит в многообразных и ежедневно умножающихся эпизодах, когда можно вести речь о подключении к чему-либо. Энергетическая, транспортная служба и служба новостей выступают в качестве поля, в координатной системе которого единичный человек может быть представлен как определенная точка, - "на него выходят", скажем, набирая номер на телефонном диске. Функциональная ценность таких средств возрастает с ростом числа тех, кто ими пользуется, - но никогда это число не бывает массой в старом смысле слова, а всегда - величиной, ежеминутно требующей уточнения в цифрах" [190].

Стремление выражать любое отношение в цифрах нагляднее всего проявляется в статистике. Даже такое понятие, как "рекорд", согласно Юнгеру, есть выраженная в цифрах оценка человеческих или технических достижений. "Рекорд, - пишет философ, - это символ воли к непрерывному использованию ресурсов потенциальной энергии. Подобно тому как в пространственном плане мы желаем, чтобы единичного человека можно было застичь в любом месте и в любое время, в динамическом плане мы стремимся постоянно быть в курсе того, каковы крайние пределы его работоспособности" [191].

189 Юнгер Э. Указ. соч. С. 219.

190 Там же. С. 220-221.

191 Там же. С. 221-222.

Очевидно, продолжает свое сопоставление Юнгер, что в этом очень точно, очень конструктивно организованном пространстве с его часами и измерительными приборами уникальный и индивидуальный опыт замещается опытом типическим. Даже открытия на этом пространстве уже не кажутся удивительными, они составляют часть повседневного стиля жизни. Каждое вновь совершаемое открытие является результатом не индивидуальных, а типических достижений, которые сегодня считаются рекордами, а завтра становятся чем-то обыденным и привычным. "Не подлежит сомнению, - пишет Юнгер, - что какой-нибудь дорожный справочник имеет сегодня большее значение, нежели бюргерский роман со своим избитым уникальным переживанием" [192]. Люди стали проще умирать - и это тоже область статистики.

192 Там же. С. 223.

Интересное сопоставление типа, индивида и личности Юнгер проводит по отношению к оружию и военным действиям. Так, тип занят разработкой такого оружия, которое для него наиболее характерно. Вид и способ применения оружия изменяются в зависимости от того, направлено ли оно против личности, против индивида или против типа. "Там, где в бой вступает личность, - считает философ, - столкновение разворачивается по правилам поединка, все равно, сходятся ли в нем единичные люди или целые армейские корпуса. Ситуацию характеризует то, что противника стараются поразить ручным оружием. Даже артиллерист старого времени, начальник орудия, в какой-то мере еще работает вручную. Индивид выступает en masse; поразить его могут средства, которым свойственно массовое воздействие. Поэтому одновременно с его вступлением в пространство борьбы появляется большая батарея, а позднее, в ходе индустриализации - пулемет.

Для типа, напротив, поле сражения есть частный случай тотального пространства; поэтому в борьбе он представлен средствами, которым свойствен тотальный характер. Так возникает понятие зоны уничтожения, которая создается сталью, газом, огнем или иными средствами, а также политическим или экономическим воздействием. В этих зонах de facto уже не существует никакого различия между теми, кто участвует в битве и кто не участвует в ней... В тотальной войне каждый город, каждая фабрика ста-

новится укрепленным местом, каждое торговое судно - военным кораблем, каждый продукт питания - контрабандой и каждое активное или пассивное мероприятие имеет военный смысл. То же обстоятельство, что тип оказывается затронут как единичный человек, как солдат, имеет второстепенное значение, - его затрагивают при атаке на поле действия тех сил, в которые он включен. В этом, однако, заключается признак усилившейся, очень отвлеченной жестокости" [193].

Особенности типа проявляются уже и в намечающейся демографической политике. Нетрудно предположить, пишет Юнгер, что вновь будет открыта древняя политическая наука депопуляции. Сюда же он относит знаменитые слова "vingt millions de trop" [194], то особое мнение, которое приобрело большую наглядность благодаря депортации населения - средству, с помощью которого начинают административным путем избавляться от пограничных социальных или национальных групп [195].

193 Юнгер Э. Указ. соч. С. 225.

194 "Двадцать миллионов лишних жизней" (фр.) - Прим. переводчика.

195 См.: Там же. С. 225-226.

Одно из ключевых замечаний Юнгера сводится к тому, что по мере распада индивидуальности единичный человек утрачивает способность сопротивляться мобилизации. Вовлеченность не знает исключений, она тотальна, она распространяется на всех и не может быть отклонена. Юнгер отмечает, что можно было принимать решение относительно того быть бюргером или не быть, однако в отношении рабочего этой свободы решения больше не существует. "Такая вовлеченность, - считает философ, - предполагает у человека иные свойства, иные добродетели. Она предполагает, что человек не изолирован, а именно вовлечен. Но тем самым свобода уже перестает быть той мерой, эталон которой составляет индивидуальное существование единичного человека; свобода определяется степенью, в какой в существовании этого единичного человека выражается тотальность мира, в которую он включен... Тип совершенно иначе связан с добродетелями порядка и подчинения, и беспорядок во всех жизненных отношениях, знаменующих нашу переходную эпо-

ху, объясняется тем, что индивидуальные оценки еще не были однозначно заменены иными, типическими оценками, то есть не был изменен стиль. Тот факт, что диктатура в любой ее форме считается все более необходимой, лишь символизирует потребность в этом. Диктатура же есть лишь переходная форма. Типу неведома диктатура, потому что свобода и повиновение для него тождественны" [196].

Сопоставляя особенности индивида и типа, Юнгер обращает внимание на перспективы развития новой человеческой генерации, обнаруживая определенную ступенчатость в процессе ее становления. Он отмечает, что если иерархия XIX в. определялась мерой индивидуальности, то в XX в. иерархическая позиция определяется объемом, в котором репрезентируется характер работы. При этом всеобщая нивелировка, которой сегодня, по мнению Юнгера, подвержены люди и вещи, не должна вводить в заблуждение. Эта нивелировка есть реализация лишь низшей ступени - обоснование мира работы. Поэтому, считает Юнгер, процесс жизнедеятельности сегодня по преимуществу пассивен, страдателен. Однако чем дальше идет разрушение и преобразование, тем с большей определенностью распознается возможность нового построения - построения органической конструкции как сферы общественного оформления типа: "В то время как на низшей ступени иерархии гештальт рабочего подобно будто бы слепой воле, подобно планетарному воздействию захватывает и подчиняет себе единичного человека, на второй ступени он включает его в многообразие планомерно развертывающихся конструкций как носителя специального характера работы. На последней же и высшей ступени единичный человек выступает в непосредственной связи с тотальным характером работы" [197].

196 Там же. С. 227-228.

197 Там же. С. 231.

Итак, перед нами предстал человек нового склада - представитель грядущего нового общества. Напомним, что Р. Гвардини при всем своем критическом отношении к "человеку массы" предполагал, что будущее еще создаст своего героя, и то, что сейчас представляется "массой" в силу своего несоответствия канонам ренессансной культуры, оформится в соответствии с канонами новой культуры. Но это всего лишь надежды или, если угодно, гипотезы в духе столь характерной для западноевропейских философов веры в возможности человеческого духа и разума. Подобными надеждами, тонкими философскими рассуждениями не успокоишь потерявших веру людей.

Отчаявшаяся Германия бросилась в омут национализма, предполагая обрести в нем спасительную соломинку. Юнгер, как и многие философы - его современники, критически воспринял "восшествие на престол" пресловутой "массы" и даже склонен был объявить "массой" узаконенное германское бюргерство, подхватив тему Ф. Ницше, хотя последний и знать не мог о грядущей силе этого феномена. Юнгер даже пытался приписывать бюргеру тяготение к ценностям Нового времени; уже само обозначение бюргера как индивида не вполне согласуется с общими тенденциями анализа антропологической стадии эволюции кризисного сознания. Во всяком случае, появление "массы" для Юнгера - следствие упадка и разложения буржуазного либерализма.

Пристально вглядываясь в расползающиеся черты массового обезличенного человека, наблюдая, как разрастаются масштабы массового общества, погребая под собой все то, что можно еще было считать человеческим, Юнгер увидел (или захотел увидеть) зарождение нового человека и нового общества. Он находит "рабочего", который для него становится и представителем "нового общества", и представителем мира, в котором экономика и судьба имеют одинаковое значение [198]. Это новое существо было сильным, действующим, результативным - работающим.

198 Юнгер Э. Указ. соч. С. 422.

Что остается обществу, утратившему культуру? Один из ответов, найденный теоретиками новой жизни и опробованный на практике, - техника; другой - сила и власть; третий - ра-

бота. Первый и второй ответы теоретически разнородны, реально же им суждено было слиться в одно целое. Но выбор Юнгера и его находка - ответ под номером три. Юнгер "ухватился" за феномен "работы". При этом "работа" для него - это не просто деятельность, выполнение тех или иных функций, но обобщающий термин, органическое понятие, которое по ходу рассмотрения претерпевает изменения, это социальный феномен - марка времени и пространства. Работа креативна, направлена на жизнеобеспечение, обладает мобилизующими свойствами. Работа - источник организации общества. Вовлеченный в работу человек - занят, организован, целенаправлен, ответственен. Общество, состоящее из рабочих (homo laborans) - мобилизовано и на работу, и на собрание, и на войну... настроено на серьезные цели, способно к самоорганизации. Это улей, муравейник. Культура - атрибут человеческого общества. С утратой культуры человечеству осталась участь муравьев.

Культура, либеральная демократия и их ценности доказали свою несостоятельность, столкнувшись с реалиями XX в. Грядущее "новое время" принесет иные ценности и будет принадлежать иным героям. И если Гвардини надеялся, что, возможно, эти герои вырастут из "человека массы", то Юнгер увидел их значительно раньше, уже в 1920-1930-е гг.

Эрнст Юнгер - любитель избранного общества, тяготевший к аристократизму, изысканный библиофил, энтомолог, владелец огромной коллекции жуков, гербариев, живущий в уединенном месте в старинном особняке, - увидел тип будущего человека в "железном солдате" с автоматом, человеке в маске-противогазе, маске сварщика, обезличенной "маске", свободной от индивидуальности, дисциплинированной и организованной до автоматизма, натасканной на работу. Это новый тип, даже новая раса будущего. Европе и миру оставалось сделать всего один шаг, для которого уже не нужен был Эрнст Юнгер.

Возможно, он видел прообраз своего нового человека в самом себе. Выходец из простой бюргерской семьи, получивший весьма заурядное образование и воспитание, сам Юнгер, едва закончив малоуспешное и нелюбимое им обучение в гимназии

в Ганновере, попадает на фронт. Известно, что на войне в нем обнаружились редкостная храбрость, холодная решительность и расчетливость, создавшие ему легендарную фронтовую славу [199]. Философ, писатель, публицист - Юнгер романтизирует войну и ее героев. Вспомним, что сверхчеловек Ф. Ницше далек от подлинного аристократизма, хотя философ склонен считать его аристократом. Реально он жесток и безжалостен, причем и к себе, и к окружающим. Аристократизм - это не только стиль жизни, аристократизм - это культура. Только она наполняет форму содержанием. Создав культуру, Бог вдохнул в человека душу.

Сложно однозначно сказать, как сам Юнгер в 1932 г. оценивал своего героя - новый тип европейского человека. Он констатировал его появление, силу и соответствие новым социальным условиям... Скорее всего, что и сам Юнгер нашел своего героя от отчаяния, обрадовался находке, еще не понимая, что найдено.

...Прошло совсем немного времени, и новый человек Эрнста Юнгера в военной форме Третьего Рейха маршировал по дорогам Европы.

199 Солонин Ю.Н. Указ.соч. С. 22.