Лекция 27. Непроизвольное и произвольное внимание

Товарищи, я начал изложение главы о внимании, как вы помните, с описания так называемых явлений внимания так, как они были представлены исторически, то есть в ходе развития представлений. А теперь мы остановимся на описании явлений, которые фигурируют обычно в психологии под названием явлений произвольного внимания.

Эти описания имеют нечто общее, как вы, вероятно, заметили. Эти явления, явления так называемого произвольного внимания, выражаются в терминах пространственных — как известное пространство сознания и, вместе с тем, в терминах избирательности. Я бы мог резюмировать всю совокупность этих явлений в некоторой, совершенно произвольной, так сказать, «условной схеме». Эти многочисленно описываемые в традиционной психологии явления могут быть представлены образно в виде эффекта действия некоторого прожектора, освещающего поле, поле мира, окружающую действительность. Можно сказать, «поле сознания». Оно же (в другом наименовании) просто «поле внимания».

Итак, из огромной массы воздействий, которые оказываются внешним полем, своеобразный луч внимания выхватывает некоторое пространство. Это не есть пространство сознания. Прожектор этот обеспечен также и некими масками или фильтрами. Но об этом немножко позже. Как же действует этот прожектор? Чем характеризуется это поле? Ну, я бы сказал так. Этот прожектор имеет такую оптику, такие оптические устройства — фантазирую я — что луч может быть широким или узким, и тогда, соответственно, поле то широкое, но не очень яркое, не очень отчетливое, а когда луч становится с помощью оптического приспособления очень узким, то поле высвечивается очень ярко. Оно и понятно.

Вот это явление описывалось как явление большей или меньшей концентрации внимания. Так это и называлось: «концентрированное внимание» и «рассеянное внимание». Говоря о рассеянности, я не могу не отметить обычно высказываемые мысли (особенно в старых учебниках), что мы говорим «рассеянное» в двояком значении: мы говорим «рассеяно» в смысле «не очень все ясное, зато очень многое» в этом поле, широкий луч, и в другом значении — очень концентрированный луч, но все остальное как бы в полной темноте.

Ну, что же о человеке рассеянном можно сказать? Можно сказать, что он никак не может сосредоточиться на небольшом круге явлений, так, чтобы они очень отчетливо выступали в сознании; а можно ведь представить себе дело иначе — он до такой степени сконцентрирован на каком-то узком участке, что все остальное проскакивает, как бы проходит мимо него. Это тоже дает картину рассеянного человека.

Знаменитая рассеянность, якобы присущая исследователям, профессорам и прочим, это какой случай? Это второй случай. Человек сосредоточен на чем-то, а остальное как бы даже и не замечается.

Значит, «степень концентрации внимания» — термин одновременно пространственный и «количественный»: яркая картина, менее яркая картина, концентрация и деконцентрация, рассеивание.

Я упоминал в прошлый раз и приводил даже некоторый опыт, показывающий, что явления внимания характеризуются своеобразными флуктуированиями, колебаниями. Это тоже классическое представление в старой психологии о колебаниях внимания, всегда подкрепляемое данными эксперимента: эксперимент классический с тиканьем часов, которое то слышится, то замирает; эксперимент с длительной работой, которая тоже дает волны внимания; потом более тонкие физиологические исследования, о которых я буду говорить дальше и которые тоже повторяют этот эффект — флуктуации процесса: усиление — ослабление, усиление — ослабление.

Значит, источник света, лампа у нашего прожектора такая, что она питается переменным током; следовательно, на одной фазе она ярче, а на другой фазе как бы затухает. Но здесь, конечно, фазы с очень малой периодичностью, то есть это не наш переменный ток, который в силу тепловых инерции обычной лампочки накаливания просто светит ровным светом. Представьте себе, что это не 50 герц, не 100, а что это 5 герц или 3 герца, то есть три колебания, три полуволны, а может быть, и меньше. Ну, словом, вы понимаете, что здесь второй вопрос: насколько высок ритм смены этих фаз — усиление/ослабление, вот этих колебаний «внимания».

И еще есть одна особенность этого прожектора — я буду констатировать дальше, просто чтобы вам запомнилась сеть явлений — дело в том, что луч может разделяться. Вместо того, чтобы дать одно поле, он выхватывает два поля. Такова его оптическая система: подрегулировал иначе — и вот вам два луча. Они разделились.

Это явление в традиционной психологии описывается как явление «распределения внимания», и здесь возникает вопрос, который обсуждается столько лет, сколько известно, что внимание может быть распределено. Это вопрос о том, может ли оно распределяться в самом деле, то есть может ли быть так, что вы одномоментно видите как бы два разных поля, две разных части поля или, может быть, это только нам кажется, а на самом деле это всегда последовательно.

Помните, я вам рассказал про этот немудреный прибор со стрелкой и со звонком? Вот тут-то и выясняется, что это скорее сукцессивно, а не симультанно, не одномоментно, а последовательно.

Но оставим в стороне этот спор. Он решается гораздо более сложным образом, чем просто альтернативой «последовательно или одновременно». Но такой вопрос есть.

Вероятно, и сейчас мне приходится, с одной стороны, направлять ваше внимание на какой-то ход изложения и, вместе с тем (уж это педагогическая привычка), посматривать на аудиторию и следить за тем, что в ней происходит.

Ну, кстати, я сейчас привел эту иллюстрацию, опять возвращаясь к старому, к старой психологии. Профессия учителя требует распределения внимания. Это вы можете найти и в «Беседах с учителями» У.Джемса¹, в старых педагогических психологиях, в описаниях педагогической профессии, одним словом, где угодно.

Ну, наконец, наш прожектор обладает еще одним устройством — можно вкладывать маски. (Вы знаете, что называется «маской» в фотографическом смысле?) Или фильтры, светофильтры разных конфигураций.

Это тоже бросается в глаза. Вы помните, я приводил вам на прошлой лекции опыт, вернее, наблюдение Рево д'Аллона с выделением креста на шахматной доске с нечетным числом строк и полей, соответственно. Там как бы маска наложена. Вуалируются остальные, кроме шашечек тех полей, которые образуют диагональный или прямой крест, или рамку, и т.д. Таким образом, мы охватываем этим фантастическим сопоставлением с неким механическим оптическим устройством, прожектором, описания, которые постоянно воспроизводились в разном контексте с разными истолкованиями, иногда в разных теоретических обрамлениях этих явлений.

Испытуемый в эксперименте всегда дает произвольное поведение, правда? Чтобы он посмотрел в тахистоскоп, надо поставить перед испытуемым задачу, правда? «Старайтесь увидеть возможно большее число элементов, чтоб их потом воспроизвести, указать, какие это элементы». В условиях прокалывания или перечеркивания букв в тесте Бурдона — опять произвольное действие, правда? Или, наконец, избирательность или маски, фильтры Рево д'Аллона — опять произвольное движение. Это все сфера эксперимента, наблюдения в специальных условиях, когда перед испытуемыми ставится та или другая задача. Но видите ли, наряду с этой феноменологией явлений, получаемых через специальные наблюдения, при выполнении специального требования испытуемым, то есть того, что мы называем произвольным условно, есть еще огромная феноменология — огромное количество явлений, которые по традиции называются «непроизвольными явлениями внимания».

И вот сейчас я вынужден продолжить описание явлений, пока без анализа их, захватив теперь и эту обширную, довольно массивную группу явлений так называемого непроизвольного внимания. Они похожи на явления произвольного внимания, сходны с ними, но возникают безотносительно к цели, которая стоит перед испытуемым, приходят как бы сами собой. Они не зависят от тех усилий, которые должен сделать человек, одновременно следя за текстом, скажем, читая вот эту бумажку и продолжая рассказывать о феноменологии внимания. Сейчас передо мной задача прочитать вот эту записку, которую я получил, не читая ее вслух, и одновременно продолжать говорить — не о записке, продолжать изложение. Вот теперь переход к так называемым явлениям произвольного внимания.

Здесь меня спрашивают о том, как быть с электронными всякими устройствами, мол, их бы задействовать для исследования подобного рода явлений. Ну, конечно, это не только можно, но так это и делается сейчас.

Итак, продолжая — теперь сосредоточивая произвольное внимание на другой бумажке, которая передо мною лежит, — я перехожу к этим явлениям. Нет задачи, нет цели, а явления очень сходные, подобные тем, которые мы видели в опытах с тахистоскопом, с вычеркиванием букв, ну и так дальше. Оказывается, что существуют явления, которые не зависят от задач, стоящих перед испытуемым.

Когда я прохожу по лестнице, поднимаюсь сюда к вам в 51-ю аудиторию, то мне неотвязно бросается в глаза плакат, сочиненный нашим Научным студенческим обществом, и особенно бросается в глаза то, что он перекошен. Вот он висит как-то так, что часть изображенного на нем повернута как-то очень нехорошо. И я всякий раз поднимаюсь и думаю, что это надо будет сказать. Снять его надо и сделать как следует. Бросается в глаза! Заметьте — не я смотрю — а мне «бросается в глаза». Я пассивен. Это непроизвольно. Ну, конечно, я забываю сказать, что надо его поправить или снять.

Если во время лекции, сейчас, вдруг возникают какие-то внешние явления — сильный шум или что-нибудь делается со светом, где-то что-то начало мерцать — ну, конечно, на мгновение, хотя бы на мгновение! но все-таки обязательно это произойдет — большинство из присутствующих здесь слушателей (как мы говорим) «обратят внимание» на это происшествие, на это событие.

Если вы открываете газетный лист и вдруг видите совершенно необыкновенный шрифт или очень крупно большим шрифтом написаны какие-то слова, то куда направляется ваш взор? На эти самые выделенные слова. Иногда применяется такой прием (ну, в нашей прессе он не используется, но в заграничной сплошь и рядом мне приходилось видеть), например, среди объявлений: одно из них набрано таким шрифтом, что имеет вид напечатанного на машинке; среди типографского текста сразу выделяется это пятно; и даже более того — напечатано вверх ногами, такая произвольная ошибка, которая непроизвольно привлекает к себе внимание.

Вы здесь ничего не хотите, никакого намерения не имеете, задачи перед вами нет. Есть поле со своими динамическими, силовыми, иначе говоря, отношениями, которые начинают управлять — чем? В традиционном описании — вашим вниманием (читаем также «сознанием»).

Вот я привел пример так называемых экзогенных факторов внимания. «Экзо» — значит внешнее, идущее извне. Но есть и другие факторы — эндогенные, имеющие внутреннее происхождение. Но раньше немножко подробнее об экзогенных факторах.

Если попытаться систематизировать, что мы знаем про эти экзогенные факторы, то можно выделить следующие три группы этих факторов. Это такой фактор, как интенсивность, сила физическая или физиологическая. Сила воздействия. Яркий свет, сильный звук. Резкий тон, пронзительный, ну и так дальше.

Это силовые качества, динамические качества. Просто величина плаката. Какой может быстрее броситься в глаза плакат? Маленький или большой? Большой. Что бросится в глаза, неожиданное или привычноое? Неожиданное. Неожиданное по цвету, по форме, по другим каким-то параметрам. Тут к силе присоединяется еще один фактор, который называется еще «новизной» или «неожиданностью».

Ну и наконец, есть еще один фактор, который был подчеркнут в последнее время, после того, как стали развиваться исследования восприятия в школе гештальтпсихологии, в школе психологии целостных форм, конфигураций. Тогда же — не могу избежать игры слов — обратили внимание на следующий фактор внимания, внешнего непроизвольного внимания. Это отношение элемента к целостной форме, к структуре воспринимаемого.

Простая вещь. Взяли какой-то элемент — если он нарушает закон хорошей формы, то он бросается в глаза; если у вас на поле (обычно искусственно создаваемом — чертежи, рисунки, изображения) что-то образует структуру, а вдруг элемент какой-то неструктурный, то этот элемент выделяется, он бросается в глаза. И вы знаете, бросается в глаза всем — людям, животным, птичкам, наконец.

Есть один такой классический опыт, очень красивый: ворона приручают к тому, что под горшочек (цветочный, по-видимому) кладется мясо, его привлекающее; когда наблюдатель скрывается, то ворон слетает, сбрасывает, опрокидывает горшочек, прикрывающий кусок мяса и поедает это мясо. Усложнение опыта состоит в том, что эти горшочки располагаются в круг, образующий хорошую форму, но под один из этих горшочков кладется мясо, а под другие нет. Ворон ведет себя так: он начинает переворачивать эти горшочки все подряд, пока не найдет мясо. Но вот последний критический опыт: один, тот горшочек, под который закладывается на глазах у ворона пища, стоит не в структуре, а немножко в стороне от круга. Понятно? Элемент, не входящий в структуру. И тогда такого поиска ворон не делает. Он просто летит и прямо опрокидывает этот единственный элемент. Он его заметил. Этот горшочек выделился. Выражаясь человеческими и традиционно психологическими терминами, он ему «бросается в глаза». Это именно то, что не входит в структуру, а в остальных он путается, то есть не способен выделить места этого горшочка, который привлекает.

Вот эта структурность была очень хорошо разыграна в гештальтпсихологии. Это борьба за поле восприятия (внимания, можно сказать) уравновешенных и неуравновешенных изображений, фигур (уравновешенность с фоном, поэтому двусмысленные их чтения). Ну, вы знаете эти профили, эти вазы и т.д., Рубиновские фигуры? Место маскирования элемента структуры, наоборот — демаскирования элемента, нарушение закона прегнатности, целостности, хорошей формы, иначе говоря.

Я тут должен сделать одну оговорку — гештальтовцы принадлежали к числу тех психологов, которые отказывали явлениям внимания в «праве», так сказать, на образование некой особой проблемы. Происходило растворение явлений внимания в общих законах восприятия. И тогда разговоры о внимании казались совершенно избыточными, повторяющими просто общие законы восприятия. Никакого другого внимания, кроме сенсорного, нет, а сенсорное внимание объясняется законами восприятия, то есть теми законами, с которыми так много работали гештальтпсихологи и которые сводятся в общем к функционированию целостных объектов в нашем восприятии, к образам этих целостных объектов, к этому структурированию, к видоизменению не вполне структурированного поля в структурированное.

Поэтому (и это обычно упоминаемый в некоторых учебных пособиях факт) возникло немножко шокировавшее в свое время выступление одного из гештальтовцев, Рубина, как раз того, который работал с фоном и фигурой, со статьей, которая называлась «О несуществовании внимания»². Все растворяется в восприятии. Это все экзогенные факторы.

А вот теперь эндогенные, о которых пока я только сказал, что они существуют. Какие это факторы? Эндогенные — это значит внутренние, которые лежат в самом организме, вернее, в его состоянии. Потому они и называются эндогенными, внутреннего происхождения.

Самое простое, что можно здесь сказать, — что есть избирательность по отношению к воздействию, определяемая состояниями потребности. Ничего не может быть проще этих явлений, ничего нет более знакомого, чем эти явления. Если вы голодны, то запах булочной, мимо которой вы проходите, конечно, ужасно привлекает ваше внимание. И это не потому, что запах очень сильный, правда? И не потому, что можно объяснить это структурными особенностями поля или какими-то другими свойствами самого раздражителя обонятельного, а именно чем? Обострением потребности. Если вы сыты, то вы можете вообще и не заметить этого запаха.

Надо вам сказать, что эти эндогенные факторы описывались довольно подробно (очень скучная история, очень скучная глава). Описывали так: если что-нибудь очень интересное (что такое интерес — отношение к потребностям, правда?), то это тоже привлекает внимание. Но если это что-то эмоциональное, очень приятное, или, напротив, очень неприятное, эмоционально неприятное, то это тоже привлекает внимание. Словом, описаний этих факторов можно сделать сколько угодно. Весь вопрос заключается в том, чтобы найти систему понятий.

Вот вы говорите, что есть фактор потребностей и есть фактор интересов. В каком соотношении они находятся? Надо же разобраться во всем этом внутреннем хозяйстве. Не разобравшись в нем, вы приходите к простым описаниям, часто дающим перекресты, то есть те или другие явления описываются как объясняемые то потребностями, то эмоциональными отношениями.

Ну и наконец, еще один эндогенный фактор, более новый в смысле его разработки и упоминания. Это тот фактор, который можно назвать (вот понимаете ли, слова все неподходящие; хотел вам сказать прямо название, которое вошло в психологию, потом решил, что надо сначала пояснить, прежде чем вводить термин; ну, а теперь опять начну с термина, а потом буду его пояснять) «фактор установки».

А что же такое «установка»? «Установка» — это понятие, которое разрабатывается издавна в психологии в очень многих направлениях, а у нас в советской психологии более всего ассоциируется с понятием установки, которое разрабатывается в теории установки Узнадзе. Академик Дмитрий Николаевич Узнадзе, ныне покойный, ввел это понятие в психологию у нас (это тбилисская школа, грузинская, следовательно, школа) с некоторым особенным значением этого термина, поняв его иначе, чем понимался термин «установка» авторами, применявшими этот термин до него, и совсем в другом значении, чем этот же термин применяется и в современных многочисленных психологических школах.

Но сейчас об установке я с вами говорить не буду. Это, вероятно, специальный вопрос и, может быть, теорией установки так, как она сформулирована у нас, в нашей отечественной психологии, в грузинской школе, может быть, даже этим надо заняться особенно, то есть, может быть, провести какой-то семинар, разобраться в этой теории. Так, с ходу, в этой теории ориентироваться довольно трудно. Это стройная концепция, которая развита во многих десятках исследований и, в том числе, в довольно крупных работах. В библиографии, в описании источников по проблеме установки, школа Узнадзе, вероятно, займет довольно толстенькую брошюру. Их сотни, этих исследований различного рода. Большинство из них опубликовано по-русски, и, следовательно, там можно подобрать содержательную литературу для того, чтобы поговорить серьезно об этой теории и об этих явлениях, экспериментальных фактах — это экспериментальное направление в психологии, и оно заслуживает всяческого внимания.

Но приблизимся к описанию явления. Вот что подразумевается, когда речь идет о роли установки.

Представим себе, что вы читаете текст на иностранном языке, ну, скажем, на французском, который пишется латинским алфавитом. В этот текст — я рассказываю реальное исследование, только заменяю слова и условия для упрощения — включается вдруг слово русское. Вы читаете, читаете по-французски и далее читаете загадочное французское слово «РЕСТОРАН». Вы понимаете, что это «пектопа», правильно? — и не понимаете, что это «ресторан». Почему? Потому что у вас сложилась установка на чтение латинского алфавита.

Там экспериментировали с грузинским и русским, русским и английским языками. Всегда вы получаете один и тот же эффект — если у вас создалась так называемая «установка», готовность, иначе говоря, производить определенную работу, определенную деятельность, то это само собой определяет, как пройдет эта избирательность. Ведь это же избирательность — ведь вы можете читать так или так. Это предопределено в целом.

Я почему говорю, что это эндогенный фактор? Что такое установка в этом (я пока не определяю понятия, а просто описываю его) описании? Ведь это же известное создающееся внутреннее состояние, правда? Состояние готовности. И поэтому я и отнес его к внутренним, к эндогенным факторам, хотя оно, собственно, и не имеет отношения к потребностям, интересам, правда?

Причем вещи этого рода, вот как с этой установкой, вы встречаете в жизни постоянно. Не только в этих условиях, как я привел с «пектопаном», а во многих других. Иначе: если уже поток деятельности идет в одном направлении, то как-то все оказывается подтянутым к нему, как бы все под этим углом зрения воспринимается. «Такова установка», — говорят. Вот почему это выделилось. Вот почему это привлекло к себе внимание. Вот почему воспринято так, а не этак, то есть определено направление избирательности.

В этом суть явления непроизвольного внимания. Я все употребляю старые термины в том условном значении, в каком они приводились в старой классической литературе; я не настаиваю сейчас на раскрытии понятия «произвольности/непроизвольности», это дело будущего, и мы еще будем встречаться с этими понятиями и притом неоднократно. Я просто хочу привлечь ваше внимание к тому, что за этими, в общем-то поверхностными, явлениями скрываются существенные прикладные вопросы. И надо сказать, что этот уровень феноменологического описания, упорядочивания, по поводу возможности их какой-то оценки включительно до количественной, имеет очень важное значение и поэтому в психологии, даже в современной, даже и в самой новейшей, эти явления непроизвольного привлечения внимания занимают большое место. И вы, верно, догадались почему.

В развитых в экономическом отношении странах, в капиталистических странах, как вы хорошо знаете, идет чрезвычайная борьба. Борьба товара с товаром, борьба за потребителя. Отсюда и известный вам, конечно, по газетной прессе, по журнальной прессе, огромный процент расходов, которые падают сейчас, скажем, в Соединенных Штатах и в других капиталистических странах, на рекламу.

Что такое реклама? Надо, чтобы товар фирмы «А» завоевал покупателя, завоевал потребителя, чтобы он взял этот товар фирмы «А», а не товар фирмы «Б». Идет бой. На этот бой не жалеют средств, потому что не получил потребителя товар — погиб товар, погибла фирма, правда? Нанесены убытки. Значит, нужно часть доходов, прибылей расходовать на эту войну. И эта война ведется средствами привлечения внимания. Всякими ритуалами.

Вот почему, когда я приводил примеры непроизвольного привлечения внимания, то я цитировал западные приемы — перевернутые тексты, тексты другим шрифтом, привлечение эмоциональных факторов, например привлекательных изображений, фотографий красавиц, красивее которых и не выдумаешь, этакие великолепные многоцветные фотографии; если реклама автомобиля комфортабельного, то где-нибудь возле пляжа и барышни в купальных костюмах, которые окружают этот автомобиль. Что-то располагающее, привлекательное, непосредственно вас берущее в плен.

Вот это «взятие в плен» внимания, это и есть взятие в плен человека. Разработано очень здорово, надо сказать. Существуют монографии специально по психологии рекламы. Там статистика приводится. Напечатали так — вот процент заметивших, напечатали этак — вот другой процент заметивших или удержавших в голове, вспомнивших. Очень важно! Пришли в магазин. На витрине разложены товары. Что-то привычное, что-то виденное. Вот это. Вот палец на это и указывает. Оно продано. Оно выделилось.

Поэтому и есть специалисты по рекламе, есть психология рекламы. Она вся опирается на этот круг. Не что человек решил, не что человек хочет, а как заставить привлечь к себе человека — вот как ставится вопрос. Вот эта сфера непроизвольного внимания. Очень любопытная сфера.

Есть и тонкие вещи. В последние годы (ну, в «последние годы» это, может быть, я преувеличил: 15—20 лет) тоже велись эксперименты с непроизвольным вниманием, которые действовали на образование намерений поведения с помощью не замечаемых воздействий — включение маленьких кадриков в фильм. Статистика потом: сколько народу после сеанса пошло и сделало то-то и не сделало этого и какой эффект. Одно время был бум целый с этими методами. Потом они оказались менее эффективными, но все же какой-то эффект они дают, правда, меньший, чем это казалось при первых опытах.

Я еще застал первые опыты, проведенные в одном маленьком квартальном кинотеатре, в Париже. Там речь шла о массовом впечатлении после этого внушения через демонстрацию кадриков, «под сурдинку» включенных в обыкновенный игровой художественный фильм. Фотографии помещались очень эффектные, я видел их в какой-то газете: образовавшаяся вдруг у соседнего с кинотеатром ресторана маленькая толпа. При выходе из кино неожиданно большое количество людей желали подкрепиться в этом маленьком ресторанчике.

Можно сказать, что есть какие-то тонкие воздействия на уровне как бы бессознательного по каналам неосознаваемым. Эти воздействия, однако, диктуют, то есть, в каком-то смысле, тоже управляют. Это уже за пределами внимания в старом понимании явления сознания.

Какой вывод я из этого хочу сделать? Не укладываются эти феномены, никуда не укладываются! Давайте попробуем поэтому представить себе всю условность разделения, ну, прежде всего, на обе эти группы — явления произвольного и непроизвольного внимания. А оказывается, они сцеплены множеством способов. Они сцеплены прежде всего в том смысле, что когда мы говорим о произвольном внимании, то память какие-то элементы решительно не воспроизводит. И если вы будете изменять стимуляцию в сторону изменения интенсивности, параметра новизны и так дальше в произвольном внимании, то они будут сейчас же себя обнаруживать. Напротив, если вы включите в задачу те или другие явления так называемого «непроизвольного внимания» — они тотчас же перевернутся, иначе произойдет что-то неожиданное, непредполагаемое. Это создает картину их сложного переплетения и полной условности их разделения.

Вот эта-то пестрота картины и эта относительность попыток классификации явлений внимания и приводит к тому, что внимание все-таки упорно исчезает из психологии. И рубиновская проблема о не существовании внимания оказывается принадлежащей не только направлению, которое мы называем гештальтпсихологией. Она, собственно, воспроизводится всюду. Только так вот, прямо она никогда не ставилась.

Итоги же разработки с разных позиций приводят к тому, что вы имеете как-то очерченный круг явлений — я их описываю уже третий час, настолько они многочисленны, по-своему содержательны, главное, все время мы с ними встречаемся в обыденной жизни. Мы говорим о невнимательности, о потере внимания. Требуем: «Делайте внимательней! Смотрите внимательнее», рассчитывая на произвольное внимание, и вешаем призыв посетить собрание на большом листе и с цветными надписями. А как иначе зацепишь за внимание идущих мимо людей?

Ровный свет не действует, что тогда ставим? Мигалку. Уж мигающий свет обязательно привлечет внимание, так же как и колеблющийся звук сирены, установленной на автомобиле, правда? Нельзя на фоне клаксонов не различить это: «У-у-у-у», правда? Он выделяется. Мы все время плаваем в море этих явлений.

И остается громадная, грандиозная задача упорядочивания этих явлений, создания некоторой концепции, некоторого понятия или, может быть, системы понятий, которая могла бы охватить эти явления и могла бы внести объяснительный способ их представлений, то есть их анализ.

До сих пор я ограничивался по возможности историческим описанием явлений, о которых идет речь, когда мы открываем главу о внимании. Главу трактата, учебника или монографии. Целую монографию, целую книгу о внимании.

И вот теперь вторая часть. Это подходы к вниманию, к этим явлениям. Я буду, их только называть, а не раскрывать. Прежде всего я хотел бы остановиться на том воззрении на внимание, которое развивалось более всего во второй половине XIX века. Я имею в виду взгляд на внимание как на особую, то есть реально существующую функцию или способность.

Дело в том, что понятие психической функции просто заменило собой старинное понятие «способность души». В отличие от функции физиологической, биологической, которая имеет четкое определение: так мы называем отправления органа или системы органов. Здесь же мы не можем указать — органа или системы органов, поэтому мы и говорим здесь «функция», разумея «функция психики», а это и есть способность души. Термин-то введен естественнонаучный, я говорю не про функцию в математическом смысле, а в биологическом. Я сказал «естественнонаучный», а содержание осталось мистифицированным. Что же это такое за функция, за способность? Что это за функция?

Она апеллирует к некоторому особому началу. Вот это и есть особое начало, как вы ее там ни называйте. А попросту говоря, «особое начало» — это и есть душа. Дух!

Это ужасно поднимает всю проблему внимания, делая ее чуть ли не центральной для человеческой психологии. Дело в том, что такая большая проблема как проблема психологии воли превращается с этой точки зрения в проблему внимания. Произвольное внимание — это воление. Решение. Правда? «Да будет так! Да будет свет!» Это творческий акт. Я в нем произволен.

Что же касается этих «веревочек», которые меня «дергают» из внешнего поля, это непроизвольное внимание, то это можно оставить без внимания, потому что если я захочу, то они меня и дергать не будут, я могу бороться против этих веревочек.

И вот практика показывает, что эта борьба с отвлечениями не редко, а, я бы даже сказал, очень часто оканчивается победой. Отвлекающие факторы перестают быть отвлекающими, правда? Да, очень трудно работать в этой обстановке постоянных отвлечений! И тогда я работаю против отвлечений. И научаюсь — оказываюсь способным, выражаясь языком того времени — одерживать победу. «Да будет!» — творческий акт. «Да будет свет (fiat lux), и стал свет», — из Библии. Воля как творческое начало, которое создало мир, создало человека и наделило человека способностью этих внутренних усилий.

Надо сказать, что эта философская, углубленная мною сейчас интерпретация получила свое развитие в психологии того времени по двум наиболее важным линиям, по крайней мере тем, которые я считаю сейчас нужным выделить, они просто пришли сейчас в голову. А память, как вы знаете, великолепный отборщик более важного и менее важного.

Прежде всего у меня возникла ассоциация слов «fiat», «fiat lux» с У.Джемсом, крупным философом, основателем прагматической американской философии, крупным психологом, а самое главное, необыкновенно талантливым писателем. Надо принять решение, надо сделать усилие. Надо удержать представление, а потом представление сработает!

Это связано с открывшимся незадолго до этого явлением, которое выражается в том, что всякое представление, фиксированное в сознании, находит себе моторные пути, находит свои выражения. Борьба за представления, за образ — это и есть борьба за то, что выльется в поведении, в активности человеческой.

А второе и гораздо более знаменитое направление, гораздо более прямо выражающее идею, о которой шла речь раньше, — это апперцепция Вундта.

Был такой крупный физиопсихолог — Вильгельм Вундт, который действовал во второй половине XIX века и закончил свою жизнь уже в нашем столетии, написав за длинную жизнь — я бы сказал так — библиотеку. Эта библиотека очень странная, странно составленная, в том смысле, что центральными звеньями в эту библиотеку входят такие большие сочинения — я об этом говорю вам потому, что это очень интересно.

Это, с одной стороны труд, который несколько раз переиздавался, резко, решительно меняясь. Он вначале, в XIX веке, назывался «Душа человека и животных». Потом он стал называться, в последнем варианте, «Физиологической психологией». Это огромные три тома. Это шесть книг. И это физиологическая прежде всего психология, заметьте. Интересный предмет, трактуемый Вундтом, всегда охватывал психофизиологию, физиологические механизмы. И первый же том, первые же книги этого выпуска, кроме вводного, посвящены мозгу, описанию проводящих путей, тщательному описанию анатомии, органов, ну, конечно, на том уровне развития естествознания, то есть на уровне начала века. Потому что, кажется, последнее оригинальное издание Вундта вышло где-то в 1911 или в 1912 году. Я сейчас точно не помню. В русском переводе это издание в виде шеститомника или трехтомника, в зависимости от произвола переплетчика, потому что это шесть реальных книг, изданных отдельно. И каждые из этих двух книг образуют один том. Итого шесть книг — три тома.

Но вот другое удивительно — он написал огромное многотомное сочинение, которое называется «Психология народов»! Это, знаете ли, удивительное сочинение! Как вы понимаете, здесь материал описательный, аналитический, больше теоретический. С языком, культами и т.д., рассматривающий явления культуры наряду с психофизиологическими механизмами. Это был очень большой труд.

Кроме того, третий пункт — философия Вундта. Он выступал и как философ. Я потому и говорю, что он написал целую библиотеку. Я философские его сочинения не цитирую. По своей философской ориентации Вундт принадлежал к философам кантианским. Отсюда, кстати, и творческий синтез и понятие апперцепции, Кантом навеянные понятия. Хотя он и описывал тахистоскопы и всякие такие вещи, непроизвольное внимание, все-таки для него проблема внимания, теоретический подход к нему, последнее слово о внимании, было сказано в терминах апперцепции.

Итак, это с позиции теории сознания. Понимание внимания как особой функции человеческой психики — это один подход.

Надо сказать, что другой подход представляет больший интерес для нас. Не столько исторический, так сказать, сколько актуальный. Я бы сказал, что это понятие, введенное несколько позже, в связи с исследованиями не восприятия, как было это с гештальтовцами, а, представьте себе, в связи с исследованиями мышления!

Возникла такая школа — экспериментального, заметьте, хотя и не аппаратурного — изучения мышления. Школа эта вошла в историю психологии под названием Вюрцбургская психологическая школа. Она связана с очень крупными именами, с которыми вы будете особенно часто встречаться, когда мы будем заниматься мышлением. И вот надо сказать, что один из фундаментальных принципов этой школы состоял в том, что мышление не объяснимо действием законов ассоциаций, действием персеверации (то есть как бы повторением, продолжением начатого) или действием обратным, как бы насыщением. Словом, динамикой, механикой движения как представлений, притягиваниями, отталкиваниями и т.д. Мышление, осмысленный акт, даже самый простой акт суждения — необъясним. Они совершенно правильно ввели очень важное понятие, которое получило свое дальнейшее развитие в наше время и которое, я в этом не сомневаюсь, получит свое дальнейшее развитие в то время, которое выпадет на вашу долю. Будет это понятие развиваться, меняясь терминологически, называясь другими словами. А исходная концепция будет лежать по-прежнему здесь, в Вюрцбургской школе.

Что это такое? Это введение понятия «детерминирующей тенденции», то есть какой-то тенденции, определяющей ход процесса, не сводимой к действию простых законов ассоциаций.

Откуда же она берется, эта тенденция? А она берется из цели, задачи, которая стоит перед испытуемым. Если же вы не введете понятия цели или задачи, вы не сможете объяснить самых элементарных мыслительных процессов. Задача, цель как бы начинает детерминировать. Вы видите как интересно: будущее, то есть то, что должно быть еще получено, начинает действовать как процесс. Мысль-то ведь необходимая.

И сейчас нас не должно волновать, что психологи Вюрцбургской школы не дали развития объяснению, что детерминирующая тенденция осталась детерминистически не объясненной. Вообще это тоже идеалистическая школа, как и гештальтпсихология. Но дело в том, что именно в этих идеалистических рамках была продвинута проблема, введена цель. Вот в этом термине — детерминирующей тенденции, определяющей процесс тенденции из цели.

Ну, а разве это неверно? Как вы думаете? Верно это, правдоподобно? Разумно? А как же! И человек ставит перед собой цели и цель как закон определяет его действие, говорится применительно к труду (к трудовому действию) у Маркса. Смотрите — как закон. То есть детерминирует.

И действительно: попробуйте представить, как я могу нечто произвести, не имея цели, задачи, правда? Что делать? Оно не прошлым детерминируется, а оно детерминируется чем? Вот этим, образно выражаясь, метафорически говоря, влекущим к себе, вот этой тенденцией, правда? Которая рождается, когда возникает цель, задача. Это шаг вперед.

Почему я говорю об этом применительно к вниманию? Ведь я об этом мог говорить применительно к совершенно другим вопросам: это очень широкая концепция. А потому, что тотчас же обнаружу, что за этим лежит своеобразное объяснение явлений внимания. Причем более широкое, то самое, которое позволяет говорить и о борьбе против отвлечений, против деструкции, процессов вмешательства внешних раздражителей. Да, надо это делать вопреки тому, что вас что-то отвлекает. И это известно каждому по нашей обыкновенной жизни. Мы встречаемся постоянно с этим: жалобы школьника, обыкновенного школьника-подростка, на то, что он все время отвлекается на все: на разговоры отвлекается, если что-то происходит — отвлекается, а в результате что? невнимательно работает. Вот это и есть отвлечение на все.

И напротив, есть что? Явления борьбы с этими помехами, отвлечениями. Не аппарат работает, а мы работаем с этим аппаратом, который то привлекает, то отвлекает, а дело само собою делается.

Таким образом, в Вюрцбургской школе в свете этого понятия цели проблема внимания получила некоторое другое свое освещение. Оно также не покрыло всей совокупности, как и термин. Но продвижение в теории произошло.

Я не буду повторять то, что я говорил о вкладе в исследования внимания, сделанное теорией восприятия, в частности в гештальтпсихологии, да и не только в гештальтпсихологии. Внимательные исследователи восприятия в общем-то стоят на такой позиции: не надо говорить о внимании в чрезмерно расширительном смысле; надо говорить о внимании сенсорном. То есть каком? Чувствительном, относящимся к восприятию, к афферентации процесса, и этого совершенно достаточно. И они тоже, вот эти уточнения — теперь уже в понятиях, а не в явлениях — они тоже сделали свой вклад.

Но вот важнейшее начало анализу явлений внимания было положено, представьте себе, совсем с другой стороны. Оно было положено в физиологии, в психофизиологии, если угодно. Так же как первые исследования внимания были положены практикой совершенно другой науки, даже не физиологии вообще.

Эти все бросания шариков, прослеживание интервалов, возможности замечания на мерительном инструменте прохождения звезды, и всякая такая штука, совсем особый источник. И вот здесь тоже довольно близкий источник — это физиология.

Дело в том, что за последние, допустим, 80 лет или около того, был введен ряд понятий физиологами, которые обозначили возможность по-новому подойти к проблемам внимания. Это не значит, что проблема внимания была решена. Это значит, что открылись какие-то другие ходы мысли.

Прежде всего было основательно рассмотрено исходное, или важнейшее во всяком случае, понятие, с которым мы связываем явления внимания. И это понятие есть понятие «избирательности». Понятие избирательности в трудах биологов, физиологов приобрело очень конкретный смысл и четкий подход вообще к проблеме восприятия.

Я бы сказал, что здесь четыре ее аспекта представлены четырьмя подходами, которые иногда изображаются как очень близкие один к другому. С моей личной точки зрения, это все-таки очень разные подходы. По существу, здесь не надо так уж чрезмерно сближать одни термины, одни понятия с другими.

Прежде всего, это физиологические механизмы, описываемые во всех учебниках. Правда, по-моему, как-то довольно неловко во многих из них возникает этот параграф «Физиологические основы внимания», и дальше излагаются эти физиологические основы, хотя я как-то не очень понимаю, да и вы, наверное, не очень понимаете, соотношение вот этих самых физиологических основ и того, основами чего они являются. Я предпочел бы говорить здесь о физиологических механизмах исследуемого процесса, правда? И о биологических условиях его протекания. Я подчеркнул сейчас голосом этот термин «биологических условиях». Вот с него-то я и начну.

Одному из крупнейших невропатологов нашего времени, Ч.Шеррингтону, принадлежит простое наблюдение. Оно относится к центральной нервной системе, но только — пусть вас это не смущает, в этом беды нет — на уровне спинномозговых центров. Дело в том, что очень простой морфологический анализ показал, что существует своеобразное отношение, которое теперь стало называться «воронкой Шеррингтона» (по имени автора, его описавшего и очень отчетливо его сформулировавшего), между афферентными и эфферентными путями, которые связаны с нервным центром, в данном случае имелись в виду спинномозговые центры. Это неважно. Это, видимо, общее правило. Число входящих, то есть афферентных путей, центростремительных, иначе говоря, в 5 раз (если я не ошибаюсь) больше, чем число двигательных, моторных путей, эфферентных, то есть исходящих, центробежных. Это все одно и то же, только разные слова употребляются. Возникает воронка — широкий вход и узкий выход. Значит, есть маленькое двигательное поле и широкое сенсорное поле. Отсюда неизбежно происходит борьба за общее двигательное поле. Так Шеррингтон это и назвал — «борьбой за общее двигательное поле». Происходят столкновения. Значит, не каждый из пяти должен произвести действие. Он и умирает, правда? Один из пяти пробивается на моторные пути и дальше имеет свою судьбу.

Надо сказать, что это физиологическое, морфофизиологическое представление, анатомофизиологическое, важно потому, что оно конкретизировало вообще в себе на известном уровне биологической эволюции общее биологическое положение об избирательности.

Эта избирательность, собственно, повторяет собой, строится по образу воронки. Всякое живое существо подвергается множеству воздействий, происходит отбор биологически важных, биотических, от неважных, безразличных. Оно заложено в морфологии, в устройстве организма.

Но существует и еще один отбор между биологически более значимыми, по сравнению с менее значимыми. Понятие избирательности приобрело совершенно конкретный смысл на биологическом уровне исследования. Я, товарищи, прошу вас очень отметить для себя вот это обстоятельство: на биологическом уровне исследования. Оно сохраняет свое значение на физиологическом уровне тоже, поскольку этот физиологический уровень отражает общее устройство жизненных процессов и морфологически закрепляет его в этом странном соотношении. Так много приводящих путей — и так мало, относительно, моторных, центробежных путей, эфферентных. И это приходится держать в уме, если мы будем строить положительную концепцию.

Я указал одну линию, которая ввела четкое понятие. Это понятие «избирательности», необходимости избирательности, вот так осторожнее.

¹ См.: Джемс У. Беседы с учителями о психологии. М., 1998.

² Рубин Э. О несуществовании внимания.//Хрестоматия по вниманию./Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырся, В.Я.Романова. М., 1976. С.144-145.