Убийство при конфликте: эмоциональная агрессия

Напряженный конфликт, приводящий к лишению жизни члена семьи, друга или знакомого, обычно формирует совсем другой тип взаимодействия. В ситуации такого рода жертва, как правило, играет гораздо более активную роль и, как отмечал Вольфганг и другие ученые, временами может ускорять обмен агрессивными действиями. Неважно, кто начал этот обмен, однако очень часто он накаляется до такой точки, что раздражение, выплескиваясь, приводит к насилию.

Как отмечалось при рассмотрении насилия в семье в главе 8, некоторые авторы рассматривают этот вид агрессивного взаимодействия между знакомыми людьми как борьбу за власть или влияние. Согласно этой теории, большая часть людей, предрасположенных к насилию, боятся выглядеть незначительными в глазах окружающих и считают, что не имеют возможности влиять на то, что с ними происходит. Например, когда человек с таким самовосприятием вступает в спор с соседом, он будет пытаться компенсировать воображаемую слабость, стараясь доказать свою силу и показать, кто здесь хозяин.

Другие теории выдвигают несколько отличное объяснение причин конфликта. Оно состоит в том, что обе стороны чересчур озабочены сохранением престижа. Дэвид Лакенбилл (David Luckenbill) на основании анализа семнадцати убийств дает превосходный пример такой интерпретации. Согласно Лакенбиллу, одна из сторон взаимодействия вызывает обмен агрессией, совершая что-либо, воспринимаемое другим индивидом как «оскорбление его достоинства, то есть покушение на имидж, о котором человек заявлял в конкретном случае или социальном контакте». Часто это оскорбительное или принижающее замечание, но может также быть и отказ исполнить требование. Обиженный не отступает или не пытается успокоить другую сторону, главным образом потому, что это еще больше повредит его имиджу. Вместо этого он пытается спасти свою честь и респектабельность, выражая гнев и/или презрение, прежде всего высказывая свое мнение о противнике как о «человеке, ни на что не годном». Происходит эскалация конфликта, так как каждая сторона боится показать свою слабость или потерять лицо. Лакенбилл также отмечает, что каждый участник в такой ситуации считает применение насилия единственной правильной реакцией (Luckenbill, 1977).

Я нисколько не сомневаюсь, что желание сохранить лицо (и/или утвердить свою власть) присутствует во многих конфликтах с обменом насильственными действиями. Показателен один из примеров Лакенбилла:

Пример 4. Преступник, его жертва и трое их приятелей ехали на автомобиле за город и пили вино и пиво. В какой-то момент жертва начала смеяться над машиной преступника, которую он, жертва, неделю назад поцарапал. Преступник спросил, почему он смеется. Он ответил, что эта машина просто старый хлам. Преступник остановил автомобиль, и все вышли. Он попросил жертву повторить сказанное. Когда жертва повторила свое мнение о машине, преступник ударил этого человека и сбил с ног. (После этого жертва была убита.) (Luckenbill, 1977, р. 182)

Однако, по моему мнению, чаще насильственные действия являются импульсивными по своему характеру. Это относительно безрассудные реакции, приводимые в движение высоким внутренним напряжением. Эти реакции не являются необычными при преступлениях, связанных с насилием над личностью. Когда мы с коллегами проводили опрос 71 заключенного, отбывающих наказание за подобные преступления в Шотландии, мы получили очень немного явных подтверждений, что эти мужчины попали в тюрьму из-за попыток сохранить свое лицо. На вопрос, чего они хотели добиться в схватке, которая привела их в тюрьму, большинство ответили, что хотели причинить боль другому человеку, и только 12% ответили, что хотели защитить свою репутацию или добиться одобрения. Идеи, высказанные заключенными во время опроса, были еще более разоблачающими. Тогда как большинство открыто говорило о желании причинить боль своим противникам и/или защитить себя, только около 20% упомянули о самоудовлетворении или социальном одобрении (Berkowitz, 1986).

Вот еще один из примеров, приведенных Лакенбиллом, который дает повод также поговорить о причине убийства:

Пример 28. Когда преступник вошел домой через черный ход, его жена сказала своему любовнику, жертве: «Это — ...». Жертва вскочил на ноги и начал торопливо одеваться. Преступник, крича имя жены и не получая ответа, вошел в спальню. Он обнаружил раздетую жену и полуодетую жертву. Ошарашенный муж спросил: «Почему?» Жертва ответил: «Разве вы никогда не любили? Мы любим друг друга». Позднее преступник утверждал: «Если бы они были пьяны или еще что-нибудь в этом роде, я бы заметил это. Я имею в виду, что сам знаю, как это бывает. Но когда он сказал, что они любят друг друга, тут я и сделал это» (Luckenbill, 1977, р. 180).

Я полагаю, что преступник потерял самообладание, когда услышал ответ. Если учесть последующее объяснение, его явно мало беспокоила неверность жены. (Разве мужчины непременно теряют лицо при измене жены?) Совершенно очевидно, что его спровоцировала угроза потери этой женщины. «И я сделал это», как он сам признался. По-видимому, вследствие сильного возбуждения, вызванного мыслью о потере, в приступе ярости он убил противника.

Мы не можем быть уверены в том, что все произошло именно так или, сказать точнее, что именно это мотивировало убийство; но несомненно, что большинство убийств, как и многие другие насильственные действия, являются высокоэмоциональными взрывами, управляемыми сильной страстью.

РЕЗЮМЕ

При рассмотрении криминальных убийств в Америке, имеющей самый высокий уровень такого рода преступлений среди технологически развитых стран, в этой главе предлагается краткий обзор важнейших факторов, приводящих к осознанному лишению жизни одного человека другим. Хотя роли личностей, склонных к насилию, уделяется большое внимание, анализ не включает рассмотрение более серьезных психических расстройств или серийных убийц.

Основные статистические данные, требующие объяснения, были хорошо известны с опубликования в 1958 году классической работы Марвина Вольфганга, анализирующей убийства в Филадельфии: наиболее часто убийца и его жертва имели низкий социально-экономический статус, были мужского пола и принадлежали к одной этнической или расовой группе. Большая часть убийц и их жертв были чернокожими и обычно хорошо знали друг друга до преступления. В преобладающем большинстве случаев имело место влияние алкоголя. Кроме того, в значительной части инцидентов, в которых жертвы явно играли активную роль при столкновении, по-видимому, убийства провоцировались со стороны жертвы. Согласно Вольфгангу, для большинства случаев характерно высокое эмоциональное напряжение участников, только незначительная часть убийств кажется хладнокровными и бесстрастными.

Хотя другие работы в основной своей массе подтверждают открытия Вольфганга, статистика за последние несколько десятилетий показывает рост числа убийств незнакомых преступнику людей. Можно предположить, что убийцы посторонних для них людей по многим важным аспектам отличаются от тех, кто лишает жизни своих знакомых. На основе концепций данной книги я предполагаю, что убийства незнакомых людей являются особыми случаями инструментальной агрессии, тогда как убийства знакомых, вероятней всего, являются последствием эмоциональной агрессии. Свидетельства в пользу такого разделения приводятся в настоящей главе вместе с открытиями, предполагающими, что рост числа убийств людей в процессе инструментальных, криминальных преступлений (особенно ограблений) является следствием более частого применения огнестрельного оружия.

Я пытаюсь объяснить упомянутые выше статистические данные описанием персональных наклонностей преступников и социальными факторами, которые усиливают и/или ослабляют подавление агрессивности. Открытия многих ученых, включая Вольфганга, показывают, что убийцы чаще всего имеют свою историю агрессивных проступков и наклонности к применению насилия. Хотя некоторые исследователи говорят о «личностях со сверхконтролируемой агрессивностью», свидетельства в пользу наличия и частоты такого типа людей среди убийц малоубедительны. По-видимому, большинству признанных виновными в тяжких насильственных преступлениях свойственны высокий уровень эмоциональной реактивности и слабо подавляемая агрессивность. Я также считаю (хотелось бы ошибаться), что, вероятно, на данный момент имеет место рост числа людей, не только безразличных к страданиям других, но и причиняющих боль просто ради собственного удовольствия. Однако независимо от числа людей, склонных к насилию, и того, что нам о них известно, психиатрам и психологам невероятно сложно (а может быть, и невозможно) с помощью этой информации предсказать, совершит ли такой человек насильственное преступление — главным образом, из-за исключительности самих действий.

Рассматривается также роль причин, особенно тех, которые выступают в качестве социальных стрессоров. В целом характерна тенденция наиболее высокого уровня убийств для регионов страны с низким уровнем доходов, разваливающимися и перенаселенными домами и процентным преобладанием чернокожего населения. Социально-экономическое неравенство в конкретном районе определенно вносит вклад в высокий уровень насильственных преступлений, но справедливо и то, что на него, видимо, влияет и бедность сама по себе. В соответствии с тезисом настоящей книги, я предполагаю, что любая причина, вызывающая неудовлетворенность и раздражение,— нищета, расовая дискриминация, перенаселенность дома или изнурительная жара,— может дать толчок агрессивным наклонностям, которые могут привести к убийству.

Социальные причины, способствующие высокому росту числа убийств, обычно не только приводят к выплеску агрессии; большинство из них являются также факторами снижения подавления агрессивности. Социальная дезорганизация проявляется в слабом общественном контроле, ее отличительным признаком являются перенаселенные районы с забитыми нищетой, физически ослабленными людьми. В некоторой степени она может иметь место в районах с высоким уровнем разводов, так как уровень распада семей связан с уровнем убийств даже при статистически одинаковом уровне доходов.

Я рассматриваю также вероятность влияния субкультур, подразумевая главным образом возможное влияние на уровень убийств норм и ценностей, признаваемых определенной группой людей. При рассмотрении этой проблемы возникает следующий вопрос: является ли высокий уровень убийств, характерный для районов метрополий с высокой концентрацией чернокожего населения, следствием существования субкультуры насилия, которая поощряет или разрешает прибегать к агрессии? Согласно ряду проведенных статистических анализов, относительная частота убийств в данных сообществах неадекватно объясняется нищетой или социальным неравенством. Я предполагаю, что если бы субкультуры насилия действительно существовали,— а прямые свидетельства, подтверждающие их наличие, отсутствуют, — то их влияние ограничивалось бы определенными сегментами сообщества: малочисленными группами городской молодежи, которая расположена к насилию вследствие разочарования и отчуждения от общества. Модифицируя распространенную трактовку возможных субкультур, я полагаю, что положительное отношение к насилию и ценности, разделяемые данными молодыми людьми, не обязательно сознательно прививаются им взрослыми. Вероятнее, что формирование такого отношения и ценностей является результатом воспитания человека в атмосфере жестокости и разочарования, где насилие является распространенным.

Хотя данная глава сфокусирована в основном на факторах длительного воздействия на агрессивность, я выделяю также краткосрочные факторы влияния, которые могут способствовать совершению убийства. Тенденция роста уровня убийств в послевоенный период, выявленная Арчером и Гартнером, является одним из примеров краткосрочного влияния. Однако еще более очевидное краткосрочное влияние можно увидеть в случаях взаимодействия, которое приводит к насильственной смерти. До некоторой степени в инструментальных убийствах, то есть совершаемых в ходе других уголовных преступлений, но гораздо чаще при эмоциональных столкновениях со знакомыми, проявление агрессивных наклонностей тем или иным образом провоцируется противоположной стороной. Люди с обостренным реагированием и низким самоограничением могут убивать тех, кого воспринимают как врагов, особенно когда оружие легкодоступно.