В КАКОМ ВОЗРАСТЕ ДЕТИ НАЧИНАЮТ ПОНИМАТЬ, ЧТО ТАКОЕ ЛОЖЬ?

Насколько ловко они лгут? Легче ли их разоблачить, чем старших детей? Не подвержены ли они в большей степени внушению, не влияют ли на них формулировка вопроса и ожидания взрослого? Не являются ли четырехлетние дети более «самовнушаемыми», чем дети постарше? То есть не происходит ли так, что чем чаще они лгут, тем больше верят своей лжи?

Чтобы ответить на поставленные вопросы, давайте разберемся, что сами дети думают о лжи.

Шестилетний Кейт живет поочередно у своих разведенных родителей. Однажды отец собрался взять его на бейсбольный матч. Он не знал, что матерью на этот час было запланировано для Кейта занятие по теннису. Когда Кейту сказали, что пойти с отцом на матч ему не удастся, он очень обиделся и позвонил отцу.

«Почему ты обманул меня?» — плакал Кейт. Отец пытался объяснить, что он его не обманывал, а просто произошло недоразумение. Кейт объяснений не принял. Он знал только, что отец обещал пойти с ним на бейсбол и не пошел.

Примерно до восьмилетнего возраста дети считают ложью любое ложное утверждение независимо от того, знал ли говоривший о том, что его слова не соответствуют истине. Намерение в расчет не принимается, важна только истинность информации. Даже когда маленьким детям известно, что говорящий не собирался никого вводить в заблуждение, они все равно считают его лжецом, если он говорит нечто, не соответствующее действительности. Однако уже большинство восьмилетних детей, равно как и взрослых, не считают лжецом того, кто сказал неправду непреднамеренно.

Легко было бы объяснить подобную трактовку лжи маленькими детьми их неспособностью оценить такой трудноуловимый момент, как намерение. Согласно некоторым авторам, это следствие недостаточной сформированности моральных суждений. Интересное исследование, проведенное в Австрии Виммером, Грубером и Пернером, показало, что дело в другом[48]. Было установлено, что дети, не учитывавшие в собственных определениях лжи понятие «намерение», всё же способны учесть намерение в моральной оценке человека, говорящего неправду. В эксперименте дети читали и разыгрывали с куклами такую историю:

Мама возвращается из магазина. Она купила шоколад, чтобы испечь шоколадный кекс. Макси разрешено помочь убрать покупки. Он спрашивает: «Куда положить шоколад?» — «В синий ящик буфета», — отвечает мать. Макси кладет шоколад в синий ящик. Он запомнил, куда положил шоколад, чтобы позднее зайти и полакомиться. Он любит шоколад. Потом он уходит играть во двор. Мать начинает готовить кекс и вынимает шоколад из буфета. Взяв небольшую часть, она кладет его обратно, но не в синий, а в зеленый ящик. Макси этого не видит. Вскоре он возвращается и хочет поесть шоколада. Он помнит, куда положил его. Но перед тем, как он открывает ящик, на кухню заходит его сестра и говорит: «Я слышала, мама купила шоколад. Вот бы съесть кусочек! Ты не знаешь, где он лежит?»

Детям зачитывали четыре варианта этой истории. В одном Макси хочет быть честным, но говорит неправду (будто шоколад лежит в синем ящике), поскольку не знает, что мать шоколад переложила. Во втором варианте ничего не говорится о том, что мать переложила шоколад. Макси, желая вести себя честно, отвечает, что шоколад — в синем ящике, и это — правда. В двух других вариантах детям сообщалось, что Макси хочет обмануть сестру. Рассказ дополняется следующими словами. «Ничего себе! — думает Макси. — Сестра, пожалуй, съест весь шоколад. А я хочу оставить его себе. Скажу-ка я ей неправду, чтобы она его не нашла». В том варианте, где мать перекладывает шоколад, Макси, собираясь обмануть сестру, по недоразумению говорит правду. В последнем варианте, где подмены не происходит, Макси хочет обмануть сестру и указывает ей неверное место. Ниже обозначены четыре варианта экспериментальной ситуации.

Большинство мальчиков и девочек 4 — 6 лет считали, что Макси солгал не только тогда, когда собирался обмануть и обманул-таки сестру (вариант 4), но и тогда, когда, желая быть честным, обманул ее, сам не зная правды (вариант 1). Намерение в расчет не принималось. Его, однако, учитывали большинство детей, когда их спрашивали, достоин ли Макси поощрения или осуждения за свое отношение к сестре. 75% детей вынесли свою моральную оценку на основании намерения Макси[49].

Хотя дети этого возраста неправильно употребляют понятие «ложь», они понимают роль намерения. Им было ясно, что пытаться кого-то обмануть некрасиво. Факт кажется очевидным. Однако до недавнего времени, пока не были опубликованы результаты данного исследования, в научной литературе господствовала точка зрения, согласно которой дети этого возраста не способны к моральным суждениям, основанным на оценке намерения.

Если же дети демонстрируют такую способность, то резонно задаться вопросом: почему она не проявляется, когда они дают определение лжи? В одном из ранних исследований[50] (проведенном в 1909 г.) было высказано предположение, что родители неправильно истолковывают ложь. Они учат своих детей говорить правду, но не объясняют, что сказать нечто, не соответствующее истине, не значит солгать, если говорящий сам не знает правды. Другие исследователи связывали подобные явления с теми изменениями, которые происходят в развитии речи детей.

Важно, что уже в 4 года, а возможно и ранее, дети знают: желание обмануть кого-то — это плохо. По словам одного исследователя, маленькие дети — фанатики правды[51]. Безусловно, младшие дети более нетерпимы ко лжи, чем старшие. Так, 92% пятилетних детей утверждали, что говорить неправду — всегда плохо. К 12 годам данный показатель снижался до 28%. Кроме того, 75% пятилетних утверждали, что они не лгали ни разу, тогда как из двенадцатилетних никто не решился на подобное заявление[52].

Психологи Кандида Петерсон, Джеймс Петерсон и Диана Сито, получившие эти данные, также расспрашивали детей: всякая ли ложь — это плохо? Во всех возрастных группах — от 5 до 12 лет — был получен ответ: ложь ради избежания наказания (например, когда не признаешься, что разлил чернила) хуже, чем «белая» ложь (например, когда говоришь другому, что тебе нравится его прическа, хотя на самом деле это не так). Альтруистичная ложь (например, когда хулиган хочет побить малыша, а ты не говоришь, где тот спрятался, хоть это и знаешь) почти никем не осуждалась. Пятилетние дети все же оценивали этот поступок ниже, чем более старшие. Хотя даже они соглашались с тем, что подобная ложь все-таки не столь ужасна, как ложь ради избежания наказания.

Исследователи также спрашивали детей, что произойдет, если сказать неправду. Дети 5 — 9 лет чаще всего говорили о наказании. В этом возрасте наказание — сдерживающий фактор. Из двенадцатилетних о наказании упоминали менее трети, а половина говорили, что ложь подрывает доверие, — соображение, почти не упоминавшееся младшими детьми.

Мэри Васек получила похожие результаты при интервьюировании детей 6 — 12 лет[53]. Она читала детям рассказы, похожие на этот:

Боб играл с друзьями в снежки во дворе своего дома. Когда им надоело кидаться друг в друга, они решили бросать снежки в проезжавшие мимо машины. Бросали все, но один снежок Боба попал в стекло проезжавшей машины. Водитель остановил машину и вышел из нее. Ребята разбежались. Водитель видел, что Боб, бросивший снежок, скрылся в доме. Он подошел к двери и постучал. Мать Боба открыла дверь. Она не видела, что произошло, но водитель ей рассказал. Она спросила у Боба, но тот ответил, что они только кидали снежками друг в друга. Один мальчик увернулся, и снежок случайно попал в машину. А разбежались все потому, что побоялись неприятностей[54].

Васек указывает, что младшие дети считали основным мотивом лжи стремление избежать наказания, как в данной истории. Хотя дети и находили, что лгать — плохо, они, однако, понимали, почему люди лгут. По ее словам, дети 5 — 6 лет лгут, «чтобы избежать наказания, когда они подозревают, что за совершенный ими поступок могут быть наказаны... Ребенок оказывается перед выбором — признаться и, возможно, понести наказание либо совершить еще один проступок — солгать — и уклониться от наказания за первый»[55].

К 10 — 12 годам, а возможно и ранее, дети уже не расценивают ложь как безусловное зло; они становятся более «гибкими». Является ли ложь злом, зависит теперь от обстоятельств. Например, когда я беседовал с детьми, двенадцатилетняя Бесси заметила: «Как быть, если кто-то спрашивает, нравится ли тебе его прическа, а она на самом деле некрасива? В этом случае лучше сказать неправду». На вопрос, бывают ли случаи, когда ложь допустима и желательна, одиннадцатилетний Роберт ответил: «Представьте: есть такой парень — очень скверный — он все время бьет других ребят. Тебя спросят, видел ли ты, как он кого-то побил. На самом деле этого не было, но ты солжешь и скажешь, что видел. И это будет хорошо. Раз он такой задира, пусть его накажут».

Хотя подростки осознают, что ложь подрывает доверие, они далеко не всегда руководствуются этим соображением. Даже взрослые, решаясь на обман, порой забывают о таком возможном последствии, как утрата доверия. Взаимоотношения, омраченные ложью, уже не могут быть по-прежнему близкими. Утраченное доверие восстановить трудно, а порой и невозможно.

Уолт Харрингтон в своей статье, опубликованной в 1987 г. в журнале «Вашингтон Пост Мэгэзин», описал случай, когда даже невинная ложь, будучи разоблачена, изменила отношение друзей друг к другу. Однажды он обедал в обществе своему знакомой, недавно пережившей роман с его другом. «Она ничего не рассказала своему мужу, и это была первая ложь. Ее любовник сказал ей, что ничего не рассказывал мне, и это была вторая ложь. За обедом она вынудила меня к третьей лжи, неожиданно признавшись: «У меня тут было приключение. Знаешь с кем?» Автор этого рассказа решил не подводить друга и сказал, что ничего не знает. Через несколько дней он признался ей, что солгал. «А ты искусный обманщик, — ответила она, — я ведь тебе поверила». Тогда он спросил, не сердится ли она на него. Она задумчиво произнесла: «Нет, пожалуй, не сержусь, но я теперь отношусь к тебе иначе. Мое мнение о тебе пусть не очень сильно, но изменилось»[56].

Утрата доверия. Именно этот момент я подчеркивал в беседах с собственными детьми. Я объясняя им, как трудно людям жить вместе, если они друг другу не доверяют. Я говорил и о том, как трудно восстановить подорванное доверие. Но этот урок им усвоить нелегко. Впрочем, для любого человека подобное нелегко. Лишь тот, кто попался на лжи и испытал утрату доверия близких, способен вполне сознать опасность.

Некоторые психологи полагают, что детям можно внушить эту идею, рассказывая им назидательные истории. Примером может служить сказка о пастушке. Вы, вероятно, помните, речь в ней идет о том, го мальчик так часто поднимал ложную тревогу, крича о нападении волков, что, когда волки действительно напали на стадо, никто ему не поверил и не пришел на помощь. Помню, когда мне было лет 5 или 6, мораль этой притчи произвела на меня сильное впечатление. Но не припомню, чтобы я вспоминал о ней, когда, став подростком, случалось, обманывал своих родителей и друзей. Может быть, мне пошло бы на пользу, если б родители и позднее продолжали свои моральные наставления. Я же лишь в юношеском возрасте на собственном опыте, будучи однажды преданным, испытал, как трудно возродить доверие.