Процесса речевого общения

(материал взят из кн. А.А. Леонтьева «Психология общения». М., 1999)

Проблема генезиса потребности общения

с позиции отечественных и зарубежных исследователей.

Рассмотрим проблему генезиса потребности общения. И первый вопрос, на который следует ответить — существует ли вообще такая потребность?

Почти все психологи, стремящиеся дать классификацию потребностей, включают сюда и потребность в общении. Известная классификация Гилфорда отно­сит ее к социальным потребностям. Р. Кеттелл говорит об «инстинкте общения». У Маккола потребность в общении, также врожденная, трактуется как стремление к «аффилиации», соучастию. С другой стороны, А.Г. Ковалев, классифицируя потребности на материальные, духовные и социальные, относит потребность в общении к числу последних. А.В. Петровский считает ее духовной потребностью (по происхождению культурной).

Говоря о потребности в общении, — независимо от того, считается ли она врожденной или «культурной», со­циальной, — обычно предполагается ее первичность, непроизводность, ее несводимость к другим потребностям, по крайней мере на определенном этапе онто- и филоге­неза. Так ли это?

Очень четкий ответ на этот вопрос дает Н.Ф. Добры­нин. Вот что он пишет: «Потребность в общении свойст­венна не только человеку, но и многим животным, рожда­ющимся беспомощными и требующим ухода окружаю­щих. Первоначально эта потребность у маленького ребенка, возможно, имеет сходство с животными. Но очень скоро приобретает собственно человеческий характер. Маленький ребенок после рождения также совершенно беспомощен и нуждается в помощи взрослых. Общение позволяет ему на­учиться понимать, что и как нужно делать, как добиваться исполнения его желаний. Маленький ребенок хватает за руку взрослого и показывает ему желаемый предмет даже еще тогда, когда не умеет говорить. Он стремится пользоваться помощью взрослых во всех трудных для него случаях. Об­щение у него связано также с пониманием того, чего хотят от него взрослые, и того, как ему следует поступать. Речь, как хорошо в свое время указал П.П. Блонский, возникает у ребенка именно под влиянием желания высказать то, чего ему хочется, с целью получить это от взрослых».

Итак, первоначально интересующая нас потребность «животна», т.е. не является социальной — в действитель­ности, это другая потребность. Становясь человеческой, она перестает быть потребностью в собственно общении, но с самого начала служит своего рода соединительным звеном между личностью ребенка и социальными взаи­моотношениями его с окружающими, возникающими в силу действия тех или иных некоммуникативных потреб­ностей и мотивов. «Общение должно стать проблемой для того, чтобы возникла потребность в нем» (Мегрелидзе К.Р.). В сущности, ребенок вступает в кооперацию со взрослыми для дости­жения тех или иных целей — другое дело, что эти цели могут определяться либо самим ребенком, либо взрос­лым. Как очень точно определяет М.И. Лисина: «Разви­тие представляет собой усвоение детьми социально-исто­рического опыта человечества и материальной культуры. Человеческий опыт овеществлен в них таким образом, что дети не могут усмотреть его непосредственно и нуждаются в помощи старших детей и взрослых, уже овладевших час­тью этого опыта, для того, чтобы раскрыть его».

По М.И. Лисиной, общение у ребенка проходит несколько последовательных этапов. Оно начинается с непосредственно-эмоциональной формы. Лисина определяет содержание такого общения как «обмен информацией об аффективном взаи­моотношении общающихся сторон». Наверное, здесь еще рано говорить о собственно общении, так как оно не имеет, даже потенциально, никакого социально значимого содержания. Н.Ф. Добрынин сопоставлял подобное «общение» с общением у животных. А как только у ребенка появляются предметные действия, «аффективные контакты ребенка с окружающими людьми развертываются уже в ходе их совместных действий с предметами», хотя «игро­вые и манипулятивные действия ребенка отчасти приобре­тают специфическую социально-функциональную нагруз­ку. Они совершаются не столько ради их непосредственно­го практического результата, сколько для того, чтобы •заинтересовать взрослого и заслужить его похвалу и т.д.» (Лисина). При этом существенно важным является то, что эта дополнительная социальная функция надстраивается над игровыми и манипулятивными действиями.

В этом отношении чрезвычайно важны данные, полу­ченные А. И. Мещеряковым на слепоглухонемых детях. Он подчеркивает, что уже «самые первые средства общения, имеющиеся еще до появления специальных коммуникатив­ных средств — жестов, — те движения обслуживающего ребенка взрослого, которые являются началом их совмест­ного предметного действия и которые стали выполнять две функции (деловую и коммуникативную), — и они возника­ют по инициативе взрослого. И эти первые средства обще­ния слепоглухонемого возникают совсем не как вырази­тельные движения, а создаются в деятельности по обслу­живанию ребенка, то есть в труде, и знаменуют собой начало разделения пока еще простейшей трудовой операции меж­ду взрослым и ребенком». Потребность в общении воз­никает у слепоглухонемого как следствие необходимости удовлетворения простых нужд ребенка.

Таким образом, «потребность в общении», по край­ней мере на ранних этапах развития ребенка, сводится к использованию общения для удовлетворения неком­муникативных потребностей, прежде всего — социаль­но-практических, т.е. — к проблеме генезиса социаль­ных функций общения. Именно эти социальные функции прежде всего определяют и дифференцируют постановку цели в акте общения, вообще его (общения) психологическую динамику.

Групповые и ролевые факторы

ориентировки в процессе общения.

Остановимся на характеристике важнейших социаль­ных (включая сюда и социально-психологические) функций общения.

Мы уже отмечали, что деятельность общения в общем случае может быть понята как деятельность, которая в своих типичных формах имеет целью планирова­ние и координацию совместной производственной (непосредственно продуктивной, материальной, но также духовной, теоретической) деятельности группы индивидов и общества в целом. Она направлена на обеспечение единства целей и средств любой иной продуктивной деятельности, носящей общественный характер, и таким образом как бы обслуживает эту последнюю, выступая как средство конституирования и оптимизации этой дея­тельности.

По-видимому, в наиболее «чистом» виде данная функция «обеспечения» выступает тогда, когда мы: имеем дело с коллективной производственной деятельнос­тью. Рассмотрим данный случай, затрагивая попутно и вопросы, связанные с функциями речевого общения во­обще в социальной группе либо общности, даже и не носящей характера производственного коллектива.

Прежде всего необходимо отметить, что деятельность общения может выступать как орудие простого контак­та между членами общности. С этим случаем мы обычно имеем дело, когда данная общность не является произ­водственным коллективом, а ее члены не имеют общих целей деятельности и общих средств. В этих условиях контакт оказывается необходимым не столько для ре­гулирования деятельности данной общности, сколько для самого поддержания ее существования.

Поскольку эффективность коммуникации в значительной степени определяется возможностями каждого отдельного коммуниканта, его навыками общения и его представлениями о группе и ее цели, постольку сте­реотипы поведения и общения, а также экспектации, во всяком случае в формальных группах, диктуются в очень большой степени социальными ролями коммуникантов. Это — особая проблема, нуждающаяся прежде всего в точном определении самого понятия социальной роли применительно к данному случаю. Остановимся на этой группе детерминант общения.

Понятие социальной роли анализировалось неоднократно в отечественной социологической и социальной психологической литературе, не говоря уже о перевод­ных работах. Рассмотрим основные результаты исследований данного понятия.

За понятием роли стоят три связанных, но гетеро­генных понятия:

1) роль как сумма требований, ассо­циированных с данной позицией, или, что то же, — сис­тема ролевых предписаний (ролевых ожиданий);

2) роль как понимание индивидом того, что от него ожидает­ся, т.е. «интернализованная роль»;

3) роль как реаль­ное действие в данной позиции, т.е. ролевое поведе­ние.

В первом смысле роль есть понятие социологи­ческое, система так понимаемых ролей конституирует личность как категорию социологии Роль в третьем смысле — это шаблон поведения, и именно так прежде всего трактуется роль интеракционалистами. В психологическом плане существенна роль 2, т.е. интернализованная роль, ибо как раз она, т.е. представление человека о ролевых ожи­даниях, является наряду с другими факторами содер­жанием предречевой ориентировки в общении.

От роли следует отличать позицию, определяющую ро­левые ожидания к данному человеку в данной ситуации.

Интернализованная роль определяется как «внутрен­нее определение индивидом своего социального поло­жения и его отношение к этому положению и вытека­ющим из него обязанностям» (Кон И.С.). По словам того же ав­тора (И.С. Кона), «одна и та же социальная роль по-разному воспринимается, переживается, оценивается и реализуется разными людьми. Здесь сказываются как индивидуально-психологические особенности личности (ее темперамент, характер, склонности), так и усвоенные ею социальные установки, ценностные ориентации и т.п. Межиндивидуальный ролевой анализ должен быть допол­нен интериндивидуальным подходом, позволяющим перейти от структуры взаимоотношений данного инди­вида с другими к его внутренней психологической струк­туре, одним из элементов которой является интернали­зованная роль». Отсюда И.С. Кон переходит к катего­рии интереса, о чем мы скажем ниже. Но так или иначе получается именно переход «снаружи» «внутрь», интер­нализованная роль является как бы отражением ролевых предписаний в зеркале личности.

Другое определение интернализованной роли дано А. Кречмаром. Он подчеркивает, что «интерна­лизованная роль» всегда соотносится с «ролевым предписанием» и «ролевым поведением». Такое понимание «интернализованной роли» позволяет характеризовать сте­пень идентификации личности с заданными ей нормами и требованиями. Понятие «интернализованная роль» харак­теризует сознание личности как бы в ситуативном плане, с точки зрения отношения к определенным ролевым пред­писаниям. Понятие «интернализованная роль» по сути дела характеризует индивида не как целостную личность, а скорее как функционера. Отсюда А. Кречмар логи­чески приходит к утверждению о необходимости введения в аппарат теории личности более широкой категории каковой у него является ценностная ориентация личности, позволяющая «теоретически фиксировать «сверхситуатив­ную» целостность личности».

Однако А. Кречмар оставляет совершенно открытым вопрос о том, чем же детерминируется, благодаря чему возникает сама эта ценностная ориентация, и сводит ее к зафиксированной в качестве стабильного регулятора поведения системе знаний и системе жизненного опыта. Поэтому его понимание нуждается в серьезных коррективах.

Ориентировка в собеседнике

как характеристика общения.

Отталкиваясь от поведения человека в конкретной ситуации и от восприятия им этой ситуации, нельзя «по­строить» целостную личность, как это стремятся сделать И.С. Кон, А. Кречмер и огромное большинство других авторов, идущих к понятию личности от социологии и социальной психологии.

Личность есть определенная иерархическая структура человеческих отношений, общественных по своей при­роде. Она «представляет собой систему иерархий с выде­лением ведущих жизненных мотивов, жизненных це­лей». Эти мотивы подчиняют себе другие мотивы и цели и формируют для человека личностный смысл его дейст­вий, их целей и условий. Формировать деятельность — это одновременно «формировать мотивы деятельности, от которых зависит ее личностный смысл для человека, ее место во внутренней структуре его личности. С неко­торыми оговорками можно сказать, что формирование мотивов есть формирование самой личности. Укажите, каковы мотивы деятельности человека, какие из них яв­ляются ведущими, какова их иерархия (т.е. какова «мотивационная структура»), и вы получите важнейшую ха­рактеристику личности» (А.Н. Леонтьев). Эта характеристика называется Л.И. Божович и ее сотрудниками «направленностью личности».

Направленность личности определяет целостность этой личности и обеспечивает ее устойчивость. «Наиболее глу­бокой, фундаментальной является характеристика направ­ленности с точки зрения отношения человека к себе и к обществу. В зависимости от того, что побуждает чело­века — мотивы личной заинтересованности или мотивы, связанные с интересами других людей, строятся и все другие особенности его личности: интересы, черты ха­рактера, стремления и переживания. Более того, от на­правленности личности зависит не только комплекс ха­рактерных для данного человека качеств, но и внутрен­нее строение каждого присущего ему качества.

Нельзя произвольно отсекать изучаемое явление (про­цесс, свойство, качество) от личности в целом, от ее на­правленности, от системы ее отношений к действитель­ности, от ее переживаний и поступков. Необходимо по­стоянно иметь в виду то, какую функцию изучаемое психическое явление выполняет в сложной системе вза­имодействия человека с окружающей его действитель­ностью» (Божович Л.И.).

Направленность личности, согласно П.М. Якобсо­ну, может проявляться не только в собственно мотивах и потребностях, но и в особенностях интересов, целей, в установках личности и т.п. Схожее понятие предла­гает Б.Д. Парыгин под названием «динамической структуры личности». Ценные мысли, близкие к изложенному выше понима­нию, можно найти также в работах Л.И.Анцыферовой и статье Е.В. Шороховой, а также в многочисленных работах В.Н. Мясищева, обосновывающего «психоло­гию отношений».

Таким образом, понимая целостную личность как фиксированную структуру отношений человека к действительности, дру­гим людям и самому себе, определяющую набор кон­кретных действий и взаимодействий, осуществляемых им, мы можем подойти с этой точки зрения и к про­блемам общения, органически включая эти проблемы в круг проблем, связанных с личностью и ее направлен­ностью. Подобный подход, направленный на вскрытие того, «какую функцию изучаемое психическое явление выполняет в сложной системе взаимодействия человека с окружающей его действительностью» (Л.И. Божович), предполагает прежде всего подход к общению с точки зрения тех социальных потребностей, которые она удов­летворяет с точки зрения социальных мотивов общения, диктуемых спецификой отношений личности к дейст­вительности. Именно здесь, по мнению А.А. Леонтьева, и ле­жит действительный ключ к генезису «потребности об­щения».

М. Аргайл выделяет 7 подобных мотивов, реальное функционирование которых определяется направленнос­тью данной личности. Сюда относятся:

1. Несоциальные потребности, опосредуемые социаль­ным поведением, в частности общением, и выражающиеся в нем. Очевидно, что этот мотив (или группа мотивов) наименее непосредственно связан с направленностью личности, с ее ведущими мотивами; личность здесь вы­ступает прежде всего как своеобразный «фильтр», в боль­шей или меньшей степени допускающий актуализацию несоциальных потребностей во взаимодействии (интеракции) и общении людей.

2. Потребность в зависимости, так сказать, потен­циальная конформность. Эта потребность, особенно ясно проявляющаяся в детском возрасте по отноше­нию к родителям и другим взрослым, имеет коррелят в виде потребности в доминировании; неред­ко одна и та же личность (так называемая личность «авторитарного» типа) проявляет ту или иную потреб­ность в зависимости от конкретной ситуации общения и взаимодействия. Солдафон потому и солдафон, что он груб с подчиненными и проявляет с ними свою власть, но в то же время свыше меры почтителен к на­чальству и ест его глазами.

3. Потребность в аффилиации. Это — потребность в духовном или чувственном контакте с другими людь­ми, характерная для экстравертных личностей. Поня­тия «общности» и «согласия» связаны, по-видимому, прежде всего, именно с этим видом социально-комму­никативных потребностей. Экспериментальные данные свидетельствуют, что для каждого человека относительно любого другого существует определенный «уровень ин­тимности» (развивающийся во времени), достижение которого удовлетворяет потребность в аффилиации. Есть люди (интраверты, особенно параноиды), у которых потребность в аффилиации практически отсутствует: они никогда не вступают в общение ради общения — оно у них детерминируется всегда либо прагматически, не­обходимостью достижения конкретной некоммуника­тивной цели, либо другими социальными потребностя­ми.

4. Потребность в доминировании. Она, по Аргайлу, включает в себя потребность во власти (контролировать поведение других) и в уровне признания (быть предме­том восхищения и т.п.). Люди с высоким уровнем моти­вов этого типа часто принимают участие в «борьбе за позицию», из них формируются карьеристы.

5. Сексуальная потребность — это своего рода аффилиативная потребность, направленная на лиц противо­положного пола6. Потребность в агрессии, более, чем другие потребности, определяемая аффективными факторами.

7. Потребность в самопознании и самоутверждении.

Все эти потребности не являются врожденными. Они — как социальные потребности (ибо, конечно, хотя сексуаль­ное влечение имеет чисто биологические корни, но оно образует социальные потребности разного типа и разной силы в зависимости от конкретного общества, социаль­ной позиции и т.п.) — складываются, как правило, в дет­стве, в ранней юности, формируя характер и накладываясь на определенные задатки. Между ними существует определенная взаимозависимость: личность можно оха­рактеризовать по двум статистически независимым па­рам координат (зависимость — доминирование и сте­пень аффилиации, включая сексуальный ее аспект). Аг­рессия обычно связана с низким уровнем аффилиации.

Приведенная схема Аргайла, по-видимому, нужда­ется в некоторых коррективах. Во-первых, из нее фак­тически выпало то, что можно назвать «прагматичес­кими» мотивами, если только не включать их в первую потребность (которая в таком случае разрастается до почти всеохватывающих размеров). В сущности, это даже не прагматические мотивы, а прежде всего по­требности, объективированные в том или ином результате продуктивной совместной деятельности. Во-вто­рых, Аргайл не предусмотрел «альтруистических» со­циальных потребностей: его схема описывает лишь те социальные потребности, ту социальную мотивацию, которая, так сказать, «замкнута на себя». Но человек может вступать в общение, вообще осуществлять соци­альное поведение, и не имея никаких «эгоистических» мотивов, а думая лишь об интересах и пользе другого человека или общества в целом. Это, собственно гово­ря, — высшая ступень социальной мотивации. Нако­нец, в-третьих, в классификации Аргайла не отрази­лись познавательные мотивы.

Что касается последних, то здесь интересно привести данные Уэкмана. Он выделяет в когнитивно ориентиро­ванном общении три переменных:

1) когнитивное согла­сие;

2) конгруэнция (сходство моего знания и моей модели знания собеседника);

3) точность (сходство моей модели знания собеседника и самого этого знания).

Эксперимен­ты, осуществленные Уэкманом и Битти на случайных диа­дах, Чэффи и Маклеодом на супружеских парах и Ньюкомом — на студентах-соседях по общежитию, дали совпа­дающие результаты: эффектом когнитивно ориентированной коммуникации является в основном рост точности, т.е. че­ловек общается, так сказать, не проективно, а адаптивно, он стремится прежде всего побольше узнать о той инфор­мации, которая есть у другого человека.

Вероятно, социальные потребности, определяющие интеракцию и общение, можно грубо разделить на три основных типа:

а) потребности, ориентированные на объект или цель взаимодействия;

б) потребности, ориен­тированные на интересы самого коммуникатора;

в) по­требности, ориентированные на интересы другого чело­века или общества в целом.

В реальном социальном по­ведении человека всегда выступают все три типа потребностей, будучи, однако, иерархизованы по-разно­му и занимая различный объем.

Характер и «социальная техника» (средства) общения корен­ным образом меняются в зависимости от того «уровня лич­ности», который детерминирует его общение. Когда мы говорим о том, что социальная роль существенна для обще­ния, это само по себе бессодержательное утверждение: за ним может стоять детерминация очень различного характе­ра.

Напомним, что по Сарбину, одному из создателей тео­рии ролей в современной психологии, для адекватного исполнения социальной роли требуются три условия:

а) знание этой роли;

б) наличие мотивации, адекватной этой роли (социологи, пишущие о ролях, обычно упускают из виду этот момент!) и

в) наличие навыков и умений, обеспе­чивающих исполнение данной роли. Уже если опираться на эту схему, можно говорить об общении, определяемом знанием роли, но внутренне не мотивированном (в этом смысле в американской социальной психологии иногда го­ворят о «стилизованности» роли) — человек общается так, как от него ожидают, но не более того; об общении, опре­деляемом единством знания роли и внутренней социальной мотивации; наконец, об общении, пользующемся адекват­ной данному виду общения «социальной техникой «, и обще­нии при помощи неадекватных или не полностью адекват­ных средств. Далее, общение может осуществляться на уров­не позиций и на уровне личностей, находящихся в этих позициях (ср. выше о формальных и неформальных груп­пах и организациях); в этом смысле можно разделять «тра­диционное» (позиционно обусловленное) и «уникальное» (личностно обусловленное) общение. Существует удачная, на наш взгляд, попытка дать более расчлененную классификацию видов общения в этом пла­не, принадлежащая Б.Х. Бгажнокову. Он разделяет четыре ситуации общения: совместностную, групповую, смысло­вую и институционную. «Обращение в трамвае к незнако­мому человеку с просьбой «передать оплату» осуществля­ется на базе совместностной ситуации, разговор инженеров на производственные темы — на базе групповой, беседа влюбленных — на базе смысловой и, наконец, общение лич­ности с некоторым множеством лиц от имени какой-либо социальной группы, класса, учреждения — на базе инсти­туционной».

Естественно, что люди не могут полностью детермини­ровать свое общение только позиционно; однако фиксиро­ванные позиции облегчают коммуникации в определенных случаях (например, в диадическом, т.е. парном общении) и образуют психологический «фон», который является необходимым условием для общения. При «по­зиционном общении» содержание роли обоюдно известно. Так, например, доктор знает, с чем может придти к нему пациент; пациент знает, чего ожидать от доктора. Но встретившись в гостях, два ранее незнакомых или малознакомых человека вынуждены «прощупывать» друг друга, стараясь составить представление о собеседнике и найти с ним общий язык и общее направле­ние беседы. (Такого рода общению можно и следует актив­но учить. Впрочем, есть тип личности, которому недоступен этот род общения, вырождающийся в таком случае в мучительный труд — это тот тип, которому чужды аффилиативные потребности.).

Существует большое число частных экспериментальных исследований, в которых прослежено влияние тех или иных индивидуальных (особенно связанных с типом высшей нерв­ной деятельности) и — более широко — вообще личност­ных факторов на эффективность общения. Однако про­блема личности как целостного образования и роли ее на­правленности в общении еще не получила адекватного раскрытия в психологическом эксперименте.

Таким образом, предречевая ориентировка предпола­гает — помимо учета групповой структуры — обязатель­ный учет ролевых ожиданий на разных уровнях детерми­нации и организации ролевого поведения. Однако эти ролевые ожидания отнюдь не выводимы непосредствен­но из системы социальных ситуаций или социальных по­зиций, они восходят к проблемам «сверхситуативной» или, лучше сказать, внеситуативной, целостной личности, т.е. в конечном счете к различной направленности личности, определяющей выборы различных социальных мотивов общения. Кроме того, ролевая обусловленность обще­ния различна в зависимости от того, каковы конкретные психологические механизмы такой обусловленности, ее «пси­хологическая глубина».

В этом отношении особый интерес представляет тео­рия личностно обусловленных «стилей взаимодействия», развиваемая в современной зарубежной психологии об­щения. Так, К. Эдвардс экспериментально выделил три подобных стиля:

1) кооперативный, характеризуемый «вос­приимчивостью к потребностям других и их пониманием и решением социальных конфликтов путем «самопожер­твования»;

2) инструментальный, который «отражает стремление разрешать ситуацию путем ее структурации» с опорой на социальный престиж, сходство интересов и традиционные формы общения и взаимодействия;

3) ана­литический, когда имеет место «тенденция оперировать с людьми и ситуациями через понимание ситуационных и межличностных факторов и вскрытие детерминант де­ятельности, иных, чем существующие или принятые».

Возвращаясь к анализу различных социологических детерминант общения, в качестве следующей группы та­ких детерминант можно назвать объем группы. Чем группа больше, тем обычно более формализовано общение. Наиболее неформальное, «интимное» общение ха­рактерно для диады — двух лиц. Многие данные го­ворят о том, что оптимальным с точки зрения эффек­тивности общения числом членов группы является 4—6 человек. Далее идет личностная и социальная гомо­генность группы. Интуитивно ясно, что гетерогенные группы дают большую вероятность конфликта и менее легко приходят к согласию.

Следующая группа детерминант, связанная с предыдущей — это знание членов группы и об их лич­ностном сходстве. В этом плане особенно интересны работы Т. Ньюкома, показавшего, что такое знание очень облегчает интеракцию и коммуникацию внутри группы. Необходимо отметить, что эта группа детерминант более непосредственно используется в процессах предречевой ориентации.

Еще одна группа детерминант, свя­зана с установкой на дальнейшую коммуникацию.

Наконец, важную, если не решающую роль, играет в общении характер цели, стоящей перед группой. Вслед за Д. Барнлундом, мож­но выделить следующие типы групп по характеру цели: 1) «случайные» группы (типа гостей, встретившихся впер­вые в том или ином доме); 2) «приспособительные» груп­пы (типа студентов, общающихся перед дверью аудито­рии, где идет экзамен); 3) «учебные» группы (типа школь­ников в классе); 4) группы «принятия решений» (наблюдательный совет фирмы); 5) группы «действия».

Попытку обзора различных детерминант общения, до­полняющую обзор, данный нами выше и опирающийся на данные Дж. Маклеода, осуществил Л. Фестингер. По его мнению, существуют три фактора, определяющих, когда группа будет общаться на данную тему: 1) когда очень вели­ко осознаваемое различие в мнениях членов группы о дан­ном вопросе; 2) когда вопрос очень существенен для функ­ционирования группы; 3) когда очень высоко стремление поддерживать целостность группы. Три других фактора де­терминируют, кто будет адресатом коммуникации: 1) вели­чина различий между позициями; 2) насколько важно до­биться успеха коммуникации; 3) мера, в какой адресат коммуникации желателен как член группы.

Другую классификацию дает Ким Джиффин. Он отдельно рассматривает факторы, влияющие на коммуникацию в малых группах (статус членов; группо­вые нормы; структура лидерства; согласованность; ролевые функции; черты личности членов; цели группы) и факто­ры, на которые влияет коммуникация (изменение статуса; групповые нормы; структура лидерства; согласованность; ролевые функции; групповые цели).

До сих пор мы в основном говорили о так называе­мой «групповой» коммуникации, т.е. о таком виде межличностного общения, который, с одной стороны, тес­но переплетен с взаимодействием (интеракцией), а с дру­гой — в наибольшей степени подчиняет ориентировку в личности непосредственного собеседника характеристи­кам группы. Можно, однако, выделить и собственно межличностное общение, в наиболее характерной форме вы­ступающее в диаде — при общении двух людей.

Наиболее общей характеристикой такого общения яв­ляется необходимость ориентировки в собеседнике. Она пря­мо вытекает из концепции перемены ролей (обмена роля­ми) при межличностном общении, которая сводится к следующему: инициатор общения строит свое общение в расчете на оп­ределенную реакцию со стороны партнера. Чтобы пред­видеть эту реакцию, он должен, помимо антиципации со­держания своего сообщения, антиципировать.» а) отно­шение (установку) собеседника в отношении этого сообщения; б) отношение (установку) в отношении себя; в) психологический эффект, который сообщение может оказать на собеседника. Для этого он должен при фор­мировании своего сообщения построить модель некото­рых личностных черт собеседника, представить себе его личность в той мере, в какой это существенно для пра­вильного предвидения эффективности общения. Наблю­дая реакцию собеседника, коммуникатор вносит коррек­цию в свое речевое поведение: таким образом, «перемена ролей» — это не только принятие роли другого, но и из­менение предыдущей роли и обращение роли другого на себя самого» (Я. Яноушек).

Возможно, что в данном случае более правильным будет говорить о моделировании коммуни­кативно значимых особенностей личности собеседника. Эти особенности не обязательно будут исчерпываться границами роли, как бы широко мы ни понимали это понятие. Нам всегда необходимо очень многое знать о собеседнике, что хорошо описывается в терминах теории ролей; но, если наше общение не является «традиционным» (см. выше), нам нужно еще и понимать собеседни­ка. Нам мало идентифицировать себя с собеседником по каким-то характеристикам; нам требуется также и сопере­живать ему. Здесь мы приходим к хорошо известному в психологии понятию эмпатии.

Еще одно положение, которое необходимо активно подчеркнуть, — это принципиальное различие между принятием роли в смысле «классической» теории ро­лей (например, по Сарбину) и принятием «роли» собеседника в общении. Как уже говорилось ранее, мы должны знать ролевые ожидания, иметь адекватную им мо­тивацию и уметь «играть» данную роль. Все эти три момента необходимы для принятия социальной роли, и если общение (и любое социальное поведение вообще) осуществляется вне адекватной мотивации и адекват­ной техники, это не нормальное общение, а, в сущнос­ти, имитация общения. Между тем при «обмене роля­ми» в общении мы в принципе осуществляем только частичный выбор характеристик роли в зависимости от характера общения. При формализованном, «традици­онном» общении, общении на уровне значений (или, точнее, смыслов, кодифицированных в значениях, нор­мах и т.п.) — мы моделируем ролевые ожидания собе­седника; в этом случае ориентация на действительные внутренние мотивы его поведения и его общения при­водит к неадекватности общения. Школьник, который вместо того, чтобы отвечать урок, будет пытаться всту­пить в контакт с учителем как с личностью (ситуация, хорошо известная любому учителю и означающая, что ученик не знает урока!), осуществляет общение, заве­домо неадекватное роли.

Из сказанного выше ясно, что ориентировка в лич­ности собеседника является совершенно необходимым компонентом всякого целенаправленного общения, если оно не носит полностью формализованного характера.

Но столь же очевидно, что далеко не всякий акт общения, даже если это общение однотипно, дает нам воз­можность одинаковой и равно адекватной ориентировки в собеседнике. Такая ориентировка направляется в об­щем случае четырьмя группами факторов: 1) требуемая «глубина» ориентировки, вообще ее ориентированность на тот или иной характер общения; 2) способность ком­муникатора к моделированию личностных особенностей любого собеседника, к пониманию его мотивов и целей, к моделированию его личности как целостного образова­ния; 3)»настроенность» коммуникатора на данного собеседника, умение ориентироваться в его личности (за. счет общей способности или за счет опыта общения и взаимодействия с данным человеком); 4) владение коммуникатором техникой моделирования внутренних осо­бенностей личности на основе внешних признаков.

Не вдаваясь в отдельные детали, обратим внимание лишь на один кардинальный факт, как правило, не учитывае­мый социологами, пишущими по вопросам общения. Речь идет о том, что «статического отношения не существует; отношения всегда или растут или спадают». Это в осо­бенной мере касается неформального общения; требуе­мая и достигаемая глубина ориентировки, настроенность на человека, уровень владения социальной техникой по­стоянно растут, по крайней мере в течение первых при­мерно 9 недель общения, после чего наступает относи­тельная стабилизация. При этом общение оказывается не­стабильным на ранних этапах, когда еще не достигнута «синхронизация» собеседников по личностным характе­ристикам, влияющим на общение, и на развитом этапе, когда «социальная техника» такой синхронизации стано­вится особенно сложной и ее оказывается сложно «со­гласовывать». «Синхронизация», по Аргайлу, достига­ется по следующим основным характеристикам:

§ объем общения (общение не получится, если один будет говорить все время, а другой — только давать одно­сложные ответы);

§ темп взаимодействия (крайне трудно общаться че­ловеку с замедленной реакцией и замедленной речью, с одной стороны, и нервному «торопыге» — с другой);

§ доминирование,

§ интимность. Это сложная характеристика, являющаяся функцией физической близости, контакта глаз, «личных» тем разговора и т.п. У собеседников должна быть социальная техника, соответствующая одной и той
же степени интимности;

§ кооперация и соперничество, их правильное сочетание;

§ эмоциональный тон:

§ отношение к объекту и к способу действия.

Кондон и Огстон показали, что такая синхронизация осуществляется бессознательно и чрезвычайно тонко, вплоть до согласования микродвижений, доступных ана­лизу лишь при помощи специальной съемки.

Есть такие специальности, для которых адекватная ориентировка в собеседнике является профессиональной необходимостью. Едва ли не первой здесь должна быть названа профессия педагога, который без проникнове­ния в личность ученика, без умения судить по его внеш­нему поведению о его состоянии просто не может счи­таться педагогом. Это относится и к общей способности моделировать личность собеседника, и к «настроеннос­ти» на определенного ученика. Описываемые качества являются профессиональным требованием к журналисту, к врачу, к дипломату, к следователю, к любому сотрудни­ку государственного учреждения, по должности занима­ющемуся приемом посетителей и т.д. Отсюда острая не­обходимость в том, чтобы «эксплицировать» умения моделировать личность собеседника и вместо того, чтобы предоставлять человеку вырабатывать их у себя совершен­но самостоятельно, стараться в максимальной степени «запрограммировать» их в профессиональном обучении.

Если считать, что зритель театра, кино, телевиде­ния — это профессия, то для него умение ориентиров­ки в другом человеке также является профессиональной «обязанностью». В противном случае его эстетическая де­ятельность оказывается неадекватной тому, что было пред­усмотрено создателем фильма или спектакля; оказывает­ся невозможным «перенесение» себя на героя, его учас­тие в происходящем ограничивается лишь поверхностным пониманием сюжета и ролевого поведения, но не является вчувствованием, не обеспечивает того, ради чего, в сущ­ности, нужно человечеству искусство — понимания лич­ностных смыслов.

Далее, существуют такие социальные ситуации, в ко­торых ориентировка в собеседнике хотя и не связана с профессиональными требованиями, но объективно необ­ходима, и ее несовершенство ведет к конфликту. Это прежде всего все случаи навязанного общения, когда че­ловек по тем или иным причинам не может его избег­нуть: например, сюда относятся взаимоотношения в се­мье (прежде всего мужа и жены, особенно молодоженов), соседей по комнате, космонавтов во время космического полета и т.д. Далее, это все случаи, когда общение хотя и не является постоянным, но зато очень растянуто во вре­мени и интенсивно по характеру, и нарушив «синхрони­зацию», мы тем самым ставим под удар целостность группы и эффективность ее деятельности (если таковая име­ется). Примером являются взаимоотношения сотрудни­ков одного отдела или лаборатории научного института, школьников одного класса и т.д.

Совершенно специфическую проблему составляет мо­делирование оратором своей аудитории, и здесь-то с наи­большей характерностью выступает различие личностно ориентированного и социально ориентированного обще­ния. Если при личностно ориентированном общении мы идем «вглубь», все полнее и точнее моделируя особен­ности личности одного определенного человека, сущест­венные для адекватного общения с ним, то в социально ориентированном общении нам важно, чтобы возникла положительная «обратная связь» не от каждого из наших слушателей, а от аудитории в целом. Поэтому в поведе­нии каждого отдельного человека мы учитываем лишь часть тех моментов, которые существенны для нас в меж­личностном общении, но зато производим бессознатель­ную обработку и синтез всех этих данных. «Передо мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в лицо. Цель моя — победить эту многоголовую гидру. Если я каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени ее внимания и о силе разумения, то она в моей власти» (А.П. Чехов. Скуч­ная история).

Как бы оборотную сторону ориентировки в собесед­нике составляет то, что в психологии общения называют «самоподачей». Дело в том, что для ус­пешности общения мало знать что-то о собеседнике: учи­тывая, что он тоже моделирует говорящего, важно дать ему нужный для этого «материал», т.е., так сказать, по­дать себя в нужном плане. Не случайно в ра­боте Аргайла и Кендона подчеркивается, что «видимо, наиболее существенный мотив самоподачи со стороны А — то, что взаимодействие невозможно для В, если он не знает достаточно много об А, чтобы понимать, как соответствующим образом ответить ему». Те же авторы указывают и еще на два мотива самоподачи: самоутверж­дение (я хочу убедиться, что я на самом деле такой, ка­ким я себя представляю, хотя и не уверен в этом) и про­фессиональная необходимость (так, для психиатра или психотерапевта исключительно важно, чтобы в глазах па­циента его личность выглядела так, а не иначе). Развивая эту мысль Аргайла и Кендона, можно связать ее с про­блемой «персонификации» в восприятии массовой ком­муникации: его эффективность, как правило, выше, если МК персонифицирована в личности определенного ком­муникатора (журналиста, ведущего рубрику, лица, обла­дающего высокой социальной позицией и вообще соци­альным престижем, телевизионного или радиодиктора, комментатора и т.п.); а значит, проблема «самоподачи» вырастет из проблемы психологии межличностного об­щения в проблему социально-психологическую, если не социальную.

«Самоподача» характерна и для публичного выступ­ления перед аудиторией, в том числе для лектора и для школьного учителя. Это делает ее еще более интересным феноменом.

В заключение необходимо за­тронуть проблему обучения «социальным навыкам» и прежде всего ориентировке в собеседнике. Современная зарубежная психология общения знает три таких метода, прошедших практическую проверку. Это, во-первых, про­стая тренировка в заданной ситуации; так, эффективность профессионального общения продавщиц, исследованная Аргайлом и его сотрудниками, за год их работы выросла в среднем на 60 — 100% (в разных магазинах); при этом, правда, отдельные продавщицы вообще не дали никакого улучшения. Во-вторых, это тренировка (своего рода ролевая игра) с позитивным подкреплением, при­менявшаяся, в частности, при обучении администрато­ров (менеджеров). В-третьих, это так называемый метод «Т-групп», когда перед группой ставится задача — «познать самое себя», а преподаватель лишь вносит необходимую коррекцию (дает разъяснения, вводит позитивное подкрепление и т.п.). Этот метод дает рост эф­фективности на 60—75%²⁹⁹, но имеет ряд недостатков. Из других методов, представляющих для нас интерес, ука­жем на успешную попытку обучать учителей путем де­монстрации специальных фильмов, где снято поведение учеников в классе, и фиксация их внимания на признаках того, понял ученик объяснение учителя или нет.

Говоря об особенностях общения нельзя не затронуть одну проблему, связанную с ис­полнительной фазой общения, а именно проблему роли стереотипов разного уровня в процессах общения.

К числу стереотипов общения наиболее элементарно­го типа (низшего уровня) относятся вербальные стерео­типы, т.е. высказывания (или части высказываний, или последовательности высказываний), воспроизводимые как целое.

Второй уровень стереотипов общения образует эти­кет, в том числе речевой этикет. В этом случае как вос­производимое целое выступает не отдельное высказыва­ние (речение), а комплекс вербального и невербального поведения, соотнесенный с той или иной определенной ситуацией и нормативный для нее. Именно в этикете в особенно большой мере сказываются культурно-национальные различия и культурно-национальная специ­фика вообще.

Третий, высший уровень стереотипов общения — это воспроизведение в повторяющейся ситуации акта обще­ния как целого. Здесь возможны два основных случая. Во-первых, воспроизводимый акт общения может быть продиктован обычаем или традицией, т.е. входить в фонд национальной культуры данного этноса или в субкульту­ру какой-то группы внутри этого этноса. При этом сте­реотип может быть функционально оправдан (скажем, имеет магический смысл), а может быть чисто традици­онным. Во-вторых, воспроизводимый акт общения мо­жет не осознаваться как элемент культуры или субкуль­туры, да и вообще не осознаваться как стереотип: психо­логически, для участников общения, это «настоящее» общение, хотя социально это лишь своего рода имитация общения, игра в общение. Этому, наиболее интересно­му и малоисследованному, виду стереотипов общения посвящена книга американского психотерапевта Эрика Берна «Игры, в которые играют люди», которая в корот­кий срок стала. Берн вводит различие «процедур», понимая под ними стереотипы этикета, «ритуалов и церемоний» (культурно связан­ные стереотипы общения), «пастимов» (социально обу­словленный стереотип вербального поведения в опреде­ленной ситуации) и «игр», т.е. развернутого общения, имеющего в своей основе стереотипный характер. В си­туации, когда подвыпивший муж возвращается домой заполночь и его встречает жена, не только «роли» обоюдно известны: известны отдельные «реплики», их последова­тельность и т.д., хотя, быть может, не всегда их кон­кретное вербальное наполнение. Не случайно автор этой книги — психиатр; дело в том, что подобные «игры» именно в силу своей навязанности, неспособности слу­жить для полноценного общения нередко приводят к ано­малиям в поведении и структуре личности. С другой сто­роны, они представляют интерес постольку, поскольку вообще «патологию можно определить как некоторую ре­зультирующую определенного функционального наруше­ния и требований к функции со стороны общества»; в «играх» некоторые из таких социальных функций как раз и реализуются, и часты случаи, когда «игровые» функции остаются сохраненными, а «неигровые» — нарушаются. Проблема стереотипов общения, таким образом, пред­ставляет не только теоретический и социальный, но и прикладной психиатрический интерес. Приходится заме­тить, что в нашей литературе до сих пор нет ни одной обобщающей работы по патологии общения.