Ужас быть жирным

Давайте поговорим о том, о чем говорить не принято. О социальном давлении, который испытывает человек с «лишним» весом, о тех предубеждениях, которые общество испыты- вает перед толстыми людьми, и о том, как это связано с экономикой, политикой и измене- нием роли женщины в современном обществе.

«Страх быть жирным индуцирован культурно. Мы – общество, создавшее противо- стояние толстых и худых. Это всего лишь культурная фишка, субъективный взгляд. Однако намного легче вписаться в эту культуру, будучи стройным. Просто потому, что мы выбрали воспевать определенный телесный тип в определенное время. Нет ничего сущего в опреде- ленном размере тела, что делало бы его лучше, чем другие. Это наше коллективное решение

– превозносить один-единственный идеал и санкционировать дискриминацию в отношении других, основанную на размере тела.» Это слова психотерапевтического дуэта Джудит Мэтц и Жиллен Фрэнкелл, специалистов, разделяющих недиетический подход к проблеме пита- ния. Они пытались призывать американских полных делать попытки менять культурные сте- реотипы. Например, не молчать, когда кто-то вышучивает толстых людей, не относиться к этому толерантно. Когда я читала это, мне было тоскливо. Я бы хотела пригласить обеих уважаемых коллег в русскоязычную часть сети…

Мы все прекрасно знаем о том, что лишний вес – понятие культурное. В Нигерии худо- щавую девушку сложно выдать замуж, и если вам повезло родиться такой, вас на несколько месяцев препроводят в «жирную комнату» – место, где вам будет запрещено совершать какие-либо движения, кроме максимально необходимых, и где вы будете поглощать одну за другой миски риса, ямса и кассавы. Сегодня только ребенок не знает о том, что случилось, когда на Фиджи привезли телевидение – количество случаев булимии в стране, почти вовсе не знакомой с расстройствами пищевого поведения, возросло в 5 раз, преимущественно среди молодых девушек, возникла эпидемия анорексии, а фиджийский язык обогатился сло- вом «macake» – неодолимая тяга похудеть.

Сегодня топ-модели значительно худее, чем 98 % остальных женщин, в то время как 80 % женщин сообщают, что недовольны весом и размерами своего тела. Худая и высокая – идеал, который репрезентирует от силы 3–5 % популяции, однако миллионы людей во всем мире совершают акты насилия над своим телом, тратят огромное количество сил и денег, чтобы привести свое тело к этому идеалу.

Не нужно быть провидцем, чтобы угадать, что преимущественное большинство чита- телей этих строк, в буквальном смысле, ругательски себя ругают, разглядывая свое изобра- жение в зеркале. Все эти «Боже мой, какой ужас, это отвратительно!» – это не мой истинный голос, а голос культурный, культурное предписание «толстый = плохой». Каким образом оно появляется? Разве ребенок рождается со знанием, что жирный означает некрасивый или нездоровый? Разумеется, нет. Новорожденный наслаждается мягкостью материнского тела, чувствует себя уютно и безопасно, утыкаясь в его складки и округлости, и, безусловно, мате- ринское тело кажется младенцам красивым. Однако очень быстро – уже через несколько лет, при условии проживания в рамках современной европейской культуры, это может радикаль- ным образом измениться.

В одном социально-психологическом эксперименте группе 6-леток из детского сада предъявляли силуэты детей сопоставимого возраста и просили описать их личные качества и оценить, насколько они симпатичны. Поразительно, но силуэты детей с обезображенными в автокатастрофе лицами и детей-инвалидов с отсутствующими конечностями оценивались как более симпатичные и предпочтительные, чем силуэты детей, страдающих заметным лишним весом. Эти реакции были получены от всех без исключения детей в выборке – как худых и средних размеров, так и полных. Все испытуемые описывали детей с лишним весом как «грязных, ленивых, глупых, некрасивых и лживых».

Еще более поразительно то, что через 40 лет этот эксперимент был в точности воспро- изведен другими исследователями – с абсолютно такими же результатами, лишь тенденция приписывать другому негативные качества в связи с лишним весом была гораздо сильнее выражена.

С возрастом ситуация усугубляется еще больше. Исследование Эстер Ротблюм (Уни- верситет Вермонта) показало, что родственники и друзья 90 % полных людей иронизиро- вали над ними из-за веса, три четверти выборки сообщали, что над ними смеялись коллеги по работе. 16 % полных мужчин и женщин сообщили, что им угрожали физической распра- вой или били, потому что они полные.

Недавно в журнале Американской медицинской ассоциации JAMA опубликованы результаты исследования, демонстрирующего, что девочки, которым значимые взрослые в возрасте 10 лет сообщали, что они «слишком толстые», в возрасте 19 лет значимо чаще стра- дают ожирением. Это никак не связано с тем весом, который был у них в начале исследова- ния (то есть не связано с фактом, был ли у них лишний вес на самом деле или нет). Факти- чески, достаточно родителям или другим значимым взрослым «посеять» зерна негативных мыслей о теле, как они могут «прорасти» ожирением позже. Автор исследования, Дженет Томияма, сказала в интервью, что оно было предпринято как ответ тем, кто полагает, что стыдить людей по поводу полноты является эффективным способом мотивировать их к сни- жению веса.

Выборка исследования включала 2300 девочек, ученые наблюдали их с 10-летнего воз- раста до того момента, пока им не исполнится 19 лет. На момент, когда девочкам исполня- лось 10 лет, им задавали вопросы, называл ли их «слишком полными» кто-нибудь из людей, включенных в предлагаемый список. Список включал мать, отца, сестер и братьев, лучшую подругу, самого симпатичного мальчика, других детей и учителей. Если девочка отвечала

«да» на какой-либо из этих вопросов, она попадала в группу «заклейменных по поводу веса».

Исследователи обнаружили, что девочки, отмеченные как «слишком полные» кем-либо из членов семьи, в 1,62 раза чаще страдали ожирением к возрасту 19 лет. Девочки, названные «слишком полными» людьми, не

относящимися к семье, в 1,4 раза оказывались чрезмерно полными к возрасту 19 лет.

Томияма отмечает, что исследователи понимают: родители делают это чаще всего с добрыми намерениями, им трудно удержаться и не сказать ребенку, что он чрезмерно набрал вес. Тем не менее «если мы говорим о здоровье, нет нужды упоминать о весе. Вес не явля- ется маркером здоровья в любом случае», – отмечает Томияма. По мнению исследователей, девочки, которых называют «слишком полными», испытывают сильный стресс и тянутся к еде как к средству достижения комфорта. Добавлю от себя, что излишнее подчеркивание ценности внешней красоты, стройности, изящества девочки потенциально может привести к тому же самому результату, а именно – высокой телесной тревоге и потребности во что бы то ни стало сохранить красоту и стройность. Это почти наверняка приведет к экспери- ментированию с диетами и физическими нагрузками в подростковом возрасте, что, в свою очередь, во многих случаях заканчивается расстройством пищевого поведения.

В другом исследовании предлагалось ранжировать потенциальных партнеров по сте- пени привлекательности. Полные люди оказались менее привлекательными потенциаль- ными супругами, чем кокаиновые дилеры, карманники, транжиры и слепые. В опросе, кото- рый провел журнал «Гламур» в 1990 г., было установлено, что подавляющее большинство респондентов отказались бы от своего партнера, карьеры и денег для того, чтобы достичь идеального веса. В 1990 г. «Ньюсуик» провел другой опрос, из которого следовало, что 11 % родителей готовы сделать аборт, если ребенок, которого в настоящее время вынашивает мать, окажется носителем гена, предрасполагающего к ожирению.

Ну что, еще кто-нибудь готов отстаивать идею снижения веса «для самого себя» или

«для здоровья»? Не обманывайте себя – как в некоторых культурах, чтобы быть принятой в социуме, женщина должна иметь детей или быть замужем, мужчина – уметь убивать оленя или бежать без передышки 40 км, так в нашей культуре человек обязан быть худым.

Так было далеко не всегда. До конца XIX века округлость и полнота считались при- знаками физического и душевного здоровья, худоба же, напротив, ассоциировалась с дур- ным здоровьем, плохим характером, неуравновешенностью и подверженностью различным заболеваниям. Любопытно, что два наиболее выдающихся медика того времени, д-р Мит- челл и д-р Бирд, были убеждены, что «увлеченность американских женщин излишней пого- ней за худобой привела к распространению самых разных неврологических заболеваний, а большое количество жировых клеток совершенно необходимо для того, чтобы достигнуть сбалансированного личностного развития» (!). Стоит ли вспоминать, что в сказочном фольк- лоре родная дочь злой мачехи чаще всего худая, как палка, а любая болезнь описывается неразлучными симптомами «худела и бледнела» (то же и о мужчинах)?

Вплоть до конца XIX века полное тело считалось сильным, доктора поддерживали идею набора веса, т. к. считалось, что это помогает противостоять болезням. Медицинская практика показывала, что излишняя худоба является фактором риска для множества заболе- ваний.

У социального одобрения и поэтизации полноты были и другие причины. Будучи пол- ными, женщины считались сексуальными, а мужчины состоятельными просто потому, что это был знак того, что они могут себе позволить хорошо питаться. Жир означал статус. Когда агроэкономика сменилась индустриальной, сменился и образ тела – полнота резко вышла из моды. И на то были свои экономические и социальные резоны.

В страны со становящейся индустриальной экономикой устремились иммигранты – чаще всего это были более низкорослые и «округлые» люди, по сравнению с традиционными североевропейцами или белыми американцами. Рабочие, до сих пор балансировавшие на грани истощения и смерти от голода, либо инфекционных болезней, теперь могли себе поз- волить купить достаточно пищи. Другими словами, как только пролетарии смогли позво-

лить себе растолстеть, жир более не мог являться признаком высокого социального статуса. Чтобы белая аристократия могла отличаться от рабочего класса, стало модно быть худым. Если до сих пор эротический идеал женщины – это пышногрудая и пышнобедрая, перетя- нутая корсетом женщина с несколькими детьми, подтверждающая и экономическую состо- ятельность мужчины, и его способность продолжать свой род, а ее роль – роль соратницы, молчаливой и покорной союзницы, обеспечивающей тыл – «о доме нужно думать, о доме», то непосредственно перед Первой мировой войной ситуация резко меняется.

Женщина борется за свои права и получает больше свобод. Движение суфражисток. Избирательное право для женщин. Право на образование. Право занять место на предприя- тии наравне с мужчиной. Получив политическое равенство с мужчинами, женщина и физи- чески стремится походить на мужчину – худоба, короткая стрижка, мальчишеская фигура – типичный портрет суфражистки 20-х гг. Изменение экономической и социальной ситуации оказывает непосредственное влияние на моду: в 1926-м Коко Шанель изобретает «малень- кое черное платье» – прямой, почти асексуальный силуэт, который может позволить себе только худая женщина. Который делает из соблазнительно изогнутых линий женского тела прямые, строгие и неженственные.

До конца 20-х гг. Америка переживает волну экономического расцвета – и чем пыш- нее цветет экономика, тем актуальнее становится худоба. В 1929 году начинается экономи- ческий коллапс, наступает Великая депрессия, «тучные» времена сменяются «худыми» – это отражается на состоятельности рабочих и среднего класса, на их экономическом положении. Население начинает массово мигрировать в поисках работы. Худоба снова становится при- знаком низшего класса, и в 30–50-х гг., в частности в связи со Второй мировой войной, когда угроза голода становится реальной, образ полнокровной женской красоты прочно занимает свое прежнее место. После Второй мировой иконой красоты и стиля в Америке становится Мерилин Монро, назвать которую можно как угодно, но только не худышкой.

Любопытно, что первая волна «модной худобы» затрагивает Россию очень немного, и почти исключительно в крупных городах. Там, где по-прежнему достаток символизирует ломящийся от еды стол, «худощавый» идеал просто не выживет. Русские крестьянские и купеческие красавицы после Первой мировой – вспомним хотя бы хрестоматийного Кусто- диева – по-прежнему полнокровны и полногруды. Им смешно и страшно видеть заезжих петербургских и московских «политических», которые кажутся им истощенными как физи- чески, так и психически. Полнота – по-прежнему признак достатка и здоровья. И тут слу- чается Великая Октябрьская революция. Идеологические ценности полностью меняются, и с точки зрения традиционных ценностей – худым быть все еще нехорошо, это означает болезненность и замуж никто девку не возьмет, а вот толстым, то есть сытым, становится быть политически неблагонадежно.

Помните, «джаз – музыка для толстых»?

«Мистер-Твистер, бывший министр»?

«Три толстяка»?

«Кому живется весело, вольготно на Руси – Купчине толстопузому, сказали братья Губины, Иван и Митродор»?

Толстый – это тот, кто украл у пролетария его заработанную краюху и жрет ее дома. Толстый просто не может быть хорошим человеком. И хоть вы меня режьте, я глубоко убеж- дена, что традиционное российское отношение к полноте, те бессознательные идеи, которые этим отношением управляют, куда более сложные и конфликтные, чем в Америке и Европе. Портреты и старые снимки главных большевиков, сделавших ребрендинг в масштабах страны, – это снимки весьма стройных людей. Полными они станут потом – те, которые доживут до кремлевских застолий и дач. Но «худой» идеал просто не может прижиться и стать настолько же популярным в России – с начала 20-х гг. Россию поражает несколько волн

голода – после Гражданской войны в 20-е гг., затем во время коллективизации в 30-е гг. и, наконец, после Великой Отечественной войны в 1946–1947 гг.

Зачем это нужно знать нам, жителям XXI столетия с нарушениями питания?

Важно отдавать себе отчет в том, насколько информация о теле и пище, получаемая нами в раннем детстве и из сферы бессознательного, оказывающая влияние на нас всю жизнь, противоречива и конфликтна. Особенно конфликтна она у нас, родившихся и вырос- ших на территории государства Российского. Быть худым ребенком – плохо, худоба ассоци- ируется с болезнями и смертью от голода, призрак которого так никогда и не отступил. Это не просто страшная голодная смерть – это настоящий, хардкорный хоррор, истории о кан- нибализме, о том, как родители поедали детей, а мужья – жен – кто не слышал их от бабушек и дедушек в детстве? Быть толстым ребенком плохо тоже – толстый = плохой, дразнят в саду и школе, шпыняют родители и братья-сестры. Есть при этом необходимо много и жадно, почти в каждой семье есть женская фигура, мама, бабушка или тетка, которая, как та печка из сказки «Гуси-лебеди», все приговаривает: «Съешь моего ржаного пирожка – скажу». Ржа- ной пирожок совсем невкусный по сравнению с белым, пшеничным, так что сказка эта – о смирении и покорности. Захочешь выжить и братца спасти – съешь как миленькая. Это только у батюшки тебя будут потчевать пшеничными пирогами и сливками, но в большом мире, девушка, тебе придется привыкнуть к еде попроще.

Интересно, что в европейском фольклоре нет подобной сказки, в которой символом смирения выступает готовность есть невкусную еду – кислые дикие яблочки, ржаной пиро- жок и простой молочный киселек. Европейская сказочная героиня, принимая послушание от авторитетных фигур, выполняет тяжелые, скучные и сложные работы – перебирает зерно, отделяя просо от пшеницы, как Золушка, или взбивает руками ледяные перины у Матушки Метелицы, но есть невкусное, давясь и сглатывая, ей не приходится. Несмотря на то, что ценности вроде бы одинаковые – скромность и трудолюбие, в нашей культуре символизиру- ющие их действия почему-то всегда представляют собой насилие над телом. Нечего выпенд- риваться – не барыня.

В результате мы все носим с собой чрезвычайно противоречивое, полное конфликтных посланий наследство: «Еда – огромная ценность, ее нельзя выбрасывать, еда – это праздник, еда – это любовь, есть нужно много, но при этом не толстеть, худым быть нельзя тоже…»

Представьте себе, как мучительно трудно в этом хаосе сориентироваться ребенку, для которого одним из наиболее сильных желаний является – быть хорошим, угодить и нра- виться взрослым?

Вспомните, какое тело считается красивым в вашей семье? Какой ребенок считается здоровым и полноценным – толстый или худой? Как относились в вашей семье к еде? А что еще оказывало влияние на ваши взаимоотношения с едой – например кто и как кормил вас в яслях и детском саду?

Когда я думаю о своем детстве, я понимаю, что мне, с одной стороны, очень повезло – совершенно никакого экстремального опыта – насилия, злоупотреблений… Единственный кошмар, который снится мне с раннего детства, – ужасный сон о тете Зине. У нее волосы гладко забраны в пучок, и мне кажется, что она лысая. Тетя Зина – воспитательница в яслях. Она заставляет меня есть масло – отвратительное, толстым замороженным кирпичиком. Пока не съешь – из-за стола не выйдешь. Размазать его ножом по хлебу я не в силах – мне полтора года. Съесть целиком не могу. Я сижу за столом и глотаю слезы.

Другие воспоминания: мне шесть лет, моя лучшая подружка живет двумя этажами выше, и у нее очень полная мама. Я откуда-то совершенно точно знаю, что полной быть очень плохо, – и жалею подружку, а иногда и высмеиваю ее.

Мне 8 лет, потом 10 и 12, и мне все время говорят, что я худая и что я должна есть больше. Меня убеждают и заставляют есть суп с хлебом, а потом еще и второе. Моя мама, весьма и весьма твердого характера, имеет одно-единственное слабое место, которое я довольно быстро нащупываю, – она совершенно не может перенести, если я отказываюсь обедать. Голодовка в знак протеста – лучший способ показать, что я на нее обижена. Макси- мум через час после обеда я обязательно услышу: «Пожалуйста, ну иди, покушай». В других ситуациях мама сердится дольше и ведет себя тверже. Только не с едой.

В то же время, я отчетливо знаю, что толстым быть плохо – «Три толстяка» – моя люби- мая сказка. Толстяки отвратительны.

Полных в нашей семье нет, это отмечается вскользь, но с некоей гордостью. Толстым необходима медицинская помощь – мне 6 лет, я валяюсь на ковре и читаю журнал «Здоро- вье», на который подписаны родители, там об этом много написано, и я четко усваиваю, что толстый – значит больной.

Любые праздники в нашей семье – дни рождения, Новый год, Восьмое марта, Пер- вое мая – отмечаются широкими застольями. Я схожу с дистанции еще на стадии закусок и никогда не дотягиваю до горячего – еды не просто много, ее раблезиански много, и она очень-очень вкусная. После ухода гостей мы еще неделю доедаем остатки.

Несмотря на всю эту вкусную еду, в доме, разумеется, есть «Книга о вкусной и здоро- вой пище» – иногда я рассматриваю румяных толстых детей, поедающих ложкой клубнику со сливками. Я в жизни не пробовала сливок такой густоты, как на картинке, и не видела одновременно так много спелой клубники.

В обычные дни еды довольно (а на мой вкус так многовато), а вот сладкое почему-то ограничено. В день можно один кусочек халвы, хотя в шкафу лежит большущий кусище. Тогда я решаю, что, когда вырасту, куплю себе банку сгущенки, чтобы съесть в одиночку

Я не помню момент, когда я перестаю слышать от родных, что я слишком худой ребе- нок и мне нужно лучше питаться, и начинаю слышать, что у меня «отличная фигура». С какого-то момента меня больше никто не убеждает съесть больше – вероятно, это куда более символизирует мой переход из детства в женственность, чем начало месячного цикла.

Моя родная бабушка пережила голод в Поволжье, и для нее «есть мало» так и оста- ется ценностью. Она объясняет мне, почему нельзя выбрасывать хлеб. До сих пор не могу выбросить – перед глазами кричащие от голода дети в деревнях.

В старших классах школы (экономически сложные перестроечные времена) мы целую зиму живем, питаясь одной вареной картошкой и селедкой. И еще морской капустой, боль- шой мешок которой нам удается купить в магазине – капуста сушеная, ходят слухи, что это немецкая гуманитарная помощь, подкормка для немецких коров. Из капусты мы делаем салат – вкусный. В эту зиму мы много вспоминаем о тех застольях и яствах, которые нам довелось попробовать в прошлом.

В университете я настолько занята постоянным чтением конспектов или умных книг, разговорами и мыслями, что мне становится как-то совсем не до еды. Еда воспринимается мной как раздражающая необходимость, на которую жалко тратить время. С подросткового возраста я всегда читаю за едой – как папа, папа тоже все время читает за ужином, я даже себе не представляю, что можно иначе. Ситуация меняется благодаря моей университетской подруге, с которой мы много времени проводим вместе, – она показывает мне, что готовя и затем вместе поедая приготовленное, можно неплохо отдохнуть и провести время. Я увле- каюсь кулинарией – областью, к которой мои родители всегда считали меня органически неспособной.

Однажды ко мне в гости приезжает моя университетская подруга, Бертилль, – ее папа родом с Берега Слоновой Кости, и она похожа на статуэтку из молочного шоколада. Бер- тилль кажется мне ослепительно изящной – тонкие пальцы, руки, тело – и я с удивлением

слышу, как мои родители с сочувствием говорят: «Какая же она худенькая…» Именно тогда я впервые соображаю, что тут кроется какая-то тайна – иногда плохо быть худым, а иногда

– полным. Важно угадывать, что – когда, но неясно, как успевать так быстро меняться.

Начав жить отдельно от родителей, я готовлю себе сама и прекрасно себя чувствую. Моя коллега по работе, молодая, привлекательная девушка-психиатр из провинции, хро- нически озабочена проблемой похудения. Через много лет, когда мы снова пересечемся в интернете (я уже пару лет живу в Европе), и я спрошу у нее, как дела, она ответит: «У меня все супер!!! 59 килограммов!!!» Сейчас мне очень забавно думать, что о том, что о цифре на весах женщине должно так сильно тревожиться, я узнала ближе к 25 годам, и одновременно я испытываю облегчение, которое может испытывать человек, которого не коснулась эпиде- мия чумы. Тем не менее меня очень интересует проблема пищевых расстройств и для меня очень важно помогать тем, кто страдает от нарушенных отношений с едой.

А что происходило в вашей семье вокруг еды? Как в семье относились к размерам тела, отличным от стандартных? Как относились к еде? Каким должен был быть ребенок, чтобы считаться здоровым, – и женщина, чтобы считаться красивой? Была ли в вашей семье или детских учреждениях, которые вы посещали, «культура насильственного кормления» или, напротив, близкие считали вас чрезмерно полным ребенком и пытались ограничивать в еде?

Как вы думаете, как это повлияло на ваши взаимоотношения с едой?