Возможности человека в его отношении к миру.

Информаци- Анализируя глубинные основания познава-
онно-познава- тельной деятельности человека, мы прежде
тельное всего сталкиваемся с вопросам: нужно ли по-

освоение стигать, познавать мир? Значение познаватель-

мира челове- но-информационной активности человека,
_ком сама его способность к познанию, к получе-

нию, хранению и переработке информации ни­когда не оценивалась в истории однозначно. Существовали це­лые эпохи (вспомним касту жрецов Древнего Египта), в кото­рые одни замкнутые группы людей скрывали знания от других групп и социальных слоев или старались как-то ограничить до­ступ к знанию непосвященных.

—--------------------------- Природа мировоззрения ---------------------------------

В некоторых обществах обладание знанием отдельными людьми или социальными группами вызывало подозрение или даже страх, чувство опасности, зависть у других слоев населе­ния. Ведь знание — это сила, способная порождать превос­ходство одних людей над другими, вызывать не только добро, но и зло. По этой же причине люди всегда стремились получить доступ к знаниям, хотя его ценность, привлекатель­ность и необходимость определялась по-разному в различные периоды истории. Широко известны слова Екклесиаста о том, "что во многой мудрости много печали; кто умножает позна­ния, умножает скорбь", равно как и известны строчки Пушки­на: "Учись, мой друг! Наука сокращает нам опыты быстротеку­щей жизни".

Другая сторона вопроса: способен ли человек постичь, по­нять, познать мир, и, если да, то что может знать? Это вопрос о доверии к органам чувств человека и к возможностям его разу­ма. Одновременно это вопрос о том, устроен ли мир на основе каких-то более или менее доступных нам принципов, законов или в нем господствует некое таинственное, непостижимое начало? В различные времена проблема эта истолковывалась в соответствии с господствовавшим стилем мышления. Так, с точки зрения парадигмы средневековья, мир был полон зага­дочного, чего-то такого, что неподвластно человеческому ра­зумению. Мистика, иррациональность, вера в духов, химер, до­мовых, леших и т. п. вплетались в повседневную жизнь людей. Да и само познание понималось как "разгадывание знаков" вещей.

В культуре XVI в. познать нечто означало это нечто ис­толковать, т. е. перейти от видимой приметы к тому, что вы­сказывает себя в ней и что без нее осталось бы невысказанным словом, спящим в вещах. Истолкование мыслилось как пости­жение подобия в вещах. Мир покрыт знаками, нуждающимися в расшифровке, и эти обнаруживающие сходства и сродства знаки являются ничем иным, как формами подобия.

-------------------------- Философская пропедевтика --------------- ■----------

Начиная с XVII в. мысль перестает двигаться в стихии та­кой структуры, как сходство. В последнем стали усматривать беспорядочную смесь, подлежащую анализу в понятиях тож­дества и различия, меры и порядка. От поиска подобий, анало­гий, симпатий вещей через истолкование перешли к поиску тождеств и различий через сравнение и измерение, через счет и число. Отныне познавать означало различать и выражать различие на языке математики. Отношения между вещами ос­мысливаются в форме порядка, через измерение. Истина нахо­дит свое проявление и свой знак в очевидном и отчетливом восприятии и в переходе от одной идеи к другой с помощью правил логики.

Новый сдвиг в понимании проблемы "что значит познать что-то?" наблюдается в истории науки в связи с революцией в физике на рубеже XIX и XX вв., а позднее под влиянием начав­шейся НТР.

Стало ясно, что история познания природы действитель­но проясняет природу познания — отсюда резко возросший интерес к эволюции науки, к ее методологическим и категори­альным основам. Вместе с тем пришло осознание и того, что гордая уверенность науки со времен Ньютона в своей способ­ности вырабатывать единую, непротиворечивую, целостную картину мира весьма призрачна, причем не вследствие огра­ниченности человеческого разума, а потому, что «природа не похожа на русскую игрушку "матрешка"» (П. Ланжевен), она многомерна, многоинтервальна, диалектична. Вообще в XX веке со всей очевидностью обнаружилась непомерность претензий сциентизма (от англ. science — наука) и принципи­альная ограниченность научной рациональности.

Для науки XX столетия "познать" все чаще означа­ет — создать, сконструировать нечто, что не существует в при­роде, но действует в соответствии с ее законами.

Природа мировоззрения

Рассмотрим теперь предельные основания практического способа освоения мира чело­веком.

Способен ли человек активно влиять на окру­жающую его природную и социальную среду, целесообраз­но воздействовать на них, преобразовывать их в соответствии со своими нуждами и желаниями?

Как мы уже отмечали, в истории встре­чались две крайние мировоззренческие по­зиции — фатализм и волюнтаризм. Соглас­но фатализму, в мире все так жестко сцеп­лено (с точки зрения его устройства) и все так предопределено (с точки зрения перехо­да от одного состояния к другому), что лю­бые наши попытки как-то активно и целенапраленно вмешать­ся в естественный ход событий ни к чему положительному для нас привести не могут. Господствует ли в жизни неумолимый рок или жесткая закономерность истории — результат один: человек обречен на пассивное следование за потоком жизни.

Волюнтаризм, напротив, полагает, что человеку подвласт­но все, была бы у него сильная воля, страстное желание, ясная цель. Мир по своей природе пластичен, как мягкая глина, со­ткан из случайностей, он с легкостью принимает ту форму, те состояния, которые мы ему придаем. На практике, в реальной истории государств и отдельных судеб, волюнтаризм нередко ведет к авантюризму, нигилизму, экстремизму, безответствен­ным решениям и поступкам.

Стоит иметь в виду, что установка на активное отношение к природе, к потоку жизни, к историческому бытию отнюдь не обязательно свя­зана с волюнтаризмом, ибо может проистекать и не из столь крайних позиций. Великие исторические инициативы нередко рождались из религиозных убеждений (вспомним Лютера), когда сверхактивность понималась как исполнение воли свыше. В рамках марксистской тра-

Философская пропедевтика

диции социальная активность рассматривалась как возможная и же­лательная, если она диктовалась "передовыми общественными инте­ресами" и логикой социального прогресса.

Умонастроение, согласно которому человек не только мо­жет, но и должен активно вмешиваться в природу, преобразо­вывать ее по своему усмотрению и даже "покорять" с целью максимального удовлетворения постоянно растущих потреб­ностей социума, было широко распространено в конце XIX — первой половине XX в. Однако последовавший в результате развертывания НТР экологический кризис резко изменил ми­ровоззренческие установки людей. Во весь рост встала задача сохранения природы (как условия выживания самого челове­чества), перед лицом глобальной опасности гибели животного и растительного мира, загрязнения мирового океана, земной атмосферы все больше теряет привлекательность стратегия "покорения", все чаще приходится переходить к стратегии осо­бого рода партнерства, основанного на идее "гармонии меж­ду природой и человеком".

Но если в отношении к природе экологическое сознание современной цивилизации претерпело глубокие положитель­ные сдвиги, то этого нельзя сказать, когда речь заходит об отношении к социуму. Можно ли с обществом делать все, что угодно, все, что нам представляется желательным и соблазни­тельным в данный исторический момент, или существуют не­кие запреты на определенные виды "преобразовательной дея­тельности" по отношению к социуму, нарушение которых рано или поздно мстит за себя (подобно тому, как существуют эко­логические запреты и ограничения на определенные виды тех­нологической активности по отношению к окружающей при­роде)? Любой ли социальный эксперимент над обществом и народом позволителен, — даже если для этого существуют воз­можности, например, политического характера? Сможем ли мы исторически оправдать ломку "старого", вековых традиций и образа жизни? Имеем ли право разрушать в угоду политичес-

Природа мировоззрения

ким программам столетиями складыавшиеся культурные и эко­номические связи или должны считаться с неписанными пра­вилами "экологии социума?"

Но если наше общество во многих отношениях еще не доросло до понимания "экологии социума", то в еще большей мере это касается нашего отношения к "экологии человека". Вправе ли общество в лице государства "переделывать", "пере­ковывать" человека по своему усмотрению, ввергать его в пу­чину своих авантюристических "социально-экономических" преобразований? Не слишком ли велики масштабы манипули­рования человеческим сознанием со стороны ангажированной прессы и телевидения?

М. Горький в свое время, осуждая революционеров за тер­рор (убить легче, чем убедить!), подчеркивал, что революцион­ное жизнетворчество должно начинаться с личного духовного совершенствования, а не с насилия государственных институ­тов над индивидом.

Поспешность и жестокость совершаемых в XX веке соци­альных переворотов и трансформаций привели к тому, что мно­гие западные и отечественные философы называют "антропо­логической катастрофой", гуманистическим кризисом цивили­зации на рубеже тысячелетий.

"Ужас истории и несчастье человека заключаются в том, что человек жестоко оскорблен: оскорблен природой, которая, создав его, бросила в пустыню мира зверем среди зверей, предоставляя ему для развития и совершенствования те же условия, что и всякому другому зверю; оскорблен богами, которых он, в страхе и радости перед силами при­роды, создал слишком поспешно, неумело и слишком "по образу и подобию своему", бесконечно оскорблен хитрым и сильным ближ­ним и — всего горше — самим собою, своими колебаниями между древним зверем и новым человеком. (Горький М. Несвоевременные

мысли. — Литературное обозрение, 1988, № 9, с. 6).

Превращение индивидуального бытия из высшего дара в средство манипуляций той или иной силой или социальной группой предельно драматизировали проблему смысла жизни человека и его места в Универсуме. Как сетует А. Камю, —

-------------------------- Философская пропедевтика---------------------------------

"... изгнанные из прекрасного мира природы, мы опять очуги-лись в мире Ветхого Завета, зажатые между царством жесто­ких фараонов и неумолимыми небесами".

В XX веке под диктатом тоталитарного социального "творчества" оказалась уже не только жизнь, но и смерть. Как пишет Б. С. Крымский, — последняя была выведена "за пределы смысла, ценностного испытания и превращена в ору­дие геноцида, массового террора, стихию обезличенного по-губления ойкумены жизни и культуры. Вековая традиция стои­цизма исходила из того, что, говоря словами Сенеки, у челове­ка можно отнять все, кроме смерти, ибо она является индиви­дуальным завершением жизни. На пороге смерти, когда у жиз­ни нет уже будущего, она открывает смысловые реализации прожитого. Но одно дело — погибнуть, свершая свои идеалы или даже в силу неизбежности, целесообразно сообразуемой смены поколений, а другое — исчезнуть в кровавой волне мас­сового террора, безразличного к индивидуальной судьбе, небе­сам, императиву жизни. Практика освенцимов создала в пря­мом смысле индустрию смерти, когда тщательно пронумеро­ванная продукция — тюки с женскими волосами и мешки с человеческим пеплом для капустных полей противополагали законам ноосферы конвейер обезличенной смерти (С. Б. Крым­ский. Контуры духовности: новые контексты идентификации.— Вопросы философии, 1992, № 2, с. 23).

Совершенно очевидно, что методология социальной дея­тельности, раскрывающая способы, технологию и средства реализации социальных проектов, должна опираться на уни­версальные общечеловеческие принципы гуманизма, социаль­ной справедливости, ненасилия, на идею фундаментальности прав человека и др. Поэтому любой ответственный политиче­ский лидер, предлагающий осуществить глубокие социально-экономические преобразования, должен предварительно ответить на целый ряд "метафизических" вопросов: что пред-32

p----------------------------- Природа мировоззрения ---------------------------------

ставляет собой — с сущностной точки зрения — то общество, в котором он живет? Желательны ли для людей те преобразо­вания, которые предполагается провести? Приведут ли они к повышению жизненного уровня населения страны?

Если народ санкционировал проведение социально-эко­номической реформы, то каким образом должно действовать правительство — постепенно (шаг за шагом) или скачком (на­пример, путем "шоковой терапии")? Любой ли ценой ускорять реформы или строго соблюдать меру, не превышать ту цену, которую готов заплатить за реформы "простой человек"? В со­ответствии с принципом "не навреди!" или по принципу "как получится"? С учетом принципа "обратной связи" на каждом шаге реформирования, т. е. постоянного корректирования не­желательных эффектов или на основе философской установки "а нам все равно..."?

Здесь, очевидно, возникают и такие вопросы: должны ли лидеры, начиная преобразования, четко указывать направление, конечный результат и конкретные сроки реализации социаль­но-экономического проекта или им позволительно руководство­ваться принципом "куда кривая вывезет!"? Должны ли они дей­ствовать, ломая все "до основанья", или по принципу "сначала сотвори лучше, чем было, а уж потом ломай то, что сделано до тебя"?

Трагический опыт многих социальных начинаний и исто­рических инициатив свидетельствует о том, что все эти и по­добные им вопросы носят отнюдь не праздный характер. Ведь заложником всех авантюристических проектов, "радикальных реформ", "перестроек", обновлений, "революций" всегда в ко­нечном счете оказывается народ.

Принцип "не навреди!" известный со времен Гиппократа как медицинская заповедь, ныне выглядит как универсальный экологический принцип всякой деятельности. Он относится не

Фшософская пропедевтика

только к технологической или к социально-политической дея­тельности, но и к тем ее видам, которые непосредственно на­правлены на человека ("экология человека") — врачебной, пе­дагогической, эстетической, информационной, экономической и т. п.

Обратимся теперь к вопросу о ценностно-экзистенциаль­ном освоении мира.

Главная проблема, которая здесь возникает ,— это проблема ценности и смысла самой чело­веческой жизни. Есть ли у жизни смысл, и если да, то в чем он заключается? Должен ли чело­век противостоять судьбе, отстаивая свое пра­во на счастье, и если да, то может ли он при этом рассчиты­вать на успех? И на что он может надеяться? Как мы видим,

ВОПрОС О доЛЖНОМ НеобхОДИМО ДОПОЛНЯеТСЯ ВОПРОСОМ О 603-

можном. Способен ли человек удовлетворить свою потребность в осмысленном и полноценном существовании? Могут ли люди осознать подлинные ценности жизни в окружающем их соци­альном и природном бытии или они обречены довольствовать­ся миром жизненных иллюзий?

"И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет он них пользы под солнцем!.. И. возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа!" (Книга Екклесиаста, или Проповедника).

Но если все же подлинное счастье в принципе достижи­мо, то допустимо ли за него бороться любой ценой, любыми средствами? Не обстоит ли дело таким образом, что использо­вание дурных средств в самых благих целях и намерениях не­минуемо ведет к дурному концу, к конечному жизненному по­ражению?

Следует иметь в виду, что любое ценностное освоение мира предполагает не только работу ума, но и духовных чувств, или, как говорят, работу сердца. И ощущение полноценности бы-

І----------------------------- Природа мировоззрения ---------------------------------

тия, равно как и ощущение бессмысленности жизни, как пра­вило, приходят в определенных жизненных ситуациях. В сущ­ности, невозможно оправдать ценность жизни и найти в ней позитивный смысл при помощи одного лишь размышления. Давно замечено: человек, активно реализующий свои личност­ные возможности самоосуществления и испытывающий ра­достный, волнующий интерес к жизни, к величественной кра­соте космоса, редко задается вопросом, есть ли в жизни смысл. Ибо в этом состоянии собственное существование восприни­мается как чудо, как, может быть незаслуженный, дар; здесь ценность жизни самоочевидна. Другими словами, для того, чтобы стать оптимистом, иной раз достаточно оказаться в та­ком состоянии, когда эмоционально и физиологически осоз­наешь жизнь как абсолютную и безусловную данность и ощу­щаешь радость от самого факта существования.

Как оптимистическое, так и пессимистическое мировоз­зрение складывается у людей под влиянием жизненных обсто­ятельств, исторических событий, социальных катаклизмов, ударов судьбы. В вопросах мировоззрения человеку недоста­точно понять и принять некий универсальный принцип только умом, чисто теоретически, он должен пережить его в своем жизненном опыте иногда как трагическое потрясение, иногда как волнующее открытие, как озарение. Здесь нужна мудрость и духовная практика, реализуемая через экстаз самораскрытия, через медитацию, через творческий труд... Только тогда миро­воззренческая истина войдет в сердце человека как жизненное убеждение, как императив, как "нравственный закон внутри нас" (И.Кант).

Философская пропедевтика

?

1. Какие проблемы называются "метафизическими"? Почему? 2. "Ми­ровоззренческая ориентация" — это ... (продолжить). 3. Какие ос­новные мировоззренческие координаты бытия людей Вы знаете? 4. Сущностное отношение к миру имеет три основных грани. Назови­те их. 5. Как Вы понимаете роль "антропного принципа" в новом космическом сознании современного человека? 6. Экклесиаст ут­верждал, что "во всякой мудрости много печали". Почему он так счи­тал? А как думаете Вы? 7. Каковы истоки пессимистического отно­шения к миру? А оптимистического? Кто прав — оптимисты или пессимисты? 8. На какие основные вопросы дает ответ любое разви­тое мировоззрение? 9. В чем заключается актуальность в современ­ных условиях экологии социума и экологии человека?.

Глава 2. Исторические типы мировоззрения